Неохазарус

Первый блокпост миновали спокойно, на втором обошлось проверкой документов. На третьем, одиноко стоявшем на безлюдной трассе, начали шмонать водителя, а Расула позвали внутрь блокпоста. Сидевший на столе, здоровенный омоновец обратился к Расулу:

– Слышь, Ара… Ара, чо ты, дембельнулся? Денюжку-то заработал? Да-вай, знаешь, вот так прямо, ты, я думаю, наслышан, парень неглупый, у нас проезд 100 баксов стоит, не много, но и не мало, плати и вперед, спокойно езжай с чистой совестью…

Расула покоробило от такого обращения.

– Слушайте, я не Ара, меня Расул зовут, а во-вторых, денег у меня нет… – отвечал Расул, а сам думал: «Эта жирняга еще о совести что-то трет, хо-тя…»

– Да ладно, Расул, не в обиду, – с ориентировался толстомордый. – Мы же здесь тоже не за спасибо сидим, мы жизнью среди врагов рискуем. Нас дома семьи ждут, а им кушать хочется, так что отстегни сотню и езжай…

Расул не знал, как им объяснить.

– Послушайте, я скажу, если у меня что и было, так я давно уже отправил с оказией, на вас не рассчитывал…

– А зря, ух ты зря так, грамотный шибко парень, с оказией он отправил, а мы тут по-твоему все с двумя классами коридоров, книжки не читаем, а ваши тылы тут прикрываем, когда вы там оружие чехам пихаете, из которо-го они потом по нам херачат из ближайшей лесополосы, так да, так Ара, это нормально по-твоему? – толстомордый окинул Расула ненавидящим взгля-дом. – Ладно, Расул, последний раз тебе предлагаю, отдай то, что должен и езжай с богом, а иначе задержим машину для досмотра и обязательно, я уж тебе обещаю, что нибудь да найдем, лет так на семь, а может и еще чего хуже, а как ты считаешь, смерть хуже тюрьмы, или, по мне-то вот смерть лучше тюрьмы…– и глаза толстомордого сверкнули недобрым блеском ду-шегуба. Расул нутром чувствовал, что ситуация принимает дурной оборот.

– Парни, ну вот у меня есть пятьсот рублей, и разбежимся… – из послед-них сил стараясь поладить, предложил Расул.

– Нет, ты что-то не понял, я что тебе сказал? – повторил толстомордый.

«Вот…» – подумал Расул.

– Слушай, командир. – обратился он к толстомордому.

– А кто тебе сказал, что я командир, мы здесь все равны… – ехидно заме-тил он.

– Послушай, я уволился в запас, документы все в порядке, никто не мо-жет меня здесь задерживать, приказ министра обороны… – чеканил Расул, стараясь сдерживаться, но все же местами переходя на повышенный тон.

– А ты не горячись, ара, мы не подчиняемся министру обороны, и ты еще не дома. – злобно заметил толстомордый.

– Еще раз повторяю, я не ара, и дом мой намного ближе отсюда, чем твой. – твердо заметил Расул.

– И что, что ты не ара, а кто? Абрек, или хачик, а может азик, а что будет, если я хочу тебя так называть, что ты сделаешь, ара?

Расул смолчал.

– Вот видишь, молчишь, жадный ты ара, и поэтому я хочу сделать лич-ный досмотр, а вдруг что неположенное везешь. Раздевайся, – приказал тол-стомордый.

Расул криво улыбнулся:

– Ты что, шутишь? Заболел? А точно, ты дури обкурился…

– Нет, я не шучу, а если сам не сможешь, то мы тебе поможем, а то зна-ешь, у нас тут бывает и шальные пули пролетают, а водителя мы можем от-пустить, он с удовольствием уедет, тем более свое он отдал…

– Да я же тебе говорю, что пустой еду, все уже отправил раньше…

– Так мог бы на дорожку и отложить пару сотен зелененьких, отложить на черный день, а, ара, может все же и отложил, или ты так хитер, ара, дума-ешь мы тут лохи залетные, за просто так под пулями ходим из-за любви к…

– Ле-е – начал нервничать Расул.

– Спокойно, спокойно, джигит. – начал подвизгивать толстомордый, и неожиданно взрываясь в апоплексическом припадке, загудел, как перегрев-шийся электромотор, заорал, потно запыхтел, словно набирая жару, и затем сильно, исподтишка ударил Расула прикладом по голове и пнул в пах, и ста-раясь шокировать, заорал, что есть силы.

10

ЛУНАТИК

За лечением и подготовкой к отъезду в Москву Марат на какие-то корот-кие промежутки времени забывал о Расуле и о его вещах. Мысли о пред-стоящей операции незаметно делали свое дело, и Марат скрытно нервничал, расплачиваясь мокрящейся меж пальцев экземой. На досуге он все же решил краешком глаза заглянуть в Расуловскую сумочку. Там он увидел записную книжку со стихами типа «Яблоки цветут в садах, юность гибнет в сапогах», солдатской азбукой (повестка – жизнь дала трещину, отбой – я люблю тебя жизнь, зарядка – казнь на рассвете, каптерка – остров сокровищ, офицеры – слуги дьявола, госпиталь – у Христа за пазухой, обед – пир хищников) и ри-сунками (пиратский череп с пробивающей его насквозь молнией), а также деньги (русские и американские) и несколько аккуратно сложенных в тру-бочку, выцветших листов манускрипта, исписанных арабской вязью. Еще там лежало открывающееся серебряное сердечко. Внутри фотография де-вушки.

«Так вот ты какая, Индира» – Марат пригляделся, но фотография была так мала и представлялась вырезанной из общей. Марат понял, что не смо-жет реально оценить красоту и притягательность Расуловской невесты.

Совершая прогулки до умывальника и обратно, он с каждым днем увели-чивал пройденную дистанцию, желая скорее окрепнуть. От редких наклонов жилы на его шее вздувались, а сам он, вместо того, чтобы краснеть лицом, становился как полотно. В такие моменты он почему-то  вспоминал слова Расула. «С левой ноги обувь не одевай и левой рукой не кушай – только все с правой, а то дороги не будет, а пища не в пользу пойдет: против всевышне-го». – «А зачем, а если я левша?» – спрашивал Марат. – «Если левша, пере-учивайся»– категорично заявлял Расул. – «Но почему, почему, объясни тол-ком?» – «По кочану, ай, баран. Потому что подмываемся левой…» – качал он головой. – «Но не ногой же ? А я думал, это связано с падшим ангелом, сидящим за левым плечом». – «Ну, скажешь?» – удивлялся Расул. На что Марат мысленно отвечал: «Отдыхай уже, фанатик…» И, вспомнив о Расуле, ему стало не по себе от того, что тот что то не появляется, как обещал. «За-гулял? На него не похоже. Не похоже!?»

Листая записную книжку, Марат не решался прочесть записи, боясь об-наружить незнакомого ему Расула, возможно меланхоличного или пылкого и безнадежно влюбленного, ибо, как он догадывался, стихи и короткие записи были посвящены Индире, той самой что спрятана внутри серебряного серд-ца. « Сердечко, это уже, так не похоже на Расула, хотя о вкусах не спорят, – думал Марат. – Она красива, но к ней я не подошел бы. Такие, наверняка, любят ярких, расфуфыренных, с кучей обещаний и иллюзий вместо реально-го или таких голышей с толстым кошельком и повадками пещерного медве-дя. И это наверное правильно если следовать эволюционной теории: самец должен быть ярким и крупным. Инстинкт…даже если бройлер…» «А был Ра-сул бройлером ? Ответ однозначный конечно нет. Если только в бою под Курчалоем, что-то проблеснуло. Но там другое – смертельно опасное и на-стоящее, после которого уже ничего нет» – вспоминал Марат.

В Моздоке Марат общался с соседом по кровати и коллегой по несчастью москвичом по имени Виталий. Все его звали Виталиком из-за какой то Д Ар-таньяновской веселости и простоты в общении. У него было сравнительно с Маратом легкое осколочное ранение в спину. Здороваясь с ним, Марат каж-дый раз вспоминал Касима с его влажными ладонями, только у Касима они были еще и цепкие, а у Виталика мягкие, почти рыхлые. Виталий не ком-плексовал по поводу потеющих ладоней, а, наоборот, демонстративно при-калывался и готовясь протянуть руку для приветствия, предварительно вы-тирал ладонь об халат. В качестве аттракциона он прижимал ладонь к кра-шенной светло серой поверхности стены или подоконника, или покрытого лаком стола и затем резко убирал, и Марат видел медленно исчезающий влажный след пятерни.

– Круговорот воды в природе. – иронизировал Виталик над собой.

«Круговорот души в природе» – относясь с недоверием к рассудку, думал Марат.

Виталик интригуя произнес:

– Это еще что. Вот у меня знакомый, другом бы я его не назвал, ну так, выпивали вместе… – сразу открестился  Виталик. – Так вот, у него вообще ноги безбожно потели, и ладно потели, так они у него еще и воняли за вер-сту, словно он в темном дворе на дерьмо наступил. Он на этой почве, в рас-стройствах, постоянно задувал, так как очередная его девочка, учуяв эту бе-ду, спешила вырваться и без оглядки бежать прочь из его крепких объятий, не принимая никаких объяснений ибо их можно было слушать только в про-тивогазе. Так он, будучи уже 17-летним, оставался безнадежным девствен-ником.

«А что 17 лет?.. – подумал Марат. – В 17 я тоже только раз пробовал…

– Так в пору и отчаяться – продолжал Виталик. – Но не тут то было! То ли у него в крови текла упорная кровь степняков, то ли еще что, но он всяче-ски сопротивлялся и боролся со своими потеющими ногами. Хождение к врачам ничего не дало. Кроме того, он был чрезвычайно застенчив с девуш-ками и не мог убедить их, что вонючие ноги – не самое страшное в жизни и тем более в мужчине, и что подаренная любимым лобковая вошь гораздо страшнее потому что кровит и чешется. Из за этого он раз за разом напивал-ся в хламину и устраивал бывшим пассиям кузькину мать, вероятно, надеясь тем самым, что под его давлением на какое-то время они потеряют осязание как при гриппе. Так вот он хотел заставить их перестать осязать его несча-стье, представляя что если б была у него возможность отомстить он бы всех их связал голыми и заставлял бы по очереди нюхать свои носки, при этом дико хохоча, вот зуб даю он сам мне по пьянее признавался. – изощряясь, глумился в своем описании Виталик, видя, как сверкают и загибаются в улыбке, готовые прыснуть смехом, напомаженные губки медсестры Маши.

– Так вот, мой бедный друг нашел таки радикальное средство и на-чал засыпать в носки тальк: так ему посоветовал врач или еще кто-то. Не знаю, врать не буду– оправдывался Виталик, намекая, что все остальное – чистейшая правда. – Количество талька, засыпаемого в носки перед очеред-ным свиданием, увеличивалось в разы, так как количество пота зловредным образом увеличивалось прямо пропорционально количеству талька и начи-нало просачиваться в нежные ноздри Ньюорлеанских дев. Я уж не говорю, что бедняга перепробовал все возможные одеколоны, включая культовый тройной, но как только он приходил к очередной возлюбленной и снимал обувь, то обнаруживал, что зловредный тальк сбился в кучку, и его движения по его стряхиванию и разравниванию в итоге ни к чему не приводят, потому что не успевал он пройти по комнате и, мирно усевшись в углу, на диванчи-ке, облегченно вздохнуть, как его звали на кухню пить чай, и бывало, что вот так его погоняют туда сюда, и он уже не успевает расправить свои мешочки вернее сказать носочки с тальком, а если еще пивка, с которого он усиленно потел, а в последнее время и мигом соловел, словно с пол-литры водки, то все понятно.

В такие моменты, пьяный и счастливый, он забывался и чпокал по комнате, пошлепывая набалдашниками на глазах у изумленной девушки и ее родственников: бух, бух, а потом побыстрее, бух, бух, бух, и после очеред-ного глотка ячменного напитка он уже не стремился побыстрее прошмыг-нуть не замеченным, а шел медленно, вальяжно, в повалочку, а глазки де-вушки, сбившиеся наискось, медленно расширялись и становились похожи на глаза глубоководной рыбки которую резко извлекли на свет Божий. Пред-ставляете картину: Ее губки дергаются в спазме, в желании смеяться сквозь слезы, жалость сменяется омерзением, тут все в кучу и слезы и смех и про-стите расстройство кишечника на подходе, а у него дрожь от желания абсо-лютно везде уже, у него почти уже приступ начинается, он уже ладони от онанизма в кровь стер, они уже дымятся как у гимнаста крутящего солнце на перекладине. И к тому он уже взрослый мальчик, пора бы уже, помучился уже, да поиздержался, глотнул одиночества аж до дрожи, а сколько по пья-нее геев отверг, не желая замутить свой ясный и чистый образ, даже дрался с прилипалами и был занесен ими в черный список, бывало по пьянее он кри-чал – Отстаньте суки я мужик, а не петух Гамбургский… – и ему уже галлю-цинации шли полным ходом, от того ну вот так сильно и страстно он заинте-ресован в ее  теле и вот она, как ему кажется, вот уже рядом, такая теплая, нежная и красивая и он будет обладать ею, он хрипит и пускает слюни… – вытаращив глаза, изображал Виталик. – Гусары, типа, не люди…

 От пива и возбуждения его ноги все больше потели, и вот уже тальк не справлялся, и легкий флер сгнивших от сырости китайских тапочек доле-тел до ее чутких ноздрей, а родители уже незаметно открывают форточки, ну там сквозняк и все такое, пусть мол проветрится и руки мамаши тянуться к стоящему в туалете, на полочке, освежителю воздуха. – При этом Виталик начал дергать своими немаленькими янычарскими ноздрями, выпячивая смугловатые горошины глаз. – И вот, бедная девушка становиться перед вы-бором исход которого очевиден : стать любовницей человека, да что там та-ить почти что монстра из Нотр- Дама, только что без горба, но и это дело по-правимое, в этом случае была бы хоть какая то историческая аналогия, и можно было бы хоть как то оправдаться, но с жутко воняющими ногами ис-тория еще не знала, (но ради чего?) естественный вопрос, или или. Или все же послать все к ядреной фене поставить на себя крест, и нести его, но она решает, все правильно, ну нет уж дорогой хороший, лучше уж поискать кого посвежее.

Медсестра Маша кхыкала, держась за живот. Марат же не мог смеяться, из за боли в ране и к тому же ему стало жалко того парня. Он представил, какого масштаба трагедия постигла этого человека. – Сопьется, как пить дать сопьется. – думал Марат.  На следующий день Виталик услышал по телеви-зору про демобилизовавшегося солдата, который на блокпосту ранил омо-новца и, завладев оружием, скрылся, и затем, как ни в чем не бывало, пере-сказал Марату, которыйсразу  потемнел грозовой тучей догадки.

– Извини, наверное зря я рассказал? – оправдывался Виталик.

– Все нормально, все хорошо… – твердил Марат смущенно, словно его близкого уличили в чем-то предосудительном и сообщили  по секрету, чтобы он на него повлиял. – Имя не говорили? Не Расул случайно? – спросил он.

– Нет – солгал Виталик, понимая, что Марату будет тяжело узнать, что это был Расул.

«А может не он, может кто другой… А где же тогда Расул?» – думал Ма-рат, пожимая плечами.

– Не знаю, смотри сам… – развел руки Виталик.

Еще через неделю, благодаря отцу Виталика, офицеру ФСБ, его и Вита-лика раньше времени решили перевести в Москву, в центральный военный госпиталь МО.

«Скорее бы уж точку поставить…» – думал Марат о предстоящей опера-ции, как о чем-то уже неизбежном.

Перед отъездом Марат вспоминал маму, Касима, и как он, в прямом смысле, спас Касима. Он все помнил, как вчера.

После сырости и духоты затяжного одеяла циклона выглянуло долго-жданное, как будто свежевыкрашенное, солнце и сразу подсушило, стало жарко но не душно, видимая из дома река какое то время парила, а на траве, возле дома, словно дожидаясь милиции, мирно спал пьяница. Соскучившись за несколько дней по яркому небосводу, Марат пил и не мог напиться чисто-го, чистого и на его счастье совсем не хлорированного,голубого неба. Вгля-дываясь в высь, он как и много раз раньше увидел самолет, тянущий за собой белую нить следа и в очередной раз представил его разрывающее гулом не-видимое приближение и не дай Бог крушение, а его то он и боялся и от чего то всей душой желал, совершенно не представляя ничего, а если и представ-ляя то как то по киношному, прямо на его улице как Итальянцы в России или совсем не страшно въехавшим в стену дома, но главное чтобы никто не по-страдал, а пилот и пассажиры совсем, отделались легкими ушибами. Марат глядел в распахнутое на втором этаж коридорное окно, словно еще раз захо-тел зарядится воздухом и простором, открывающимся из него, и забыть на время о темных узких коридорах и высоких потолках их квартиры, гудящей на весь дом, прорванной в подвале, трубе отопления и костях щенков, съе-денных бродягами на пустыре, и мамином ночном храпе, который раздража-ет Касима. В комнате Марата от синевы неба и от его ионизированного све-чения оставалось лишь пару солнечных полосок, и те были сиротливо блед-ны и узки шириной сантиметров пять-шесть и длиной в четверть комнаты. Дома Марату хронически не хватало солнечного света и поэтому он большее время проводил на улице.

Он стоял у подъездного окна еще и потому, что знал: сегодня Касим пришел с работы раньше обычного потому, что собирался вечером в коман-дировку. Оттого что Касим дома, все жизненное пространство квартиры уменьшалось как шагреневая кожа и становилось запретно-напряженным, вонючим, колючим, брезгливым и плохо проходимым. Марат словно попа-дал в темный, дремучий лес, где живет соловей разбойник из которого хоте-лось бежать назад, на улицу, к свету, к играм и сверстникам.

Обычно отчим сидел на стуле, прислоненном к небрежно покрашенной темно-зеленой стене, приклеив свои длинные, липкие ступни ног к противо-положной стене. Если он был выпивший, как в тот день, то приставал к Ма-рату с разными глупостями. «Ну как?» – пьяно спрашивал он. – «Нормаль-но» – обычно отвечал Марат, стараясь на скорости проскользнуть, сложив-шись на корточки, под висячем мостом его ног. Но в тот день Касим не обра-тил на него никакого внимания, а жадно заталкивал в рот полную ложку борща и, сжав в кулаке кусок батона, старался откусить, и если не получа-лось то старался затолкнуть его полностью. Марат увидел на столе опусто-шенную бутылку водки и почесал затылок.

«Бухой… в ауте… Надо на работу к мамке позвонить.» Марат был озабо-чен, как Касим в таком состоянии собирается хотя бы дойти до ж. д. вокзала а не то что ехать в командировку. «Неужели мама опять потащит его на се-бе?» – с этими мыслями Марат прошел к себе в комнату, вытащил из порт-феля дневник и, пробежав взглядом, прикинул по урокам: «Сделаю, сделаю, не надо, а это спишу»– хотя понимал, что списывать позорно. «Но тогда вре-мени для футбола не останется» – оправдывал себя. Читая задание по мате-матике, он понял, что сможет по-быстрому, не в ущерб футболу, решить за-дание, и в этот момент на кухне что-то грохнулось. «Так… Неужели, неуже-ли, вы, газели…  – вырвалось у него, и он осторожно юркнул из своей комна-ты в коридор и увидел отчима, лежащего на полу, словно птенца, выпавшего из гнезда.

– Судя по всему он упал на спину и замер.– Увиденное потрясло Марата. Всегда такой цепкий, худой отчим лежал совершенно пьяный, с набитым хлебным мякишем ртом, и задыхался. Было видно, что еще немного, и он за-дохнется.

Еще мгновение Марат стоял над Касимом, забыв обо всем на свете, кроме как назло мельчешащего перед глазами его прокуренного кулака. «Чем пах-нет?» И в ответ на смятение Марата, перегарно угрожающий ответ: «Кро-вью, кровью… Понял?» Марат никак не мог поверить и понять, что таким образом Касим запугивал его.

«Жизнь прекрасна и не пахнет никакой кровью. Что ему еще надо?» – думал тогда Марат, понимая что сейчас бы наверное согласился с Касимом.

Отчим еще раз беспомощно хлопнул веками, стараясь вздохнуть, но ни-чего не вышло. Марат в панике закрыл уши ладонями и спрятался за кори-дорные шторки, чтобы не дай Бог отчим или еще кто то незримый не заме-тил его бездействия, потом развернулся и пошел в дальнюю комнату, сам не понимая зачем, дошел до подоконника, взглянул в окно, выходящее на вы-сыхающую после грибного дождя улицу и, с амортизировав от подоконника, метнулся обратно, к отчиму, и выскочив из-за штор, перепрыгнул через него, подбежал к комоду, воткнул ноги в кеды, и вылетел прочь из темной ямы прихожей, напоследок, от волнения, хлопнув дверью. Не чувствуя своего те-ла, вцепился в деревянные поручни перил и, сжав их, перевалился телом над лестничным проемом, стал балансировать, не понимая ничего в происходя-щем, и словно аптечные весы, парил на высоте второго этажа. «Вот так и он… А страшно…» На этом слове Марат понял, что делать.

Забежал обратно, снова прыгнув в зеленую болотную воду стен при-хожей, и, встретившись лицом к лицу с умирающим или уже умершем Ка-симом, он резким движением открыл столовый ящик и, гремя вилками и ложками, нащупав, наконец, контуры вытащил чайную ложку, склонился над отчимом, начал быстро и осторожно выгребать из его рта слипшийся слюнявый мякиш, перекрывший дыхательный проход. Орудуя ложкой как экскаваторным ковшом, гребущим сырую глину, Марат добрался до горла и, вытащив остатки хлебного мякиша, услышал как Касим вздохнул. Больше не медля ни секунды, Марат развернулся и побежал к раковине мыть руки, ложку, все…

Отчим вздохнул, его мимика ожила, а один глаз протек слезой и все так-же был похож на бессмысленно птичий. Касим зашевелился, стараясь на-хмурить брови и повернуться на бок. Марат, не дожидаясь пока Касим оч-нется и начнет приставать, выбежал на улицу играть в спасительный для не-го во всех смыслах футбол,  но это он поймет только попав в армию.

Ночью Марат встал, подошел к двери, нащупал выключатель и включил. Проснувшийся Виталик в удивлении спросил:

– Ты что? Выключай, и ложись спать.

– А ничего, Расула найду и. – ответил Марат и, еще раз включив и вы-ключив свет, тихо пошел к кровати, не открывая глаз, словно видел сквозь слипшиеся от соленых слез детства, веки и словно смотрел сквозь Виталика и знал каждую неровность его дороги, и по которой шел сам, а скорее даже летел над ней вопреки законам тяготения, как Булгаковская Маргарита, так и не понимая зачем Иошуа пожертвовал собой, ради кого пожертвовал? Ради нас неблагодарных и по большей части бескультурных таких например как Касим, зверей и зверушек? Ради кого Господи ты принес его в жертву? И в этот момент что-то лишенное суеты проблескивало в нем, и он из тени оди-ночества всплывал на поверхность, к пробуренной самым главным рыбаком лунке, и к свету морозного дня, отдавая себя без остатка созерцанию внутри  и вокруг, и не находя ничего нового и обретая успокоение, предпочтя лукав-ству формы как ему казалось стабильность и качество содержания, такого лакомого кругляшка материнского соска и пить высасывая его до остатка пресыщаясь молоком сна, до того самого момента как она помажет сосок сначала горчицей, а потом и желчью.

А Виталий потом еще долго не мог уснуть, смотрел в ночное окно, вжи-мая в себя губы и в удивлении дергая бровями, словно продолжал узнавать, что-то новое от полной луны, нависшей над их головами. Утром он, осто-рожно наклонившись к проснувшемуся Марату, прошептал:

– А ты ночью ходил?

Марат также шепотом, улыбаясь нескладной сонной улыбкой, спросил:

– Далеко?

– Расула какого то, искал по палате.

– Да-а, интересно. – задумался Марат.

– Лунатик?

– Со стажем. – подтвердил Марат.

– Ну, ничего, мы этот вопросик расковыряем в Москве, – пообещал Ви-талий.

– Да зачем, ни к чему, безнадежное дело в подсознании ковыряться, – скептически заметил Марат. – Лучше уж что поинтересней: историю про пращуров и их дикие выходки, их ареал обитания и как они из Варяг в Греки за один сезон оборачивались и зачем они заставили нас принять Бога в наши языческие души, только ли ради своей безопасности, от нас же своих под-данных.  – туманно рассуждал Марат.

– Хорошо, история так история. У отца, знаешь, библиотека солидная. Любит он это дело, а я нет, сколько он меня не приучал, а я все дуб дубовиц-кий. Я все больше в Интернете, а родословные, деревья, интриги француз-ского двора. А что за ними прятаться, за предками? Если ты кто есть по жиз-ни, что-то из себя представляешь, то и слава богу, живи и радуйся.

– А ты что, в бога не веришь?

– А я и верю и не верю, но особо пока не осознаю его присутствие. Хотя после ранения что-то показалось.

– Да-а, есть, есть… Иногда уткнувшись в эту муру, забываешь, что тебя в данный момент интересуют только деньги и хорошая телка.

Марат не среагировал, думая что послышалось.

– А я не знаю, может во мне что-то не так, но в подростковом возрасте меня интересовали самолеты и футбол. Непонятно, как их состыковывать. Словом, скорость, реакция, ум, но вот сидели в моем мозгу всякие там Лок-хиды, Юнкерсы, Дугласы, Боинги, транспортники, разведчики, бомбарди-ровщики, Марадонна, Эйсебио, Йохан Круифф, Горинча, Пеле-Орантас де Насименто, Дасаев, Зико, Румениге и так далее, заканчивая составами сбор-ных и лучших европейских клубов – все знал назубок.

– Тебе значит надо было. И что пригодилось? – скептически спросил Ви-талик.

– Нет.

– Да что думаешь, я сам лучше? Одно время от парусных судов фанател: катботы, шлюпы, ял, кеч, бриг, шхуна, бригантина, фрегат, барка, барканти-на, даже мачты помню, фок в носу, грот – центр, бизань последняя на корме. Ну и зачем, спрашивается, они мне. А все раньше, в детстве, наслушался: Москва – порт пяти морей. Круто… – выдохся Виталий, но вздохнув заклю-чил: – Понятно, с тобой тоже все ясно…