Ночные бдения кота Мурра

– Поверь мне, милый Иоганнес, блохи мало чем отличаются от людей и заставить их повиноваться не сложнее, чем играть человеческими марионетками в театре жизни. Нужно только правильно давить на скрытые клапаны души каждого живого существа – и весь мир будет у твоих ног! Нужно только меру знать. Вот, к примеру, Мальхен Эшенау, конечно, искусная интриганка, но она манипулирует и князем Игнатием, играя на его отцовских чувствах; и принцем Гектором, дразня его пылающей страстью, да и вообще, всеми, точно вселенная – ее огород, да только мир не вертится вокруг одной, даже самой экзальтированной особы!

– Я не хотел бы ссориться с мамашей. Если Юлия отдаст мне свое сердце, то новоиспеченная графиня станет мне тещей. А с этими особами шутки плохи!

– Не дрейфь, Иоганнес! Ты еще свободен. А, кроме того, Мальхен играет вовсе не на нашем поле.

– Милый Абрагам, неужели у тебя есть план?

– Есть ли у меня план? Есть ли у меня план? Конечно, нет. Но зато у меня есть воля к победе! И я знаю, что «дорогу осилит идущий!»

За окном зарумянилась заря. Невидимое пока солнце разгоняло мрак. И утренняя свежесть приятно бодрила ветерком, врывающимся в открытую форточку.

Бессонная для многих ночь была на исходе. Иоганнес прокручивал в голове слова, которые хотел высказать…

(Бег. бас.)

…С первыми лучами солнца в город лихо вкатила карета, заряженная шестью белоснежными скакунами. Это было, как в волшебной сказке. Кони мчались, их гривы развевались! Из-под копыт летели брызги и грязь, но, озаренные первыми лучами солнца, эти прекрасные животные казались пегасами, только что спустившимися с небес и сложившими свои ангельские крылья. Позолота пузатой ренессансной кареты блестела, словно ее надраили перед выездом.

Стук колес, бряцание подков по мостовой переполошили весь город. Заспанные бюргеры высовывались из окон, уже сжимая в руках свои ночные горшки, собираясь вволю попотчевать их содержимым хулиганов, не дающих им спать по ночам. Но, увидев блеск прибывшей кареты, они так и застывали с открытыми ртами, потому что у их собственного князя Иринея не было ни таких шикарных карет, ни богато вышитых золотом ливрей на слугах, что стояли на запятках, ни лихих, сверкающих богатством и довольством кучеров. А про лошадей и разговора не шло!

Так, пожалуй, лишь сам император или даже Папа Римский и могли разъезжать по дорогам Германии! Но, в столь лихие времена, такое сиятельное лицо должны были сопровождать два-три десятка гренадер и столько же гусар, на случай бандитского нападения. Ибо только одна карета по баснословной стоимости своей отделки была больше, чем совокупный годовой доход всего княжества. Но в том-то все и дело, что солдат вовсе не было.

Карета лихо остановилась у единственной таверны, в пристройке у которой были и меблированные комнаты, конечно, если считать на все тринадцать комнат наличие шести кроватей, двенадцати венских стульев и пяти дубовых столов с семью платяными шкафами – верхом удобств.

Ванную можно было принять, погрузившись в бочку с теплой водой, что ждала редких гостей в особом помещении, близ кухни. К чести королевства, в этой комнатушке была не только дверь, но и щеколда, запирающая изнутри. Впрочем, в стене была дыра, проделанная Гансом – шаловливым сыном хозяев оной забегаловки, дабы лицезреть прелести служанок, вылезающих из той бочки и предаваться при этом сладким грезам о недоступной, в силу детского возраста, преступной любви.

Проход к клозету вел мимо конюшни и запах из оного заведения отбивал всякую охоту: как задерживаться в туалете, так и ходить к нему без особой нужды. Более того, сам хозяин справлял нужду, вовсе не посещая сего ароматного уголка, а под любой яблонькой, что в обильном количестве росли подле таверны.

Когда в это странникам угодное заведение ворвался слуга (именно тот, что стоял на запятках) и разбудил хозяина, случайно уснувшего в ту грозовую ночь прямо на столе за недопитой бражной кружкой, первое, что пришло хозяину в голову, что, мол, сам апостол Петр, гремя ключами, спустился к нему, к бедному Густаву, дабы возвестить, что пора бы и на покой, в райские кущи, где и пиво покрепче, и свинина пожирнее и бабы поискуст… Но тут мужчина окончательно проснулся и что он подумал о благородных девицах, удостоенных жизни вечной, так навсегда и осталось тайной великой.

– Ну что, Густав, муж блистательной Анжелики Голлон, уверен ли ты, что Ганс – твой сын?

Хозяин таверны побледнел, как козий сыр, потом позеленел, как благородная плесень, затем покраснел, как рак, прошедший первичную дезинфекцию в котле с кипятком и только потом спросил:

– А в чем, собственно, дело? Кто ты, вообще, такой, чтобы спрашивать про мою Анжелику?

– Нет, ну если пара золотых для тебя не деньги, то Анжелика может и не прислуживать нашему мессиру. Заметь: ничего нехорошего, от чего болезни приключаются да ублюдки на свет плодятся, мой хозяин ей не сделает, даже если она сама о том сильно попросит. А вот денежки – они останутся.

На лице мужчины отобразилась борьба алчности и ревности.

Весь город знал: если Густав упился, то его ветреная женушка непременно этим воспользуется, улизнув к очередному красавчику. Но как об этом пронюхали случайные путешественники – оставалось загадкой. В такую рань, когда кричат петухи, никто к утренней дойке не встает. В княжестве всего-то двенадцать коров – потерпят! А пограничники в это время, оба два, дрыхнут в избушке у своего полосатого шлагбаума, да так, что кругом на семь верст только пыль столбом заворачивается!

– Два талера за уборку в нумерах, талер за кормежку. И на прокорм лошадей неплохо бы накинуть. – сказал хозяин, справедливо полагая, что в таких богатых ливреях по ночным дорогам, да еще и под дождем никто без особой нужды не шастает.

– Итого: пять монет! – радостно воскликнул гость и кинул деньги на стол. – Так что, по рукам?

– Идет! – хозяин притянул к себе кружку, допил остатки вчерашнего пойла, взбодрился и закричал наверх:

– Анжелика, дьявол тебя подери! Спускайся немедленно! У нас благородные гости!

Слуга прибывшего в карете таинственного господина спрятал ехидную усмешку, прикрыв рот белой перчаткой. Он явно знал о благоверной хозяина намного больше самого рогатого мужа.

На втором этаже забрякали шпоры, ударился об стену палаш, цепляемый на пояс второпях, с треском распахнулось окно, кто-то мешком вывалился наружу. Судя по тому, как испуганно захрипел и заржал на улице конь, явно оставленный снаружи на всю ночь, было ясно, что бравый вояка доблестно плюхнулся в седло и со стоном: «Ой-йо-йооо!», – поскакал навстречу заре и подвигам.

Через минуту свежая, как утренняя булочка, девица в легком, развевающемся пеньюаре появилась наверху лестницы:

– О, любезный муж мой, ты звал меня?

– Хм! – обиженно крякнул хозяин. – Хоть бы гостей постыдилась! Немедленно оденься и приготовь лучшую комнату их сиятельствам!

– Вот как? – удивилась Анжела и облокотилась на перила, демонстрируя гостю до неприличия глубокое декольте. – Это кто же к нам пожаловал? Опять холостой принц? Это становится занятно. Откуда же вы, милостивые сеньоры будете? Из Тосканы или Арагона?

– Из глубины Сибирских руд. – мрачно сказал слуга. – Из самого престольного Пушкограда. Совершаем, так сказать, кругосветное путешествие, дабы обозреть все чудеса мира.

– Ну, все, Анжела, твои красоты уже все увидели! – прикрикнул муж. – Шевелись уже!

– А вы, любезнейший, следуйте за мной. – сказал хозяин слуге прибывшего. – Я покажу вам комнату для прислуги!

Гость последовал за хозяином, обернулся, послал хозяйке воздушный поцелуй, отчего та зарделась пуще мака в поле.

И тут в помещение ввалился огромный, размером с десятилетнего ребенка, черный кот, шествующий на задних лапах в шляпе со страусиным пером, с позолоченной шпагой на богато украшенной перевязи. Кот был в пурпурных сапожках, в таких, в коих, в древние времена, могли разгуливать только цареградские господари, и никто более! Изо рта кота свисала вишневая трубка, из которой дымился благородный болгарский табак.

– Какой милый котик! – воскликнула хозяйка, тая от умиления. – Каким же красавцем должен оказаться ваш повелитель!

Хозяин таверны оглянулся, перекрестился, сплевывая в сторону и ворча что-то вроде: «Ну и угораздило же нас вляпаться!»

Кот, как и положено благовоспитанному животному, промурлыкал в ответ нечто куртуазное и кошачье. Ни одного лишнего слова он не обронил, с достоинством пронося свое тело внутрь помещения.

Анжелика со вздохом вернулась наверх и зашуршала там платьями.

Мессир Воланд (которого многие экзальтированные дамы бальзаковского возраста ошибочно считают антагонистом Гарри Поттера и зовут на французский манер шевалье Воланд де Мортом) прибыл к началу сего зловещего жизненного спектакля. Но, посудите сами, какой из Воланда жалкий гарсон де-е-е шваль-е-е-е? Шваль ведь всякая под мостами живет, с троллями пьет да ругается матом.

А это был благородный человек с седыми, развевающимися локонами волос, с разными (левый – зеленый, правый – черный) глазами, и с орлиным носом. Вся его худощавая фигура дышала королевским происхождением, и все в нем выдавало романтический склад ума. Девицы от таких мужчин теряют голову и стыд. Они падают к таким мужским ногами, и сами в штабеля укладываются: как слева, так и справа!

Никого в городке не удивило появление Воланда и его свиты. Все нетерпеливо ждали почетных гостей со всех краев Европы, ведь уже сегодня случится воистину грандиозное, королевское событие: все уже наслышаны о двойной свадьбе Юлии и княжны Гедвиги с принцами Игнатием и Гектором. И праздник готовился потрясающий: с фейерверками, шествием, салютом и модным световым шоу.

Из самого Бремена спешили знаменитые на весь мир бродячие музыканты, известные тем, что в их труппе на инструментах играли дрессированные животные: не только кот, пес и петух, но даже осел, коего, как неопровержимо доказал месье Песталоцци нельзя вообще ничему научить.

Княжич Игнатий ночевал и столовался в доме графини Эшенау на правах будущего супруга юной Бенцон.

Принц Гектор пока не объявлялся. Но весь город желал увидеть его новенький неаполитанский мундир, в котором он ходил на самую настоящую трехдневную войну. Правда, о том, что корпус Гектора был сразу же и разбит благодаря «талантам» оного юного стратега, все предпочитали высокопарно умолчать.

В Зигхартсвейлере все еще лили по формам свечи и готовили в парке разнообразнейшие сюрпризы в форме скрытых шутих и выскакивающих из кустов механических кукол. Королевство было на грани великих потрясений. И все понимали это.

Солнце поднялось над миром.

Анжелика, прибрав в номере, вдруг почувствовала, что воздух вокруг нее накалился. Было в этом что-то бесовское. Женщина вдруг увидела свою жизнь в ином, метафорическом свете. И вдруг ей стало даже не стыдно, а страшно, ибо она узрела, что скоро все для нее может закончиться в адском огне. Она ощутила себя плотвой, пляшущей на гигантской раскаленной сковородке. Сверху щурилось довольное кошачье лицо с надетыми карнавальными красными рожками.

Кто сказал, что в аду кипят котлы, между которыми шустрят мелкие бесы? Анжела в этот миг узрела те миры, в которых страдание грешников было нужно не для исправления душ, а для чревоугодия подлых котиков. Это перевернуло мир женщины с ног на голову.

Несчастная бросилась вон из номера, моля присно Деву Марию спасти и уберечь от гиены Огненной. На пороге она столкнулась с тем самым котом, который только что поджаривал ее в грезах наяву!

– Защити, святой Иоанн! – вскрикнула перепуганная женщина.

– Черт знает что! – неожиданно воскликнул кот. Он оказался не только прямоходящим, аки примат, но еще и бодро говорящим! И шутом, к тому же. – Как тебя, милая спасет тот, кто не смог удержать собственную голову на плечах? Ты, вообще, подумала, прежде чем кого-то о чем-то просить?

– Ой! – запричитала несчастная. – Да что же это?

– Не что, а кто! – фыркнул кот. – Личный секретарь седьмого всадника Апокалипсиса в запасе; лучший напарник по мазурке самого святого Витта; бессменный почетный член Королевского Зоологического Общества; действительный и очень тайный советник Верховного Канцлера, моего мессира Воланда.

– Бегемот! – раздался позади кота властный окрик.

– А я чего? Я – ничего! Другие-то вон чего, и то – ничего!

– Хватит!

И кот тут же заткнулся, вжался в стенку, и даже уши прижал:

– Слава Воланду Великому, Главному Архитектору!

– Фи, как грубо.

Анжела стояла перед появившимся незнакомцем и тряслась, словно лист на ветру.

– Это перед гулящей девкой ты тут свой хвост распустил, Бегемот? – прикрикнул седой мужчина. – Стыдись, ты же – кот, а не павлин!

– Смею ходатайствовать о срочной смене фамилии! – пискнул кот. – Хочу вернуть ее, в честь безвременно ушедшей матери, и стать Бегемотом Мартовским.

– А ну-ка марш в номер! Совсем у меня мышей не ловишь!

– Да их тут всех съели до нас. Дикая Европа, суровые нравы.

– Брысь! – повысил голос Воланд, и кот словно испарился.

– Ну а ты, веселая женщина, чего дорогу преградила? Или сказать чего хочешь?

– Я правильно понимаю? Это – вы?

– Сомнительный комплимент! – засмеялся мессир. – Скажу по секрету: «Азмъ – есмь»32.

Женщина в изумлении вытаращила глаза.

Воланд вздохнул:

– Ясно. Сведения о просвещенности Европы сильно преувеличены. Так что тебе нужно? Мужа извести, чтобы жить не мешал?

Женщина упала в ноги мессиру и запричитала:

– Не губи, благодетель! Густав – он хороший. Хоть и дурак. Не надо его трогать.

– Ну, так встань и греши. – разрешил Воланд. – А сейчас не загораживай мне путь.

Женщина метнулась в сторону как побитый щенок и тихо заскулила в углу.

– Да не вой, Анжела, не сокрушайся! – хохотнул мессир. – Твое время еще не пришло. Ты мне здесь нужна. Уяснила? А теперь – вон с моих глаз! Я устал и есть хочу.

– Мессир трапезничать изволит! – завопил из номера Бегемот. – Подать сюда осетрину, севрюгу, икру красную, черную, балычок, грудку куриную под ананасами, свинину жареную по-казацки! А еще прислать цыган с медведями и шампанского!

Дверь за гостями захлопнулась.

Анжела так осталась хлопать глазами. Кому именно отдавал распоряжения кот, и откуда столько еды могло оказаться в маленькой комнате с единственным входом в нее – оставалось тайной за семью печатями.

(Мурр пр.)

…тяготит меня невысказанное. Мне все время кажется, что я что-то позабыл, очень важное, без чего мои эпистолы, пройдя сквозь века, попав в честные лапы моих наследников, будут искажены переписчиками, да и самими моими внуками до полной их неузнаваемости.

Как уберечь мои книги от посягательств черни и санкюлотов, которые шли за Наполеоном, да так и осели по всей Германии, точно непобедимая тля на кустах цветущей майской сирени?

Они, пришлые люди, не всегда говорящие по-немецки уже вытесняют нас из отчизны. И mein Faterland33 звучит для них дико и пугающе, потому что сами они отцов не имели и плодились как саранча. Даже филистеры, даже оборотни в полицейских мундирах не страшат меня так, как социологи, литературные критики и французские писатели, имя которым – легион.

Они придут и непременно расскажут про «пригоршню солнца в холодной воде», про «любовь, пробивающуюся сквозь булыжные мостовые», про «граждан вселенной, которые являются братьями и сестрами и были рождены цветами для счастья», а не для честного бюргерского труда. Не верьте им!

Они являются, чтобы обмануть, чтобы предать нас, последних истинных романтиков, в руки монополистов и миллиардеров, которые прямо сейчас вступают в сговор с иллюминатами девяносто второго градуса посвящения!

Что сейчас для мира значит благородный рыцарь Ордена Дракона – великий Влад Цепеш, сажавший турок на кол не забавы ради, а дабы оградить свою родину от вторжения врагов, убивающих всех без разбора? Его имя оболгали продажные писаки, смешали с грязью, объявили монстром и вампиром.

Где величие последнего Рюриковича, великого князя Московского, вседержителя Российского Иоанна Васильевича? Все те же английские прохвосты очернили его в глазах общественности, обвинили в репрессиях, бессердечии. Но, бог мой, да европейские правители ничем не лучше оболганных ими господарей Великороссии.

Скажу больше: по искусству навета англы и бритты – так еще и превосходят всех в мире! Их колонии – позорное пятно всей мировой истории – преподносится сегодня как торжество просвещения и демократии.

Оно и понятно: время индусам в рабстве гнить в рудниках; время привязанных к пушкам сипаев быть разорванными снарядами; и – время королеве английской носить свой золотой венец с обагренными кровью топазами, алмазами и прочими ювелирно значимыми камнями! Всему на земле – свое время и свой ход вещей!

Кто мудер, тот заткни свой рот обеими руками, ибо особо разговорчивым с давних пор, по традиции, в глотку заливают кипящее серебро или свинец – стало быть, оным приемом оказывают высшую честь всем этим правдолюбцам.

Не потому ли общество отпетых филистеров всегда повторяет только то, что им всучили как некую абсолютную истину? Думать они не умеют. Да и боятся, как бы чего не вышло. А, с другой стороны, только глупцы и могут возжелать себе кипящего металла в гортань.

Но есть и другие пути заставить молчать как котят, так и котов с большой буквы «Ку». Отберите у философа мягкую подстилку, полную миску и печку – символ защищенности от происков дьявола – и вы увидите, что каждый ученый кот сразу же окажется покладистым.

Так было всегда, и, страшусь, что мои идеи истинного бурша, настоящего поэта, а не придворного борзописца, выдающего тоннами хвалебные вирши в честь тех, кто их кормит; непременно извратят, вывернут наизнанку, докажут всю их ретроградность, косность, отсталость.

Меня уже не раз пытались принизить всяческие французские литераторы. И то, что у этих бездарей ничего не получилось – заслуга лишь моего личного обаяния. И пока я жив – мне будут петь осанну народы. Но как только смерть откроет свои черные объятия, так тут же тучею со всех сторон налетят фальсификаторы, ученые всех мастей: акикакидемики, прохвостсеры, кандидаты врак… и прочие, прочие, коим нет числа, но которым нужен хлеб насущный. И пойдет «пир во время чумы»!

Не удивлюсь, если мое имя, поминаемое всуе, зазвучит в тысячах докладов и эссе! Уверен, что начнут трепать мое фундаментальное творение, разошедшееся списками по всему миру, которое уже сейчас имеет миллионы просмотров, ибо его свежее, нетривиальное название «Молчание котят» – привлекает открыть оный труд; а блестящий, куртуазно-галантный романтический слог не позволяет книжицу закрыть, увлекая и истинных буршей, и позорных филистеров в перипетии моего славного детективного сюжета, в коем напряжение держится с первой до последней страницы. И неизменный катарсис, порождаемый прочтением моего самого знаменитого романа, вознесет в эмпиреи любого, прикоснувшегося к моим писаниям!

Но что бывает после гибели великого, гениального ума? Правильно! Является в мир Вездесущая и Вечная Троица: Сплетня, Клевета и Поклеп. И сразу все говорят не о том, что истинный Командор и Инженер Кошачьих душ успел создать для пользы и поучения юношества, а о том, сколько прелестных кошечек успело переночевать в келье художника, сколько незаконнорожденных отпрысков явилось на свет от гения, у кого и что именно величайший ум украл для своего скудного пропитания. И из всего этого мутного потока, чаще всего не имеющего никакого отношения к усопшему, за считанные дни лепится прямо-таки золотая, сверкающая новизной, рамка для литературного портрета поэта!

Дальше – ком этой лжи, сдобренной и настоящими анекдотичными случаями из жития покойника, спустят с горы слухов, и – вуаля! Скоро все будут знать всю подноготную ушедшего в мир иной.

А затем осторожно, точно препарируя устрицу за столом, эти гурманы, непременно называющиеся свободными литераторами и обязательно членами Союза Писак, (эдакие, прости святой Витт, писчики-членолитераторы!) начнут свою операцию по изъятию трудов погибшего из мирового культурного слоя.

Затем, постепенно, шаг за шагом, все эти культурные деятели, объединившись, непременно докажут несомненную для них аксиому: коты писать и читать не могут в силу отсутствия у оных мозга как такового. И ведь народные массы быстро поверят в эту чудовищную ложь! Вот что печально!

Оттого, видать, каждый раз, когда сажусь за свои труды, меня мучает, терзает, сжимает, скручивает душу черная меланхолия! И вместо легкого журчания стихов, вместо шелеста стрекозиных крыльев, вместо запаха рыбки я ощущаю, как весь мир «идет на меня войной»!

Да, всеми фибрами души чувствую я натиск злых сил, объединившихся с критиканами, продавшихся за сахарную косточку, за блюдце молока, за мягкую подстилку!

Как уберечь тебя, мой поклонник, истинный ценитель подлинного искусства от желания быть на стороне большинства? Как убедить в том, что навет и сплетни – это лишь изысканное, но все же оружие против чистоты и гения?

Раздавить, уничтожить, оболгать, унизить – арсенал моих врагов неистощим и бесконечен! А у меня есть – лишь полет мысли, лишь произведения, не умирающие в веках, лишь стихотворные строчки, которые истинные студенты учат наизусть, дабы идти с этими моими словами по жизни.

Быть со мной, с лучшим умом всех народов, в наш просвещенный век, крайне трудно. Ведь что есть образование? Кого можно считать интеллигентом в современном мире? На какого юношу возлагают нынче свои надежды убеленные сметаной и мукой старцы?

Раньше, я помню те славные времена, юные коты точно знали, что электричество, вне зависимости из молнии оно или создано людьми при помощи трения, всегда больно дерется и пускает голубые искры. Прикосновение к оному грозит неофитам смертью.

В новый, бурный век, который социологи, в силу недоразвитости лобовых долей своего мозга, назвали эпохой цифровых технологий, юные искатели истины уже не уверены в смертоносности тока. Они (и социологи, и молодежь) этого просто не знают. Да, честно говоря, их этому и не учили.

Реформа образования привела нас к краху. Социологи, захватившие министерские портфели: культуры, образования и нано-технологий – оказались не просто женщинами, а худшей их частью – блондинками! Они, как куклы, повторяли то, что вкладывали в их уста жадные барыги, взращивающие из котят не индивидуумов, но тупое поколение исполнителей, работяг, не способных ни принимать решения, ни задуматься о происходящем.

Обучение свелось к массовому штампованию котогопников. Чем в совершенстве владеет наша молодежь, так это развитой интуицией, позволяющей ей угадывать правильные ответы из трех предложенных вариантов. Проблема только в том, что если вопросы возникнут, а жизнь не предложит никаких решений, из коих необходимо выбрать, то здесь взращенное поколение окажется не просто у разбитого корыта, но еще и «зависнет», позволив увести себя в любую сторону.

В старые времена юношество учили: «Гулять, так гулять; сожрать, так сожрать; летать, так летать; но утки ночные летят высоко, ты помаши хвостом!»34

Что же сейчас? Котик, если ему не предоставят выбора, кинется ловить утку в небе. И, конечно, останется с носом. В минувшие времена подобная глупость не пришла бы в голову, потому что элементарным вещам молодежь учили с младых когтей!

Идущие нам на смену коты вовсе не глупы, какими их пытаются выставить! Просто у них украли знания, впендюрив миф о Гугле, как о новом боге, знающем все. Но стоит лишь обрушить новомодный интернет, обесточить город – и вы увидите толпы ошалевших котов, совершенно не знающих что же им делать со своей неожиданно свалившейся на них свободой.

Вместо духовных ценностей нам упорно подсовывают смердящие понятия какой-то непонятной демократии, при которой нет ни отца, ни матери, а только родители номер один и два, что унизительно само по себе.

По лозунгам современных просвещенцев выходит, что у нас нет ни родины, ни флага, ни чердака, на котором каждый из нас родился. Все это ловко подменили, даже не на свежую рыбку, а на злосчастные консервы, на которые теперь медленно, но упорно подсаживают все остальное население.

Ешь «Вискас», пей фильтрованную воду, проходи еженедельное прочесывание шерсти – и ты автоматически становишься гражданином мира!

А если кот (не дай бог!) поймал птичку, то его тут же окрестят преступником, нарушающим права крылатых меньшинств. Здоровое питание вскоре окончательно будет объявлено варварством. Всякое изображение вкушающего мясо котика станет вне закона. Каждая мышь будет объявлена персоной нон-гранта. Каждая зловонная муха будет социально защищенной особой.