Заметки на полях

Уже в одном из первых стихотворений сборника (надо отдать должное составителям – подобраны и расставлены тексты очень удачно) задаётся тему предельной поэтической честности в любых обстоятельствах через образ, отсылающий к мрачной сказке Ганса-Христиана Андерсона об оловянном солдатике, претерпевшем жестокие испытания только за то, что осмелился открыто проявить свои чувства.

Как андерсовской армии солдат,как андерсеновский солдатик,я не при деле. Я стихослагатель,печально не умеющий солгать.

Образ очень важный для всей диссидентской советской культуры – в нём пересекаются темы одиночества, противопоставления чувствующего героя равнодушному окружению, терпения во времена преследований, надежды в самых безнадёжных обстоятельствах. При этом образ поэта, рисующийся в этом стихотворении, вовсе не похож на романтическое представление о безупречном рыцаре поэзии в сверкающих доспехах и на белом коне. Фигура поэта в творчестве Горбаневской предстаёт рядовым солдатом. Таким, что тянет лямку и в жар, и в стужу, и в пустыне, и в болоте, везде, куда его забросит творческая судьба. Он не претендует на звания и почести, а ежедневно и ежечасно несёт свою службу со всем возможным рвением и честностью, в этом и состоит подвиг солдата поэзии.

Ещё одна андерсоновская отсылка, не столь очевидная, – к сюжету сказки о голом короле, истории о том, что порой достаточно произнести вслух правду, чтобы разрушить машину льстивой лжи, лицемерия, равнодушия и страха. Сюжет, базирующийся на убеждённости в том, что истина делает свободными, а потому нет истины без свободы и свободы без истины. Оба эти образа – стойкого солдатика и простодушного мальчика, закричавшего, что король-то голый – объединяются в образе стойкого и предельно честного поэта-солдата. По классическому образцу шотландской балладе о Томасе Лермонте, который получил вместе с поэтической силой дар (или проклятие, как посмотреть) абсолютной честности. Впрочем, если перенестись ближе к нашим временам, и Варлам Шаламов, слишком хорошо знавший цену честности, в стихотворении «Андерсен» упоминает именно этот сюжет: «Всего целебней на земле//Рассказ про гадкого утенка//И миф о голом короле».

Тот же самый принцип предельной честности, ответственности перед собой и перед читателем задаётся не только в этической, но и в эстетической сфере. Перед поэтом стоит задача предельной ответственности в подборе слов, рифм и образов. Чтобы высказывание достигло своей цели, оно должно быть не только искренним, но и техничным, отточенным до совершенства. Особенно в тех условиях, когда каждое сказанное слово не просто может быть использовано против автора, оно обязательно будет использовано:

В гущах, кущах, рощах,где ржавая листвасо щелоком полощетслова, слова, слова.

Язык отражает сущность вещей, в том числе и произвол власти, вернее говоря, произвол вообще, как некую стихийную силу, действующую на всех уровнях жизни, в том числе и на словесном, когда слова теряют свои изначальные смыслы и превращаются в орудия пропаганды, насилия, и лжи. А когда поэт пытается выступить против произвола и вернуть словам их истинные значения, он выламывается за рамки, и его творческая сила прорывает паутину лжи, которой окутан этот мир… Только вот самому поэту остаётся только один путь – падение.

Ну и язык, поехал что пошел!

А как же «ну, пошел, ямщик, нет мочи»?

Наш беспорядок слов тяжел, тяжел,

как произвол, да нам оно привычней.

«Возьми метро»? – нет, выскочи в окно,

как Подколесин из окна ОВИРа,

и на лету бряцающая лира

пожарное пропорет полотно.

Печальный парадокс ситуации: паутина лжи выглядит утешительной защитой от обжигающей истины – «пожарным полотном», потому поведение поэта оказывается чем-то шокирующим и оскорбительным для всех вокруг и опасным для самого поэта, но что поделать – поэтическое призвание в том и состоит, чтобы разрезать паутину лжи и падать, падать, падать (хотя сами поэты утешают себя тем, что это не падение, а полёт, ровно до того момента, пока не встретятся с землёй).

***

Томас Венцлова в своей речи «Мгновенное эхо», произнесённой на вручении Натальи Горбаневской степени почётного доктора Университета имени Марии Кюри-Склодовской, определяет поэтику Горбаневской как постакмеизм и пишет о ней: «…поэзия необычайно насыщенная, избегающая штампов, не сторонящаяся случайных ассоциаций. Однако в ней отсутствует произвол сюрреалистов или дадаистов, заводивший в тупик бессмыслицы или, хуже того, соцреализма».

С этими словами можно только согласиться. Действительно, в творчестве Горбаневской видны все те черты, которые проявляются в любом культурном явлении, обозначаемом термином с приставкой «пост», в нём широко используются и смешиваются различные техники и жанры, форма отличается продуманной небрежностью, а за текстом видится яркое и порой даже несколько нарочитое подчёркивание авторского стиля и оригинальности.

Вот, например, в фольклорной манере представляется идея единства поэтов разных стран и эпох.

Ох, могила братская,сторона арбатская,во Флоренцию махнуть,помолиться,Алигьери помянуть,поклониться.

Или же, например, вполне романтическое (если не сказать «декадентское») ощущение несовершенства, «сликзкости» вселенной и в то же время признание собственной нерасторжимой связи с миром, невозможности уйти от него и полностью растворится в воздухе:

Радость моя, в воздусех растворясь,

здесь, далеко, и на севере, близко,

я проскользну над вселенною склизкой,

с миром вступая в преступную связь.

Отдельного упоминания заслуживает обращение Горбаневской к наследию и традициям обэриутов. Она в полной мере переняла у них умение работать со словом: находить новые смыслы на стыке понятий из разных семантических сфер, городить частокол разных форм одного слова, пока оно не заиграет новым, не виданными прежде красками, закручивать мозголомные лингвистические конструкции. Но в то же время Горбаневская расширила инструментарий обэриутов, добавив к нему умелую игру с литературными аллюзиями, как, например, в этом стихотворении, где сплетаются в один сюрреалистичный клубок обэриутские игры со словом, отсылки к Пушкину и Эдгару По:

Очкарик, очумелик,о чайник (о кофейник!),а ты – часом, не мельник?Какой я мельник, я ворон,я вечным неверморомокуриваю пчельник…

Но интерес Горбаневской к поэзии обэриутов связан не столько с их новаторством в области языка, сколько с их мировоззрением, а также творческими судьбами. Наиболее ясно своё уважение к обэриутам она выразила в стихотворении под названием «10—9»

Где в ореоле черных солнец,вещей глаголом переполнясь,они шутили, как гасконец,по русским скачущий снегам,там их за ямбы ждал червонец,и за хореи ждал червонец,и за верлибры ждал червонецбез переписки – девять грамм.

Эксперименты со словом в мире, где цена каждого слова может оказаться жизнью, обретают неожиданно тяжёлый вес. Авангардистское желание прорыва, тотального изменения мира, как в словесности, так и в реальности, влечёт за собой страшные последствия. И за ямбами, хореями и верлибрами обэриутов встаёт абсурдная реальность, уничтожающая поэтов. Но если обэриуты пытаются через абсурдизм словесный отразить ощущение сдвинувшегося, иррационального мира, то Горбаневская твёрдо остаётся на почве реальности. Она сочетает поэтические приёмы обэриутов с острым ощущением реальности, характерным для акмеизма. Даже в самых смелых словесных экспериментах она остаётся на почве реальности.

***

Сборник избранных стихотворений Натальи Горбаневской завершают несколько циклов восьмистиший. Они создают впечатления своеобразного лабиринта из слов и образов, в котором каждый читатель может смело прокладывать свой собственный маршрут, или же, может, многогранного разноцветного кристалла, который читатель крутит перед собою, заворожённо любуюсь отблесками. По отношению к циклам восьмистиший можно подобрать много метафор, но важнее то, что они представляют собой наивысшую точку развития поэтического дара Горбаневской (и здесь стоит ещё раз отметить, как удачно размещены стихи в сборнике), в них сходятся воедино все темы её творчества, применяются все её любимые техники, стили и жанры.

Лично я, пожалуй, выделил бы как произведший наибольшее впечатление цикл «ПАДЕНИЕ ИКАРА» – поэтическое описание одноименной картины Питера Брейгеля Старшего. Эта картина с её сложной метафорической системой стала объектом поэтического осмысления Уистена Хью Одена и Уильяма Карлоса Уильямса, ну а в отечественной культуре она хорошо известна благодаря митьковской поэме «Бедный Икарушка».

Горбаневская использует картину для иллюстрации своего представления о трагическом предназначении поэта и о его восприятии окружающим миром. Икар стремится к небесам, бросает вызов судьбе в погоне за светом и терпит сокрушительный, смертельный провал. В то же время вокруг простые земледельцы занимаются своим трудом, не замечая разворачивающейся трагедии, и гибнущий поэт оказывается лишь элементом бытовой сцены.

Жук запел, забрезжила пчела,и земля от ливня почалабудущие и хлеба, и хлебы,зелены, и золоты, и лепы.Оботри чело, передохниили даже посиди в тени,погляди, как солнце полыхаетв глади вод, где перышко порхает.

Впрочем, даже зная свою судьбу, поэт продолжает возвещать истину и стремиться к высоте. А значит, поэтическая эстафета будет продолжена. Горбаневская верила в непрерывность этой традиции, идущей с незапамятных времён, традиции вечного поэтического горения. Что новый поэт также будет стремиться к свету, истине, так же будет возвещать истину, даже зная, чем ему это грозит.

Что бы ни случилось,надеюсь и верую:солнечных лучинокне закрыться вееру.Глянь, как облучило, —что ж ты говоришь:«Что, моя лучина,несветло горишь?»

Простодушие и здравый смысл. «К нам едет Пересвет» Захара Прилепина

Новая книга Захара Прилепина не столь уж и нова, она представляет собой подборку статей и эссе, написанных в нулевые годы, и разбита на две части: «Я пришёл из России» (1999 – 2007 года) и «Это касается лично меня» (2008 – 2011 годы). Особой разницы между частями не заметно, и там, и там Прилепин пишет примерно об одном и том же – политике, литературе и жизни простого народа в виде простых, безыскусных бытовых зарисовок.

Интересна эта книга тем, что очень чётко и доступно демонстрирует суть художественного метода Прилепина, так что сразу становится ясно за счёт чего этот писатель обрёл столь широкую популярность среди российской публики. Дело в том, что в отечественной литературе (что, впрочем, верно и для литературы любой другой страны) правят бал представители городской интеллигенции, чаще всего гуманитарной. Соответственно, и мировоззрение героев в таких книгах – сложное, запутанное, склонное к мучительной рефлексии (или, попросту говоря, самоедству). Проблемы, которые возникают перед героями, также зачастую оказываются далеки от проблем обычного человека. Отсюда и результат – массовый читатель к подобной литературе проявляет вполне объяснимое равнодушие, «это не про нормальных людей, зачем мне это читать?».

С Прилепиным же история совсем-совсем другая. Сам он – человек из народа, в «большую литературу» пробился благодаря таланту, любви к чтению, огромной работоспособности и предельной искренности своих произведений, сохранив простодушное и целостное мировосприятие, народное не по названию, а по сущности. Можно сказать, что в современной русской литературе Прилепин служит представителем того самого простого народа, который так плохо знают и понимают другие авторы. Он – голос крестьян, продавцов, таксистов, пенсионеров, обитателей спальных районов. Статьи и эссе Прилепина – по сути литературно обработанная речь «простого народа», это то, что говорят и как говорят пенсионерки на лавочках, мужики в гаражах, охранники на дежурстве. Рассказать веселую/трагичную/замысловатую историю, от души поругать действия власти (вопль «что же со страной сделали, сволочи!» проходит через всю книгу красной нитью), ничего не предложив в качестве альтернативы, вспомнить недобрым словом перестройку, 90-е, демократов, обсудить международный вопрос – своего рода бесконечный сериал «о чём говорят в народе». Несколько чуждым общему стилю выглядят заметки о литературе: о Татьяне Толстой, Сервантесе, Проханове, но и это можно объяснить тем, что Прилепин как-никак всё-таки писатель, надо же ему иногда и на профессиональные темы поговорить; так шофёры между прочих тем говорят о трансмиссии, а дачники о семенах и саженцах.

И по общему своему настроению Прилепин остаётся практически всегда в народном стиле, пишет по-простому, искренне, что называется, с душой. Видно, что его самого глубоко трогают те истории, которые он рассказывает, видно, что он действительно переживает и за страну, и за людей. Видно, что он сам придерживается и старается других научить простым моральным правилам: честно работать, не воровать, любить жену и детей, помогать слабым, заботиться о родной земле. И всё вроде бы хорошо и правильно, только вот, когда читаешь прилепинские статьи не по отдельности (как они вообще-то печатались), а подряд, одну за другой, с какого-то момента простонародная душевность, правильность всё больше вызывает смутное раздражение. При том, что возразить Прилепину по отдельным вопросам никак не получается, кругом он прав. Да, страну развалили, да, многие люди не живут, а выживают, да, бедные люди часто оказываются и добрее, и щедрее, чем богатеи. Да, быть хорошим правильно, а нехорошим быть – неправильно. Да, летом – тепло, а зимой – холодно. Да, да, да.

Но когда всё это складывается вместе, от получившейся картины становится как-то не по себе. Перед читателем оказывается цельное, замкнутое, гомогенное мировоззрение, в котором все роли заранее прописаны, все истины утверждены, в котором нет места сомнениям, нет места Другому, нет внутреннего напряжения. В это систему невозможно внести что-то новое, что-то доказать, что-то пробудить, она застыла в одном и том же состоянии и все попытки её изменить лишь ненадолго поднимают волну, а потом система переделывает под себя всё это новое. И бороться с этим бессмысленно. Простодушие и здравый смысл – непобедимое сочетание, и крайне притягательное.

Оно отстаивает правильные моральные принципы, оно способно объяснить любое событие, наконец, тому человеку, который «настроен» на эту волну, жизнь сразу становится проста и понятна. Все его возможные поступки, мысли, реакции предопределены этой системой, как это описал в мрачно ироничной пародии «С нами бот» Евгений Лукин. Там герою, неудачнику-интеллигенту, вживляют в нервную систему нанобота, позволяющего действовать как «нормальный человек», говорить «как все», поступать «как положено» и как только главгерой передаёт боту под управление своё тело, тут же пулей взлетает вверх по социальной лестнице.

Сборник «К нам едет Пересвет» служит прекрасным подтверждением справедливости того, о чём пишет Лукин, своего рода инструкцией по созданию «нормального человека», и если бы лукинского нанобота конструировали в реальности, книга Прилепина была бы одной из первых, занесённых в его базу данных. Именно поэтому эссе и статьи Прилепина весьма и весьма интересны – они точно отображают мышление «нормального человека», и после их прочтения начинаешь понимать, чем же это самое мышление так смущает и порой даже пугает интеллигентов вроде меня.

Видения современного шамана. «Новогодний Ugar!» Сергея «Паука» Троицкого.

Книга «Новогодний Ugar!» не только целиком и полностью посвящена «угару», или, выражаясь научным языком, «экстатическому состоянию», но и, несомненно, написана в этом самом состоянии. Дело в том, что автор книги Сергей Троицкий, более известный в широких кругах как Паук, на самом деле, конечно же, никакой не музыкант. Полагаю, тот, кто слушал или хотя бы пытался слушать группу «Коррозия металла», со мной согласится. И, конечно же, Паук никакой не шоумен. «Коррозия металла» и «Корпорация тяжёлого рока» для него не шоу, а образ жизни, даже больше того – это и есть сама его жизнь и никакой другой он не знает и знать не хочет. Паук – это современный шаман, устраивающий камлания в ночных клубах. Он вводит сначала самого себя и своих коллег по группе, а затем и публику в состояния экстаза с помощью специальных веществ (проще говоря, бухла), ритмической «музыки», и текстов, построенных на постоянных повторах. Да и знаменитые «телеги» Паука, по сути, есть не что иное как шаманские видения, сны наяву, в которых реальность приобретает фантасмагорические формы, расцвечивается психоделическими красками и выворачивается сумасшедшими изгибами.

Неважно, о чём говорит Паук, – о рядовом ли клубном концерте или о новогоднем «чёсе» по городам и весям – всё в его восприятии искажается, обретает гротескные, иномирные очертания: обычная пьянка превращается в оргию, масштабам которой позавидовали бы Нерон и Калигула, а пьяная бестолковая драка – в битву гладиаторов на арене Колизея. Сюда же лёгким сюрреалистическим змеем вползают безумные (с точки зрения обычного человека) повествования о выступлении перед Кремлёвским полком с последующим загулом по всему Кремлю и о путешествии Паука вместе с геологами, бандитами и стриптизершами на Алтай в поисках живой воды. Да, это сюрреализм, но в нём нет ни капли «поэтической фантазии», Паук ничего не «придумывает», он лишь аккуратно записывает то, что видит своим особым, шаманским зрением на грани яви и сна.

Не зря же через весь текст назойливым рефреном проходит засыпание и пробуждение, ведь для шамана заснуть в нашем мире равнозначно тому, чтобы проснуться в иной, визионерской реальности. И не зря каждый раз при «пробуждении» Паук думает только о двух вещах: что он вчера пил, ведь состав и количество принятых «веществ» напрямую влияют на содержание очередного видения, и заведётся ли его БМВ, явно выступающий в книге в роли волшебного спутника – проводника в Ином мире. Кстати говоря, ведь и прозвище Паук отнюдь не случайно, оно явно служит отсылкой к таким понятиям как «паутина сна», «ловец снов» и вызывает в памяти африканского мифического персонажа с таким же именем – трикстера, колдуна и рассказчика историй.

Из книги «Новогодний Ugar!» видно, насколько всё-таки органичен Паук в своём поведении; шаманство для него не поза, не маска, не способ сублимировать какие-либо комплексы (впрочем, комплексов у Паука вовсе нет, в нашем мире он – пришелец из иной социально-психологической реальности, до «комплексов» там ещё просто не доросли), а реальная жизнь. Пожалуй, можно даже сказать, что шаманство – это его предназначение, что человек Сергей Троицкий родился для того, чтобы стать однажды Пауком, и вот он стал Пауком, реализовал себя в абсолютной полноте, и больше уже никем быть он не может.

Потому нет ничего удивительного ни в его харизматичности – человек, полностью слившийся со своим предназначением, всегда притягивает других людей, ни в том, что его манера мышления и речи столь заразительна – полагаю, многие из тех, кто слушал Паука или читал его телеги чувствовали, как легко ложатся на язык и пафосно-завернутая манера выражения, и постоянные «спотыканные» словечки: например и тащем-та, и привычка с лёгкостью перескакивать с одной темы на другую. Тот, кто сам постоянно находится в поле «угара», затаскивает в это поле других, воздействуя на какую-то древнюю, тёмную часть нашего сознания, идущую от наших предков, собиравшихся возле костра, чтобы увидеть шамана, крутящегося вокруг своей оси и стучащего в бубен, или послушать его же рассказы о путешествии в Верхний мир и о том, что он там увидел.

Бразильский гуру в сибирской тайге. Пауло Коэльо «Алеф».

В своей новой книге под названием «Алеф» бразильский мистик Пауло Коэльо с неожиданной откровенностью поведал читателям о самом себе и о своих «духовных поисках» в поезде по дороге из Москвы во Владивосток.

Начинается книга с того, что Коэльо чувствует тоску и неудовлетворённость жизнью. Казалось бы, всё у него есть – всемирная слава, деньги, семья. Но вот чего-то не хватает, даже и непонятно чего. И тогда Коэльо отправляется в путешествия в поисках себя самого и нового смысла жизни. Он оказывается то в одном городе, то в другом; встречается с читателями, раздаёт автографы, и в качестве мощного финала своего духовного трипа соглашается принять участие в писательском туре на поезде от Москвы до Владивостока.

Во время путешествия Коэльо ведёт «умные» беседы со своими спутниками, находит в тамбуре вагона точку Алеф, в точности такую, о которой писал Борхес, путешествует в свою прошлую жизнь, где оказывается… инквизитором (правда, это явно альтернативная вселенная, потому что к инквизиции из истории нашего мира всё то, что «вспоминает» Коэльо, никакого отношения не имеет). Параллельно разворачивается «любовная» история: в путешествие писатель поехал один, без жены, а в Москве познакомился с девушкой-скрипачкой, которая тоже пытается найти смысл своей жизни и видит в Коэльо «наставника». Писатель девушку, конечно же, не подводит: сначала они оказываются в совместном прошлом, затем переживают слияние душ в точке Алеф (той, которая в тамбуре), а от слияния душ закономерно переходят к слиянию тел.

Вся эта полуавантюрная история в стиле «приключения графа Калиостро в сибирской тайге», поданная с той наивной простотой, которая, согласно старой пословице, хуже воровства, воспринималась бы как растянутый на полтыщи страниц дурной анекдот, но такому восприятию мешает то упоминание о тоске, с которой начинается книга, той тоске, которая знакома, наверное, каждому человеку. Потому от истории, начатой таким образом, ждёшь с нетерпением, что путешествие через всю Россию вдоль (две недели в поезде – это тот ещё экзистенциальный опыт) окажется для Коэльо чем-то новым, научит чему-нибудь, изменит его, ну а заодно и читателя. Но, увы, надежды эти оказываются напрасны. Вокруг Коэльо простирается огромная страна с чужой ему культурой, страшным прошлым и не самым приятным настоящим. Но всё, что Коэльо из этого извлекает, – набор банальных штампов из путеводителя, голливудскую историю о столкновении с местными «быками» в одном из ресторанов, и даже встреча с сибирскими шаманами становится для него лишь поводом произнести несколько унылых избитых фраз о единстве магических традиций. С таким же успехом Коэльо мог бы познакомиться с Россией по документальным фильмам канала «Дискавери» и теми же путеводителями, которые он аккуратно пересказывает в своём тексте.

Впрочем, с самим Коэльо всё давно уже ясно, в «Алефе» он лишь ещё рельефней очертил портрет шарлатана от духовности, который и без того складывался из его книг (можно сказать, сам на себя написал признательные показания). Интереснее другое. Глядя на то, с каким апломбом и с какой уверенностью в собственном духовном превосходстве Коэльо судит о разных вещах, задумываешься – а насколько всё-таки мы зависим от своего давно сформировавшегося мировоззрения и насколько глупо выглядишь, когда пытаешься о чём-то рассуждать, в глазах людей, которые действительно разбираются в предмете твоих дилетантских рассуждений. И, конечно, очень смешно читать, как человек, считающий себя свободомыслящим, всепонимающим мудрецом, демонстрирует такую узколобость и зашоренность, какую далеко не у каждого фундаменталиста-фанатика встретишь.

А кроме того, читая «Алеф» в очередной раз убеждаешься, что за красиво звучащими словами «духовной поиск» и «духовный рост» чаще всего скрывается всего лишь вот такое вот бессмысленное кружение, не дающее ничего нового и ничуть не изменяющее, суждение обо всём увиденном с точки зрения дешёвой мистики и непрошибаемой уверенности в собственном духовном превосходстве. Путешествие Коэльо через всю Россию можно прочесть и как смешную, абсурдную пародию на столь модные ныне паломничества по святым местам различных религий в надежде избавиться от гложущей душу тоски и пустоты. На примере Коэльо хорошо видно, что как далеко бы ты ни уехал, пустоту свою ты всегда носишь с собой, и если не можешь наполнить её там, где живёшь постоянно, то никакие «новые впечатления» и «смена обстановки» не помогут.

«Алеф» – это такая замечательная иллюстрация к старому русскому выражению «бесы водят»: ездит человек по миру, встречается с другими людьми, размышляет, учит, а толку абсолютно никакого ни для него, ни для тех, с кем он общается.

Попытка к бегству от самого себя. «Остановленный мир» Алексея Макушинского

Текст романа Алексея Макушинского «Остановленный мир» завораживает и гипнотизирует. Повествование развивается медленно и вязко, с многочисленными отступлениями, побочными линиями, сложно переплетающимися друг с другом, длинными описаниями всего, на что упадёт авторский взор. Сам сюжет в романе занимает очень скромное место и служит в основном лишь поводом для воспоминаний и размышлений. Стартовой точкой становится телефонный звонок. Лирическому герою, от имени которого ведётся повествование и который выступает явным альтер эго автора (вплоть до упоминания о том, что незадолго до начала событий закончил свой предыдущий роман «Пароход в Аргентину»), звонит женщина по имени Тина, его давняя подруга, и встревоженным голосом сообщает об исчезновении их общего знакомого – Виктора.