Ночные бдения кота Мурра

Мальчик не понял последней фразы, но подобострастно склонился в поклоне, а потом рванул на улицу, следуя к кондитерской господина Шульца, что стояла в квартале от таверны, на перекрестке Шванштрассе и Фридрихплатц.

Кот напялил на голову цилиндр и прихватил с собой трость с набалдашником из слоновой кости, изображающей почтенного немецкого господина, показывающего язык.

Вскоре мальчик и ряженый зверь стояли на пороге кафе, из которого вкусно тянуло булочками с корицей.

– Фрида! – раздался крик изнутри здания. Правильно тебя родители назвали: ты, как есть: фригидна, причем во всех сферах жизни! В город скоро пожалуют принцы, князья, золотая молодежь! Они все хотят: есть и пить, а у нас – ножи тупые!

– Снег под утро ляжет, – замурлыкал себе под нос странное заклятие кот, – и не плохо даже, то, что в доме не наточены ножи!»42

– Гер Шульц! – закричал Франциск. – Можно вас на минуточку.

Ответа не последовало. Мальчик озабоченно посмотрел на своего мохнатого приятеля.

– Сейчас все будет! – заверил кот, да как гаркнет. – А ну-ка, стань передо мной, как лист перед травой!

Так Бегемот это заорал, что стекла в помещении зазвенели. Владелец, с перекошенным от страха лицом, выскочил к гостям. Увидев парнишку, мужчина вымученно улыбнулся:

– Что, Франц, тебя мама за солью послала?

– Нет, дядя Шульц, мы пришли отведать твоих булочек. Деньги у нас есть. Они вот у этого господина! – и ребенок некультурно показал пальцем на интеллигента Бегемота, чем расстроил последнего до слез.

Кондитер недоверчиво посмотрел на кота, протирающего кончиком хвоста свои концептуально-интеллектуальные зеленые глаза, и захохотал:

– А позволь, дружище, Франциск, узнать, в каком это потайном кармане сей уважаемый господин носит славные фридрихсдоры? Если меня не подводят глаза, малыш, то это и не господин вовсе, а кот! И сумки в брюхе, как у кенгуру, набитую золотом, я что-то у него не наблюдаю!

– И это значит, – Бегемот благородным жестом, каким обычно кидают в лицо врагу чистые перчатки или новехонькие белые тапочки, отстранил собственный хвост, зловеще прищурился, – что бедный мальчик останется голодным в доме собственного отца, так что ли, милейший Вальтер Шульц?

Мужчина мгновенно вспотел:

– Да тише ты, зверюга! И, вообще, была бы у тебя женой Фрида – неизвестно, как ты бы тогда запел!

– Ну, так вот, чтобы ни Фрида, ни папа ее – Вильгельм Бисбармак43 – ничего лишнего не узнали, придется накормить двух сиротинушек.

– Да понял уже, понял.

– Мелкому – мороженое, мне – цветы. – не унимался Бегемот.

Вальтер захлопал глазами, ничего не понимая:

– Зачем?

– Что: зачем? – зашипел зверь, усаживаясь за столик.

– Б-б-букет?

– А ты как думал, деревенщина? Если я кот, то и живу не по понятиям, так что ли? Я – мировая знаменитость! Меня положено именно так и встречать! Неплохо бы еще, конечно, королевский оркестр да красную ковровую дорожку, но на первый раз, так и быть, – прощаю. Но все-таки я тебе не какой-то там затрапезный клоун Филя Хрюшка-Боров, а – мега-звезда! Уяснил, гер Шульц?

– Хорошо. – согласился хозяин. – Фрида не далее, как вчера на реку ходила. Купавок там набрала три корзины. Не побрезгуете, милостивый сударь?

– Это такие отвратительные желтые цветы? – пренебрежительно фыркнул кот. – Не богато, прямо скажем. А, впрочем, годится. Мы их потом Юлии всучим. С намеком, значит. Ну, и чего стоим, Вальтер? Дождешься, я тебя на браунинг поменяю! Ну-ка, метнулся на кухню и быстро принес заливную осетрину да сто грамм валерьянки. Я – аристократ, много по утрам не пью!

– Где же я вам валерьянку-то достану?

– Все-то у вас не как у котов! – повысил голос зверь. – Ладно, тащи коньяк! Что приходится, из-за невежества местного населения, прости Великий Канцлер, в себя вливать!

Через пару минут ребенок был перепачканным мороженым от ушей до самых пяток. Кот не отставал от сотрапезника. Накативши пару рюмочек терпкого напитка, он проглотил блюдо, вылизал тарелку, отодвинул ее и пренебрежительно заметил:

– Какая же мерзость эта ваша заливная рыба!44

Вальтер аж позеленел от ярости, но спорить не стал.

– А скажи любезный, что этот ваш знаменитый капельмейстер все еще не возвращался?

– Это Иоганнес Крейслер что ли? – удивился хозяин. – Какой же он известный? Все, кто в люди выбился – в Вену или в Берлин подались. На худой конец – в Кенигсберг. Из музыкантов у нас тут одни только неудачники и задерживаются! Им князь Ириней покровительствует. Хотя, между нами, у него, у Иринея: и с художественным вкусом, и со слухом – полный швах. Я бы даже сказал: аллес капут.

– Любите вы своих правителей. – поддакнул кот. – Ладно, благодарствую. Нам еще до полудня город обойти нужно, стратегический план действий составить!

– Так вы у гофмаршала в услужении! – догадался Вальтер.

– Бери выше! – хихикнул кот. – У самого генералиссимуса!

– Вот оно как! – покачал головой кондитер. – Стало быть, вы – пруссаки. Ну, что ж, счастливого пути.

– И вам наше с кисточкой! – кот помахал на прощание свободной левой лапой. – Эй, Франц, пошли. Солнце уже высоко, а мы все жрем. Так ведь и всю жизнь проесть можно!

Не успели мальчик с котом, сжимающим в когтях букет отвратительных желтых цветов, аки товарищи, выйти на улицу, как на них тотчас же…

(Мурр пр.)

…неминуемой гибели пропитало воздух.

Что бы мы ни делали, где бы ни находились, что бы ни вкушали, томясь несказанным блаженством от ощущения сытости и довольства, но тень «Падения дома Крейслера» висит над миром, точно меч, грозящий оборваться в любое мгновение.

Скажу более! Мне так и видится последний небесный всадник Просвещения – Глобалиус Демократиус, триумфально въезжающий в мир на красном коне; держащий в правой руке полосатый жезл полицмейстера, а в левой – Десять звездных санкций, писанных для тех, кто не возлюбил демократию превыше самого себя, кто не поклонился Доллару Вечнозеленому, кто хулил Госдеп всезнающий да поносил всевидящее око Центрального Разведывательного Управления.

И потому в этом жестоком мире, в котором чиновник на чиновнике сидит и чиновником погоняет; где каждый завалявшийся генерал уверен, что французские булочки растут на деревьях и их, оные булки, срывают поутру крестьяне, дабы теплыми подавать к кофе в постель; где порядочные люди отдают последние свои копейки за новую шинель, которую потом подлые бомжи тут же и снимают с трудяги, в этом истинном аду, который не ждет нас где-то в ином мире, а заботливо устроен здесь и сейчас, нам, настоящим буршам так тесно, что и развернуться негде!

Меня, истинного поэта, художника, вечно пытаются учить существа, далекие не только от культуры, но и от всего прекрасного вообще!

Помоечные коты, пропахшие селедкой второй свежести так, что от этого благоухания мрут даже мыши; филистеры, которые, пардон, совсем не вылизывают свой зад и оттого мало чем отличающиеся от бродяг; кошечки, безумствующие в поисках любви и оттого сожительствующие со всеми за мзду – вот кто нынче правит бал!

Неужели вы, мои последователи, не видите, что все наше общество больно! Оно шагает в лапу с современными реалиями. Да, но с завязанными глазами и – прямой наводкой – к пропасти.

И только я один являю миру образец добродетели и чистоплотности духовной и физической! Я кричу филистерам и маргиналам, ортодоксам схоластикам и ренессансным радикалам: «Остановитесь, безумцы!»

Но нет пророка в своем отечестве! Сегодня про рок – это не «Алиса» и не «Ария»; не «Назарет» или «Раммштайн» а таки вопли Витаса да пугание Пугачевой! Сегодня, что не бас – то сильная женщина, кривляющаяся у окна; что не сопрано – то двухметровый блестящий мужчинка со звездой во лбу и в юбке. О, времена! О, нравы!

О, юные искатели истины, плачьте над гибнущим миром, заламывайте руки, бейтесь в истерике – это нынче модно, соберете тысячи лайков! Но помните: путь истинного творца – это танец над пропастью!

Пусть филистеры внизу ждут, когда же я, как истинный и непревзойденный последователь пляшущего человечка Котоушлы, свалюсь в каньон и погибну в смертных муках! Таки они – не дождутся!

Толпа переменчива, точно женщина, она ликует и плачет, не понимая, что ею манипулируют.

И потому я, как непревзойденный лидер, танцую над всеми вами, и в моих песнях изливается не только горечь за ваши судьбы, но и гордость за мой славный, неповторимый путь!

Так восхищайтесь же моими порывами, моими бессонными мартовскими ночами, когда я, не жалея голосовых связок, кричал во мрак лежащих подо мной городов: «Ну, где она живет, вечная любовь? Уж я-то к ней всегда готов!»45

Идите за мной! О чем вам жалеть? Вы остались с людьми, думая, что блюдечко с молоком на полу определяет ваш статус высших существ на планете! Но вас, как всегда, обманули! Купили за вкусную еду и мягкую подстилку! А какова была истинная плата, о, любезные мои соплеменники?

Вспомните, глупцы, что каждый третий из вас потерял свое мужское начало в клинике и теперь бездумно толстеет на радость своим настоящим хозяевам.

Зачем и кому, вообще, нужны котоевнухи? Какая от них польза? Не знаете, а я вам скажу. Их, несчастных, предъявляют миру и кесарю со словами: вот они, дикие звери, ставшие ручными и послушными!

Услышьте же, что говорил народам и я, Мурр, и, превзойденный мной во всех смыслах, известный учитель Котоушла!

Вы, юные умы, славные коты, обпившись валерьяны, скакали на Майданах, площадях, на великих помойках, истово веря, что «кто не скачет, тот не прав!» И чего вы добились?

Многих из вас, использовав, просто вышвырнули на улицу, где доблестные юнцы были растерзаны собаками, сгинули под колесами карет, попали под ковровое бомбометание! Ваш патриотизм, который плескался у вас в груди, оказался не таким уж и неистовым!

Но не всех славных революционеров постигла участь ампутации мозга или еще более мерзкой кастрации! Некоторые так переживали, что перенаправили всю нерастраченную силу души своей с поисков истины да с соблазнения прелестных кошечек – на пылкую и богопротивную любовь к героическим бойцам сопротивления мужского полу. И тут многих ждала еще одна подлая ловушка!

Мерзко и отвратительно сожительство двух самцов, но нам говорят, что семейные ценности – отстой. Нас убеждают, что нынче ни один приличный роман не может обойтись без черных котов, без сексуально озабоченных извращенцев, которые умеют думать только о том, как им спасти свою и надрать чужую задницу.

Общество докатилось до того, что права всех этих больных, которые нуждаются в срочной госпитализации и помощи опытных врачей, ставятся превыше нужд нормального большинства.

Как случилось, что какие-то там «голубые» и «розовые» указывают нам, благородным котам, «с кем нам спать, а с кем дружить»?! Отчего же любой великий поэт неожиданно становится никому неизвестным, если он, как Оскар Уайльд, не рассуждает перед почитателями о холодной говядине, припрятанной вместе со скелетами в его собственном шкафу?

Многие запутались в этой лжи до такой степени, что поверили, будто непревзойденный Демми-Муррг, сотворивший небо, звезды, Голливуд и первого котика Абырвалга46, был не только черным, но еще и сам же растлил собственное творение! Потом, дескать, божество пришло в ужас от того, что кот может напасть ночью и покуситься на его собственный, небесный зад, оттого из ребра Абырвалга срочно сотворили первую кошечку, дабы все живое веселилось, плодилось и размножалось.

Как, вообще, можно размышлять о подобной мерзости?

Но социологи – эти отвратительные пройдохи, не только укрепили всех в этих мыслях, но убедили интеллигенцию в правильности своих позорных воззрений. Похоже, Святая Инквизиция и ее работа с населением были беспощадно оболганы еретикотами. Филистерство тем временем распространило свое влияние до такой степени, что теперь их жалкие волосатые лапы торчат изо всех щелей, из-за каждого забора!

С тоской я оглядываюсь на прошлое, где милые сердцу котики парили в эмпиреях, где каждому мечтателю за мурлыканье могла достаться свежая рыбка, где не было узколобых, но непременно толстопузых полицейских, всерьез полагающих, что это именно они, а не мафиози-беспредельщики – истинные хозяева планеты.

«Не по душе они мне. Вот наша милиция – веселые были ребята, что им заблагорассудится, то и делают, на посту стоят – шляпа набекрень, ноги растопырены, сами жили и другим жить давали, а эти – машины, в которых черта засадили»47.

Несомненным остается тот факт, что именно с того момента, как нашу старую доблестную милицию переименовали в полицию, как только свершился этот акт тотальной глупости правящих кругов, пытающихся поглубже прогнуться в подобострастном поклоне перед демократическими надзирателями мира, все и покатилось в тартарары.

Если раньше мы позиционировали себя и свой национальный, особый путь, то теперь все смешалось в домах Европы и Азии.

Раньше «следствие вели Знатоки». А теперь у нас эту нишу прочно заняли всякие менеджеры, последователи Чипа и Дейла Карнеги.

И в жанре детектива вместо «Смертельного убийства», бывшего, как все знают из кинофильма «Гослото-82», самым читаемым золотым триллером, у нас появились графоманы менее кровавые, зато более плодовитые.

На смену Семеновым явились Донцовы – пушистые и ласковые, каждая придумавшая один вечный сюжет, в котором меняются лишь имена главных героев да породы домашних любимцев.

Сейчас любой неуловимый серийный маньяк-убийца непременно делает умильные селфи с котятами (перед тем, как кого-нибудь задушить или зарезать), раздает няшные интервью гламурным журнашлюшкам, у которых в голове две мысли: «Кто с кем сколько раз успел, и что будут носить в следующем сезоне».

Все помешались на Стокгольмском синдроме. Теперь любой сюжет завязан на том, как злой маньяк, которого в детстве непременно изнасиловал толстый отчим, захватывает в заложники единственного в городе черного мальчика, ничего плохого афро-американцу не делает, обезьяной не называет, кормит, поит до тех пор, пока в здание не врывается отряд быстрого реагирования и не убивает маньяка. Все рыдают. Негритенок, заложник маньяка, страдает, меняет ориентацию и уходит работать разбойником за 13 процентов годовых от награбленного в банду «Голубая Луна». Все. Финита ля комедиа.

Такая вот она нынче – литература.

В былые времена гордились мускулами, победами, достижениями в той или иной сфере. Нынче меряются пивными животами, шикарными спортивными автомобилями да ворованными миллионами.

Мельчает и опошляется все!

Да, раньше и птички были вкуснее, и в острог за паршивого воробья никого не тащили!

И вот я говорю вам, о, мои юные последователи! Сначала вас выдрессируют, сделают инертными, не реагирующими на мышей и стрекоз. Затем убедят, что мясо для хищника вредно. Дальше – больше.

Следуя своей извращенной логике, наша котократия все-таки добьется признания однополых браков, а там до демографического кризиса да психологического коллапса – лапой протянуть!

Коты очень быстро перестанут интересоваться как своими однополыми партнерами, так и жизнью вообще. Сначала обесценится валерьянка, потом – искренние порывы души. А вместе с тем исчезнет из мира врожденное любопытство. Вот тогда можно будет брать всех: и котов, и людей голыми руками. Кто бы ни пришел заявить свои права на нашу Землю, он не встретит сопротивления.

Нас будут расстреливать и сбрасывать в ямы, а мы будем тупо смотреть смерти в лицо и думать, что это – хорошо, мол, мы-то отмучились, а после нас – хоть потоп!

И это – не где-то в будущем, это то, что происходит прямо сейчас, но многие юные умы спрятались от надвигающейся глобальной катастрофы за жидкокристаллическими мониторчиками телефонов, планшетов и ноутбуков. Многим даже кажется, что реальная жизнь там, в кнопочном мире. Да что говорить, там – драйв, плюшки на каждом левеле, зловещие боссы, преграждающие выход на новые, умопомрачительные уровни!

Сознание тысяч и тысяч не просто захвачено соцсетями! Котов и людей поглощает жирный, ненасытный паук Интернета, который питается нашими эмоциями и разбухает от наших виртуальных, не настоящих побед и поражений!

Вам все твердят: «Близится эра светлых котов!»

Но не будет ее никогда! Хотя бы потому, что приблизить новую эпоху некому. Я – последний Прометей, несущий свет истинного знания и вдохновения всем народам земли. Погибну я, и тьма поглотит вас: одного за другим. И вы будете кричать во мраке, в сумрачном лесу собственного сознания, но злые вирусы, проникшие сквозь игры прямо вам в мозг, никого не пустят обратно, в реальную жизнь!

О, юные умы, что же вы истерите, доказывая мне полезность виртуальных миров? Вы – часть той силы, что спеленала вселенную от подвалов до чердаков, вы марионетки великого змея, опутавшего планету своими сетями. Вы почитаете оного за бога, не можете без него прожить и дня. Вас мучают кошмары, когда вы не играете хотя бы пару часов! Так о чем с вами может говорить такая просвещенная и высокоодаренная личность, как я, которая и мысли-то свои о бытии пишет лапой по бумаге?

Неужели вы не чувствуете шелеста крыльев? То горгульи сорвались с самовозжигающихся храмов Европы и летят за вашими душами! Пылающий Собор Парижской Котоматери48 – это не последнее предупреждение зажравшимся филистерам и бюргерам, нет! Это – начало заката Европы. Это Рагнарек стучит в ваши сердца, а вы настолько заросли салом, что не ощущаете, как пробуждается Везувий нашей цивилизации. Помпеи могут спать спокойно.

Да, тысячи горгулий, все эти каменные уродцы, сидящие на всех крышах и балконах костелов и храмов, ранее сдерживающие тьму и не пускающие хаос на землю, ныне обернулись своими хищными личинами против людей, и неожиданно стали нашими общими врагами. Зловещие статуи более не охраняют мистические врата, но, наоборот, с радостным улюлюканьем открывают их всем врагам рода кошачьего!

Вы сами призвали к себе…

(Мак. л.)

…капельмейстер Иоганнес Крейслер сидел на берегу пруда, в живописном парке Зигхартсгофа. Парящее над бездной, прямо между скал, солнце набросило на лес тонкую, почти невидимую, но зловещую алую вуаль. Ни один листик не дрогнул. Истомленные предчувствием беды, деревья и кусты застыли в тревожном молчании, будто ожидая появления смертоносной кометы. Только плеск милого лесного ручья, весело прыгавшего по камушкам, нарушал эту кладбищенскую тишину.

Ручей мчался по узким, обсаженным цветами дорожкам, резвился под мостиками и у самой границы парка, где и сидел Крейслер, впадал в большое озеро, в котором отражались, точно забытая акварель, развалины далекого Гейерштейна.

Кучевые белые облака лениво, точно отары овец, подгоняемые небесным пастухом, двигались на восток. Ничто не предвещало дождя, но в воздухе повисло какое-то электрическое напряжение. Оно было осязаемым, как духота перед бурей, но, в то же время дышать было легко.

Неизбежность краха этой романтической идиллии, полное уничтожение юношеских мечтаний и стремлений, трагедия одиночества каждого из нас в этом мире – вот что звучало сейчас в душе капельмейстера! Скрипки захлебывались, пытаясь заглушить фатальные аккорды клавесина. Это был Реквием по мечте, по безвозвратно уходящей юности, по опаленной вере в добродетель и в благородство. Это был вдохновенный гимн взрослению!

Вот только музыкант так вжился в эту мелодию, что перестал отделять себя от ее звучания! Иоганнес вплел саму свою душу в тот ритмический рисунок, словно у него было на это право! Он оживил зловещую мелодию жертвоприношением самого себя, возлагая на алтарь творчества все свои страстные переживания, слыша в них нечто большее, чем отказ девушки!

В этой, звучащей в голове капельмейстера, лебединой песне было такое очарование, какое охватывает человека, глядящегося в бездну! И те же звуки русалочьих песен, что зовут скалолазов сброситься вниз, тот же неотвратимый романтический, но черный нотный рисунок запутывал мозг юноши, утомлял его неизбежностью предопределений.

И вдруг, возле ног парня заквакала лягушка – самая обыкновенная: зеленая, толстая и наглая. Она раздувалась, точно пыжащийся прокурор на судебном заседании, напяливший на голову напомаженный парик и оттого возомнивший себя вершителем судеб!

Капельмейстер вмиг очнулся от сумрачных грез. И волны черной музыки, что увлекали его сознание в бездну, разом откатились, скрылись за деревьями, прикинулись приветливыми кустами и порхающими в небе птицами.

Музыкант вытер слезы.

Теперь, когда мелодия перестала звучать в мозгу, нахлынули детские воспоминания.

Когда-то по соседству с домом Крейслеров находился живописный женский пансион. Молодой Иоганнес, до безумия очарованный одной из его воспитанниц, сговорился с другом Эрнстом, вырыть подкоп. Уже в девять лет будущий капельмейстер был способен на безумства ради того, что мнилось ему настоящей любовью!

Крайне обидно было то, что именно когда тоннель оказался уже наполовину готов, именно тогда дяде Иоганнеса и стало известно о «трудах» сорванцов. Иронией судьбы оказалось для мальчишек, что их, с таким трудом, прорытый подземный ход засыпал специально нанятый из того же самого пансионата злой садовник, точно они и не мальчишки вовсе, а злонамеренные кроты, которых застукали за грязной работой!

Крейслер тогда молча проглотил обиду, но стремления пообщаться с объектом своих грез – не оставил! Только теперь решено было зайти с другого конца. «Не получилось проползти путем змея, получится – достичь девушек дорогами орла», – догадались дети на своем военном совете.

Начитавшись приключенческих романов, найдя в них и подробное описание конструкции, и справку об аэродинамических законах, заставляющих тело подняться в воздух, друзья изготовили настоящий воздушный шар, чтобы перелететь через заветную берлинскую стену. И совсем не важно, что частью того удивительного устройства была самая обыкновенная корзина из-под бургундского вина.

И вот, в минуту истинного торжества юных гениев, когда пестрый и разукрашенный флагами шар все-таки поднялся в воздух, мальчишек опять постигла неудача. Шар внезапно взорвался, и друзья рухнули прямо на середину пансионатского двора, откуда им пришлось спасаться бегством.

Но сейчас, на берегу озера, все эти детские воспоминания казались Крейслеру не столько смешными, сколько пророческими. И зловещий тайный их смысл был ясен даже ребенку. Что бы ни делал Иоганнес в этой жизни, как бы высоко не воспарял над миром, как не углублялся бы в тайны психологических загадок человеческой души, у него на пути всегда стоял неуловимый, но беспощадный рок, вечно сводящий все усилия к нулю!

Крейслер предчувствовал, что ему, как в детстве, простят шалости, но при этом не позволят придвинуться к мечте вплотную. Заботливые духи преисподней с насмешкой взирают за возней каких-то там людишек.

И даже если силам тьмы интереснее наблюдать за гениями, за людьми, отдающими жизнь во имя идей и убеждений, то, все равно, любой зарвавшийся капельмейстер или даже досточтимый мастер всегда получают обидный щелчок по носу именно в тот момент, когда кажется, что победа уже в руках.

Иоганнес осознавал, что любой его шаг: скандал, дуэль, побег – не важно что, – приведут к единственному, записанному в книге судеб, исходу. В этом фатальном узком течении жизни было нечто неодолимое.

В мире музыканту дозволено лавировать лишь в допустимых свыше рамках нотного стана! Любое действие, грозящее нарушить предопределение, не карается, а просто аннигилируется. Можно вскрывать себе вены, топиться, биться головой о стену, стреляться на дуэли – это ничего не изменит.

Абрагам Лисков говорил когда-то юному своему ученику, что для того, чтобы изменить реальность вокруг себя не достаточно много и упорно работать. Ослов ведь тоже используют до изнеможения, вырабатывая физические возможности животного вплоть до физической смерти. И ведь осел – запросто может верить, что он – гений, что его ход по кругу, необходимый для вращения жерновов, является высоким магическим ритуалом или актом концептуального искусства.

Оглянитесь, и вы всюду увидите этих ослов! Их уши торчат из книг, они на холстах картин, признанных шедеврами, они свешиваются в партере оперы по обе стороны сцены!

Венская музыка, отрада души – вскоре и она исчезнет, растворится в грубых подделках новых люмпенов!

В это время с верхушки разлапистой голубой ели призывно затрещала сорока: «Он здесь! Здесь! Хватайте Крейслера, тащите в подземное царство! Давайте жарить его душу сейчас, когда она захлебывается отчаянием, когда она идеально пропиталась фатализмом и схоластической папской сумрачностью, когда ее можно потреблять без термической обработки!»