Неохазарус

Она думала, что я положу к ее гладким безволосым ногам кристалличе-ски-холодную, сейфообразную, забитую ассигнациями Москву, как положил себя в сумку последней из сумчатых волчиц, прячущихся в дебрях Тасмании, и она верила в мою жертвенность, которая и в правду жила во мне, но не тут-то было: я не пожертвовал собой до конца, по-настоящему на сто процентов, я был рассеян и не настолько алчен, чтобы кинуться на буржуя с криками «А поделиться, бистро, шнеллер!» и не так это легко, как казалось. Гравитация и трение сделали свое дело, и вдруг выдохся, и сгорел в атмосфере, неожидан-но для себя и буднично для остальных, на взлете – катастрофа Шатла, а куда уж против сгоревших заживо, вот тебе и возраст Христа, вот тебе и Сидд-хартха с Иосифом и Мухаммадом…

Озадачили, все перевернули, санкционированный обыск мозгов и души, протрясли, как кот Базилио Буратино, а новых сил не нашли, – плохо искали, без настроения, без почина и аккорда. Преснятина… А поострей? Во мне притаилась пустота, приправленная Хагакурэ. Нескромно? Нагло и безответ-ственно. Хотя откуда мне знать на что я способен.

Ума вдохновляла даже своим мертвецким светло-сиреневым, а иногда насыщенно свекольным лицом и питала со своего стола, и переливала остат-ки того, что в нее было налито под видом розового масла и испарялось жид-ким азотом, и от ее утечек голова мерзла и трескалась, обнажая приторно ро-зовый обман, и я стартовал, извиваясь как гибкий головастик-сперматозоид, расталкивая толпу, стремился к своей яйцеклетке, стремился зацепиться и оплодотворить, но часто ключ не подходил к дверке и приходилось искать заново.

И теперь не вижу, не знаю, почему в ней иссяк родник, или я столько пил водки, что, не заметив, выпил и ее, и она иссохла и я один, как тысячи голов жаждущего африканского стада, и что-то худощаво волосатое, запущенное, совсем не ее, для меня… и я повис, как старый, оборванный алюминиевый обесточенный, без вольта напряжения, провод, с потрескавшейся от времени изоляцией. И догадываюсь, что все, что в нас есть, – шапка-обманка, муляж и не может действовать самостоятельно. И очень даже причем здесь собачий экстерьер, нежность и эластичность, вот что нужно любой твари, и жела-тельно, еще и еще раз нежность, забота, и эластичность вен, а кому-то и пал-ка с железным набалдашником, но только не мне – так думает каждый, и я не исключение.

«Верни мне свою нежность, Ума, краса-ловка. Прошу по-хорошему. Вер-ни хоть что то.  Твоя очередь. Я устал ругать тебя матом. Ты же дама, и у те-бя вместо волос пророщенная пшеница. – битый час, глядя на ее велюровые, цвета луковых перьев, восточные штаны, выпрашивал Тимур, не понимая, что словами в их отношениях никогда ничего не решалось, и если чему-то суждено, безвозвратно уйти, то оно уйдет, сколько ни умоляй. – А-яй, я же забыл, язык тела – он всегда был ей понятен, сильнее слов.

3

ТОПОР

Через неделю, в не самый погожий день, как специально, словно желая укорить Тимура за его инсинуации в адрес не выпившего с ним Казбека, тот привез освежеванного халал-барана. Тимуру стало стыдно за то, что он за-жал Казбеку монитор компьютера, и так его понесло и раздробило, что он поругивал себя за излишнюю категоричность в оценках, и за то, что несмот-ря на какой-никакой жизненный опыт часто оправдывается, когда этого де-лать категорически нельзя, не понимая, что его просто разыгрывают или провоцируют, и что в эти моменты он как на ладони весь: без вины винова-тый, еще по детски наивный и еще не сравнивающий Луну со зрачком слепо-го волка, а солнце со сплетением.

И теперь, стоя перед тушкой безголового барана, освежеванной добро-душным Мамедом, подручным Казбека, Тимур не подымал глаз больше от стыда за свои тогдашние, пьяные околорелигиозные бредни. Исправляя до-пущенную ошибку, Тимур мысленно всячески оправдывал Казбека, объяс-няя себе, что идеального нет, и по-любому хороший человек может быть и непьющим в пьющей стране, частично бескультурным, а культурный может оказаться и бесом. Раскаиваясь в отношении Казбека, он готов был глотнуть воды из мертвого моря, но боялся, что откажут почки.

Казбек, ощущая сдержанность Тимура, все больше молчал, изредка бро-сая реплики в адрес Умы, которая что-то собирала для него в пакет. Он не отказывался.

– Деньги? – спросил Тимур.

– А не знаю, бараны не мои, а наверное по сто рублей килограмм… Поч-ти даром. На рынке – сто пятьдесят…

– Возьми две тысячи.

– Куда ты? Это много.

– Да ладно, что ж задаром человек возит, режет.

– Но твой баран действительно килограмм двадцать будет, – и с этими словами Казбек взял две тысячи и пакет, протянутый Умой, отказался пить чай и, сославшись на дела, попрощался и вышел.

Тимур посмотрел, как Казбек отъезжал на Мерседесе старшего брата Ха-сана, который, как показалось Тимуру, гоминьдановским резидентом пря-тался в машине. «Возможно, я ошибаюсь. Вах, амбициоз, эзмен мерещица. Он мне ничего не должен.» – решил Тимур, понимая, что вечером, да еще через тонированный лобовик, возможно представить хоть черта лысого, как Бреда Пита.

Вернувшись в прихожую, он увидел, что Ума чересчур самостоятельно рьяно принялась разделывать тушку барана. В ее руке плавными кистевыми шевелениями смаргивал сталью большой, но до обидного тупой, беспомощ-ный перед самыми тонкими и мягкими волокнами мышц, кухонный нож, – к тому же без желобка для стока крови. «Моя недоработка» – укорил себя Ти-мур, сжалившись над ней. Ее худые руки, борющиеся с пропитанными каль-цием костями и массажированной природой плотью, вздыбились крови про-водами.

– Оставь, не мучайся, я сейчас пойду и куплю топор. А где наш топор? – осторожно спросил Тимур.

– Так все там же, по осени не вернули, – намекая на Казбека, произнесла Ума.

– А у них нет такой привычки. – поддержал Тимур, почесывая крылья ноздрей.

– Ну, ты точно купишь? – перевела разговор Ума. – А где же ты его вече-ром найдешь?

– В универмаге. – уверенно сообщил он. – Он до восьми, а сейчас только полседьмого.

Пока Ума мыла руки, Тимур быстро, по-солдатски, одел ботинки, черную зимнюю куртку с изрядным добавлением тефлона, финскую серую кепку и, выходя, крикнул:

– Закрой. -

Легко преодолев не слишком далекий, но изобилующий гололедом путь до универмага, благо, что этих универмагов расплодилось за последние годы в достаточных количествах и можно было выбирать, он без промедления принялся искать топорик, норовя его назвать томагавком и спрашивая у про-давцов разных отделов, где продаются очень-очень острые топорики? Неко-торые пожимали плечами, единицы заигрывали: «А вам зачем? А больше вам ничего не надо?» и посылали все дальше и глубже, и, наконец, он ока-зался в цокольном помещении, где неожиданно перед ним предстало все разнообразие топоров, начиная от импортных, комбинированных, с длинны-ми ручками и темными лезвиями, до, производства «Труд-Вача» за 155 руб-лей, весом 850 грамм, с особой нетупящейся заточкой.

Тимур испытал настоящее облегчение от мысли, что Уме не придется мучиться: топор – это сейчас больше для хозяйства, а не разящее оружие как раньше. И он ощутил холодок от ледяной струйки при прикосновении паль-цев к острой стали.

– Чек дайте, пожалуйста, все же холодное оружие, и если можно заверни-те в бумагу и в два пакета.

– Да-да – согласился продавец, пояснив. – Действительно, не лишнее, у нас бывали случаи, когда милиция приводила покупателей. Вот, например, с таким большим топором случилось именно это – и он показал на импортный топор, на который Тимур и сам обратил внимание, и, отлистав назад, статья «Ношение холодного оружия». Взял топор за изящно выточенное древко. «Удобное, ей понравится» – довольно подумал он. На обратном пути, прохо-дя мимо манящего уютом Макдональдса, он решил купить ей и сыну пиро-жок с вишневой начинкой, а заодно и получить в придачу пакет, чтобы еще надежней упрятать кованый топорик, еще дальше от любопытного людского взгляда, словно боясь, что могут про него черт знает что подумать. Аккурат-но, как ладошки, сложив пирожки и топорик в эксклюзивно непрозрачный пакет, Тимур спокойным шагом, спустился в длинный подземный переход. В сутолоке Тимур нечаянно забылся и стукнул себя пакетом по мякоти ноги и на собственной шкуре прочувствовал вонзающуюся алебарду. «Аккуратно, членовредитель– предостерег себя Тимур, – а то будет как летом, когда в но-гу вонзилось торчащее острие тяпки,  спрятанной Умой в полипропиленовом мешке.

Выйдя из подземного перехода, он попал в плотный встречный поток людей-оборотней. Тимур представил, что вот сейчас они облачены в латы, шлемы, с мечами, щитами, палицами… а секунду назад пленились мало-кровьем… И вот уже засверкали, засвистели латы, кости затрещали, лопнул шлем, острие вонзается и скрипя разрывает плоть… Дух захватывает, когда втаптывают; слепит и опьяняет запах свежей, пузырящейся из ран, крови, глаза же протри, – рядом с ухом Тимура стремительным крылом птицы про-свистел топор… и воткнулся в плечо на секунду открывшегося из под щита воина… в пылу схватки он покачнулся, но казалось не почувствовал боли, не понимающим взглядом смотря на свою обвисшую перерубленную руку и выпавший из нее мечь, а в следующий момент и его срубленная голова кор-чась скорее от обиды чем от боли летела на земь, и чтоб уже катясь меж ног и тел угасая прощаясь и еще секунду видеть свое рухнувшее тело на котором уже стоял победитель…

И всех людей, превратившихся в трупы, с аппетитом склюют голодные птицы-падальщики, разрывая на кусочки плоть,пожелтевшими клювами. А для кого-то пока пир и кубки полные вина, а для кого-то мать сыра-земля, и никаких забродивших фруктов, рано встал или поздно лег, воин ты или смерд, гуляй, пока жив, щипли толстозадых крестьянок… подолы крути кур-тизанок, твой век скоротечен, если не крепок твой дух, и теряешь рассудок, то беги.

Все честно, плати иль умри, железная хватка рук, вырывающих ключицу, и ослепли от жгучего пота глаза… есть у слабого шанс – убежать, чем быст-рее, тем лучше… и не делай всю жизнь того, чего не хочешь или того к чему не рожден и не сможешь, а только хочешь дерзнуть и скажешь что сможешь назло ради спора, тогда не ропщи что кому то все легче дается, и ты его жертва. Тимур прошел рыночную площадь, и поток лязгающего в ушах же-леза, вторчермета, затих сам собой. Топот, высекающий из мостовой искры, иссякнув, выдавил Тимура из более плотного, глубинного потока времени в поверхностное, прозрачно-официальное, где он считался ПБЮЛ, имеющим свой личный ИНН, и, будучи гражданином, вынужден был в качестве про-теста мучительно отращивать волосы и обмазываться маслом, чтобы легче выкручиваться, подобно гастарбайтеру-нелегалу, при борьбе с фискальными и другими, как он считал не злокачественными, но и не слишком качествен-ными новообразованиями на теле молодой демократии – и в таком состоя-нии он сравнивал себя с самураем –анархистом, даже в общих чертах не же-лая объяснять самому себе чтобы это могло значить.

Ветер дул ему в лицо, но холодно не было, он представлял что его грела жировая прослойка пингвинов и морских львов… «Пища от голода, печка от холода», – подумал он и поймал себя на мысли, что нос чешется к выпивке. Праздники один за одним колыхали и рвали флаги, и люди привыкли выпи-вать подолгу и много, и он в последнее январское время пригублял много, не стеснялся. И позже, через неделю ежедневных похмелий, уже без видимого удовольствия, но не только потому, что надо, а войдя во вкус, и мороча себе и другим голову, высказываясь: «А если не пить, то уж совсем, а не так, что по полстопки, динамить собутыльников, хитрить, посматривая как они да-вятся, но пьют. А пригубить и поставить – это не по-нашему».

Или спорный переход с водки на красное полусухое: Изабелла, Лидия, женские имена в сортах винограда, – пьется легко, но не по-мужски. С утра встаешь не при смерти, ни в одном глазу… А нам это надо? Наш путь – путь к смерти. Нас такими дозами не проймешь, мы еще три семерки и Агдам с Андроповкой застали… А бывает день, не поддающийся осмыслению, что-то так не по себе, рвется и скрипит на зубах аскаридами, и нервничаешь до блевоты и синевы на дне стакана, что в результате начинаешь вином и жже-ным сахаром, а заканчиваешь и пивом, и водкой, и перцовкой, и коньяком, пьешь уже все, что нальют, или все, что под руку подвернется, а болтаешь так, что чьи-то руки так и тянутся заткнуть тебе пасть, срам, да и только…

И Тимур, скорее с поддельным неискренним ужасом проглотив брыз-нувшую слюну, вспомнил о завтрашнем дне рождения друга. Понимая, что все равно выпьет и немало, так к чему тогда оговоры и зажимы, если хочется выпить, бесплодные терки и сомнения, ломки и капризы, мистификация и первобытный страх – лицемерие одним словом. Зайдя домой, он увидел в прихожей уже знакомую баранью тушку, уныло краснеющую на белой, с си-не-зеленым орнаментом, клеенке. Баранья тушка, не претендуя на обложку глянцевого журнала, выглядела красно-волокнистым полуфабрикатом без головы, копыт и внутренностей.

– Ты купил топор? – спросил Исламка.

– Да, – снимая тускло блестящие тонким слоем крема остроносые ботин-ки, ответил Тимур, и медленно, как пойманный преступник, положил пакет с топором на линолеумный пол.

Исламка осторожно вытащил топорик из пакета и, прилагая усилия, бе-режно взял за ручку и закричал тонким детским голосом:

– Мама, мама, папа такой квасный топор купил!-

4

СТРАШНАЯ НЕДЕЛЯ

Целый день лил дождь, а после него – свежий запах молодой листвы. С утра, после зарядки, он вымыл голову, о чем впоследствии пожалел, увидев, что волосы от фена поднялись и полезли через края как пирожочное тесто возле батареи, а ему больше нравилась примятая, слегка просаленная шеве-люра, не поддающаяся ветру. В страстную субботу у него был день рожде-ния, и утром выглянуло солнце, а после обеда, словно испугавшись крокоди-ла, спряталось в облака. День рождения Тимура обещал быть похожим на все предыдущие.

Хасан с Казбеком после очередных разборок приехали к 18 часам, уста-лые и голодные. Сразу сели за стол, налили.

– Ну что тебе пожелать? Желаю как всегда здоровья и денег-

– Еще внутреннего спокойствия, гармонии, – попросил Тимур.

– А, ну ясно, – ухмыльнулся Хасан. – Это там как всегда твои заходы.

– Я к тому, что если гармония в душе есть, то и здоровье, и деньги поя-вятся, – оправдался именинник.

– Хорошо, хорошо, давай за тебя и за твою гармонию… – произнес Хасан, про себя прошипев – Будь она не ладна. – особо не вдаваясь в подробности, что именно с руководителем этой самой гармонии, точнее фирмы Гармония, у него в данный момент и были непонятки, грозившие ему столкновением с ФСБшниками, чего он никак не хотел.

На столе было много разного: мясо жаренное, вареное, рыба соленая, копченая, много разной травы, капустка соленая, оливки с косточками и без, салаты морковные, фасолевые, грибные, оливье, холодец, рис отварной, икра красная и еще много чего, почти уже обыденного, через какие то пятнадцать лет после перестройки. Тимура, как никогда ранее, уже с утра поздравляли близкие и родственники. Звонили из Астрахани, звонили из Нижнего Новго-рода, из дома. Некоторых Тимур сразу не узнавал: кто-то охрип, кто-то над ним подшучивал, изменяя тембр голоса. Он говорил: «Я тебя не узнал, долго будешь жить». Вечер проходил на редкость спокойно и дружелюбно. В те моменты, когда Тимур неожиданно хмелел и начинал говорить лишнего, то чувствовал, как Хасан постукивает его под столом коленкой. «У, цензор» – злился Тимур. В разгар вечера дети, как всегда, поставили на уши и их с Умой спальную, и детскую, и игровую комнату. Все было перевернуто, но Тимур не обращал внимания, привык: «Мне это надо? Пусть у Умы голова болит, ей убираться». Женщины расположились на кухне и маленькими гло-точками пили кто красное, а кто белое молдавское вино Лидия и Изабелла. Кроме Хасана и Казбека, пришли поздравить Магамед, Заур, Руслан, стома-тологи, Ибрагим-милиционер, Башир – все с женами. Кто-то что-то расска-зывал, наливали. Жена Хасана, Хадижат, шутила:

– Старый ты уже, старый…

Ее голос тонул в гомоне стола, но Тимур приноровился слышать и вы-лавливать из общего гула отдельные фразы и слова, стараясь поддерживать беседу именно в тот момент, когда темы неожиданно исчерпывались, и за столом воцарялась напряженная тишина. Казбек как всегда не пил при стар-шем брате и сидел тихо. Часам к десяти большинство засобиралось по до-мам, в том числе и изрядно выпивший Хасан. Хасан уехал раньше. Пили уже на троих: Казбек, Башир и Тимур. Ибрагим не пил: он за рулем. Оставшиеся женщины из кухни присоединились за стол к мужчинам. Жена Башира заме-тила, что именинник слишком редко появляется у них и только по офици-альному приглашению. На что Тимур ответил:

– А я думал, наоборот, слишком часто у Вас бываю.-

В конце уже допивали принесенную Ибрагимом перцовку. Тимур с тос-кой смотрел на стручок перца, покоящийся на дне граненой бутылки:

– Нет, парни, у меня желудок.

– Да только поддержи – попросил Башир.

У непившего при Хасане Казбека и Башира открылось второе дыхание. Башир позвал всех к себе. Время уже час ночи. Тимур заметил:

– Для этого, брат, должно открыться третье дыхание.

Допив горилку, в начале второго ночи, начали собираться по домам. Женщины и дети уехали чуть раньше, с Ибрагимом. Казбеку и Баширу Ти-мур вызвал такси. Они уже хорошие. Казбек, с непривычки пьяненький, об-суждал с Баширом Хасана и, в частности, то, что, якобы, тот стал много пить. «А сами!» – думал Тимур, стоя рядом с ними. Затем Казбек с Баширом обсудили автомобильную тему, и еще нескольких общих знакомых. Тимур же, помня, что пьяный много болтает, упорно молчал. Пока ждали такси в открытую дверь подъезда попробовал прошмыгнуть бомж, но они дружно окликнули его. Тот замер, с сожалением развернулся и пошел к ним на встречу. Лицо его было разбито в кровь, раны на распухшем лице саднились. Тимур вдруг вспомнил, что сегодня у христиан страшная суббота или уже пасхальная ночь. Ему вдруг стало жалко окровавленного бродягу.

– Понимаете, молодежь напали и избили. – оправдываясь, произнес он.

Тимур уже хотел сказать: «Ну ладно, зайди, поспи» но в этот момент Казбек и Башир в один голос:

– А нас волнует! Иди своей дорогой, будешь еще подъезд захламлять.

Тот, понурив окровавлено-распухший взгляд, сутулясь и волоча по ас-фальту рваную котомку, пошел вдоль дома. «А ночи еще морозные» – поду-мал Тимур. «Вот так порой своими собственными руками прогоняем божью благодать, и нет нам прощения от этого» – думал Тимур, тоскливо смотря, быть может, вслед уходящему Христу в облике бомжа. Подъехало такси. Мимо проходили два молодых типа, по-другому Тимуру трудно было их на-звать. Что-то неприятное, безжалостно-трусливое было в их облике.

– А дайте, пожалуйста, позвонить. – неожиданно попросил один из них у Башира и при этом чуть притормозил движение, но окончательно не остано-вился.

– А нет у нас. – ответил Тимур за Башира.

Типы последовали дальше, а Башир, словно опомнился, угрожающе громко крикнул им вдогонку:

– Телефон не дадим, а вот по шее можем надавать.

– За что? – отозвался один из типов, не прекращая движения.

– А ты иди сюда, ко мне, я тебе объясню за что.

Таксист тем временем ждал.

– Да садись, садись же в машину. – настоял Тимур, обращаясь к Баширу.

Башир же пьяно сопротивлялся. Типы, понимая, что с ними не шутят, по-спешно скрылись в темном проходе между домов. Башир спросил Тимура:

– А ты знаешь, что они хотели?

– Да знаю, знаю.  – уже менее терпеливо отвечал Тимур. – Сотовый хоте-ли, на гоп-стоп.

– Так вот, надо пресекать. – разочарованно и пьяно произнес Башир и за-хлопнул дверцу Волги.

Через несколько секунд машина скрылась в домах, рассекая пространства Пасхальной ночи, а Тимур все думал: «Зачем я прогнал бомжа? Зачем я про-гнал Христа или Агасфера ? А собственно мне мусульманину оно надо, за каждого переживать. а если и надо, то только лично мне потому что очень многим совершенно кроме своего брюшка, ничего не надо, так неужели ре-лигиозные доктрины, ох какое жутковатое словцо, так что они потерпели крах, скажу что на уровне личности нет не потерпели, а на уровне массового сознания давным давно себя опозорили кровожадностью носителей. Так и хочется крикнуть люди вы звери, вы не оправдали надежд Христа и не могли оправдать потому что он такой же как и мы, а мы из него БОГА сотворили, а он всего лишь лучший из нас! И чем это хуже, ну уж не знаю господа, по мне так уж лучше еслиб он действительно был сыном Иосифа из Назарета, а не Святого духа, тогда бы его подвиг был бы действительно достоин святого наивного непонимания простыми смертными, а так сын БОГА, подкрадыва-ется мысль, а может во время экзекуции ему и больно то не было. – и Тимур на этом замолчал, задумавшись – Нет хватит, а то так и недолго прогневить ВСЕВЫШНЕГО!

18 апреля. На одном из рынков города скинхеды столкнулись с торговца-ми. Вооруженные железными прутками, они не смогли запугать торговцев и получили отпор, предупредив, что придут в день рождения Гитлера. «По те-левидению – не слова» – заметил Тимур. 20-го, как обещали, пришли, но только уже на другой рынок. «Прослеживается организация» – размышлял Тимур. Говорят, все перевернули и забили одного азербайджанца, хорошо, что не насмерть. Милиции не было, никого не поймали. Ума в тот день с Ис-ламкой шла на рынок, но, встреченная по пути соседка, предупредила, что лучше не ходить, там драка.

– Русских не трогают– сообщила соседка.

«Ну, слава богу, хоть русских не трогают», – подумала Ума.

– Пока не трогают. – заключил Тимур, услышав вечером рассказ Умы.

Телевидение снова молчит. 21-го апреля Тимур пошел на рынок. Кругом милиция, спецназовцы в черной форме. «Запоздалые меры предосторожно-сти.  Они не дураки – сюда уже не придут» – заключил Тимур. Тимур вспом-нил, что как раз вчера, проезжая мимо районной налоговой инспекции, встретил пять-шесть коротко стриженных юнцов в камуфляже, с взглядами волчат. Они шли, ничего не боялись. Милиция рядом, за углом, покосились на меня, сидящего за рулем, вставшего под красный свет. «Раньше, при ком-мунистах, было стенка на стенку, район на район, теперь белые против чер-ных. Ничего не меняется. Энергия молодых ищет выход» – думал Тимур, возвращаясь с рынка, уже зализавшего раны после вчерашнего погрома.

5

ЗАЧИСТКА

Ясное, необъятное небо, но в тоже время похожее на одну из двух частей стеклянной колбы песочных часов из которых через невидимую микро тре-щину сыпался песок и смешиваясь с грубым прибрежным речным песком, но несмотря на это небо радовало Марата своей особой весенней синевой и соч-ностью потому что он представлял что точно такое же небо находится у него в груди. И вторая часть часов тоже в нем, а значит  закругленное небо вместе с редкими облачками и  Солнцем и  Луной движутся в нем, перетекает из одной видимой половины песочных часов, через тонкий перешеек где то в районе пупка во вторую половину находящуюся внутри, где точно он не знал, но предпологал что сердце и легкие это совсем не куски мяса управ-ляемые мозгом, и тем более уж не какие не триггеры и другие автоматы, а скорее что то романтическое, невесомое, а поэтому и называемое как что то особенное, как человеческое, а не звериное, и значит оно все же чем то отли-чается, хотя на вид такое же как и у животного.  Марат не стал додумывать, понимая что не место и не время, а так успокаивает. Его взвод, по заранее намеченному плану, с рассветом выдвинулся на выполнение специального задания. Проехав какую-то часть пути на трех БТРах, в один из моментов они по приказу командира роты, огромного роста кадрового офицера, иногда не брезгующего и рукоприкладством по отношению к нарушителям дисцип-лины, спешились и пошли друг за другом вдоль деревянных и каменных за-боров частных домов. На бойцах были армейский бронежилеты, каски, на плечах висели автоматы Калашникова. Жизненно важный минимум пехо-тинца. Операция  явно не армейская, а специальная, относящаяся к ведению внутренних войск.

Местные жители настороженно наблюдали из темноты окон за передви-жениями солдат.

Слегка пригнувшись вперед, солдаты шаг за шагом, друг за другом, слив-шись в зеленую пятнистую змейку, приближались к одному из заранее наме-ченных командирами домов. Все молчали, только собаки лаем выдавали присутствие чужаков.

Марат и его товарищ, Расул, шли рядом.

– Что, лунатик, есть предчувствие? – подкольнув Марата, спросил Расул, зная, что тот неравнодушен к этой теме.