Россиянин в Соединённом Королевстве

П ё т р. А как иначе? Мои православные подданные наукам пока не обучены, из них профессоров не наберёшь. А у неправославных вера всё равно неистинная, всё едино, лютеранин или магометанин.

Т о б и а с. Тогда договорились, государь.

П ё т р. Мне нравится твоя деловая хватка.

Подходит к Тобиасу и пытается обнять его за плечи,

но тот так громко чихает, что Пётр невольно отпрыгивает.

Т о б и а с. Простите, государь, по-видимому, в этой комнате витают флюиды, к которым я гиперчувствителен. Похожая реакция бывает у меня в алхимической лаборатории сэра Айзека.

П ё т р. Что ж ты сразу не сказал, что вы с сэром Айзеком… э… ставите совместные опыты (отходит от Тобиаса подальше)? Ценю твою преданность учителю. Так какой награды ты хочешь у меня на службе?

Т о б и а с. У меня есть личная просьба, государь. Я собираюсь жениться, и прошу вас провести светскую церемонию бракосочетания. У нас с невестой разное вероисповедание.

П ё т р (удивлённо). А я думал, вы с сэром Айзеком… Ох, всё забываю, что в Англии не принято об этом говорить. Всё-таки странные люди англичане. Такие естественные вещи, а они ни гугу. А свадьбу я тебе устрою, не вопрос. Ты только невесту доставь на корабль. Завтра в полдень отплываем, не опоздай! Как выйдем в открытое море, тут я вас и поженю, царь же я всё-таки. Даже капитан такое право имеет, а я тем более. Что соединю, того уже никто не разделит. Жаль только попировать как следует не получится (оглядывает ободранные стены и паркет со следами огня). На корабле пировать пожароопасно. Зато уж как на родину вернёмся, отпразднуем вашу свадьбу честь честью.

Т о б и а с. Благодарю вас, государь (собирается уходить).

П ё т р. Постой, бессребреник! Что же ты для себя ничего не просишь? Или за невестой приданое богатое взять хочешь?

Т о б и а с. Нет, государь, её отец, высокородный лорд, категорически против нашей свадьбы.

П ё т р (озабоченно). Предупреждать надо! Не доверяю я английским лордам. Пристрелит он тебя как оленя. Дай подумать.

Пётр напряжённо размышляет.

П ё т р. Давай я с тобой дюжину своих гренадёров пошлю. Они все моего роста, ни один английский за́мок перед ними не устоит.

Т о б и а с. Нет, спасибо, государь. Мне помощников не нужно.

П ё т р. Ещё есть у меня особый человек для переговоров. У него осечек не бывает. Привяжет лорда к камину, поговорит с ним полчасика или самое большее час, если твой лорд уж очень древнего рода. А потом лорд сам благословит свою дочь с тобой под венец идти. Искренне благословит, со слезами на глазах. То есть не под венец, конечно, а куда там по твоей вере положено.

Пока Пётр говорит, Тобиас начинает кашлять и никак не может остановиться.

П ё т р. Да, не годится, сам понимаю. Не принято у вас в Англии так с будущим тестем обращаться.

Т о б и а с (вытирая платком слезящиеся глаза). Государь, вы напрасно так плохо думаете об английских лордах. Они не стреляют в безоружных людей.

П ё т р. Я обязан всё предусмотреть, я же царь. Ладно, сам со своим лордом разбирайся, а я тебе вознаграждение за службу сейчас определю. Во-первых, жалую тебе графский титул. Будешь ты граф, а жена твоя – графиня. Во-вторых, жалую тебе особняк в центре Москвы, трёхэтажный с садом. Конфисковали в казну после стрелецкого бунта, чудо, а не особняк, и детишкам есть, где поиграть. Будете там с женой плодиться и размножаться. Пора земле российской начать собственных Невтонов рожать!

Т о б и а с. Премного благодарен, государь, за ваши милости и щедроты.

П ё т р. Будешь невесте предложение делать, обязательно скажи и про графский титул, и про особняк.

Т о б и а с. Это вряд ли повлияет на её решение, государь.

П ё т р. Всё равно скажи, послушайся моего царского совета.

Открывается дверь в спальню.

На пороге появляется полуобнажённая девушка ангельской внешности.

Тобиас мгновенно отворачивается.

Л е т и ц и я. Питер, котик мой усатенький, твоя киска совсем тебя заждалась. Или ты боишься моих коготков, гадкий мальчик? (замечает туфельки на столе) Какая прелесть, это ты мне купил?

П ё т р. Уже иду, мин херц. Закрой дверь, не смущай моего гостя. (обращаясь к Тобиасу) Прими от меня в дар эти туфельки для своей невесты.

Летиция хлопает дверью с такой силой, что карниз повисает на одном гвозде.

П ё т р (понизив голос). Купил эти туфельки для своей царицы, но чувствую, не довезу. Выцарапает их у меня Летуся. Такая дорогущая … оказалась. К тому же дура набитая. Знал бы заранее, нашёл бы себе попроще и поумнее. На крайний случай обошёлся бы своими сановниками, им не привыкать.

Т о б и а с (громко в сторону двери). Спасибо, государь, за царский подарок.

Дверь содрогается от удара, как будто в неё бросили тяжёлый предмет.

Карниз обрывается и падает со звоном на пол.

Пётр вручает Тобиасу туфельки.

П ё т р. Невеста-то твоя умная, любит науки?

Т о б и а с. Да, государь, мы потому и познакомились, что превыше всего стремимся познать истину.

П ё т р. Везёт тебе!

Дверь в спальню начинает открываться снова.

Тобиас чихает несколько раз подряд, из носа у него течёт кровь.

П ё т р (сочувственно). Ладно, иди уже на свежий воздух, пока совсем плохо не стало. Вижу, совсем ты непривычен к моему бардаку. А я напоследок пойду с Летусей позабавляюсь. Хоть и стерва девка, а такая затейница, не соскучишься.

Тобиас кланяется и уходит.

Пётр идёт в спальню.

Дверь полностью открывается, на пороге стоит Летиция с кнутом.

С Ц Е Н А 6

Ночь перед рассветом. Сад в поместье Рагуэллов. Сара стоит в ожидании,

из-за дерева появляется Тобиас, в руках его сияют туфельки.

С а р а. Тобиас, я так волновалась! Пожалуйста, не сердись на моего отца. В гневе он говорит ужасные вещи, но сердце у него доброе.

Т о б и а с. Я не сержусь на него, Сара. Он открыл мне глаза, и меня осиял великий свет. Я должен сказать тебе что-то очень важное, Сара. Поэтому позвал тебя сюда в этот час.

С а р а. Я пришла сразу, как только прочла твоё письмо.

Т о б и а с. Сегодня я иду на службу к российскому царю. Он жалует мне графский титул и богатое поместье в центре Москвы, а тебе дарит туфельки, какие носит сама царица. Выходи за меня замуж, Сара!

Протягивает ей туфельки.

С а р а (бросаясь ему на шею). Я и без туфелек…

Тобиас обнимает её, их губы сливаются в поцелуе.

Занимается рассвет. В свете зари становится видно,

что в кустах прячется лорд Рагуэлл. В руках у него ружьё.

Л о р д Р а г у э л л. Он точно демон! Только демон смог бы в одну ночь получить графский титул, поместье в центре Москвы и царицины туфельки. Да какая разница, кто он! (бросает ружьё на землю) Лишь бы моя девочка была счастлива. А кузине Мэри, дочке дяди Алекса, я скажу, что выдал дочь за русского князя. Все знают, что у русских князей даже нужники из золота. Она умрёт от зависти, её-то герцог еле концы с концами сводит. Никогда в жизни ей таких туфелек не дарил.

Тобиас нехотя отрывается от Сары.

Т о б и а с. Нам надо идти, любимая, чтобы успеть на корабль. В переулке ждёт карета. Я арендовал упряжку арабских скакунов, им нет равных в Европе. Нас не догонит даже лучший жеребец твоего седьмого жениха.

С а р а (берёт Тобиаса за руку). Забудь о моём седьмом женихе. И обо всех остальных тоже.

Удаляются в сторону ограды.

Лорд Рагуэлл утирает слёзы.

Л о р д Р а г у э л л. Моя девочка и в заснеженной России не пропадёт. Она у меня умница! (смотрит вслед Саре) Да пребудет с тобой моё родительское благословение!

Тобиас достаёт из кустов лестницу, приставляет к ограде,

помогает Саре забраться наверх.

Перелезает сам, спрыгивает с другой стороны и ловит Сару.

Это сопровождается звуками песни, которую во второй сцене напевала Сара,

только теперь песня исполняется голосом Тобиаса.

With smiling words and tender touch,

Man offers little and asks for so much.

He loves in the breathless excitement of night,

Then leaves with your treasure in cold morning light.

Т о б и а с. Я забыл о самом главном!

Неохотно опускает Сару на землю и достаёт из сумки книгу.

Вручает её Саре.

Т о б и а с. Это тебе подарил сэр Айзек.

С а р а (восхищённо). Это та самая книга?

Т о б и а с. Да, это тот самый экземпляр.

С а р а (открывает книгу на титульном листе и читает дарственную надпись). Это не только мне, Тобиас. Смотри!

Тобиас наклоняется над книгой так, что его голова касается головы Сары.

Т о б и а с (читает вслух). Дорогим Саре и Тобиасу с наилучшими пожеланиями по случаю их бракосочетания. 21 апреля 1698. Лондон. Ис. Ньютон

Домашнее задание №3: От Бастилии до Версаля

London Times, четверг, 16 июля 1789

Поскольку события во Франции вполне естественно поглощают целиком внимание общества, мы взяли на себя труд собрать все происшествия, которые случились, и описать их настолько точно, насколько позволяют обстоятельства. В истории человечества мы не имеем прецедентов столь бессмысленных и постыдных эксцессов.

Готы и вандалы, когда они сравняли с землёй врата Рима и триумфально взошли на Капитолий, всё же сохранили те чувства, которые отличают разум человека от неуправляемых аппетитов дикого создания. Это правда, что они приказали римским леди подавать им вино под пальмовыми деревьями и заставили солдат прислуживать как рабов – но они не покушались на целомудрие первых и не лишали жизни последних. Совершенно другим было поведение французских варваров. Они восхищаются теми видами убийств, которые совершаются с особой жестокостью, и радуются каждому происшествию, которое унижает человеческое достоинство.

Наши информаторы – это очень честные и скромные люди, им мы обязаны нижеследующими подробностями. Многие факты сообщил нам один джентльмен, который наблюдал их своими глазами и покинул Париж во вторник. Эти факты не нуждаются в преувеличении. Невозможно добавить ни капли к чаше беззакония, уже наполненной до края.

Париж стал ареной непрекращающихся кровопролития и насилия в воскресенье, в полдень. Один из бунтовщиков призвал толпу к оружию демагогическим возгласом: «Граждане, не теряйте времени! Звонит похоронный колокол, грядёт Варфоломеевская ночь для истинных патриотов Франции! Сегодня ночью немецкие батальоны выйдут с Марсова поля, чтобы зарезать нас всех. К оружию, братья и сёстры!» С тех пор разъярённая чернь громит все дома, где может храниться зерно и оружие, не щадя даже монастырей.

Во вторник случилось немыслимое, Бастилия, символ королевской власти, была взята мятежниками, к которым присоединились дезертиры из Национальной гвардии. Мы пощадим чувства читателей и не будем описывать ужасы, которые за этим последовали. Достаточно сказать, что наш информатор покинул улицы Парижа, увидев две окровавленные головы, которые толпа подняла на пики. Как ему сказали, это были головы маркиза де Лонэ, коменданта Бастилии, и месье Флесселя, купеческого старшины.

Семён Романович Воронцов с отвращением вернул газету на журнальный столик. Он так и не научился продираться сквозь тяжеловесный английский язык. Однако даже со скидкой на псевдоготический стиль и антифранцузские стансы, принятые в британской прессе, выходило, что в Париже началась революция. Теперь следовало с особым тщанием заботиться о сохранении мира между Англией и Россией. Очень скоро революционная зараза расползётся по всему континенту. Ни Англия, ни Россия не выстоят в одиночку. С содроганием сердца Воронцов вспомнил рассказы очевидцев о восстании Пугачёва. В современной Англии такое кажется невозможным, но всего полтора века назад добрые английские граждане отрубили голову своему королю. «Все мы готы и гунны, если нас как следует поскрести», – с горечью подумал Семён Романович. Он уже собирался предаться философским размышлениям о том, как трудно быть человеком, но тут в дверь заглянул дворецкий.

– Барин, к вам какая-то девка пожаловала, – начал дворецкий, – говорит, что переписывалась с вами насчёт французских книг.

Воронцов задумался, прокручивая в уме свою обширную переписку, но так и не смог сообразить, кто эта загадочная незнакомка.

– Как она выглядит? – спросил он.

– По виду простолюдинка, а по обращению как знатная леди. Сказала, что её имя вам ничего не скажет, она писала вам под вымышленным именем.

В отличие от своего хозяина дворецкий за пять лет жизни в Англии прекрасно выучил все местные диалекты и мог по речи отличить образованного человека от необразованного.

– Проводи её в гостиную, я сейчас выйду к ней, – сказал заинтригованный Воронцов.

Когда он, надев фрак, спустился в гостиную, то увидел совсем молодую девушку в дешёвом, хотя и опрятном платье.

– Простите, что вторглась к вам без приглашения, – смущённо заговорила девушка, – я хотела поблагодарить вас за книги, которые вы для меня достали.

Она говорила по-французски с сильным английским акцентом. «Всё равно её французский гораздо лучше моего английского», – подумал Воронцов, но так и не смог припомнить, кто она такая, и о каких книгах шла речь. К счастью, девушка сама всё объяснила.

– Мне очень стыдно, что я писала вам под псевдонимом, к тому же мужским, – продолжила она. – Я боялась, что вы будете смеяться над женщиной, пожелавшей прочесть «Аналитическую механику» Лагранжа и записки лекций Лапласа. Я писала вам под именем Ивлин Во, но на самом деле меня зовут Эверина Уолстонкрафт.

«Пожалуй, Ивлин Во звучит гораздо приятней для моего слуха, чем Эверина Уолстонкрафт», – подумал Воронцов, но вслух сказал вовсе не это.

– Я очень рад познакомиться с вами, леди Эверина, – учтиво произнёс он. – Мне бы никогда не пришло в голову смеяться над вами. Я сам ничего не смыслю в механике, хотя по долгу службы несколько раз присутствовал на занятиях в Морской академии. На одном из занятий объясняли, как рассчитать полёт артиллерийского снаряда. Какие-то синусы, но я ничего не понял.

На том занятии в душу Воронцова закрались серьёзные подозрения, что офицер, объяснявший курсантам артиллерийскую науку, просто ломает комедию. Что понять его объяснения невозможно в принципе. В самом деле, большая часть курсантов ничего и не поняла, но нашёлся один мальчик, который с первого раза выполнил без ошибок все задания. «Как же его звали? – попытался вспомнить Воронцов. – Такая же сложная фамилия, как у Эверины. Сначала Хорн, а потом что-то на букву Б. Ох уж этот английский язык!»

– Вы не знаете тригонометрии? – бестактно удивилась Эверина. – А в академии её и правда бездарно объясняют. Это позволяет мне зарабатывать себе на хлеб.

– Сейчас я велю подать чаю с пирожными, – замял неловкую ситуацию Воронцов.

Он наконец рассмотрел Эверину повнимательней. «Неудивительно, что она хорошо знает тригонометрию, – подумал он. – Она вся состоит из углов и треугольников». Треугольный подбородок, брови уголками, платье, стянутое поясом на тонкой талии, тоже как будто состояло из двух треугольников, один поменьше вершиной вниз, а другой побольше, вершиной вверх. Её нельзя было назвать красивой, но и невзрачной она тоже не была. Проницательные карие глаза, тонкие губы и прямые каштановые волосы без следов завивки. Неизвестно почему, Воронцов вдруг подумал, что такое же выражение лица могло быть у Аттилы, когда он командовал своими несметными полчищами варваров. «Почудится же такое, – невольно содрогнулся Семён Романович, – не надо было перед ужином читать английские газеты».

Эверина тоже успела его рассмотреть, пока он распоряжался насчёт чая. «Он совсем не заносчивый, хотя русских аристократов все считают ужасными снобами, – подумала она. – Какое у него нежное выражение лица, а говорят, что он воевал и даже отличился при взятии какой-то турецкой крепости. Разве можно воевать с таким лицом?» Хотя Эверина не очень разбиралась в модной одежде, она оценила костюм Воронцова, один шейный платок явно стоил дороже, чем её платье, шляпка и туфли, вместе взятые. Причёска тоже была хороша, сколько же времени уходит на завивку! «Наверно, пока парикмахер его причёсывает, он читает какую-нибудь дипломатическую переписку», – сообразила Эверина. Тут слуга принёс поднос с чаем, и беседа возобновилась.

– Я никакая не леди, зовите меня просто Эверина. А как мне обращаться к вам, чтобы было многоуважаемо, но без титулов? – поинтересовалась Эверина. – Я противница всяких титулов.

«Какой же у неё забавный французский!» – умилился Воронцов.

– Вы можете называть меня по имени и отчеству, это такое традиционное русское обращение, – сказал он, – Я Семён, а моего отца звали Роман, получается Семён Романович.

– Нет, это совершенно неприлично, – ответила Эверина, покраснев.

«Как можно жить в Англии с таким именем, над ним же все будут смеяться», – подумала она, а вслух попыталась найти компромисс.

– Может быть у вашего имени есть французская версия?

«Что не так с английским языком? – с возмущением подумал Воронцов. – Даже такое простое и красивое имя у англичан вызывает странную реакцию. Не буду учить английский!»

– По-французски будет Симон, – вежливо ответил он, изо всех сил стараясь сохранять благожелательное выражение лица. В конце концов бедная девочка не виновата в том, что её родной язык так ужасен.

– Симон – это прекрасно! – воскликнула Эверина, первый раз за время беседы улыбнувшись. – Прямо как Симон Родригес.

– Простите, не имею чести знать Симона Родригеса, – улыбнулся в ответ Воронцов. – Вы не просветите меня?

– Как? Вы не знаете Симона Родригеса? – удивилась Эверина, вновь демонстрируя полное отстутствие чувства такта. – Это знаменитый венесуэльский учитель. Очень скоро он воспитает ученика, который положит конец испанскому владычеству и освободит народы Южной Америки.

Последнюю фразу она произнесла так, как будто читала наизусть из какой-то революционной книги или листовки. «Хорошо хоть к отчеству моему не придралась, – порадовался про себя Семён Романович. – Наверняка ей Римская империя тоже не по вкусу. Хотя у них была и республика. Интересно, одобряет ли она Брута?»

– Зачем народам Латинской Америки избавляться от власти Испании? – спросил Воронцов, решив, что Брут подождёт. – Ведь пока испанцы не завоевали их, у них даже школ не было. Не говоря уже о хороших учителях вроде Симона Родригеса.

– Как зачем? – искренне удивилась Эверина. – Нельзя терпеть империалистические амбиции… или правильно эмпирические, а не империалистические? Беда у меня с французским!

– Наверно, вы имели в виду имперские амбиции, – пришёл на выручку Воронцов.

– Да-да, именно их, – согласилась Эверина, – Представьте себе, что англичане не стали бы сопротивляться Непобедимой армаде. Англия стала бы испанской колонией, и повсюду пылали бы костры инквизиции.

– Как можно сравнивать англичан, которые приняли христианство уже во времена Римской империи, и индейцев, ещё недавно совершавших человеческие жертвоприношения? – в свою очередь удивился Воронцов.

– Вы одобряете христианство? Неужели вы верите в бога? – иронически спросила Эверина.

– Да, я верю в Бога, – ответил Воронцов.

«Да он издевается надо мной! – раздражённо подумала Эверина. – Разве может умный и просвещённый человек в наши дни верить в библейские сказки!»

– Симон-Роман, я не понимаю, как вы можете верить, что бог сотворил мир в шесть дней! – возмутилась Эверина. – Это противоречит всем выводам современной науки.

«Какая она симпатичная, когда сердится», – подумал Воронцов и улыбнулся.

– Разве Бог сотворил мир в шесть дней? – спросил он. – Насколько я помню Книгу Бытия, она начинается словами: «В начале сотвори Бог небо и землю. Земля же бе невидима и неустроена, и тма верху бездны, и Дух Божий ношашеся верху воды». Это было ещё до шести дней, Эверина, хотя слова «было до» здесь не совсем уместны. Некоторые богословы считают, что это произошло одновременно с сотворением времени.

– Симон-Роман, это же полный бред! – невежливо воскликнула Эверина. – Время бесконечно в обе стороны, и в будущее, и в прошлое. Не могло быть такого времени, чтобы времени не было. Простите мой французский, я надеюсь, вы поняли меня. Думать, будто мир находился вне времени – это безумие.

Воронцов с удовольствием наблюдал за ней, пока не спохватился, что чашка Эверины пуста.

– Позвольте налить вам ещё чашечку чая? – спросил он.

«Ему нечего возразить, вот и уходит от ответа обычным великосветским приёмом», – торжествующе подумала Эверина.

– Да, пожалуйста, – сказала она.

Её взгляд упал на блюдо с пирожными. Блюдо из севрского фарфора притягивало внимание изящными позолоченными бантиками и завитушками по краям и искусной росписью вокруг вензеля SR в самом центре. «Наверняка сделано на заказ, – догадалась Эверина, – сколько же должно быть денег на это ушло»

– Даже если бы бог был, его лучше было бы игнорировать, – сказала она вслух, – а не использовать его имя для оправдания бесчеловечной иерархии. Сильные угнетают слабых, богатые – бедных, и никто не протестует, потому что это богу угодно. А я считаю, что угнетателей надо убивать.

– Эверина, я понимаю, что в юности особенно сильна жажда справедливости, – примирительно ответил Воронцов, – но с возрастом становится ясно, что действовать надо как можно осторожней, иначе несправедливостей станет ещё больше. Те, кто сильнее вас, не обязательно злодеи. Среди них могут быть и добрые люди, у которых можно попросить помощи и защиты.

«Он ещё будет тыкать мне в лицо своим возрастом, – возмутилась про себя Эверина, – как будто с годами приходит какая-то особенная мудрость».

– Я совсем не юная, – обиженно сказала она, – мне скоро тридцать.

Семён Романович в изумлении посмотрел на неё.

– Простите мне мою нескромность, – не удержался он, – а прямо сейчас вам сколько лет?

«Ах ты, зараза великосветская!» – выругалась мысленно Эверина, но природная честность не позволила ей уклониться от ответа.

– Мне двадцать пять, – буркнула она.

В такую цифру Воронцов готов был поверить. Он привык к тому, что женщины в этом возрасте уже успевали родить одного, а чаще нескольких детей, приобретая приятную округлость форм. У Эверины никаких округлостей не наблюдалось, но и в чертах лица уже не оставалось ничего детского. «Моя Катюша так и не дожила до её лет», – с грустью подумал он.

Эверина всё ещё кипела от возмущения. «Пора уходить отсюда, зачем я вообще пришла к этому аристократу!» – сказала она про себя, но напоследок не удержалась от шпильки.

– У кого же, интересно, может попросить защиты женщина, которую угнетает её собственный муж? – ехидно спросила она. – Ведь всё общество станет на его сторону, а не на её. Он может делать с ней всё, что захочет, а если она уйдёт от него, то все будут считать её виноватой. Я уж не говорю о том, что ей не на что будет жить, потому что по закону всеми её средствами распоряжается муж.

Семён Романович изо всех сил старался вникнуть в её слова, но образ его незабвенной Катюши так и стоял перед глазами, мешая сосредоточиться на беседе. Он видел её как живую, вот она кормит сына, встаёт по ночам к дочери, ни на минуту не может разлучиться с детьми. «Я должен был быть решительней, – укорял себя Воронцов, – я должен был заставить её заботиться в первую очередь о себе самой, о своём здоровье. Надо было выгнать её из дома, пусть бы съездила к родственникам или друзьям отдохнуть. Неужели я вместе с кормилицей и няней не смог бы позаботиться о детях! Она всё хотела делать сама, а я не смел ей противоречить». Из глаз его потекли слёзы.

– Простите, Эверина, – сказал он, – я не очень понял, что вы сказали, потому что вспомнил свою покойную жену. Она умерла пять лет назад, и я всё время думаю о ней, когда заходит речь о семейной жизни.

«Он не совсем безнадёжен, – подумала Эверина, – Наверняка угнетал свою жену, как все мужчины, но хотя бы теперь раскаивается в этом». Внезапно она почувствовала желание рассказать ему о себе то, что возможно стоило бы держать в секрете. «В этом нет ни малейшего смысла, – пыталась она остановить себя, – мне не станет легче, а сестре я могу навредить своей откровенностью». Как будто другой голос внутри неё произнёс: «Посмотри на него, разве он может кому-нибудь навредить? Он может только помочь».

– Мой отец был алкоголиком, он избивал мою мать, когда напивался, – начала она. – Он спекулировал нашим семейным капиталом и почти разорился. Когда я подросла, я ложилась у дверей в спальню моей матери, чтобы защитить её от него. Меня он боялся, потому что чувствовал, что я могу убить его. Но он заставил меня отказаться от причитавшейся мне части капитала, чтобы спасти его от банкротства. Я тогда ещё плохо разбиралась в юридических тонкостях и не смогла противостоять ему. Потом он поехал погостить к своим знакомым, как всегда напился, и ночью устроил пожар. Дома ведь я следила, чтобы он не курил сигары в кровати, а там он, видимо, заснул с горящей сигарой. К счастью, все успели выскочить из горящего дома, только он сгорел. Собаке собачья смерть! Ни мать, ни мы с сестрой даже не поехали на похороны.