Неохазарус

А он по-детски:

– Я не пойму.

– Что ты опять не поймешь? – и уже устало, почти шепотом: – раз и, два и… На какой линии они находятся?

– После.– отвечал он.

– Никакой не после – между второй и третьей. Показывай на пианино. Левой рукой сыграй… Ой, мама, где мое терпение? Господи, за что мне бог дал такого тупого ребенка? Левая рука, левая… – тишина, и вновь он очнул-ся от ее настойчивого голоса: – Раз и, два и, и…

– Мама не знает, что я ранен, а то бы приехала и, может быть, с Касимом. И зачем я о нем вспомнил? – подумал Марат в момент, когда время как ло-пасти вертолета набирало обороты и все в нем закружилось и его вжало в пол. Гравитация, притяжение Касима, как у черной дыры, даже сильнее…

И Марат уже знал, что время есть ничто иное, как выдумка людей, по-добных Касиму – зловредных и никчемных, которым нечем больше похва-статься, как только тем, что они неукоснительно соблюдают распорядок дня. Время – их козырная карта. Когда после тридцати пяти они обнаруживают в себе зияющие пустоты и заросли чертополоха, тогда страшно пугаются от-крытию, собираются с силами, начинают нервничать, причмокивать языч-ком, требуя соблюдения распорядка, требуя дисциплины и порядка, загоняя тех, у кого масса путешествий и дел, в свои, поминутно расписанные, меро-приятия, и фанатично требуя их неукоснительного соблюдения.

С тех пор, как Касим научил Марата часам, жизнь его изменилась и стала невыносима: она оказалась замкнута в искусственную форму, цепь, схему, но больше всего оно было похоже на одежду из которой он вырос и она была ему не только коротка но и уродовала его представляя как такого детинку в коротких штанишках, время как тесная жмущая ноги обувь, думал он не вписываясь не в какие графики и из за него неожиданно лишившись перво-бытной детской легкости и божественной свободы, словно оставив позади все счастье без остатка, словно за игрой в прятки или догонялки неосмотри-тельно выронив его на одном из крутых поворотов детской жизни, а подоб-рал большой дядя Касим которого он как не старался так и не мог даже в угоду маме назвать папой, а тот как теперь вспоминал Марат вероятно хотел потешить свое чистолюбие, но Марат был рад теперь что тогда его действия соответствовали зову природы, подчиняющегося в большей степени сигна-лам маленького организма. Когда Марат узнал часы, он долго не мог понять, почему раньше все было хорошо и замечательно, а сейчас вдруг стало не-правильно и невовремя. Но как он не старался ему все же пришлось распро-щаться с собственным восприятием, по крайней мере, до того времени, пока он не привык и, став взрослым, сам решал, как ему жить и как распоряжаться своим временем.

«Если я сказал, что ужин в семь – значит ужин в семь и не минутой раньше», – кричал Касим на маму за то, что она покормила сына чуть рань-ше.

А то, что внутренние часы тикают не по его циферблату и что в семь – самый разгар дворового футбола или хоккея, Касиму было судя по всему, все равно.

Гонка началась и посмотреть назад и вперед стало невозможно просто физически. Опоздал на лекцию – пустяк, а для кого то стресс, перегрузки на-растают, поспешил на важную встречу – перегорел до старта, голос задрожал – скомкал выступление, из-за волнения кровь пошла носом и, как следствие, давление. Сердечники в сторону, переходим сверхзвуковой барьер… ку-даааааа… Скорость важна, полет, спешка, гоним лошадей… И потом вжик, старость – Чварк, чвах и нет жизни и нет человека и это еще в лучшем слу-чае, а то и помучится приходится… Или время тянется как резина и липнет жвачкой к штанам… А что собственно я к нему привязался, мама говорила что я родился в пять утра, на рассвете… а то и привязался что для меня важ-нее не то что в пять утра, а то что на рассвете… и представлял укор Касима, что он тут развел демагогию за прошлогодний снег… И лучше ли тягомотина ожидания, чем с интересом пролетевшее в один миг, время? А собственно одинаково, и совершенно параллельно… Стрелки крутятся медленно-быстро… завораживают… раздражают, да пусть хоть в обратную сторону у меня то свои небесные часы…  Тоже постоянно, когда хочешь быстрее – под-гоняешь, а они медлят, а как хочешь тормозить – стремительно летят, а мои всегда под меня идут единственно если у них заводка кончится то кончится и у меня по определению тоже… Рано или поздно, все надоедает, порох конча-ется и, как назло, ровно в 11 часов, 11 минут, 11 февраля.

И понимаешь, что боишься цифр: цифры подстерегают, вылавливают твое внимание как дети в большой семье. И вот, вьюжный конец долгой зи-мы, авитаминоз, и рука не поднимается шарахнуть по часовой стрелке, по-крутить против часовой стрелки. Жалко и бессмысленно… Мы же почти родственники, прожили всю жизнь бок о бок так неужели… Взять и растоп-тать отдельно взятые часы, нет уж, а ваши, нет уж я знаю все о своих часах и они знают меня насквозь потому что, ах это слишком долгая история, а пус-тые слова типа я знаю, что ничего не изменилось и не изменится даже если по ним проедет асфальтоукладчик или не дай Бог прогремит взрыв и их ото-рвет вместе с чьей то не в чем не виноватой рукой и они встанут или как и миллионы других будут тикать и тогда, все дальше и дальше уводя нас в но-вую эру Водолея. А то что все уже расчерчено и разлиновано, а Марат, еще не начав как следует жить, уже почувствовал смертельную усталость от сис-тем, графиков и расписаний. Все это в прошлом.

 И ему уже давным давно хотелось чего-то бессистемного, он уже не помнил когда точно, а это как ему казалось теперь ему и не нужно, тем более что столько много людей постаралось и его уже почти вытравили как элек-тронную плату, оставив в нем только те дорожки, по которым должен бежать ток судьбы (на его счастье или нет он пока не знал, что измеренный еще до рождения и генерируемый кем-то всесильным). В то же время он только прислушивался к себе и догадывался, что далеко не все в нем вытравили и скорее только применительно к видимой части его айсберга касающееся в основном внешней видимой части  жизни. И где-то дно, что прячется в нас за глубинами, ему было собственно все равно, если только из интереса, хотя он точно знал что оно изобилует образно говоря страшными, огромными, ги-гантскими кальмарами, нападающими в ночи на рыбацкие лодки.

Кляксообразному нет места в мире четко вычерченных, осознанных поступков и идей; бред сивой кобылы оппонировал он себе же школьнику… нет места незаторможенным речевым участкам и неотключенными двига-тельными центрами. Все это лишнее в новом глобальном порядке… Воз-можно возможно, но не обязательно, онанизм тоже запрещали запрещали чуть ли не как преступление перед собой и перед обществом, а теперь пожа-луйста мастурбируйте, ради здоровья…

Марат встает на стулья и спрыгивает с них мягко как соседская кошка Сильва с подоконника на пол, и дальше бредет по темным ночным комнатам, подходит к радио, крутит ручку. Тишина. Два часа ночи. Только уличные фонари высвечивают в окне прелую после дождя улицу, и старуха -луна держит его своим страховочным тросом, не давая упасть и даря надежду, что Касим ненадолго и скоро вернется отец, рано или поздно все же он найдется. Отец, судя по обрывкам Касимовских пьяных речей, где то там – не плохой, а, скорее, хороший и не слабый, судя по Касимовскому уважительному тону а только подверженный чужому влиянию. Но все равно, за ним целый мир, армия других людей – умных, добрых и справедливых.

Но сейчас перед Маратом только дымчатый круг Луны и он рывками раз-говаривает на ее языке, извлекая из себя бессвязное бормотание тоски по ма-теринской нежности, он отсеченный раньше срока от нее ее же молодой и красивой рукой, и из за этого и не только, а скорее не столько он без мета-морфозы превращающийся в подростка и часто перед сном думающий, по-чему меня никто не любит, я же хочу этого больше всего на свете…

И ночная ходьба по квартире разбудит кого угодно, но только не пьяного Касима. А мама крепко цепляет и тащит Марата из окна, приговаривая:

– Ух, ух, ох, ох, свят, свят, свят.

Стоит в ночнушке. Марат спит, а у нее сон как рукой сняло.

– Чуть не убился. – рассказывает она утром.

– «Чуть» не считается. – цинично замечает Касим.

– Ага, с третьего этажа… Теперь окно закрою.

– Да ты что, мам, выдумала: лето, жарко. Не может быть. Я совсем ниче-го не помню.

– Ух, лунатик ты, парень. – подначивает Касим.

– Мам, не закрывай окно, а.

– А мне что, прикажешь всю ночь с тобой дежурить?

И Марат старался вспомнить хоть что-то, свои ощущения, но ничего не было: он ничего не помнил, лишь один миг, когда в окне его подхватила ма-ма и он был счастлив, что она хоть на миг оторвалась от Касима. Бабушка -Луна, мамино тепло и больше ничего… ничего.

Очнулся Марат в реанимационном отделении. Через пять дней состояние улучшилось, и его перевели в общую палату. Врач сообщил, что предстоит еще одна операция в московском госпитале. Марат принял сообщение спо-койно, представляя, как на ране нарастает живая сладкая как медицинская материя, как связывается и сплетается в сложнейшие узоры кожного ковра, сшитого живой нитью и невидимой рукой грея изнутри даже в самую тем-ную ночь Марат представлял, что Солнце не ушло за гаризонт, а как яичный желток перетекло в его внутреннее небо согревая его по ночам, а  днем она светит на моем внутреннем ночном небе, ух и хорошо. А тем временем строительные клетки роились как пчелы выстраивая улей по краям его раны: по образу и подобию когда-то неспешно созданного безвестным конструкто-ром.

Марат  спал, стараясь вместе с собой усыпить и боль изредко напоми-навшую о себе. В короткие промежутки бодрствования он замечал давно не-ремонтированные палаты, оголившиеся зубцами посеревшего кирпича, и ки-слородные шланги капельниц на морском дне, через которые он дышит и… Рядом, на краю тумбочки, лежат странные китайские фосфорицырованные электронные часы, безучастные к его отливам и приливам. Они лежат за-стывшие на 13 часах, 13 минутах, 13 апреля – час, когда рука оперирующего его хирурга на секунду дрогнула и он чуть не совершил непоправимое, но молодой ассистент обратил внимание врача, на что тот мрачновато ответил:

– Вижу, вижу… не мандите…  Я за все в ответе, а выше только бог…

8

Через неделю на построении батальона Расулу объявили приказ Минист-ра обороны, подтвержденный приказом командира части о том, что он уво-лен в запас.

Глаза Расула в тот миг вспыхнули радостным огнем он мысленно прыг-нул в небо и там парил секунд десять, а затем уже другим человеком при-землился в строй. Он в тысяче первый раз вспомнил свою Индиру, Марата, родителей, родственников. Что это я, где это я, я еще здесь, я еще в строю… – наигранно удивлялся он. Отовсюду, нарушая строй, тянулись обветренно-мозолистые руки сослуживцев. Каждый непременно хотел потрогать сво-бодного человека, но Расул знал, что настоящая свобода начнется только за пределами боевых действий, а значит – за пределами Чечни.

– А что, Расул, сразу на хату или еще погуляешь? – спрашивали ребята.

– А как получится. Дома тоже по кайфу – лето, море. Отдохну, расслаб-люсь, а дальше видно будет. – объяснял Расул, а сам был как в лихорадке, словно стоял сырой, голый на осеннем моросящем ветру, до конца не веря, что весна и дембель неминуемы как и смерть. И он превозмог все это. Он – свободный человек и может хоть завтра рвануть домой.

9

ДЕМБЕЛЬ

В этот день, девятнадцатого апреля, Расул встал по привычке, около шес-ти  утра, хотя от него уже никто не мог ничего потребовать. У Расула не бы-ло проблем с подъемом, как у Марата или у других бойцов. С раннего детст-ва отец два раза в неделю подымал его ни свет ни заря пасти коров и бараш-ков в стаде… Расул надеялся, что сегодня наконец будет машина, и дембелей увезут в Моздок. Терпение было на исходе.

– Сколько я еще здесь буду сидеть, товарищ командир? – возмущался Ра-сул, завидев комбата.

Кулибаба только загадочно улыбался, не зная, что ответить. Командир казался безобидным флегматичным субъектом, тщательно скрывая в себе мастера спорта по борьбе.

– Как в атаку, так Ахмедов и Магомедов, а как машину – дембеля на большую землю отвезти, так не ваше дело. – кричал вдогонку командиру Ра-сул. – Все, надоело, поеду сам… – не выдержал он и громко пояснил моло-дым – пойду с Султаном договорюсь, может, подкинет до Моздока…

Сказанное во всеуслышание никак не повлияло на командира.

Комбат уже несколько дней не обращал на Расула никакого внимания, не считая его более членом своего подразделения. Расул и раньше не особо подчинялся, а теперь командир хотел, чтобы Расул быстрее уехал, исчез, ис-парился, и не тревожил тех, кто остался, пробуждая в них вредные для служ-бы мысли о доме, о свободе передвижения, о свободной гражданской жиз-ни…

«Для всех лучше, когда демобилизованные в тот же день уезжают, а не спаивают и не подкуривают оставшихся…» – считал комбат.

«Надоело, не хочу больше здесь быть, а хочу. Сила, плюс сила, плюс… нирвану Ивановну хочу…» – рассуждал Расул, не зная, что предпринять, и ходил который день, как цирковая лошадь по кругу, вокруг клумбы, поста-вив себе цель как можно сильнее намозолить глаза командиру. «Да, я хочу быть слабым, например с Индиркой, ну и что? – сам с собой спорил Расул, отвечая на приветствия сослуживцев. – Не хочу, надоело корчить из себя ту-поватого супермена, боюсь еще немного и уже необратимо понравиться и привыкнешь. И хоть не надолго, но никого не заставлять, никому ничего не объяснять обосновывая свои аргументы и отвечая на их претензии болезнен-ным «лоу-киком» по тормозу коммунизма, или маваши, маваши-гири, чтобы быстрее доходило.

И никто не обижался. А он не перебарщивал. «Боевые товарищи, пусть и молодые, зеленые, а перебарщивать нельзя, пули в спину  не боялся, как не-которые»– вспоминал Расул. «Как там Марат? Все сегодня поеду»– твердо решил он и посмотрел в сторону, где недалеко от части жил Султан. «А, жу-лык перэодэтый…» – шутил на него Расул.

– Что, никак? – кричали из курилки, из столовой, – везде, где Расул про-ходил, а он в ответ пожимал плечами.

– А Нирвану Ивановну хочу… – кричал он, увидев комбата. Тот делал вид, что не замечает.

«И действительно, на меня не похоже, что-то я задержался?» – спрашивал себя Расул. И при виде идущего ему на встречу солдата, Расул вскрикнул:

– О, Вася, Вася, как ты мне нужен; Вася, Вася, съел медведя…

Раскрывая объятия, Вася приветствовал Расула.

– Не Вася, а Федя… – заметил Вася.

– Да? А пусть Федя, главное съел же…

– Что собрался?

– А, хватит дорогой, домой хочу, сколько можно долг Родине отдавать…

– Расул, а ты Султану бы за меня замолвил, чтоб он меня по-свойски при-нимал, может что-то, как-то, где-то, травы там, или запчасти какие, ну сам знаешь, что где открутить, сдать, – добра бесхозного валяется – будь здо-ров…

– Нормально, нормально, вот я и говорю, пошли со мной прямо сейчас, возможно я сегодня уеду… – пояснил Расул.

– К Султану? – Вася на секунду растерялся.

– Ну, а я что говорю… – повторил Расул.

Василий оглянулся, словно его кто-то ждал, и махнул рукой, и через ми-нуту они уже шли по дороге. Солнце светило в лицо, заставляя щурится. Служба научила их вперед не загадывать, а Расул и не хотел раньше времени думать, как там его встретят отец, мать, братья, сестры, ну, а самое главное – она.

Душистая весна тирэ Индира пропитывала все его существо и была под-текстом его поступков, даже когда он не вспоминал о ней, девушка все рав-но, интуитивно, влияла на него.

– А не боишься один поехать? – спросил Вася.

– А что ж мне бояться, Васек, мы ж грязь месили, ребят раздолбанных с поля боя выносили, стрелянные, как там, «БОГ не выдаст – свинья не съест», круто э.

Василий заулыбался.

– Крутой ты однако, Расул.– подливая елея, заметил Вася.

– А, круче нэ бывает… – ускорив шаг, ответил Расул и шел вперед, по привычке не замечая холмы, переходящие в горы, а далее в скалистые уще-лья, где и засел злой старец горы, несущий смерть в плодородную долину, несущий ужас с помощью своих молодых и сильных посланников, отчаянно-непримиримых ассасинов воинов-убийц.

Их убийства затмевались еще более страшными убийствами, земля же укрывала, забирая всех: и убийц, и их жертв, безвестные могилы накрывал снег, таял, растекались реки, вырастала новая зеленая трава и яркие цветы, кто-то собирал их и клал на неизвестную могилу, цветы высыхали, и все по-вторялось вновь.

Всходило и заходило солнце, женщины рожали, и вскармливали детей, они росли и видели, как льется и быстро густеет в бездействии кровь, и они еще не знали, что есть большой, огромный мир, мегаполисы, точки опоры глобалистов, города, в которых уживается уйма разного народа, пропитанно-го любовью и ненавистью, с искореженным сознанием, обложенным кучей справок и право устанавливающих документов, людей, спящих во время бодрствования, задумчиво с тоской глядящих на улетающие самолеты и уп-лывающие корабли, на грязно-серую, пыльную рябь реки. Людей, в ужасе трущих глаза бензилбензольными пальцами, попавших в долгий затяжной подъем средь прошлогодней травы, свалявшейся грязной шерстью собаки, гипноз и все это произошло стоило только забыть, лишь на время слова БО-ГА… И растерянно взвизгивая, бегают вокруг озера, вместо того чтобы пе-реплыть, и боятся свалиться с дерева прямо на клыки секачу, поедающему желуди осенней порой, – все это есть там, где нет подрастающих ассасинов, но они есть здесь, в сладких,тягучих и горячих как кровь, аравийских ветрах, разбавленных влажностью доплывающих сюда атлантических циклонов и северных шквалов.

«Иван пришел…» – говорят старцы, про северный ветер, ежась от холода и прячась в плечах бурок. И с ними только еще непримеримее и непримири-мее, упоенные ритуалами дервиши, быть может сами того не ведая разжег-шие пламя и болезненную жажду ритуальной крови…Что Расулу глядя на все это иногда хочется крикнуть – Да дайте же им в конце то концов денег чтобы они насытились и перестали в нас стрелять. – Но ни о чем таком ни Расул, ни Вася сейчас не думали и особо сильно ничего не боялись, все их пики были словно срублены, невидимым дровосеком сидящим внутри и ка-ждый из них кто- то сильнее кто то острее переживая волнение, в один из дней все же продолжая испытывать страх, просто притупились и перестали бояться заранее… а многие перестали бояться и после, считая это бессмыс-ленным и неблагодарным делом…

Минут через двадцать, они подошли к дому Султана. Расул зашел без стука внутрь двора.

– Асалам Алейкум – поприветствовал он парня лет десяти.

Тот растерялся.

– Где пахан? – спросил Расул.

Вася, вытянув гусиную шею, осторожно заглянул во двор, вслед за Расу-лом.

– Как? – спросил мальчик.

– Ну отец, дада твой где?

– А, дада, таама… – мальчик показал на дверь каменного одноэтажного дома и добавил. – Намаз делает…

Через несколько минут появился Султан.

– Вах, – удивленно произнес он, – ты еще не уехал?

– Не пускают же…

– Да-а, дела… Без тебя, говорят, Расул, пушка плоха стрэляют, машин совсэм нэ эдэт, калос не крутыт… А машин точно не едет… – поддержал Султан.

– Слушай, брат Султан, э-э, машин хочу… – продолжал с серьезным ви-дом Расул.

– А Ларису Ивановну? – улыбался Султан.

– И ее тоже, всех хочу, киплю барат… – разошелся Расул.

– Давай чай поставь, – скомандовал Султан сыну.

– Нет, нет! – запротестовал Расул, – какой чай-май, мы не для этого при-шли, Султан, у тебя как машина, на ходу? – Расул сделал паузу. – До Моздо-ка бы…

Султан задумался:

– До Моздока, говоришь? Не знаю, не знаю, путь сам понимаешь, неспо-койный, и никаких денег не захочешь, такую прогулку сделать…

Расул молчал, понимая что настаивать он не может, дело добровольное… И осознав, что Султан отказал, Расул, чтобы сгладить ситуацию и показать, что он не в обиде, похлопал по плечу Васю.

– Вот, Султан, моя смена, если что, с ним вопросы можно по решать, он остается, а я ухожу, ну не сегодня так завтра, не завтра так после завтра, АЛЛАХУ виднее, а кто его знает, вот так поспешишь и людей насмешишь, а то что не стал выдумывать что-то, а так просто отказал, для меня лучше че-стный ответ, это признак взаимного уважения, правильно я говорю, Вась?

– Все точно… – поддержал Василий.

Тем временем, сын принес на подносе, чай.

– Нет, извини, Султан, мы пойдем, может еще кого поймаю, пока еще не поздно…

Но Султан не отпустил, усадив взглядом. Расул, а уж тем более молча-щий Василий, решили не обижать хозяина и принялись чаевничать.

– Сидите, сидите, вот чайканем, а после я что-то придумаю…

И Султан разлил им по второму разу заварку и кипяток… А если б на-оборот, то заварка бы, словно кровь брызнула в воду, и в общем-то ничего особенного, только в ожидании о чем только ни подумаешь… «Домой, до-мой, домой…» – настаивал внутренний голос Расула.

– Есть тут один на улице, он часто едет, денег не знаю сколько берет… – начал Султан и спросил: – А ты в гражданке или в парадке едешь?

– В парадке не хочется, знаешь, гусей дразнить… и добавил: – А ты во-прос, однако, правильный задаешь, на него ответ умный тоже нужен…

– А ты что думаешь, я такой простой чабан, нет, друг, институт за плеча-ми имеется, – в таком же духе отвечал Султан.

Вася, слушая разговор, немного растерялся, и как друг менингита, потус-торонне улыбаясь, усиленно поглощал карамель…

– Иса. – крикнул Султан.

На пороге показался Иса, Султан что-то быстро спросил у него на своем.

– Скажи, я просил, – добавил он на русском. – Сейчас он узнает, – пояс-нил Султан, когда его сын Иса вышел за ворота. – Ну что, Вася, будут дэнги заходи, не стесняйся, – шутил Султан.

– Как скажешь… – отвечал Вася, стараясь подражать Расулу и придать, не свойственную своему голосу, твердость и хрипловатость…

Пришел Иса, что-то сказал отцу. В Расуле затеплилась надежда. Султан, выждав паузу, произнес:

– Собирайся в дорогу парень, через час поедешь, Иса договорился…

Расул чуть не подпрыгнул от радости, крича в душе как мальчишка «Ура!». С трудом сдержав нахлынувшую радость, потрепал Ису по холке. Лицо его посветлело.

– Ай спасибо, Султан, век не забуду… – обещал Расул.

– Да ладно петь, парень, сейчас выйдешь за порог и забудешь, кто такой Султан был, а уж домой приедешь и вовсе… – немного грустно шутил Сул-тан, провожая их на выход.

– Не, брат, ты не на того нарвался, вот баракатом клянусь…

– Ай не клянись брат, он тебе еще пригодится… – заметил Султан. На вы-ходе их ждал средних лет, худой, смуглолицый, усатый чечен, внешне яв-ляющийся полной противоположностью Султану. Это был водитель Салман, и хотя по его внешнему виду казалось, что он вообще никуда дальше своего порога не выезжал, на самом деле он чаще других выезжал за пределы Чеч-ни.

«Вылитые боевики… не, пожалуй без Расула я сюда не ходок…» – поду-мал Вася про Султана и его соседа. Договорились встретиться через сорок минут на развилке не далеко от части. На том и расстались.

Через полчаса, перед самым отъездом, стоя у коррозирующего 41 Моск-вича, Расул чуть напыщенно прощался с Василием.

– Ну что, Васек, смотри в оба, и помни, кто думает о последствиях, нико-гда не станет героем…

– О, хорошо придумал, но мне-то наоборот, побольше башкой кумекать надо, а то беда…

– Не я, Имам Шамиль так сказал.

– Имам… ясно, еще один твой друг – повторил Василий.

Расул только улыбнулся и выглядел бодрым, но сквозь браваду просле-живалась почти зеркальная хорошо начищенная гладь печали. Салман пото-ропил. Они еще раз обнялись.

– Марату пламенный, салам, – кричал Вася в открытое окно отъезжающе-го «Москвича». И Расул, уже был не рядовой Магомедов, а его величество гражданский человек, гордо смотрящий из иллюминатора межпланетного корабля, и стремительно превращающийся в точку на горизонте, и удаляю-щийся со скоростью восемь километров в секунду, средь цветущих орешни-ков, абрикосов и акаций в межгалактических садах, ракит, делая сквозной, еще не воспетый современниками, прорыв в пусть и прошлое но во всех от-ношениях, красное, спелое небо прошлого и настоящего и будущего – смело представлял Расул.

Расул смотрел на необработанные поля. Какая плодородная, тысячи лет обрабатываемая земля лежит в запустении, а все из-за, того что таит в себе нечто, поразившее людей новым вирусом, новой так называемой не имею-щей иммунитета пандемией, обрушившим на них всю тяжесть заболевания, – нефтяное сумасшествие, в буйной форме, отличающееся приступами кро-вожадности. Ехали молча. Каждый думал о своем. Расул ехал с легким вол-нением.