Погоня за судьбой

Что-то прилетело мне в затылок, прерывая мои размышления, и я встрепенулась. Через ряд на меня, сияя как масленый блин, глазел конопатый Руперт, а в проходе валялся скомканный листок бумаги. Училка отвернулась к доске, а я наклонилась и подняла комок. Интересно, что задумал рыжий? Наверное, опять потащит меня в лазертаг после уроков… Вообще-то, мне нравилось носиться между укрытий наперевес с лазерным пистолетом, отстреливая Руперта, Мишку и Эдварда из параллельного класса, но заниматься этим по три раза в неделю уже утомляло.

Я развернула его и прочла: «Папа сказал, что я могу взять кого-нибудь с собой на Землю на каникулы. Волкова, полетели!».

Земля! Шесть с половиной световых лет от Кенгено. С точки зрения межзвёздных перелётов – не так уж и далеко, но перед каждым путешественником неизменно вставал выбор – либо ты тратишь несколько лет в камере криосна, и за эти годы может случиться что угодно – война, эпидемия, смерть близкого человека… Каково это – отправиться в двадцатилетнюю поездку на каникулы? И что скажут мама с папой? Мне сложно было представить такое, ведь я прожила намного меньше… Либо ты тратишь баснословную сумму на коммерческий гиперпространственный прыжок в лайнере, и тогда время путешествия сокращалось до часов. Утешало лишь то, что обратный перелёт в родную систему обходился во много раз дешевле. Наверное, на Земле не очень-то хотели видеть пришлых с других планет Сектора, зато улететь к чёрту на куличики было проще простого. Но такую роскошь могли себе позволить только очень состоятельные люди. Руперта я знала давно – его родители были побогаче моих, но чтобы настолько…

Снаружи, за стеклом резко громыхнул жестяной подоконник, вздёрнутый порывом ветра. Я вздрогнула от неожиданности и выглянула в окно – ветви векового древа трепались на ветру, а сам дуб довольно заметно качало из стороны в сторону. По школьному двору неслись клубы пыли. Слева, из-за угла школы наползала чёрная зловещая туча, закрывая собой бело-синее небо. Отсюда, из-за стекла, я видела, как на фоне этой тучи мелькали молниеносные кляксы птиц – все они летели по ветру. Казалось, они спасаются бегством от тёмной громады, постепенно растекавшейся по синеве. Вот уже желтоватый Луман скрылся в черноте, нырнул в неё, словно в прорубь, и мир мгновенно погрузился в полумрак.

В окно теперь таращилась не только я. Мои одноклассники молча и встревоженно всматривались сквозь стекло в недобрую хмарь.

– Дети, я, конечно, понимаю, что всё это очень красиво и завораживающе. – Мария Семёновна постучала указкой по столу. – Я бы сказала даже, что погода за окном под стать теме нашего урока. Нам осталось разобрать «Сказку о живой царевне и о семи богатырях». Айрин, скажи нам, как королевич обращался к Ветру?

– Ветер, ветер, ты могуч! – с чувством продекламировала отличница Айрин. – Ты гоняешь стаи туч!

– Совершенно верно! Давайте вернемся к разбору. Откройте учебник на странице сто девять. Лиза, расскажи нам, какова мораль этой сказки?

– Мораль, – протянула я, с трудом отрывая взгляд от окна. – Как и у любой сказки Пушкина, мораль в том, что доброта и честность всегда побеждают зло.

– Верно, – кивнула учительница. – А ещё?

– А ещё в том, что на пути к цели нельзя сдаваться. Нужно всегда идти вперёд, что бы ни случилось, и…

Я не успела договорить – резко, без стука распахнулась дверь. На пороге класса стоял директор школы Борис Иванович.

– Мария Семёновна, выйдите пожалуйста на минутку, нам нужно переговорить, – сказал он и скрылся в коридоре.

Мои одноклассники проводили учительницу недоумёнными взглядами, и когда дверь за ней закрылась, принялись тревожно перешёптываться. Поглядывая в окошко, Захар вслух вспомнил научно-популярные передачи про стихийные бедствия – смерчи, торнадо, ураганы, – и гомон усилился. Все уже забыли про Пушкина и его живую – в зачем-то переименованном оригинале мёртвую – царевну, а мною же овладело волнующее ощущение – я никогда ещё не наблюдала стихийное бедствие.

В здешних широтах ураганы не фиксировались ни разу – лишь далеко в океане иногда образовывались разрушительные циклоны, но вся их мощь иссякала на побережье. Тектонические разломы были где-то далеко, атмосферные фронты здесь тоже не сталкивались, закручиваясь в ураганы, поэтому жили мы тихо и спокойно – даже скучно.

Вернулась Мария Семёновна и скомандовала:

– Внимание, дети! Собираем вещи, а затем спокойно, организованным строем собираемся в коридоре. У нас сегодня тренировка по ОБЖ, будем отрабатывать эвакуацию из здания.

Класс зашевелился, зашуршала бумага, заскрипели по старому паркету стулья. Вынув из ранца телефон, я взглянула на экран – связи не было. Быстро упаковав учебники и тетрадки, я втиснулась в зазор между Викой и Пашкой, и наша нестройная процессия гуськом высыпала в коридор. С этой стороны здания сквозь окна я видела, как небо полностью заволокла угольная туча с прожилками. По стёклам горстями сыпала мелкая шуршащая крошка – то ли снежок, то ли крупинки града вперемежку с летящим песком.

Организовавшись в колонну, мы под предводительством Марии Семёновны быстрым шагом спустились на первый этаж. Прямо напротив выхода на площадке, окружённой с трёх сторон стенами школы, нас уже ожидали три школьных автобуса. Они покачивались на ветру и как будто ссутулились; некогда яркие борта апельсинового оттенка поблёкли и выцвели, а рядом с машинами, придерживая кепки, кучно сгрудились водители и что-то обсуждали. Порывы ветра трепали их костюмы, и отсюда они были похожи на замёрзших чёрных грачей.

Холл был полон галдящих детей – все остальные классы уже вывели из кабинетов, и теперь ученики, гомоня и балагуря, тонкой струйкой сочились на улицу через распахнутые двойные двери. Придерживая друг друга и цепляясь за высокие бока автобусов на сильном ветру, они один за другим исчезали в машинах. Откуда-то справа раздался взволнованный приглушенный голос Марии Семёновны:

… – Борис Иванович, мне кажется, вы совершаете ошибку. Их же сдует по дороге – вы посмотрите, какой там ураган поднимается. Если случится происшествие, комиссия с нас с живых не слезет…

– Я всё понимаю, но у меня нет другого выбора. Анатолий с метеостанции выразился предельно ясно – остались считанные часы. – Директор постучал пальцем по стеклу своего старомодного наручного хронометра. – Мне плевать, что скажет комиссия, и я скорее прислушаюсь к словам племянника, чем оставлю детей тут. Я не хочу, чтобы эта школа стала для них ловушкой. Нельзя, понимаете? Нельзя тут оставаться…

Словно почувствовав на себе взгляд моих широко распахнутых глаз, они разом обернулись. Борис Иванович аккуратно взял Марию Семёновну под локоток и повёл куда-то в сторону, их тихий разговор растворился в общем гаме. Услышанное накрепко засело у меня в голове.

Будто бы в подтверждение смутного чувства тревоги, которое разгоралось у меня в груди, за окном на боковую стену школы с треском повалилось сломавшееся дерево. В разные стороны полетели ветки, а по асфальту зазвенели осколки разбитого окна на втором этаже. Тут же образовался сквозняк и с гулом понёсся через всё здание к открытым дверям. Былая организованность куда-то пропала, и оставшиеся в холле ученики, подгоняемые ветром, заторопились наружу, расталкивая друг друга. Из-за голов одноклассников я слышала голос директора:

– Спокойно, не спешим, все успеют выйти! Без паники! Не напирай, Кондратьев! Не напирай, пропусти одноклассницу!..

Наш класс выходил последним. Я как завороженная смотрела наружу, где за металлической оградой возле будки охранника порывы ветра обрывали ветви белолиповой рощи и беспощадно трепали стриженый кустарник. Я словно кожей чувствовала треск древесины, было страшно выходить наружу. В голове роились вопросы. Куда нас повезут? И как же там мама с папой? А Юра? Я снова взглянула на мобильный телефон – связи не было. Знают ли они, что происходит?

Меня уже начинала бить нервная дрожь, когда я почувствовала, как кто-то схватил меня за локоть. Я обернулась и увидела рыжее лицо Руперта. С деланной беззаботностью в голосе он сказал:

– Лиз, всё будет пучком, я тебе точно говорю! Это же просто ураган! Я помню, мне лет десять было, я тогда жил на берегу Унакойды. Вот почти такой же шторм разыгрался! – В голосе его слышалось восхищение, словно он предвкушал поездку на каком-то аттракционе. – Тогда аж крышу с дома сорвало! Папа два дня возился, разгребая завалы во дворе! Вот это была настоящая стихия! А это разве шторм? Так, лёгкий ветерок. Переживём!..

Мы с Рупертом выбрались из школы самыми последними, и тут же когтистыми лапами меня схватил леденящий колючий вихрь. Острые крупицы снега хлёстко били по лицу. Щурясь на ветру, из клубов поднимаемой пыли навстречу нам показался Родион – водитель нашего автобуса. Он помог нам добраться до раздвижных дверей и втолкнул внутрь. Двигатель уже работал, урча и похрапывая, словно огромное доброе животное, а мы пробрались между рядами и заняли места на возвышении в хвосте автобуса.

Вокруг стоял возбуждённый галдёж, машина раскачивалась от порывов ветра. Слева, за стеклом с мест уже трогались другие автобусы, тучными неуклюжими гиппопотамами растворяясь в недоброй мгле и теряя очертания. В дверях показалась Мария Семёновна, заняла свободное место возле двери, а следом внутрь вскочил Родион – его седые волосы были взъерошены. Сорванную с головы кепку ураганный ветер уже швырял где-то по двору.

– Ну, поехали! – скомандовал шофёр, плюхнулся на водительское сиденье и включил передачу.

Тронулись. Я обернулась, провожая взглядом двухэтажное здание родной школы. Сердце подсказывало, что мне уже не суждено сюда вернуться, и через минуту занесённый оборванными ветками двор остался позади, скрылся в вихре растревоженных листьев. Автобус в составе колонны вырулил на шоссе – движение было предусмотрительно перекрыто красно-голубыми полицейскими автомобилями, – и наша процессия под ударами шквального ветра в сопровождении дорожной полиции направилась в сторону районного центра. На дорожном указателе значилось: «Симерия, 20 км» …

Родион крутил верньер радиоприёмника, пытаясь поймать хоть какую-нибудь трансляцию, но кроме шипения помех из динамика ничего слышно не было. В сердцах сплюнув, водитель бросил эту затею и сосредоточился на дороге.

За окошком неторопливо плыли поля, которые хмурое тёмно-серое небо уже обильно посыпа͐ло мелким снежком. Безжалостный ветер горстями с размаху швырял его в стекло, пытаясь ворваться сюда, в автобус. Ощутимо похолодало, меня знобило, и это было неудивительно – температура градусов с двадцати за считанный час опустилась ниже нуля, на что явно не была рассчитана наша школьная форма.

Водитель включил печку, и теперь она жужжала откуда-то из-под сидений, приятно согревая ноги. Тёплый воздух поднимался вверх, поэтому стекло запотевало, и приходилось раз в несколько секунд протирать его ладонью – я боялась оторвать взгляд от гнущихся кустов и постепенно белеющих пашень, будто от меня что-то зависело.

Позади нашей колонны выстроилась длинная, насколько хватало глаз, очередь из автомобилей. Обогнать нас никто не пытался – только один раз несколько больших чёрных машин также в сопровождении полиции с включёнными мигалками пронеслись вперёд по встречной полосе. Встречное же движение отсутствовало напрочь.

Через какое-то время мы въехали в черту города, и колонна ощутимо замедлилась. Снаружи, сквозь круговерть проступали силуэты многоэтажных домов. Почти во всех окнах горел свет – на улице было уже достаточно темно, хотя время едва перевалило через три часа дня. По присыпанному снегом пешеходному тротуару туда-сюда спешили люди, одетые кто во что горазд. Осенние куртки, джемперы, свитера, а то и просто рубашки в несколько слоёв пестрили красками на фоне снежных наносов. Некоторые люди были налегке, другие тащили за собой по наметённым сугробам сумки с поклажей – ручные и на колесиках, – и все они были застигнуты стихией врасплох…

Неожиданно печка затихла, и шофёр раздосадованно буркнул:

– Ну отлично, теперь ещё и печка накрылась! Осталось только тут заглохнуть для полного счастья…

Я повернулась к сидящему рядом Руперту:

– Рупи, я мельком слышала разговор Семёновны с Борис-Иванычем. Он сказал, что у нас остались считанные часы, поэтому нас нужно было скорее увозить из школы. Ты же видишь, что это бегство, правда? – Я выглянула в окно, где ветер гонял над тротуаром снежное коловращение. – Меня всё это до жути пугает. Телефоны не работают. Все едут в одну сторону, а в обратную – никого. Это натуральное бегство.

– Бегство? Но куда? – Брови на хмуром конопатом лице сошлись над переносицей.

– Не куда, Рупи, а откуда… С планеты. В Симерии ведь аэропорт и космопорт. Вот все туда и едут.

– Мне кажется, ты права. От чего бы нас ни спасали, это должно быть очень серьёзно… Бррр… – Руперт поёжился. – Холодно-то как… Смотри-ка, стекло потихоньку инеем покрывается. Вот, Лиза, возьми. – С этими словами он расстегнул рюкзак, достал оттуда свитер и протянул мне. – Мама всё время боится, что я опять простужусь, поэтому заставляет меня таскать его с собой. Мне-то хоть бы что, а тебе он точно пригодится.

– Спасибо, Рупи. Твой свитер очень кстати, у меня уже пальцы замерзают…

Я натянула на себя мягкий пуловер и спрятала ладони в шерстяные рукава. Рупи тем временем с придыханием пробормотал:

– А может, нас отвезут на Землю? Было бы здорово!

– Я не хочу на Землю. Я хочу домой, к родителям, – сказала я и выглянула в окно. Словно черепаха, наш автобус медленно и уныло полз через утопающий в сугробах город. Спереди вдруг раздался возбуждённый юношеский вскрик:

– Родион Палыч, радио! Сделайте погромче!

Через помехи доносились обрывки мужского голоса, который с явным трудом сохранял профессиональную выдержку. Голос вещал:

– … поглощает свет и глушит все типы электронных сигналов. Сотовая связь не … … … объявлена всеобщая эвакуация. Воздушные войска мобилизованы и в данный момент предпринимают все возможные усилия, чтобы … … … отстоит от планеты на тысячу двести пятьдесят … … … рекомендовано выбирать южные маршруты…

Все вокруг застыли и слушали радиоприёмник. Вскоре передача оборвалась и началась заново – видимо, кто-то поставил в эфир запись на повторе. Из трансляции следовало, что массивная чёрная сфера нависла над северным полюсом Кенгено и каким-то образом стремительно разрушала атмосферу планеты, что вызвало почти мгновенное похолодание. Было в этой трансляции что-то про военных, которые вот-вот дадут отпор неопознанному объекту, про то, что именно сейчас важно избегать паники, но я уже не слушала.

Мне вдруг стало нехорошо, замутило и закружилась голова – возникшая в воображении картинка лишала остатков сил. Я чувствовала себя загнанной в ловушку, из которой нет выхода…

Внезапно откуда-то извне раздался приглушённый удар, а следом – громкий хлопок. Наш автобус резко остановился, и меня кинуло вперёд, в сиденья на предпоследнем ряду. Ярким сполохом оранжевое зарево осветило улицу, и спереди послышался могучий трехэтажный мат Родиона Павловича. Мои одноклассники повскакивали с мест и через заиндевевшие окна принялись высматривать, что же там такое произошло. Слева внизу мелькнула замыкавшая колонну полицейская машина – визжа сиреной, она обогнула наш автобус и скрылась впереди. Донёсся взволнованный голос:

– Вот это авария! Смотрите, как полыхнуло… Скорость-то была приличная!

С возвышения в задней части автобуса сквозь мглу, окутавшую улицу, я видела за лобовым стеклом взметавшиеся к небу языки пламени – аккурат на перекрёстке метрах в ста впереди грузовик, шедший наперерез потоку, протаранил бензовоз. Видимо, отчаявшийся водитель вышел на встречную полосу, не рассчитал скорость и не справился с управлением на скользкой дороге. От удара цистерна раскололась надвое и полыхнула, и теперь горящее топливо разливалось по перекрёстку, отрезая нам путь вперёд. Встречная полоса уже была перекрыта полицейской машиной, а рядом с огромным гудящим костром суетились чёрные силуэты.

– Детки, пристегните ремни! – зычно скомандовал Родион. – Придётся немного срезать околицами, чтобы не остаться тут навсегда…

Никаких ремней, конечно же, не было, поэтому я просто вцепилась в переднее сиденье. Автобус скользнул вперёд, дёрнулся, а потом с пронзительным жужжанием коробки передач стал сдавать назад прямо по тротуару, набирая скорость и протяжным гудком распугивая редких пешеходов. Словно заправский автогонщик, водитель вывел тяжёлую машину на пересечение с переулком, юзом оттормозился и, выкрутив руль, повёл автобус дворами. За покрытыми инеем окнами мелькали заборы, заснеженные помойки и припорошенные снегом припаркованные легковушки. Откуда-то из щелей задувал морозный воздух, и меня трясло от холода, однако мы хотя бы двигались, чего нельзя было сказать о тех, кто остался позади.

Родион был самым пожилым из школьных шофёров – и самым опытным. Он всегда ездил по правилам, полжизни проработав водителем-дальнобойщиком, поэтому был безжалостен к тем, кто подреза́л его автобус или пытался обогнать в неположенном месте, во весь голос распекая нарушителя злобным многоэтажным матом. При всём этом он очень любил детей, относился к ним как к своим собственным внукам и ужасно краснел, когда осознавал вдруг, что его матюги и проклятия в адрес очередного лихача, застыв в молчании, только что слышал полный автобус ребятишек…

Сейчас лицо его, которое я видела в установленном в начале прохода большом зеркале заднего вида, было каменным и не выражало никаких эмоций. Он молча и сосредоточенно крутил руль, а автобус прыгал на неровностях, пробирался какими-то неведомыми волчьими тропами, протискиваясь там, где проедет не каждая легковая машина.

Время летело незаметно, и вскоре за лобовым стеклом снова показалась широкая дорога. Мы вынырнули из переулка и уткнулись в автомобильную пробку, но на этот раз – почти у самой цели нашей поездки. Шоссе упиралось в железную ограду и сворачивало в сторону, а прямо за забором начиналась территория космопорта. Вдалеке виднелся терминал и взлётная полоса, а чуть сбоку сквозь снежную пургу с трудом можно было различить подсвеченные пламенем дюз силуэты космолётов, которые один за другим отделялись от площадки и медленно уплывали вверх, за низкий облачный покров.

Над проходом, между сиденьями всплывали облачка пара от горячего дыхания. Кто-то из учеников зашёлся в тяжёлом простуженном кашле. Родион нажал на клаксон, автобус протяжно заревел, но ни одна из стоящих в пробке машин не сдвинулась с места – было просто некуда. Подождав с полминуты, шофёр воскликнул:

– Правила, предписания… Да кому, к чёрту, нужны эти правила?! А ну, посторонись!

Автобус пополз вперёд, протискиваясь в промежуток между двумя легковушками. Справа о борт тяжёлой машины пронзительно заскрежетал металл. Поворот руля – и наш автобус на встречной полосе. Ещё один поворот, металлический лязг, душевный матерок Родиона – и мы уже несёмся вдоль ограды по ухабам занесённой снегом просёлочной дороги в противоположную сторону от шоссе, ведущего к главному терминалу. Стуча зубами от озноба, я благодарила небеса за то, что нас вёз именно Родион. Я точно знала – что с ним у нас всё будет хорошо. «Пучком», как любил выражаться Руперт.

Вскоре впереди показались ворота служебного въезда на обширную территорию космопорта, возле которого уже стояли несколько машин – похоже, внутрь никого не пускали. Ворота были закрыты, и охраны видно не было, мороз загнал караульных внутрь небольшого КПП у ворот. Так и оказалось – при нашем приближении из будки вышел человек в летней форме – одна куртка была надета поверх другой, – замахал руками и, ёжась от холода, направился к автобусу. Родион остановил машину и, не глуша мотор, выбрался наружу. Он что-то объяснял охраннику, указывая рукой то в сторону ворот, то на автобус. Спустя пару минут он вернулся, тяжело приземлился в водительское кресло, обернулся к Марии Семёновне и пробормотал:

– Хрена с два. Не пускают никого до особого распоряжения. Сказали – если мы не хотим ждать, можем попытать счастья в главном терминале. Очень смешная шутка, я оценил…

– Родион Павлович, я уже ног не чувствую, – простонала учительница. – Может, нам и правда стоит поехать к главному входу?

– Маша, ты посмотри во-о-он туда, – он ткнул пальцем вперед, за ограду. – Никто не садится на полосу и не взлетает с неё. Видишь хоть один самолёт у терминала? Я тоже не вижу – все уже улетели. А космолёты – видишь? Они тоже улетают. И когда они улетят, мы с тобой, Мария Семёновна, останемся здесь замерзать. – Родион постучал по дисплею наружного термометра. – Минус сорок четыре… Меня такой исход совершенно не устраивает. А тебя, Маша? Тоже нет? То-то же. Давай-ка, цепляйся покрепче. Ждать не будем – будем действовать. Дети, держитесь, мы идем на таран!

Родион сдал назад, переключил передачу и ударил по газам. Меня вжало в сиденье, и я инстинктивно зажмурилась. Сквозь рёв двигателя раздался звонкий удар о металл, хлопнула разбившаяся фара, автобус ощутимо тряхнуло, и через секунду громоздкая машина мчалась по территории лётного поля, набирая скорость и разметая в разные стороны снежные наносы. Я посмотрела назад и увидела остальные автомобили. Стоявшие до этого возле ворот, они ринулись следом за нами – водители не преминули воспользоваться открывшейся дорогой, а охранники выбежали из КПП, прыгали и размахивали руками. На них уже никто не обращал внимания – все сосредоточились на собственном спасении…

Впереди уже почти ничего не было видно – даже здание терминала было скрыто плотной снежной завесой. Автобус натужно ревел двигателем, зарываясь в снег, и в какой-то момент мы полностью остановились. Родион чертыхнулся и попытался сдать назад. Машина не сдвинулась с места, колёса буксовали, а двигатель молотил вхолостую.

– Хорошо сидим! – задорно крикнул Родион Павлович. – Не думал я, что когда-нибудь посажу эту птицу на брюхо!

– М-может, т-толкнём? – дрожащими от холода губами предложил один из мальчишек спереди.

– Куда толкнём, малой? – воскликнул Родион, всплеснув руками. – Тут вон снега уже по бампер! Можем попробовать дойти, визуально так до площадки метров триста… Но, чёрт подери, отсюда уже ничего не видно, и если идти – то только наощупь, да по сугробам… Ну, ребятки, совершим марш-бросок по снежку?

Молчание было ему ответом. Родион крякнул, снял потёртый пиджак и накинул его на плечи Марии Семёновне, оставшись в клетчатой рубашке. Нажал кнопку открытия дверей. Схваченный изморозью механизм со скрипом поддался, впуская внутрь обжигающий ветер и казавшийся совсем близким басовитый рокот ракетных двигателей.

Шофёр спрыгнул в снег, погрузившись по колено, и принялся помогать выходящим школьникам. Я выбралась предпоследней, за мной в мороз выпрыгнул Рупи. От холодного пронзающего насквозь ветра мои руки и ноги почти моментально отнялись, а Родион прокричал:

– Ребята, давайте на звук, я сразу за вами!

Как во сне, я пробиралась через сугробы, держа Руперта за руку. Кажется, тело отключило восприятие окружающей действительности, и из внешних раздражителей остались только этот мерный гул и холодная ладонь друга – ледяная, как всё вокруг. Руки и ноги двигались сами собой, в лицо бил снег, намерзая ледяными катышками на ресницах, и не осталось ничего – только тупое и упрямое желание дойти куда-нибудь. Идти вперёд, двигаться, пока есть силы, сбежать, улететь, выбраться в тепло – куда угодно из этого сковывающего мороза. В бушующей снежной пурге тёмные силуэты идущих впереди одноклассников один за другим таяли, словно сахар в воде.

Гул усиливался и приближался. Белые жгучие вихри клубились вокруг, но я продолжала упорно идти вперёд. Внезапно снежную пелену осветила вспышка, что-то затрещало почти над самым ухом. Глотком свежего воздуха меня обдала волна жара, окутала махровым тёплым пледом, и я разжала ладонь. Источник оглушающего треска начал перемещаться куда-то вверх, тепло стремительно улетучивалось, уступая место колючим стальным иглам, а интенсивность звука спадала. Отдаляясь, треск превратился в гул, и, стихая, постепенно исчез, растворился в вое метели…

Отчаянно щуря вымерзшие глаза, я оглянулась по сторонам. Никого и ничего не было видно – Руперт тоже исчез, и остался лишь вой метели. Я была один на один с безжалостным ледяным ветром. Тут же заявило о себе онемевшее от холода тело, промерзая всё глубже, до самых внутренних органов. В голове вертелся круговорот обрывочных мыслей:

«Последний корабль улетел… Как же там Рупи без своего свитера… Где сейчас мама с папой… Я потерялась в пурге… Меня не найдут… Я тут замёрзну… Насмерть…»

Нечеловеческим усилием я взяла себя в руки и продолжила прорываться через сугробы в ту сторону, откуда только что с треском взлетел пассажирский звездолёт. Снега стало ощутимо меньше – видимо, я стояла на самой стартовой площадке, а наносы разметало при взлёте. Где-то впереди был терминал воздушной гавани – я не видела его, но чувствовала, что он там.