Погоня за судьбой. Часть I. Становление и Пепел

– Располагайтесь, – буркнул механик. – Чайник на тумбочке, печенье в ней же. Остальное сами найдёте, не ресторан. А мне работать надо. И так с вами со всеми уже целый день потерял…

Недовольно бормоча что-то себе под нос, он захлопнул за собой дверь и удалился в сторону сломанного вездехода. Тут же где-то сверху, обнаружив присутствие человека, засвистел нагнетатель кислорода и мерно загудел кондиционер. Я с облегчением сбросила с себя респиратор, подошла к тумбочке, выбрала пару кружек почище из стоявших на ней, кинула в них по таблетке растворимого кофе. Щёлкнула чайником, в котором моментально вскипела вода. Разлив горячую жидкость по кружкам, я присела с одной из них на скрипнувший диван.

– Как думаешь, Марк, дед что-нибудь найдёт?

– Не знаю, Лиз. – Он пожал плечами. – Одно ведь дело влезть в транспортную сеть и посмотреть, в какие врата они вошли, а из каких вышли. Совсем другое – вычислить точку выхода мобильного устройства. Он может быть буквально где угодно, даже со своей сильно ограниченной дальностью. И мы вряд ли когда-нибудь его найдём, если он не найдёт нас сам.

Марк замолчал и теперь задумчиво вглядывался в покачивающиеся за толстым слоем плексигласа кроны деревьев, периодически отхлёбывая коричневую жижу из кружки. Я достала планшет и вызвала глобальную поисковую систему, чтобы навести справки о профессоре Мэттлоке.

Маститый учёный, регулярный участник конференций, уважаемый и известный в узких научных кругах человек. Почиванию на лаврах доктор археологических наук Рональд Джеймс Мэттлок предпочитал работу «в поле», а общению с людьми – раскопки и изучение архивов. Дедушке было уже далеко за восемьдесят, но он был бодр и энергичен, и дома, на Земле, вовсе не бывал уже много лет – задолго даже до того, как начался археологический бум на Джангале. Я листала фотографии Мэттлока – вот он рядом с какой-то облезлой скульптурой, здесь он стоит возле подиума перед десятком микрофонов с седобородым благородным лицом, а вот тут – с микроскопом изучает осколок древней миски…

Снаружи, приближаясь, доносился рёв и свист двигателя – археологи возвращались в свой временный лагерь. Я свернула проекцию и подошла к окну. Изрыгая из себя жирный дым, по поляне грохотал огромный гусеничный вездеход – точно такой же, как и тот, что стоял на приколе. Медленно подкатив вплотную к своему металлическому собрату, он выпустил густой чёрный клуб дыма и остановился. Боковая дверь распахнулась, и из чрева машины высыпали полдюжины крепких мужиков в оранжевых комбинезонах и респираторах – я мельком удивилась тому, как ловко все они поместились в такую скромную кабинку.

Самым последним вышел худощавый старичок, разительно отличавшийся комплекцией от своих крепких коллег. На голове у него был забавный бежевый пробковый шлем – вещь, как оказалось, так и не вышедшая из моды со времён африканской колонизации в викторианскую эпоху.

Не успел Мэттлок аккуратно спуститься с вездехода по металлической лестнице, как возле него уже стоял давешний перепачканный маслом механик, жестом указывая в нашу сторону. Профессор увидел меня в окне, покивал механику и неспешно заковылял к жилому модулю. Археологи же разбрелись кто куда – пара человек пошли с механиком к сломанному вездеходу, один вытащил из машины бензопилу и зашагал в сторону чащи, а остальные, бросая сквозь стекло на незваных гостей настороженные взгляды, направились в соседний металлический барак.

Лязгнула входная дверь, и на пороге появилось светило археологии. Сняв с себя «ледянку» и обнажив благородную седину под пробковым шлемом, он улыбнулся одними губами и протянул руку:

– Профессор Мэттлок, к вашим услугам. Кто вы, и чем я могу быть вам полезен в моём уединённом мире в столь неспокойное время?

Марк поднялся и пожал бледную сухощавую ладонь – аккуратно, будто старый пергамент.

– Детектив Марк Сантино, а это – офицер Элизабет Стилл. Мы ищем вчерашний шум.

– Здравствуйте, очень приятно, – поздоровалась я.

Профессор машинально уставился на блестящий металл мехапротеза, шевеля аккуратной козлиной бородкой. Секундой позже он вышел из задумчивости:

– Прекрасно, восхитительно… Всегда очень рад видеть людей, проявляющих интерес к моей работе. – Он пристально посмотрел мне в глаза – заглянул, казалось, глубоко-глубоко в самую чащу души, а затем направился в сторону деревянной дверки. – Удостоверения можете убрать, в этом нет необходимости. Я догадываюсь, зачем вы здесь. Давайте поговорим в моём кабинете.

Он отпер дверь и вошёл в небольшую тёмную комнату. Стены помещения представляли собой одну большую библиотеку. От разноцветных потёртых корешков рябило в глазах. Профессор был учёным старой закалки, ценителем и предпочитал бумажные носители информации электронным устройствам. Посреди кабинета царил большой дубовый стол со старомодной лампой. В углу стоял столик поменьше, на котором одиноко возвышалась прямоугольная коробка, накрытая плотным покрывалом. Профессор неспешно обогнул стол, опустился в кресло и жестом предложил нам занять два стула напротив.

– Итак, я слушаю вас. Но предупреждаю: время у меня здесь течёт по-другому. Секунды тут измеряются не часами, а перевёрнутыми страницами.

Марк не стал тянуть:

– Профессор, расскажите о людях, которые посетили вас вчера. Кто они?

– О людях… Пятнадцать вооружённых бойцов в броне, в которой не представляются, прибыли сюда, словно метеорит, упавший в тихий пруд. Все высокие, как на подбор. – Взгляд профессора стал таким, будто они сейчас стоят перед ним. – С ними был офицер. Внешность выдавала в нём закаленного вояку, на лице его был шрам. Действовали предельно быстро и собранно, поэтому ни у кого из нас не возникло даже мысли о том, чтобы оказывать сопротивление. – Профессор поправил очки на носу. – В конце концов, мы же учёные, а не солдаты… Кто они такие – я не имею ни малейшего представления. Форма совершенно незнакомая.

– А что они хотели?

– Они просили меня показать место, где мы с мальчишками откопали несколько «страниц» неделю назад.

– Страниц? – в недоумении спросила я, позабыв о блокноте с каракулями, который до сих пор для виду держала в руке.

– Да, «страниц», так я их называю. – Мэттлок сцепил руки перед собой и опёрся на столешницу. – Эти пластинки по своему виду очень похожи на золото. Во всяком случае, мы сначала так подумали, но впоследствии выяснилось, что это новый, сверхтяжёлый элемент. Стоит поднести одну пластинку к другой – и их как будто соединяет некое подобие магнитного поля. Они остаются в сантиметре друг от друга, но при этом не проявляют магнетических свойств. Ну а про ползущие по их поверхности узоры вы наверняка знаете, журналисты про это «чудо» кричали на всю галактику… Чуду не нужны крики, ему нужна тишина…

– Но зачем им нужно было место раскопок? – вопросил Марк. – Неужели вооружённые боевики пытались найти там что-то ещё?

– Вчерашние гости вывезли меня на площадку, где мы, так сказать, аккуратно расчёсываем пепел времени. Потребовали информацию – где, на какой глубине мы откопали «страницы». С собой у них было огромное количество дорогостоящей аппаратуры. Они битых пять часов ходили по развалинам и что-то замеряли, просвечивали, прощупывали… Видимо, да, искали то, что мы ещё не нашли. Но они не преуспели, доставили меня обратно в лагерь, собрались и улетели.

– Расскажите, пожалуйста, подробнее о вашей находке, – попросила я. – Чем может быть эта «Книга судьбы»?

Таинственная находка, как мне теперь казалось, была не просто очередной безделушкой, которую нам заказали выкрасть для анонимной коллекции. В этой вещи скрывалось нечто большее.

– Однозначно, это – артефакт исчезнувшей цивилизации, – заявил профессор. – Но для чего он служит, нам ещё только предстоит узнать… Видите ли, эта планета полна следов деятельности, рукотворных предметов, пусть и примитивных – орудий труда, посуды, каменных строений, простейшего оружия. Следы здешней цивилизации примерно соответствуют неолиту человечества. Однако, самое странное заключается в том, что за всё время раскопок не было найдено ни одного не то, что скелета, а даже любой, самой малой части гуманоидных останков.

Повисло молчание. Журналистские расследования о пропавшей цивилизации пару лет будоражили весь Сектор, но информационный напор был столь высок, что теперь эта тема вызывала скорее раздражение, нежели интерес. Сотни статей, миллион гипотез и досужие разговоры превратили невероятный факт в обыденность. Люди немного поудивлялись, не нашли быстрого и простого ответа и вернулись к своим обычным делам.

– Помню, какой шум стоял, – заметила я. – Но эта загадка стала одной из тех неразрешимых головоломок, которые принимают просто как факт. А вы что думаете по поводу исчезнувшей цивилизации? Почему нет ни костей, ни пепла, ни имени?

Я чувствовала, как воздух становится старше – будто мы дышали пылью, десятилетиями оседавшей на бумаге. Профессор поднял три морщинистых пальца, будто показывая варианты.

– Логичных версий лично у меня три – либо все разумные представители данного вида прибрали свои захоронения и теперь прячутся от нас где-то в недрах Джангалы… Спят, пока мы не вырастем. – Профессор загибал морщинистые пальцы. – Либо все они давно мертвы, а тела без следа разложились в здешней почве – мы ещё до конца не знаем, насколько активны здесь микроорганизмы. Может статься, что кости местная микрофлора перемалывает столь же бодро, как и мягкие ткани… Либо они попросту покинули эту планету. Как они это сделали, обладая технологиями каменного века? Куда они отправились? Почему мы не встречаем каких-либо проявлений разума, кроме древних каменных руин и предметов быта? Это вопросы, которые боятся ответов.

В углу под тёмным покрывалом что-то закурлыкало. Я вздрогнула от неожиданности, а рука инстинктивно потянулась к кобуре. Мэттлок улыбнулся улыбкой архивариуса, нашедшего потерянную главу.

– Не пугайтесь, уважаемые детективы. Это всего лишь ещё одна загадка Джангалы…

Он встал, проковылял через комнату к столу и аккуратно стянул покрывало с металлической клетки. Внутри находилось существо размером с небольшую собаку, собранное из колец, будто изрядно перекормленная гусеница. Зеленовато-коричневое тело, состоящее из нескольких сегментов, да десяток ножек, двумя из которых оно держалось за прутки клети, прильнув к металлу и поводя усиками, торчащими из мохнатой головы. Оно с интересом разглядывало нас парой огромных бездонных светло-синих глаз, где отражалось небо, до которого ему никогда не доползти.

Меня вдруг скрутило, и я почувствовала, как пресловутый палтус пытается вырваться на свободу. С трудом подавив рвотный позыв, я смотрела на это странное явление природы, которое, чуть наклонив голову, переводило взгляд с меня на Марка и обратно. Тихий клёкот и стрёкот раздавался откуда-то из его чрева – очень похожий на тот, что сопровождал нас, пока мы пробирались через джунгли к лагерю археологов, – а я была не в силах оторвать взгляд от голубых с переливами овальных блюдец, которые таращились на меня из-за прутьев.

Профессор прервал моё оцепенение:

– Прошу знакомиться, это – Томас. Совершенно безобидный представитель разумного вида magnus multipedae, – произнёс он, будто благословлял. – Питается листьями и травой, излюбленное лакомство – сладкие коренья. И, между прочим, каким-то образом отгоняет насекомых. Вы заметили, что в лагере их нет?

– Да, это довольно необычно для здешних непроходимых лесов… Оно не кусается? – опасливо спросила я.

– Нет, он совершенно безобиден! – по-отечески усмехнулся профессор. – Обычно они сторонятся людей и прячутся под землёй, чувствуя их присутствие задолго до того, как те появятся на виду. Именно по этой причине за прошедшие годы мало кому удалось запечатлеть это прекрасное создание. Если не ошибаюсь, существуют всего три фотографии, сделанные с помощью дистанционных камер. Уж о том, чтобы поймать это существо, речи не идёт… Что касается Томаса – он не убежал. Я нашёл его на поляне у кромки леса. Либо слишком умён, либо слишком одинок. Он был измождён и искусан. Возможно, своими же собратьями. Смею предположить, что он выполз к нам в поисках помощи. Я его приютил и выходил, а он прижился в нашей небольшой компании, отказавшись возвращаться в естественную среду обитания…

Мэттлок открыл дверцу клетки, и существо, изгибаясь сегментами своего тела, выползло на столик. Профессор осторожно подхватил его на руки, неспешно вернулся к нам и присел в кожаное кресло. Существо он положил на столешницу прямо передо мной, и оно потянуло ко мне свои усики. Я нерешительно протянула руку навстречу, и внезапно с головой окунулась в бурный водоворот памяти…

Глава IV. Обещание

… Интернат имени Ивана Каниди – школьного учителя, погибшего от рук террористов в позапрошлом веке, – был переполнен детьми войны, сиротами, чьих родителей погубили мародёры или просто стёрла с лица планеты бесконечная гражданская война, которая раздирала эту планету на части уже долгие годы.

Ансамбль серых обшарпанных зданий был окружён высоким забором с вышками и колючей проволокой, а периметр сторожили вооружённые бойцы частной охранной компании, поэтому интернат больше походил на тюрьму. Одним из немногих его отличий от тюрьмы было то, что в тюрьме содержались преступники, от которых ограждали окружающий мир, тогда как в интернате от окружающего мира оберегали самих детей. Судя по тому, что мне довелось услышать, бандитские группировки, гулявшие по всему региону, не гнушались ни детским трудом, ни торговлей ими, ни другими «развлечениями», поэтому места͐ вроде этого интерната представлялись им источниками бесплатной рабочей силы, денег, а то и чего похуже.

Интернат Каниди исключением из правил не был, переживая периодические налёты боевиков со стрельбой. Законное планетарное правительство объявило своей главной задачей заботу о людях, и особенно о детях – будущем человечества, поэтому колониальная администрация повсеместно заключала договора с частными военными конторами, дабы сберечь ценнейший ресурс от посягательств. А на деле…

На деле все воспитанники, от мала до велика, просыпались в семь, и после жидкой похлёбки стройными шеренгами отправлялись работать до самого вечера с перерывом на обед. Малыши, от пяти лет, шли на плантации. Те, кто постарше, работали на лесозаготовках, обжигали кирпичи, шили одежду и готовили еду. «Добрые взрослые» защищали детишек, а дети взамен должны были платить. И они исправно платили своим детством. С тех пор, как несколько лет назад интернат перестал быть учебно-воспитательным заведением и превратился в крепость, а кампусы для проживания стали бараками, на огороженной высоким забором обширной территории выросли плантации зерновых культур и настоящие заводские цеха – кирпичный, текстильный, бумажный…

* * *

Жёсткий матрас, серый потолок в потёках, тусклый свет лампы. Я была единственной пациенткой в лазарете, и тишина давила сильнее любой повязки. Обезболивающее, которое мне вкололи в обед, переставало действовать, и знакомая, вязкая боль в незаживающих местах, где протезы вгрызались в тело, нарастала, заволакивала и тысячей цепких рук тянула куда-то вниз. Я зажмурилась, и перед глазами поплыли багровые круги.

– Дурнеет? – раздался голос с хрипотцой со стороны… С какой стороны? Сложно было сориентироваться в потном дурмане, доверху набитом мокрой ватой. Так я себя ощущала.

Я медленно отвела голову к окну. Долговязый силуэт стоял, упёршись лбом в стекло.

– Потерпи, так будет недолго, протезы уже приживаются, и тело скоро привыкнет. Всё ж лучше так, чем ползать на культях или оказаться в канаве, правда же?

Медбрат Отто выдохнул дым в форточку, затушил окурок о подоконник и щелчком отправил его вслед за струёй дыма. Подошёл к моей койке и сипло поинтересовался:

– Я сейчас сваливаю до утра. Ну что, надо тебе чего? – Он понизил голос до шёпота. – Могу кольнуть ещё разок, только Хадсону – ни полслова, а то он меня прибьёт.

– Да, – просипела я в полубреду, голос почти не слушался. – Сделай укол… Мне нужно обратно в океан, к рыбам… А то я эту ночь не вытяну…

Даже показалось, что я только подумала это, и слова застряли где-то внутри – но Отто кивнул.

– Счас вернусь, – бросил он и вышел в коридор, притворив за собой дверь.

За окном в высокой траве шуршал дождь, по жестяному подоконнику изредка молотили крупные капли. На улице стояла комендантская тьма, и все должны были находиться в жилых помещениях, кроме нескольких человек, которые несли вечернее дежурство по лазарету и столовой. С трудом пробившись в палату сквозь пыльное окно, в потолок упёрся и тут же исчез луч фонаря – охрана делала вечерний обход территории.

Вернулся Отто со шприцем. Игла вошла в плечо коротким укусом, Отто надавил на поршень, а следом пришла волна. Тёплая, тягучая, смывающая боль с кожи и вымывающая её из костей. Эйфория накатывала, ширилась в размерах, заполняла собой бренное тело и каждую его клеточку – фентанил начинал действовать.

– Спасибо, Отто… – Я неуклюже провела протезом по его руке. – Ты… настоящий друг.

– Да ладно тебе, – произнёс дрожащий в полутьме силуэт. – Только, слышишь, доктору ни слова. Ясно?

– Я… Как вода… – Язык уже заплетался.

– Мне бежать. – Силуэт бесшумно взорвался радугой и распался на составляющие.

– До… завтра? – с трудом выдавила я, чувствуя, как веки наливаются свинцом.

– До завтра.

Наступила тишина, и я осталась в одиночестве. Сквозь опиумный туман в голову медленно поползли мысли, будто подводные растения – спокойные, неторопливые, удивительно ясные, насколько это было вообще возможно.

Всё произошедшее за последнюю неделю напоминало дурной сон. Мне сказали, что нашли меня у ворот интерната без сознания, с туго замотанными бинтом культями, накачанную наркотиками. Мне оставалось только верить, потому что я не помнила почти ничего – даже собственное имя мне удалось воплотить в памяти только на второй день пребывания в лазарете.

Лёжа на койке, целыми днями я видела только этот серый потолок и облезлые стены. Однообразные до жути, дни и ночи сливались в один потный мучительный комок стыда, боли и смертельной тоски. Ходить я не могла – грубые протезы, которые вживил мне местный главврач Николас Хадсон, ещё не прижились. Да что там ходить – я не могла даже обеспечить свои самые простейшие нужды, а свежие раны давали о себе знать чуть ли не по любому поводу – стоило мне неловко повернуться, неудобно лечь, или даже случись тучам собраться за грязным окошком.

Через какое-то время в память начали возвращаться обрывки событий будто бы столетней давности. По этим кусочкам я восстанавливала картину собственного прошлого – счастливого и радужного, – в котором я жила с родителями в домике у леса, делала уроки, выгуливала собаку и беззаботно играла в догонялки с одноклассниками… Как их звали? Я не могла вспомнить имён, но оттиски лиц проявлялись в воспоминаниях, как на старой фотоплёнке. Лица, которые заставляли сердце непроизвольно сжиматься от боли. Мама, папа, брат…

Они остались где-то там, в прошлой жизни, безнадежно далёкие и опустошительно родные.

На третью неделю я вспомнила всё. Точно такой же душной ночью картина сложилась – и тогда я дала себе клятву. Не вслух, а внутри, выцарапала её глубокими бороздами на стенах своего сознания: я найду причину происшедшего. Я обязана выяснить, кто и зачем стёр с лица Вселенной мой мир, пусть даже на это уйдёт вся жизнь.

Масштаб явления не давал даже подступиться к решению этой задачи, но она необъяснимо поддерживала меня, заставляла открывать глаза по утрам и ждать чего-то на крошечном островке напряжённой тишины посреди высоких стен с колючей проволокой. Теперь этот островок стал моим новым миром…

… Миром, полным ярких красок и запаха цветов. Я бежала босиком по траве с синей атласной лентой в руке, а за мной с громким задорным лаем нёсся Джей, мой верный мохнатый сенбернар. Я спотыкаюсь о кочку и падаю в зелёное море, а собака скачет вокруг и пытается зубами ухватить яркую ленточку. Его любимая игра – «забери игрушку» – что может быть лучше, чем показать хозяйке, что у тебя сильные зубы и мощные лапы? Что ты можешь защитить и её, и себя от всех опасностей Вселенной! Я крепко обняла Джея; зажмурившись, прижалась к нему щекой и безмятежно расхохоталась. Тут, посреди высокой сочной травы я была по-настоящему счастлива!..

Ощущение мягкой шерсти под ладонями исчезло также стремительно, как появилось, а я уже шарила перед собой руками, пытаясь ухватиться за пустоту. Я открыла глаза. Вместо голубого неба надо мной нависал низкий, мокрый, ржавый потолок, а рядом с койкой стоял доктор Хадсон в белом халате и нелепой шапочке. Он резко и болезненно схватил меня за запястье, я попыталась вырваться из его цепких лап, но ничего не вышло – тугие ремни, словно тисками сдавливали руки и ноги. В ладони доктора Хадсона блеснула щербатая ножовка. Он широко осклабился, обнажив длинные, острые как у акулы зубы, и сделал резкое движение. Я дёрнулась и в ужасе закричала:

– Нет, пожалуйста, только не это! Только не руку!!! – Собственный крик пробудил меня ото сна…

Тяжёлое дыхание сдавило горло, крупные капли пота струились по лбу и стекали на подушку, оставляя на ней тёмные пятна. В душной палате никого не было, лишь эхо моего выкрика звенело, отражаясь от стен. Вот что такое настоящая беспомощность – когда во сне ты в полном бессилии, не убежать, не спрятаться, не двинуться. А когда пробуждаешься от кошмара – всё точно также…

Конечности ныли тупой болью, за окошком разлился влажный серый туман, поднятый недавним рассветом. Начинался новый день. Проснись и пой…

Нет, так больше нельзя жить! Мне нужно было уйти отсюда. Уйти во что бы то ни стало – или наконец умереть!

Я с трудом приподнялась и села на койку, свесив культи. Осторожно спустила ногу, увенчанную чужим и холодным протезом, на пол. Попытка перенести на неё вес вонзила в тело слепящую боль – от стопы до бедра, будто кости распиливают заново. Но нужно было терпеть, и я, стискивая зубы, терпела. Слёзы брызнули из глаз, а я, не помня себя, уже стояла на двух ногах. Через несколько секунд в глазах потемнело, пол рванулся мне навстречу, и я потеряла сознание…

– Лиза! Ты куда это собралась?! На марафон? – Голос Отто проник сквозь пелену в моё сознание. Его руки подхватили меня и с трудом взгромоздили на ненавистный матрас. – Тебе ещё рано ходить, осложнения начнутся!

Ощутив под собой кушетку, я впилась механическими пальцами в простыню и закричала медбрату в лицо:

– Не могу я больше тут лежать! Мне нужно выйти, и как можно скорее!

– Выйти? На этих железках?! Да ты и до двери не доползёшь!

– Целый месяц, Отто! Целый месяц в этой палате, в этой самой кровати… – Мой голос сорвался, я протянула к нему проклятую железяку, пытаясь ухватить его за ворот белого халата, но не смогла. – Я с ума схожу в этих четырёх стенах! Это не та жизнь, которая мне нужна, понимаешь?! Это не жизнь! Я не могу без посторонней помощи вставить в ухо транслятор! Я даже в туалет не могу пойти! Эта чёртова утка… – Взгляд метнулся в угол, на ненавистное полотенце, под которым лежало столь же ненавистное судно. – Ты должен помочь мне выйти! А иначе я… Я…

Он покачал головой:

– Лиза…

Пошарив вокруг глазами в поисках чего-нибудь острого, смертоносного, чем можно угрожать, я ничего не нашла и выдохнула:

– Я разобью стекло и вскроюсь! Это не угроза, я просто… больше не могу.

Отто молча подошёл к окну, распахнул створку и закурил. С улицы доносились зычные крики – шло утреннее построение перед началом рабочей смены. Он выпустил струйку дыма в прохладный воздух.

– Выбора у меня, выходит, нет? – наконец произнёс он, глядя куда-то вдаль. – Ладно, с сегодняшнего дня начинаем упражнения. Только не жди чудес. Я не специалист…

* * *

Шли долгие дни. Каждое утро нового дня начиналось со скрипа двери – это Отто, щуплый семнадцатилетний паренёк, входил в палату. Отто, чьё дежурство по больнице теперь сменилось работой на лесопилке, вставал раньше всех и бежал ко мне в палату с припрятанной прошлым вечером частью собственного пайка. Под его чутким присмотром я давилась двумя порциями каши, пока он торопливо рассказывал последние новости, а затем медленно и мучительно бродила по коридору на алюминиевых костылях туда и обратно, садилась, вставала, открывала и закрывала дверь, брала в «руки» чашку, пользовалась ложкой, карандашом и зубной щёткой…

Преодолевая боль, я заново училась ходить и пользоваться руками, а Отто был моим верным спутником на этом сложном пути.

Через пару часов он столь же стремительно бежал в столовую на общий завтрак, а оттуда – на построение, чтобы затем отправиться на лесозаготовки, а я оставалась в лазарете, безнадёжно стараясь ухватить эту дурацкую щётку механическими пальцами – раз за разом. Ничего не получалось, я плакала, стонала и кричала от бессилия, но у меня не было другого выхода – нужно было пытаться. Я вытирала слёзы и пыталась, и со временем стало получаться.