Заметки на полях

Тут же герой, ворочаясь на неудобной гостиничной кровати, пускается в неторопливые подробные воспоминания о своей первой встрече с Виктором, тогда ещё просто молодым студентом, в Эйхштеттском Католическом университете, где лирический герой одно время преподавал. Затем его воспоминания плавно перетекают на знакомство с Тиной (с подробнейшим отступлением в историю её прошлого) на то, как он представил Тину Виктору и как эти двое впоследствии стали парой. Сюда же вплетается история буддистской общины в Нижней Баварии, в которой сам лирический герой проходил сессин («недельное (например) удаление-от-мира, целиком (почти целиком) посвященное медитациям») и частью которой впоследствии стал Виктор, а также история основателя и лидера этой общины.

Вообще тема дзен буддизма как в исходном виде и развитии на Востоке, так и в западном понимании проходит красной линией через весь роман. Вызвано это тем, что для лирического героя воспоминания о Викторе и практики дзен связаны неразрывно. Даже после звонка Тины в его памяти первым делом всплывают полуподпольные буддистские кружки советских времён в городе, который когда-то назывался Ленинград (да, так причудлива порой бывает наша память, что вместо воспоминаний о человеке подсовывает воспоминания о том, что в первую очередь с этим человеком связано). И тут следует рассказ о том странном времени, когда в СССР только-только начали просачиаться разными причудливыми способами сведения о духовных практиках Запада, бессистемно, только по книжкам, без преемственности от учителя к ученику.

И тут же объясняется, что такое дзен в жизни лирического героя, его знакомых из ленинградского кружка и немецкого центра, почему люди тратят на него столько времени и сил. «Дзен в тот первый день, когда я узнал о нем, звучал для меня как счастливая, радостная, даже веселая, пожалуй, мелодия, совсем неожиданная посреди уже почти привычной серости и мрачности мира; я был пленен парадоксами; пленен возможностью так – с такой иронией, с таким вызовом, с такой беззаботностью, такой бесшабашностью – говорить и думать о вещах важнейших, о надежде и безнадежности, о смысле, бессмысленности и смерти; послать к черту взрослую угрюмую жизнь с ее постылой серьезностью…»

И дальше все перипетии жизни лирического героя, Тины, Виктора сопровождаются подробным рассказом об истории дзен буддизма, упоминании известных западных и восточных учителей, буддийских притч-коанов, смысла учения и его целей, о том, как достичь того состояния, которое называется «Просветление, или Высшая Мудрость, или Природа Будды, или Называйте-Как-Хотите…»

Впрочем, текст романа не ограничивается одними лишь блужданиями в прошлом. Лирический герой всё же решает отправиться на поиски Виктора вместе с Тиной. Впрочем, делает он не слишком охотно и не очень-то надеясь на результат, потому что подозревает, что Виктор исчез добровольно, исполнив свою давнюю мечту исчезнуть из мира, о которой он поведал герою ещё при первой их встрече. Вспоминает о своём главном ощущении Виктора «не страдая от одиночества, он страдал, мне кажется, от жизни как таковой».

Когда Виктор поступает на службу в банк (казалось бы, сложно представить себе нечто более далёкое от духовных сфер, но тем не менее), он вполне успешно движется по карьерной лестнице, мало того, оказывается, в банковской среде хватает людей, увлечённых дзеном, и для них он – свой, и они готовы оказывать ему поддержку и в духовном росте, и в карьере. У него замечательная подруга – та самая Тина, которая потом будет звонить герою и искать его. В какой-то момент с ним происходит самое главное для человека увлеченного дзеном – однажды, в Японии, он ощутил то самое просветление, о котором мечтает каждый практикующий. «Да, он увидел шестеренки мира, колесики души, это правда. Может быть, лишь на мгновение увидел их, лишь заглянул в этот тайный, внутренний механизм».

Кажется, всё складывается как нельзя удачней. Но именно эта удача становится для него каким-то призрачным, раздражающим. С Тиной они постоянно ссорятся и в конце концов расстаются, дзен его разочаровывает, слишком много он там видит «человеческого, слишком человеческого». Слишком много мелочных разборок, тщеславия, формализма. Особенно в Японии, где дзен играет роль официальной религии, обладая всеми теми проблемами, которые официальной религии свойственны. И Виктор с отвращением рассказывает о том, что он сам наблюдал в Японии:

«Он мог бы мне рассказать, например, хотя и без того ему тошно, какая царит неправда в японских монастырях, как там все съедено фальшью, все сведено к соблюденью ничтожных формальностей. […] Монахи-японцы просто отбывают свои три года, как в армии. Они должны отбыть три года, чтобы получить приход, унаследовать храм, где будут хоронить, венчать, получать пожертвования и никогда, ни при каких обстоятельствах не заниматься дза-дзеном. […] Среди старших монахов настоящие есть садисты. Самое отвратительное, что они не просто так себе садисты, они во имя Будды садисты. Спросишь старшего монаха, зачем он уж так-то над бедным новеньким измывается, собственную блевотину заставляет есть его, на мороз его выгоняет ночью мыть внешнюю галерею, на голых коленках по ней ползать и голыми руками держать ледяную тряпку, зачем он его бьет, и больно бьет, прямо до крови, и спать не дает ему, и унижает его, где и как только может, – зачем он все это проделывает, он тебе точно ответит, что – из сострадания. Из великого буддистского сострадания, великой любви, великого милосердия. Это он, старший монах, помогает новичку победить свое эго, одолеть свою самость. А глянешь в глаза ему – и видишь, что он обыкновенный садист, этот старший монах, армейский дед, вот и все буддистское милосердие».

Точно так же его охватывает и разочарование в западном подходе к дзену, где тоже хватает мелочности, человеческих страстей. И тут же разворачивается история буддийской общины в Германии, и его основателя, которого одна из прихожанок облыжно обвиняет в сексуальном насилии, и после этого община разваливается, и люди внезапно показывают мелкие, совсем не буддийские страсти. И Виктор с горечью говорит:

«Если человек, переживший какое-никакое сатори, сатори, между прочим, подтвержденное одним из самых знаменитых, самых уважаемых дзенских учителей, дзенских роси, какие сейчас есть в Японии, – если этот человек встает со своей подушки и начинает делать банальные, мелкие, мерзкие подлости, то, может быть, и сатори не подлинное, сатори – ложь и обман?»

Главный буддийский парадокс, «вот ты достиг просветления, осознал суть себя и мира, но что ты собираешься дальше делать, оставаясь в заключении своего тела и реальности». Дальше начинается маета, попытки вернуть то ощущение осознания, сатори, говоря в терминах. Разочарование, сомнение в некогда полученном опыте, а может, это было просто временное помрачение ума, состояние восторга. Привычные ответы на вопрос перестают удовлетворять. И в этом тоже есть буддийское мировоззрение, то, что каждый человек на пути к просветлению должен пройти свой путь, найти своё решение для коана.

И чем дальше герой размышляет о Викторе, чем больше убеждается в бесплодности поисков, в том, что тот явно исчез по собственному плану, тем больше понимает, почему тот выбрал именно такой путь. И сам роман всё больше сходится к расхожей фразе: «остановите Землю, я сойду». Тут над текстом неизбежно начинает витать тень Пелевина (неизбежно, потому что Пелевин и буддизм в сознании современного российского читателя связаны неразрывно). Только вот метод Макушинского совсем другой. Пелевин пытается вывести читателя из равновесия коаном, парадоксом, острой злой шуткой, приоткрыть мир. Макушинский, напротив, громоздит и громоздит подробности, так что читатель впадает в особое состояние, некий транс, осознание нереальности этого мира, отделения от него.

Повествование тонет в подробностях, длинных отступлениях, паутина жизни, опутывающая человека. Всё пронизано тонкими связями, прошлое просачивается в настоящее, будущее в прошлое, «все связано в мире, все в мире со всем соотносится» и весь этот круговорот одновременно и отвлекает человека от его истинной сущности, и даёт ему возможность понять этот путь. То парадокс, который выражается одним из самых загадочных буддистских выражений «сансара есть нирвана». Пробуждение через осознание сновидческой, иллюзорной природы мира, и, напротив, понимание, что только проснувшись можно в полной мере осознать реальность.

Таким образом роман становится развёрнутой (может даже слишком уж развёрнутой) притчей о пути к осознанию, и если пройти этот путь вместе с героями романа, погрузится в их жизнь, то может, удастся лучше понять, может, не самого себя, но хотя бы, что из себя представляют основные идеи и смысл дзен буддизма, какой путь к просветлению он предлагает, какие препятствия ждут человека на этом пути и как эти препятствия можно преодолеть.

Царь, пёс и Заратустра. Два романа Сергея Алхутова

В электронном издательстве вышли два произведения Сергея Алхутова: роман «Царь и пёс» и притча «Возвращение Заратустры». Роман «Царь и пёс», жанр которого можно обозначить как философско-ироническо-исторический, базируется на одном из самых знаменитых анекдотов античности, рассказывающем о встрече философа-киника (а «киник» в переводе с греческого означает «пёс») Диогена и царя Александра Македонского. Согласно легенде, царь пообещал философу исполнить любую его просьбу, тот ответил «Отойди и не заслоняй мне солнце!», и поражённый завоеватель мира воскликнул: «Если бы я не был Александром, я бы хотел быть Диогеном».

В романе Сергея Алхутова это короткое столкновение беспредельного честолюбия и столь же беспредельного отказа от честолюбия превращено в цикл бесед, в ходе которых философ цинически издевается (или скорее даже «прикалывается») над македонским царём. А тот, пройдя первоначальный период оторопи и раздражения, начинает постепенно разбираться в собственных стремлениях и понимать самого себя. Ситуация приобретает ещё более странные черты, когда Диоген рассказывает Александру историю об индийском царе Сиддхартхе Гаутаме (более известном как Будда). Правда, в изложении Диогена эта история мудреца радикально отличается от той, к которой мы привыкли. Сиддхартха предстаёт вовсе не просветлённым отшельником, а царём, что покоряет всю Индию и сопредельные территории. Но и его во время очередного завоевательного похода ждёт неожиданная встреча в далёкой и экзотической стране, известной ныне как Китай.

В романе смешаны в разных пропорциях античная, индийская и китайская традиции, но из всего этого смешения вырастает идея, которая роднит, казалось бы, столь несходные способы мышления. Идея состоит в столкновении бессознательной тяги человека к тому, чтобы захватить как можно больше, распространиться, прославиться и возвеличиться с процессом самопознания и проникновения в глубину собственного «я». Чем-то главная тема романа напоминает известный парадокс о том, может ли Бог создать камень, который не сможет поднять. Вот и в романе «Царь и пёс» всемогущий царь Александр сталкивается с философом Диогеном и понимает, что не может ничем на него повлиять, не может запугать. Именно в этом соприкосновении двух равновеликих стремлений, величайшего честолюбца, желающего покорить мир, и величайшего аскета, отказавшегося от мирского, рождается понимание «личности» как чего-то отдельного от социальной роли, в рамках которой Александр осознаёт себя и в соответствии с которой ведёт себя (раз ты царь, то обязан воевать и покорять). Происходит пробуждение и осознание внутреннего, индивидуального «я» со своими стремлениями и желаниями.

Неудивительно, что Сергей Алхутов обращается именно к этим двум периодам истории – зарождению философской школы кинизма и появлению буддизма в Индии. Ведь именно в эти периоды (те, которые вслед за Ясперсом принято называть «осевым временем») появляется стремление к самопознанию и ставятся вопросы о том, что есть человек, что есть личность, что такое стремления и чувства, и вопросы эти остаются актуальны на всём продолжении человеческой истории. С того самого дня, когда встретились Александр и Диоген, царь и пёс.

***

Книга Сергея Алхутова «Возвращение Заратустры» – вольное продолжение одной из самых знаменитых и провокативных книг всех времён и народов «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше. В своей книге Сергей Алхутов пытается вообразить новое пришествие героя Ницше в современный мир и его мнение о том, что происходило здесь за минувшие годы.

«Когда Заратустре исполнилось семьдесят семь лет, он вернулся к своей пещере, где расставался он с высшими людьми и где оставлял он новые скрижали. И увидел он рядом с пещерой брусчатку, и была она стёрта кирзовыми сапогами, и хруст подкованных каблуков прилип и присох к ней».

Текст «Возвращения Заратустры» выдержан в том же духе, что и текст книги Ницше: афоризмы, рассуждения, диалоги, и всё это отмечено тоном иронии, парадоксальность суждения, нового взгляда на привычные вещи и всего того, что Ницше называл «переоценкой всех ценностей». И хотя мир за прошедшие годы изрядно изменился, да и сам Заратустра изменился вместе с ним, мудрец всё так же наблюдателен, меток, прямодушен, а порой и жесток.

«Долго шёл Заратустра на север и остановился в большом городе, который назывался: «Мокрая Вода».

И ходил Заратустра по его улицам, и были прекрасны его башни и его подземные ходы, и его быстрые повозки, и светильники его ночей, и у каждого дома видел Заратустра баки для отбросов, и в каждом доме вёдра для отходов, и в каждой конторе мешки и корзины для мусора».

В нашем дивном новом мире Заратустра живёт весьма активной жизнью. Так, он узнал о новых достижениях науки и включил их в свои рассуждения, хотя остался столь же скептичен, как и прежде, к идеям прогресса и величия человеческого разума.

«Вирус есть ген, пусть много генов, заключённый в капсулу. Но, заключённый в капсулу, он мёртв. И вот, ты смотришь в микроскоп и видишь его, и капсула его подобна кристаллу и надгробной плите.

Но не из надгробной ли плиты выходит привидение? Так и ген: он выходит из кристалла и капсулы и растворяется среди генов хозяина».

Заратустра сначала научился курить, а затем бросил, исчерпывающе высказавшись и по этому поводу тоже. Проехался на метро. Обрёл новых животных:

«Орёл и змея были некогда моими животными. Чем же хуже новая пара?

В собирателе есть нечто от волны – всеохватность, и есть нечто от частицы – отдельность от мира.

Также и в умельце сочетаются точность и слитность с миром.

Итак, вполне доволен Заратустра тем, каковы его новые животные – крыса и вошь».

Пожалуй, в тексте не хватает лишь мнения вернувшегося Заратустры относительно телевидения и интернета, впрочем, вполне возможно, что тут даже Заратустра не нашёл подходящих слов, чтобы описать глубину падения человечества под влиянием новых технологий массовой коммуникации. Но в остальном вернувшийся Заратустра высказал то, что хотел высказать о том мире, в котором мы живём. Многое из сказанного им звучит обидно, но это уже, что называется, проблема не Заратустры, а наша.

Истории о непутёвой жизни. «Прощай, Анна К.» Леры Манович

Сборник рассказов Леры Манович «Прощай, Анна К.» разделён на несколько частей, каждая со своим названием. В первую часть – «Хочется любви» – входят рассказы, написанные от лица детей и представляющие их взгляд на взрослую жизнь. Взгляд отстранённый и недоумевающий, сочетающий и восторг, и опасение. Героям этих рассказов хочется понять, что происходит с ними самими, с их сверстниками и взрослыми, воспринять окружающий мир во всей его полноте, но чем больше они узнают, тем сильнее на них надвигается понимание того, что и с их детской жизнью, и с миром взрослых что-то не то (как пелось в одной старой песне – «все не так, как надо»). Героям рассказов неуютно уже сейчас, в их, казалось бы, простой и понятной детской жизни, и в то же время они видят, что и у взрослых ситуация ненамного лучше, что они страдают от неустроенности, бессмысленности своего существования точно так же, если не больше.

Но всё же чем хорошо детство – в нём ещё есть некоторая надежда, что вот этому конкретному маленькому человеку, ей или ему, удастся построить какую-то другую жизнь, не такую, как у окружающих взрослых, жизнь интересную, сложную, увлекательную. «Там навалилась на него такая уютная и безвредная тоска, какая бывает только в детстве» – такое чувство испытывает мальчик Валерка, персонаж рассказа «Тварь», оказавшись в пионерском лагере, и кажется такое же чувство одновременно и уюта, и тоски, испытывают все дети – персонажи рассказов. В этой светлой детской тоске всё ещё сохраняется состояние изначальной безопасности мира, ощущение, что при всех проблемах и неустройствах, при всей печали и разочарованиях, есть всё же нечто безопасное и устойчиво или, по крайней мере, должно быть.

Но вот приходит взрослая жизнь из рассказов во второй части сборника под очень точным названием «Чтобы мы оба ничего не почувствовали», и она состоит по большей части из тягучей бессмыслицы, заедающего быта, разрушенных связей с близкими людьми, какой-то постоянной, глобальной и необоримой житейской неустроенности, тоски по тому, что сама жизнь оказалась совсем не такой, какой должна была быть, всего того, что можно описать одним словом «непутёвость». Все персонажи этих рассказов как будто заблудились, сошли с прямого и ясного пути своей жизни, ушли на какие-то глухие, кривые, окольные тропы, и только иногда вспоминают, что да, где-то должна быть подлинная дорога, идущая в правильном направлении, но никто не знает, как её найти.

Сюжеты рассказов в этой части строятся вокруг «романтических отношений», и да, эти слова следует ставить в кавычки, потому что «романтика» здесь проявляется исключительно с тёмной, изнаночной стороны: перед читателем проходит гранд-парад измен, разводов, поиска новой любви, да и «отношения» тут показаны почти исключительно отсутствующие – такие, которые могли бы сложиться, но не сложились. И пусть привычная обыденная суета отвлекает от печальных размышлений и осознания трагизма ситуации, но порой реальность прорывается и с жуткой очевидностью показывает, насколько всё упущено и уже никогда ничего не удастся наверстать. Так, например, происходит с персонажем рассказа «То самое облако»: «Саньке вдруг стало до страш¬ного понятно, что тот вечер с матерью испорчен навсегда. Как будто маленький и ласковый Бог стоял тогда над ними, но они его не признали и разбрелись по ком¬натам, злые и чужие».

Наверное, лучшим выразителем настроения, возникающим при чтении этих текстов, может послужить баллада группы Roxette:

It must have been love//but it’s over now//it must have been good//but I lost it somehow

Наверное, была любовь//Но она прошла//Наверное, было добро//но я его потеряла

Впрочем, и другие баллады Roxette – идеальное звуковое сопровождение к этим историям, они звучат на одной волне, состоящей из эмоциональной пронзительности, углублённости в личные, интимные переживания, драматичного напряжения и всё той же детской «уютной и безвредной тоски», сохраняющейся и во взрослом возрасте. А ещё в этих балладах, так же как в текстах Леры Манович с одинаковой силой цепляет душу удивительное, ничем, казалось бы, в реальной жизни неоправданное и недоказуемое ощущение, что должно же существовать нечто иное помимо этой тоски, неустроенности, непутёвости и ощущения несбывшейся жизни. Должны же быть настоящая любовь и глубокие чувства, а смысл жизни не может сводиться исключительно к самоедству и поеданию других, должны же быть и симпатия, и забота о других, и любовь, в конце-то концов. Но только где же они? Может, в том самом «маленьком и ласковом Боге», который стоит над нами всеми, а мы его не замечаем?

В четвёртой части под названием «Атрибуты красивой жизни» несколько рассказов говорят о старости, о том, как тоска по несбывшемуся усугубляется с возрастом, и уже нет надежды на то, что настанет нечто лучшее, а есть только загубленные в зрелом возрасте отношения, печальные воспоминания, одиночество и физическая немощь. Но в то же время в этих историях показано и то, что и в таком состоянии души и тела можно сохранять достоинство или хотя бы его видимость, хотя, казалось бы, для этого нет уже никаких возможностей. Как героиня рассказа «Добрые люди», изо всех сил поддерживающая внешний образ яркой звезды, пусть и одряхлевшей, но всё ещё с прямой спиной и гордо поднятой головой. Как герой рассказа «Бабье лето», у которого остался лишь один смысл в жизни – его внучка. И в этих рассказах точно так же проявляется нечто лежащее за пределами той тоскливой, бессмысленной реальности, в которой обитают персонажи, ощущение того, что если бы наша жизнь во всём и всегда была такой, какой мы её воспринимаем, единственным честным выходом было бы лечь и помереть, но вот только почему-то мы все упорно продолжаем жить и действовать, и сами же не в состоянии объяснить почему.

Рассказы из пятой части сборника под общим названием «А ты просто танцуешь» сосредоточены в основном вокруг историй о жизни за границей, где происходит ровно всё то же самое, что и на родине: распад отношений, отчуждение, нелюбовь… только вот в ином пространстве (которое можно воспринять и как символический иной, потусторонний мир) всё это переживается с особой силой. Тягостные и мрачные обстоятельства, а также печальные размышления о своей неудачной жизни для «пришельца в чужой земле», становятся ещё более рельефными, ещё более царапающими и мучительными. Жизнь вне родины может быть в чём-то лучше, в чём-то хуже, но главное, что она иная, как формулирует героиня рассказа «Бас»: «Не то чтобы мне не нравилась эта жизнь. Скорее, я в ней себе не нравлюсь». Впрочем, для неё пребывание в таком состоянии становится возможностью познать себя, свои приоритеты и мотивы, увидеть свою душу как в увеличительном стекле, испытать глубокое разочарование в увиденном и получить возможность измениться.

Немного наособицу в сборнике стоит рассказ (или скорее короткая повесть) «Немец», выступающий своего рода квинтэссенцией всех тем, затронутых в сборнике, и его, возможно, логичнее было бы поместить в финале, а не в третьей части (с названием, выражающим раздражённую усталость: «Зачем людей напрягать?»). Впрочем, при таком местоположении он выступает в роли своего рода точки сингулярности, стягивающей к себе и в себя остальные тексты, неважно в каком положении относительно этой точки они находятся. Сравнение с сингулярностью напрашивается ещё и потому, что вообще во всех рассказах сборника жизненные обстоятельства – возраст, семейное положение, профессия, происхождение – теряют своё значение, ослабевают, растворяются и как будто поглощаются чёрной дырой безнадёжной тоски, непутёвости и житейской неустроенности, и это состояние достигает такого уровня концентрации, что загадочным, парадоксальным образом трансформируются в нечто невидимое и непонятное из нашей привычной обыденности, но удивительным образом на неё влияющее.

Сюжет рассказа таков: в семье, состоящей из четырех женщин разных поколений – дочь, мама, бабушка и прабабушка (тут сразу вспоминается печальная шутка об однополой семье по-русски), поселяется немецкий школьник по имени Пиус, приехавший в Москву по образовательному обмену. Повествование ведётся от лица дочери, которая с подростковой язвительностью отмечает всю ту безалаберность и неустроенность, что царит в их квартире и выступает зримым проявлением точно такого же бардака во внутрисемейных отношениях. В развитии сюжета дочь с не меньшей язвительностью описывает, как они на пару с матерью пытаются навести порядок в квартире (спойлер: получается только хуже) и подружиться с гостем, честно признаётся в том, что стыдится своей матери и прабабушки, хвалится перед подругами в школе, грустит, когда новый знакомец уезжает и мрачно замечает: «поживи Пиус у нас месяц, он бы превратил нас в людей – приучил убирать дома и говорить по-английски».

В пространстве рассказа пересекаются те три возраста, о которых идёт речь в остальных текстах – молодость, зрелость и старость. Тут так же есть путешествие и погружение в иную, чужую культуру, хотя и перевёрнутое по отношению к тому, как оно описано в других рассказах: там обычно героиня из России оказывалась за границей, здесь же с точностью наоборот – юноша приезжает в Россию. Но что остаётся неизменным – он точно так же испытывает растерянность и непонимание того, что происходит вокруг, и так же пытается по мере возможности наладить отношения с теми людьми, с которыми его случайно свела судьба.

Впрочем, формальные черты сходства не столь уж и важны, гораздо важнее проходящая через этот рассказ, как и через остальные в сборники, общая настроенность на то, что помимо нашего неуютного и тоскливого мира должно существовать нечто подлинное, такое, что «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку». И здесь, в этом мире, мы можем порой каким-то чудесным образом ощутить его проблеск и это даёт силы хотя бы иногда стремится к нему и вести себя соответствующе. Так и в рассказе «Немец» появление школьника Пиуса в жизни по-своему несчастливой семьи со всеми её неурядицами, бытовым неустройством и взаимонепониманием производит двойной эффект – с одной стороны, показывает героиням, в каком печальном состоянии они пребывают, с другой – пробуждает желание изменить свою жизнь. Таким образом рассказ неожиданно оборачивается классической историей об ангеле, спустившемся на землю (что удачно подчёркивается именем персонажа, происходящим от латинского «благочестивый») и познавшем на собственном опыте горечи и радости земной жизни, а также изменившем тех, среди кого он оказался.