Заметки на полях

Заметки на полях

Олег Николаевич Комраков

© Олег Николаевич Комраков, 2024

ISBN 978-5-0064-5965-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Тексты, вошедшие в этот сборник, писались в разное время и по разным поводам. Некоторые – для журналов в виде статей и рецензий, некоторые – как заметки по ходу чтения и оформлялись как записи в блоге. Есть здесь и заметки об отдельных книгах, и о циклах книг, и о писателях, и просто мысли о чё м-либо привлёкшем моё внимание.

В какой-то момент, когда я уже сам начал забывать, что и когда я писал, я решил навести некоторый порядок, чтобы иметь возможность найти нужную заметку, а затем свёл их в единый файл и попытался разложить по разделам. Оказалось, что даже просто отсортировать сами эти заметки – не такая-то и простая задача, слишком уж они отличаются и по стилю, и по темам, и по обращению к различным жанрам. Впрочем, разве не таков вообще литературный ландшафт? Во всём его великолепном, чудесном разнообразии, в котором каждый найдёт то, что ему по душе.

Но когда я всё же раскидал свои тексты по весьма условным категориям, то обнаружил, что они складываются в некое целое. Разумеется, я не претендую на то, чтобы своими заметками нарисовать карту всей литературы, да и по силу ли в наши дни такая задача одному человеку? Нет, эта книга – лишь отражение моего личного читательского опыта, по крайней мере той, которую я обдумал, сформулировал и записал.

Классика…

В этот раздел я включил тексты, написанные о том, что принято называть «большой литературой» (как принято шутить у литературных критиков – «боллитрой») в противовес литературе «жанровой». Границы этого понятия весьма туманны, понятно, что в первую очередь к ней принято относить общепризнанную классику, в особенности же ту, что входит в школьную программу по литературе, и которая воспринимается как нечто обязательное к чтению, чрезвычайно сложное и, как следствие, невыразимо скучное. Тут стоит заметить, что некоторые из произведений общепризнанной классики во времена написания считались вполне себе «жанровыми» и пользовались популярностью именно в таком качестве. Если же их читать во взрослом возрасте, то можно неожиданно обнаружить, что они куда глубже, мудрее и актуальнее, чем это казалось в школьные времена.

Заметки на полях книги Екклесиаста

1. Книга Екклесиаста – сложное художественное произведение, написанное поэтическим языком с большой долей условности. Здесь есть лирический герой – собственно Екклесиаст, есть анонимный рассказчик и есть автор; эти три фигуры по большей части совпадают или скорее накладываются друг на друга, но не всегда. Так, книга начинается с фразы «Слова Екклесиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме», посредством которой рассказчик подчёркнуто дистанцируется от лирического героя. Затем следует монолог от первого лица почти до самого конца книги, но чем дальше развивается текст, тем меньше в нём встречаются местоимения первого лица, а текст приобретает всё более отстранённый характер. Банальный подсчёт слов показывает, что во второй главе местоимение «я» встречается 15 раз, а в девятой главе 3 раза. В конце же рассказчик неожиданно отстраняется от лирического героя и начинает говорить о нём в третьем лице. Причём сам рассказчик остаётся полностью в тени, известно лишь, что в конце он обращается к слушателю «сын мой», что может означать и действительно сына, и ученика, и простого слушателя, то есть в книге невидимо присутствует ещё один персонаж, о котором мы не знаем вообще ничего.

2. Отдельная история с авторством книги, вызывавшим много споров. Лично мне импонирует версия, что книгу Экклезиаста написал царь Соломон, потому что тогда получается такой замкнутый цикл: Соломон пишет книгу, в которой от лица рассказчика пересказывает слова царя Соломона. То есть как бы да – автор оказался автором, но какой же длинный путь пришлось проделать, чтобы дойти до этой простой мысли. Таким образом, Соломон не просто смотрит на себя стороны, а смотрит со стороны, как на него смотрят со стороны. Ставит между собой как автором и собой как лирическим героем ещё одного посредника. Впрочем, исследователи текста пишут, что книга Екклесиаста была написана (или отредактирована!) уже после вавилонского плена. Что, понятно, не отменяет той версии, что при написании (или окончательной редактуре) взят за основу более древний текст, который как раз мог исходить от царя Соломона.

3. По сути книги. Лирический герой берёт одну за другой разные вещи, рассматривает их, примеряет, использует и так далее, а потом откладывает в сторону, потому что не находит в них того, что ищет. Богатство, мудрость, развлечения, справедливость, дружба, семейные отношения… Во всём есть свои изъяны: всякая радость обернется горем, всякое достижение однажды станет провалом, всякая жизнь однажды закончится смертью. Подожди – и увидишь, ведь для каждой вещи свое время и свое место. Эту книгу часто обвиняют в пессимизме, в нагнетании отчаяния и разочарованности, в мизантропии и безнадежности, и в этих обвинениях есть доля правды. Но всё же: печаль Екклесиаста – это не ворчание разобиженного на мир человека, это – предельная честность, избавление от всех утешительных иллюзий, это – стремление увидеть жизнь такой, какая она есть. И уж, конечно, нельзя сказать, что Екклесиаст видит в жизни только плохую сторону, нет, скорее, в его мыслях хорошая и плохая стороны тесно переплетаются, так же как и в жизни. Мудрость полезна и приятна, но она приносит скорбь. Веселие, смех, песни радуют сердце, но они рано или поздно умолкнут. Богатство дает наслаждение, но его нельзя забрать с собой на тот свет. И над всем, что делает человек, постоянно нависает тень смерти, превращая жизнь в жалкую суету.

4. Современный литературный критик обозначил бы жанр книги Екклесиаста как бессюжетную прозу. Да, в ней содержатся упоминания о событиях, но нет единого сюжетного каркаса, события не складываются в последовательность. Лирический герой смотрит на одно, смотрит на другое, говорит об увиденном, вспоминает о каких-то вещах, увиденных ранее, делает обобщения, изрекает мудрости и афоризмы. Причём отнюдь не факт, что мудрости собственного сочинения, вполне возможно, что он цитирует не дошедшие до нашего времени тексты, либо пословицы, либо расхожие в его времена выражения. Особенно это относится ко второй части книги, когда герой всё меньше говорит от первого лица и о конкретных вещах, а всё больше произносит обобщённые фразы, отстранённые от конкретной ситуации. При этом текст, стоит отметить, что не имея сюжетной структуры, текст вместо этого жёстко скреплён общим стилем изложения, общей идеей – о тщете бытия, меланхоличностью настроения, ощущением неизбывной тоски, экзистенциальной, сущностной, не вызванной какими-либо причинами. Отдельные эпизоды складываются в целостную картину, которую на самом деле не так-то просто изложить словами (что, кстати, позволяет говорить о книге Екклесиаста как о поэме). В последней главе рассказчик уже от своего лица сводит всю книгу к одному предложению: «Суета сует, всё суета», и это действительно целиком и полностью передаёт содержание текста. Но вот дальше, как это опять же характерно для поэтических текстов, начинаются интерпретации, и они могут быть очень и очень разными.

5. Продуктивным мне представляется сравнение книги Екклесиаста с книгой Иова. Эти книги во многом схожи (обе – художественные, поэтические, концентрируются на личном переживании отдельного человека, а не на судьбе избранного народа, как другие книги Ветхого Завета), но и во многом противоположны, причём радикально противоположны. Книга Екклесиаста бессюжетна, а в книге Иова сюжет есть, и это тот самый базовый сюжет, который прослеживается, наверное, в 80, если не в 90, процентах всей художественной литературы. Есть изначальное благоприятное положение вещей, потом случается неприятность, которая разбивает благополучие вдребезги, в процессе исправления ситуации герой проходит через ряд тяжелейших испытаний и оказывается на грани или даже за гранью смерти. В кульминации герой претерпевает финальное страдание, из которого выходит обновлённым (с новыми силой, знанием и/или переменой общественного статуса), а в развязке проблемы исправляются, так что возникает новое благоприятное положение вещей, во многом похожее на исходное. Кстати, в этом одна из причин того, что книга Иова остаётся одной из самых популярных книг Библии – величественная трагедия и философская глубина в этой книге базируются на коротком, ясном и очень распространённом архетипическом сюжете.

6. Ещё одно различие между двумя книгами. В книге Иова главный герой постепенно, одно за другим, лишается всего – имущества, семьи, здоровья. В каком-то смысле можно сказать, что он развоплощается: исчезают его связи с этим миром и с плотью. А во внутреннем мире у Иова происходит радикальная переоценка представлений о себе; рушатся все внутренние скрепы Иова, его жизнь рассыпается в прах. Только лишившись всего, дойдя до состояния почти полного ничто, он обретает право и возможность встретиться с Абсолютом (крайности сходятся). Екклесиаст, строго напротив, достигает всё большего, получает новые и новые богатства, любуется новыми гранями жизни, получает больше знания, его внешняя и внутренняя жизнь наполняются и переполняются. Но вскоре он сталкивается с тем кумулятивным эффектом, который возникает, если постоянно, навязчиво повторять короткую фразу или совершать простой ритуал. В какой-то момент сознание погружается в отстранённое, вязкое состояние, а слово или дело начинает казаться чем-то абсурдным, бессмысленным, чужим, как будто из другого мира. Именно так Екклесиаст взирает на свои достижения и богатства. Их стало настолько много, что каждое из них потеряло смысл (тут можно провести аналогию с экономической теорией убывающей предельной полезности – чем больше потребляемого товара, тем меньше полезность каждой следующей единицы и соответственно её ценность, ну а в пределе и полезность, ценность вовсе падают до нуля). Но такое состояние, как ни странно, тоже приближает Екклесиаста к Абсолюту, ведь одна из характеристик Абсолюта та, что по сравнению с ним суетой (нулевой ценностью) предстаёт всё, что угодно. Или же, если по-другому сформулировать, Абсолют есть идеальная наполненность, так что чем больше наполнена жизнь, тем ближе к Абсолюту. Получается, что при всей разнице подходов книги Иова и Екклесиаста, в них обеих герои приближаются к Абсолюту, только разными путями.

7. Ещё одно сравнение. Иов очень высоко ценит своё имущество, семейное положение, общественную значимость, поэтому для него столь невыносимы потери. Екклесиаст же во всём вокруг видит лишь преходящее и бессмысленное. Иов похож на человека, который шёл по цветущему саду и наслаждался, а потом попал в безжизненную пустыню и отчаялся. А вот Екклесиасту всё равно, где идти – по саду или по пустыне, потому что даже в цветущем саду он несёт свою пустыню с собой. А потому он никогда не расслабляется, не отдаётся наслаждению, зато и отчаяние поражает его гораздо меньше. Если в книге Иова тоска приходит от лишений, от скорби, от потерь, то у Екклесиаста тоска не зависит ни от чего, она просто есть. Печаль Екклесиаста экзистенциальна, она существует независимо от каких-либо внешних причин.

8. С точки зрения темперамента Иов скорее холерик – эмоциональный и порывистый, а Екклесиаст скорее меланхолик – задумчивый и печальный. Характер главных героев влияет на стиль самих текстов. Книга Иова соткана из конфликтов, споров и противоречий (между Богом и сатаной, между Иовом и женой, между Иовом и его друзьями) с очень высоким накалом страстей и разноголосицей (текст полифоничен). В книге Екклесиаста нет явного конфликта, нет противоречащих точек зрения (вообще книга Екклесиаста крайне герметична, если не сказать аутична), в ней слышен лишь один голос – рассказчика, сначала говорящего под маской Екклесиаста, а в финале от собственного лица. Основной тон повествования в книге Иова – возбуждённый вопль, на грани истерики, основной тон Екклесиаста – тихий монотонный монолог. Тем не менее, в книге Екклесиаста заметны потаённые страстность и напряжённость, только выражает их автор другими средствами, без надрыва и крика. Екклесиаст действует исподволь, медленно погружает читателя (или скорее слушателя, не стоит забывать, что в те времена, когда писались эти тексты, их читали вслух, а не про себя, и это также определяет стилистические особенности обоих книг) в меланхолическое настроение.

9. Ещё можно сказать, что герои этих двух книг находятся на разных этапах духовного развития. Иов – это Екклесиаст, потерявший всё своё богатство и положение в обществе, и понявший, что одно дело теоретически рассуждать о суете сует, пребывая в довольстве, и совсем другое действительно оказать лишённым всего. А может, напротив, Екклесиаст – это Иов, прошедший через горнило страданий и видящий в том материальном богатстве, что вернулось к нему, пустоту и бессмысленность.

10. «Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь» Природа подчинена строгим законам, циклической смене сезонов, и, как говорится, кто видел одну смену сезонов, тот видел их все, да и вообще видел всё в своей жизни. Это обстоятельство придаёт дополнительной мрачности взгляду Екклесиаста, он не видит вокруг ничего принципиально нового, а лишь изменения одних и тех же вещей, постоянный и неизменный круговорот бытия. Попросту говоря, Екклесиасту скучно.

11. Все природные явления подчинены своей сущности, выполняют собственное предназначение и не могу от этого предназначения отказаться. Река течёт, ветер веет, дерево растёт, и так далее. С людьми дело обстоит значительно сложнее: люди не следуют своей сущности, в них заложено нечто такое, что сбивает с правильного пути. «И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их – сила, а утешителя у них нет». «Не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их». Екклесиаст отмечает эту несправедливость, но не знает, как её объяснить и пребывает перед ней в некоторой растерянности. Он предполагает, что искажение путей человеческих тоже есть часть сути вещей, и оно не зависит ни от усилий человека, ни от его природных способностей, а только от расположения или нерасположения… чего-то. Судьбы? Рока? Случайности? Тут Екклесиаст сходится до некоторой степени с апостолом Павлом в его знаменитом «чего хочу делать, то не делаю, что не хочу делать, то делаю», то есть с той идеей, что есть в человеке некая серая зона, что-то не подчиняющееся разуму, и это что-то управляет действиями человека, сбивая того с истинного пути.

12. В отличие от Иова Екклесиаст не возмущается несправедливостью, он просто отмечает это как ещё один источник печали в этом мире. И, конечно, Екклесиаст никогда бы не согласился с друзьями Иова, когда они уверяют, что беда постигает человека только в качестве возмездия за преступление, нечестие или грех.

13. Отстранённый, меланхоличный взгляд на жизнь позволяет одинаково спокойно воспринимать и успехи, и провалы, и плохое, и хорошее, помогая тем самым преодолевать жизненную тоску. Кьеркегор, чьё мировосприятие во многом схоже с Екклесиастом, ввёл понятие «рыцарь веры», приведя в пример Авраама, как человека, столкнувшегося со страшной стороной мира, но выполнившего свой долг до конца. Быть рыцарем веры означает – осознавать несовершенство мира, отступничество человека, неизбежность разочарований, продолжать поступать в соответствии с верой. Поэтому финальный стих Екклесиаста звучит несколько неожиданно: «бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека». Кажется, что эта заповедь никак не вытекает из всего предыдущего текста. Но именно в этом и состоит парадокс, предложенный книгой Екклесиаста, своего рода прыжок веры. Из меланхолично-тоскливой картины мира, в котором всё суета сует, реки вечно текут в море, а судьбы людей зависят не от их поступков, а вообще не пойми от чего, выводится заповедь: надо бояться Бога и соблюдать Его заповеди. И никакой связи между этими двумя тезисами рассказчик не проводит, они звучат как нечто вроде внезапного просветления. Всё плохо, плохо, плохо, а потом раз – «бойся Бога». Но если вдумчиво читать книгу Екклесиаста, то этот переход выглядит очень даже понятным, только вот как в том анекдоте про студента: «понимать-то он всё понимает, только сказать ничего не может». Понимание это и согласие с выводом Екклесиаста происходит на глубинном, духовном уровне, а вот рационально вывести одно из другого всё равно не получается. Как в другом анекдоте (когда имеешь дело с такими сложнозакрученными вещами, как ни удивительно, дурацкие и даже пошлые анекдоты объясняют суть дела куда лучше, чем десятки страниц тезисов): «это нельзя объяснить, это можно только запомнить».

14. Интересно, что знаменитую финальную фразу книги Екклесиаста произносит вовсе не сам Екклесиаст, а неизвестный рассказчик, обращаясь к неизвестному адресату. Непонятно, то ли рассказчик тем самым отстраняется от слов Екклесиаста, то ли, напротив, прибегает к его авторитету для доказательства своего тезиса. Возможно, автор книги видел необходимость оформить переключение от описания окружающего мира к метафизике, к тому, что лежит за пределами мира и придаёт ему смысл, переключением от первого лица к третьему. Как бы выпрыгнуть из «головы» Екклесиаста, сместить фокус и переместиться в сторону и вверх.

15. В своих наблюдениях и размышлениях и Екклесиаст, и рассказчик не приводят четкого и ясного определения Бога, и для читателя книги остается некоторой загадкой, что же автор понимает под словом «Бог». Творца мира и Вседержителя? Бога иудейского народа, Бога Авраама, Исаака, Иакова? Некий принцип существования мира? Внутренний нравственный закон, общий для всех людей? Екклесиаст, похоже, сознательно уходит от четких определений, он целиком погружается в рассмотрение видимого мира, целиком, со всеми его достоинствами и недостатками, в истинном, неискаженном иллюзиями виде, а затем, отталкиваясь, от этой картины, рассказчик поднимается над ней, используя мир как своего рода трамплин для прыжка веры. В этом отличие книги Екклесиаста от мистических текстов, которые идут от противопоставления Бога и Творения, и считают, что могут приблизиться к Богу, занимаясь простым отрицанием всего, что связано с «грубой материальной действительностью». Их метод скорее напоминает попытку взломать систему, пробить силой прямой путь через лабиринт. А вот Екклесиаст, напротив, путешествует по лабиринту, медленно и уныло. Упирается в один тупик, в другой, казалось бы, уже окончательно заблудился. А потом раз – и он уже снаружи лабиринта. Как? А вот так. При этом Екклесиаст не отвергает мир, не воспринимает его, как нечто отвратительное, что должно быть искоренено и уничтожено ради пребывания в сфере духовного. Он видит мир как нечто, требующее исследования, полновесного восприятия и осознания, нечто, могущее быть источником горечи и радости. В отношении Екклесиаста к миру нет ни грани бунтарства, он не возмущается сложившимся положением вещей, а принимает его как должное… до того момента, пока не совершит тот самый прыжок веры. Может, на самом деле, это такая хитрая стратегия – сначала усыпить своей полной покорностью и депрессивностью стража этого мира, князя, господствующего в воздухе, а потом, когда тот решит, что этот клиент полностью смирился и отвернётся от него, каким-то таинственным образом раз – и выбраться из этой системы. Как хармсовский человек с тонкой шеей. «Жизнь победила смерть неизвестным способом».

16. И напоследок. Стоит помнить, что книгой Екклесиаста Библия не исчерпывается. Писание – это живая сложная система, в которой все части взаимосвязаны. Автор книги от лица своего героя говорит горькие вещи о печали, о бессмысленности существования, тщете человеческой жизни, разочаровании. Но есть книга Иова, в которой человек обретает смысл, хотя и ценой огромных жертв, есть Псалмы, где поэт обращается к Богу и обретает надежду, помощь, поддержку. Есть Евангелие, которое задаёт иную перспективу всей человеческой истории, и в свете которого меняется восприятие всех книг Ветхого Завета. Евангелие – это ответ на тот прыжок веры, что совершает автор книги Екклесиаста в отчаянных поисках смысла бытия. Ответ Бога на обвинение в том, что весь созданный Им мир есть лишь суета сует. Доказательство правоты Екклесиаста в его вере, не опирающейся ни на какие обстоятельства, вере вопреки всему.

«Жизнь двенадцати Цезарей» Светония

Из достоинств книги следует отметить четкий ясный стиль без всяких там витиеватостей, которые страшно раздражают у других античных авторов, особенно у Иосифа Флавия, у которого на греческую риторику наложилась восточная пышность речи и в результате читать его просто физически тяжело. Как обычно, недостатки книги вырастают из ее достоинств: сухость и прямота стиля ведут к конспективности, достойной скорее учебника, чем жизнеописания. К тому же Светоний настолько концентрируется на своих героях, что совершенно забывает про окружающую их действительность. О событиях римской истории рассказывается только в том случае, если герой в них участвовал, да и упоминаются они все равно вскользь, так что для тех, кто не слишком разбирается в перипетиях той эпохи, все происходящее становится еще непонятнее и запутаннее.

У человека, не знакомого с римской системой должностей (у меня, например), в глазах рябит ото всех этих консулов-преторов-трибунов. Конечно, можно было бы посмотреть в энциклопедии, но очень уж не хочется прерывать чтение. К тому же у героев то и дело встречаются одинаковые имена, например, «Гай» (этих самых Гаев у Светония просто какое-то невероятное количество и понять, какой именно Гай имеется в виду в данном конкретном случае довольно непросто). Все герои Светония состоят между собой в сложных семейных отношениях, каковые опять же слабо расшифровываются. Правда, в примечаниях приводится генеалогическое дерево Юлиев-Клавдиев и Флавиев, но в нем разобраться отнюдь не просто.

Очень много места в книге посвящено всевозможным приметам, гаданиям и прочим суевериям, причем непонятно то ли он действительно к этому серьезно относится, то ли просто следует древней традиции. Также бросается в глаза то, что отсутствует критическое переосмысление источников: герой то неумеренно восхваляется, то так же неумеренно смешивается с грязью.

Наибольший интерес при чтении, конечно же, вызывали самые выдающиеся фрики римской истории – Нерон и Калигула. Первый вполне искренне считал себя великим актером (хотя актерство по римским понятиям считалось одной из самых презренных профессий), искренне смущался перед выступлениями, до дрожи в коленях боялся критиков (хотя мог их запросто переказнить). Но перед своим предшественником Нерон выглядит просто-напросто как жалкий фигляр перед подлинным Артистом.

Мне всегда казался несколько надуманным, хотя и притягательным, тот образ, который нарисовал Камю в «Калигуле», но, похоже, в фактах Камю не преувеличил ни на йоту. Калигула действительно был человеком, который упоенно играл роль наивеличайшего из чудовищ, когда-либо ходивших по Земле. Даже сухой перечень деяний и речей Калигулы, приведенный Светонием, потрясает и отвращает, и в то же время вырисовывается за ним нечто очень знакомое на одного известного персонажа русской истории. У обоих было страшное детство – они оба жили среди мятежей, интриг и кровавых казней, они оба жили в ожидании убийц, подосланных правящим монархом. У обоих была распутная и шальная юность, компенсирующая все то, что они пережили в детстве. Они одинаково обожали издеваться над привычными нормами морали – один хотел сделать своего коня консулом, а другой организовал кощунственный Всешутейший собор.

Даже в военных делах они были очень похожи. Калигула тоже устроил «потешный» поход, правда, не на Азов, а в Германию. Зато у Калигулы не было ничего подобного нарвскому позору, который ясно дал понять всем потешникам, что война – это вещь серьезная и страшная. Да и потом, Калигуле так и не удалось получить заветного шанса на великие преобразования – римские сенаторы оказались пожестче наших бояр. Интересно, если бы Калигулу не грохнули в сравнительно молодом возрасте образумился бы он или так бы продолжал свою гнусную деятельность? Если исходить из Камю, то безусловно продолжал бы до тех пор, пока его кто-нибудь бы не убил, а вот по Светонию все далеко не столь однозначно.

После прочтения Светония у меня сформировался некий совокупный портрет династии Юлиев-Клавдиев, этакий идеальный Юлий-Клавдий. Его зовут, естественно, Гай, он жесток, причем порой просто до маньячности, страшно тщеславен, больше всего на свете обожает власть; он держит в узде всю Римскую империю, всеми средствами поддерживает знаменитый pax romana, всячески гнобит гордых патрициев и взращивает собственную бюрократическую элиту; он не слишком удачлив на войне, зато неплох в дипломатии, он способен на невероятную расточительность и столь же невероятную скупость, он любим народом, и не просто любим, а обожаем (причем в самом буквальном смысле этого слова), особенно сильно он популярен среди легионеров; в личной жизни он распущен до крайней степени и ему постоянно не везет с детьми – они все время оказываются либо дураками, либо моральными уродами еще покруче нашего героя. Вот такой он – Клавдий-Юлий по имени Гай – человек, обеспечивший Риму плавное переползание от республики к империи, человек, ставший царем в городе, который ненавидел царей всеми фибрами своей гордой латинской души.