Господин Уныние

– Константин, – поправил я её.

– Вот будет тебе столько же лет, сколько и мне, буду называть тебя хоть Константином Викторовичем. А сейчас вставай и пошли, – злобно фыркнула она.

Я угрюмо отправился за ней и за обиженным Эмилем. Мы вышли в коридор, и яркий свет ламп начал слепить мне глаза. Вокруг неприятно пахло больницей. Нас взяли под руки и отвели в комнату, где стояли две девушки и один юноша, а вокруг них сидели дети разных возрастов. У одной девушки были ярко накрашены глаза, это выглядело довольно эффектно и красиво. Рядом с ней стояла другая девушка с полной фигурой и пышными формами. Юноша же был худым, словно скелет, у него впали щёки, и взгляд был настолько безразличным, что по всей моей коже пробежали мурашки. От него веяло холодом, всё его существо демонстрировало жуткую нозологическую3 картину. Он явно был чем-то психически болен, я считывал это с его невербальных сигналов.

– Здравствуйте, мальчики! Меня зовут Татьяна, и я клинический психолог, – сказала девушка с накрашенными глазами. – Садитесь, пожалуйста, в круг.

Мы с Эмилем втиснулись между детьми.

– Меня зовут Анна, – сказала тучная девушка. – У меня диагностированная циклотимия, сейчас я занимаюсь волонтёрской деятельностью и поддерживаю детей с психическими особенностями.

– Я Михаил, – пробормотал себе под нос юноша. – У меня шизофрения. Я тоже волонтёр. Сейчас я уже длительное время нахожусь в ремиссии, поэтому считаю нужным помогать другим людям, которые плохо себя чувствуют.

Теперь понятно, почему от этого Михаила такое ощущение. Я читал в различных источниках о том, что люди с этой болезнью действительно очень по-особенному воспринимаются другими людьми. Кажется, это называется «чувство шизофрении».

Татьяна подняла руку вверх, захватывая внимание слушателей, и сказала: «Сейчас мы с вами немного порисуем, а потом со всеми познакомимся. Тема рисунка заключается в том, чтобы вы нарисовали своё состояние на данный момент».

Как банально. Я считаю, что в этом нет никакой пользы. Вот нарисуем мы своё состояние, а дальше что? Разве не ясно, что всем здесь дерьмово?

Нам раздали карандаши и цветную бумагу. Эмиль начал рисовать первым, а я пытался подглядеть за ним, потому что не мог придумать ничего более оригинального, чем просто закрасить лист чёрным цветом. Однако хотелось всё же какой-то идеи в рисунке, возможно даже динамики. Потому что чувствую я раздражение! Из-за того, что меня отправили сюда, не поинтересовавшись хочу ли я этого. Он набрасывал тревожные жирные штрихи, напоминающие кривую фигуру, забившуюся в угол. Мне стало неловко, ведь, скорее всего, такое хорошее утреннее настроение испортил ему я. Как неудобно получилось.

Вдохновившись, я решил изобразить парня, голова которого напоминала раскрытый люк, из которого выливался поток мыслей, скрученных в спираль.

Прошло непродолжительное количество времени перед тем, как все закончили и уже были готовы рассказать о своих рисунках. Первой решилась поделиться своим откровением маленькая девочка с заедами на губах. Её лицо было покрыто маленькими язвами, будто бы это была какая-то аллергия или что-то типа того. На её листочке была нарисована коричневая собака, а ноги собаки были обыкновенными палками, торчащими в разные стороны. Язык был высунут наружу.

– Меня зовут Катя, мне восемь лет. Я очень люблю собак, поэтому я решила нарисовать собаку. Очень люблю собак, собак, – с волнением в голосе сказала девочка.

– Расскажи нам про эту породу, – пыталась развить её мысль Татьяна. – Чем твоя собака любит заниматься в свободное время?

– Она любит кусать людей, – гордо заявила Катя. – Меня тоже укусила собака, вот сюда! – она показала на свою кисть. – Это было больно, когда меня укусила собака.

– Да, представляю. Наверное, тебе действительно было очень неприятно, я думаю, что на твоём месте я бы тоже испугалась.

– Я не испугалась, я люблю собак, – не унималась Катя, – Очень люблю собак, собак.

– Хорошо, мы тебя услышали.

– Ты какая-то больная, – заявил пацан напротив девочки.

Мне стало обидно за Катю, поэтому я решил вступиться: «По-моему, это правильное место для того, чтобы болеть, не находишь?»

– Давайте договоримся, что мы друг друга не оскорбляем! – заявила Татьяна строгим голосом.

Анна как-то расстроилась и предложила послушать того парня: «А ты не хочешь показать нам свой рисунок?»

– Я ещё не закончил, – огрызнулся он.

– А какую идею ты хотел выразить? Расскажи немного о себе, почему ты здесь? – спросила пышная девушка.

– Меня зовут Даня. У меня склонность к побегам и бродяжничеству, меня положили сюда из-за того, что я употреблял наркоту, – нехотя отозвался пацан.

Он продолжил говорить, но я уже устал внимать его словам, внимать словам всех, кто находился в этой комнате. Стены вокруг отражали безумие пациентов или моё безумие. Так тесно в кругу сумасшедших детей, ведь я не такой, правда? Я всего лишь нуждаюсь в том, чтобы вырваться из плена своей пустоты.

Этот час длился вечность, я так хотел курить и спать, что слушать бред собравшихся было невыносимо… Я так и не показал свой рисунок. Мне стало стыдно. Я делал вид, что меня не существует. Хотя, возможно, так и есть.

После того, как наше время вышло, мы все разбрелись по своим боксам: кто-то в воодушевлении, кто-то в печали, а мы с Эмилем в обиде друг на друга.

Зубастые пасти чудовищ

Уже вечер, а мы с Эмилем всё ещё не разговариваем. Сидим друг перед другом и сверлим взглядом то место, где должен быть третий глаз, потому что в глаза, которые по умолчанию, смотреть было стыдно. Мы уже приняли таблетки, поужинали и готовились ко сну. И тут в окошке, выходящем в коридор, мы увидели мальчика. Он не был похож ни на Алекса, ни на Антошку, это был новый пациент. Дверь открылась, и тётя Женя постелила ему кровать. Теперь нас трое.

– Привет, красавчик, – заговорил Эмиль с мальчиком. – Как тебя зовут?

Меня аж передёрнуло. Звучало это слегка нелепо.

– Я Макс, – тихо ответил парень.

– Что забыл здесь? Нездоровится? – вдруг повеселел Эмиль.

– У меня голоса. Я обратился к своему врачу и рассказал ему всё, а он вызвал мне скорую помощь. Я вообще-то виолончелист, поступил в музыкальное училище, но я один в этом городе. Никто даже не сможет разобраться с документами. Боже, как же не вовремя меня забрали сюда!

Он говорил очень несвязно, очень быстро, буквально захлёбываясь.

Может быть все виолончелисты такие?

– На самом деле я соврал, нет у меня никаких галлюцинаций, просто я очень сильно влюбился в одну девушку, а потом она отвергла меня. Мне просто нужны препараты, чтобы быстрее забыть её, а ничего умнее того, чтобы сказать о голосах, мне в голову не пришло, – уже буквально заревел юноша.

– Тише-тише, Макс, не куксись, – обеспокоенно протянул Эмиль. – Постарайся не хандрить, иначе нам всем здесь тошно станет. Вон Костян тоже тут периодически разводит тоску, но я же не плачу.

– Константин, – злобно прошипел я. – Не Костян.

Макс казался таким несчастным и расстроенным, что мне захотелось его поддержать, но я промолчал, продолжая смотреть на его слёзы в полном недоумении.

– Я сейчас точно уснуть не смогу, попрошу таблетку. Или нет, надо срочно сказать, что меня не могут держать здесь хотя бы просто потому, что я не болен! Я ведь тут совершенно случайно… – говорил Максим.

– Ещё один. Тут что каждый третий случайно? Безумие! Я люблю безумие… Алекс, кстати, то же самое говорит, – фыркнул Эмиль.

– Я тоже подобное слышал от него, – отозвался я. – Что он имел в виду?

– Это весёлая история: Алекс пошёл прыгать под поезд, но его спасла незнакомая девчонка, которая стояла рядом и схватила его за рукав. Он зачем-то выкинул барсетку и телефон, вместе с кольцами и крестиком, а потом его поймали менты, когда он напился в подъезде с горя, что так и не получилось «убиться», – посмеялся Эмиль. Он протараторил свой монолог в ускоренном темпе. Он вообще всегда говорил быстро, иногда проглатывая паузы между предложениями. – А потом на его руках нашли порезы и отправили сюда после суток в обезьяннике. А поскольку мама его забрать не могла, потому что она была в отпуске, Алекса, полностью здорового человека, который просто очень тупо поступил, отказались выпускать. Уже тысячи психологов сказали ему, что у него и с памятью, и с мышлением, и с настроением всё нормально, но его продолжают держать в дурке, потому что мама ещё не вернулась. Но зато я видел, как к нему приходила бабушка с котлетками. Она кормила меня ими тоже, – погладил он свой живот.

– Действительно, «совершенно случайно», – мерзким голосом буркнул я.

– Ладно, давайте просто смиримся с тем, что нас отсюда так просто не выпустят и пообщаемся, – предложил Эмиль.

Максим вытер рукавом глаза, уголки его губ были опущены вниз. Эмиль стукнул стену затылком и обнял руками колени. И тут за стеной кто-то грузно шлёпнул бетон рукой. Вероятнее всего, это была именно рука, потому что шлепок был глухим, но довольно-таки сильным.

– О, ничего себе, нам походу ответили! – взвизгнул Эмиль от радости и рассмеялся.

Через пару минут повеселевший Максим и Эмиль уже вдвоём терроризировали стену бокса, с каждым новым стуком получая ответ от других пациентов.

Я закатил глаза, не желая участвовать в глупостях.

«Меня все бросили, я настолько скучный, вредный и обозлённый, что общаться со мной неприятно никому», – пронеслось у меня в голове. Я распугал всех людей вокруг себя, желая уединения, но в чём тогда смысл моего существования? В ледяном одиночестве? Я жалок, я даже не могу измениться. Не могу просто взять и перестать приносить другим людям страдания, зло, перестать вызывать раздражение и жалость!

– Пойду, пожалуй, в душ, – сказал я тихо, чтобы никто не услышал, но факт сохранился в истории. – Мне нужно прийти в себя.

Никто не обратил внимание на мои слова. Эмиль с Максом были чересчур увлечены.

Выдохнув с облегчением, я подошёл к окну и попросил открыть уборную. Взял полотенце и, прикрыв дверь, начал раздеваться.

На секунду Эмиль подбежал к двери туалета и, прищурившись, заглянул за дверь.

– Приве-е-етик, – сказал он. – Кто-то решил помыться? Ну и правильно, а то у тебя голова неделю уже грязная.

– Ты не можешь делать выводы, потому что я здесь лежу меньше недели. И прикрой, пожалуйста, дверь, розовый мальчик.

Но он не уходил. Видимо, желание позлить меня было сильнее этических норм.

– Мне неприятно, когда за мной подглядывают, так что отвали и стучи дальше по своей стене.

– Ну уж нет. Это моя месть за то, что ты свинтил и ничего не сказал.

– Я сказал, – неуверенно произнёс я, понимая, что оповестил их настолько тихо, что меня вряд ли кто-то сумел расслышать.

Макс тоже подошёл к двери и сказал: «У меня есть одна мысль, но она вам явно не понравится».

– Валяй, – еле сдерживаясь от смеха, сказал Эмиль.

И тут… Макс захлопнул дверь.

– Что ты делаешь? Ты что совсем уже? – в отчаянии сказал я, стоя в трусах и носках около ванной.

– Мы тут все того-этого, так что будем сидеть здесь до утра и рассказывать страшные истории, – Макс потёр затылок. – Мне показалось, что это будет забавно.

– Я не буду мыться при вас, а сплошная страшная история – это моё пребывание здесь.

Эмиль схватился за живот и начал хохотать: «Проверим теперь, как работают эти их скрытые камеры».

– Какие ещё скрытые камеры? Ты уверен, что у тебя биполярное расстройство, а не паранойя?

– Да не, я не подозрительный, просто за нами реально следят. В левом углу стоит камера. Она, правда, раздолбанная в щепки. Видимо, кто-то уже пытался предотвратить незаконную видеосъёмку, – снова посмеялся он.

– А что у тебя с руками и спиной? – поинтересовался Максим.

– Ничего, – фыркнул я. – Надеюсь, что медсёстры всё-таки смотрят в эти ваши скрытые камеры, потому что лично я не хочу остаться в туалете до утра.

– Мне всё нравится, – сказал Эмиль. – Я люблю страшные истории.

– Просто отвалите от меня! И так тошно, – сварливо продолжил я.

Эмиль показал мне язык.

– Бред какой-то… – сказал я и, натянув больничную футболку, комочком сложился на кушетке под полотенцами.

Эмиль и Макс переглянулись и уселись под раковиной. Они ещё долго о чём-то переговаривались, пока я медленно предавался Морфею, ведь от этих таблеток мне постоянно хотелось спать.

Я стою перед огромным стеклянным окном, ведущим в зыбкую белую гладь. Прикасаюсь пальцами к своему неяркому отражению и… Вдруг чувствую дикую боль в правой ноге, будто чьи-то острые зубы вонзаются в плоть, разрывая её. Я обернулся и в испуге закрыл глаза, увидев перед собой огромное белое существо с высоким лбом и морщинами, избороздившими его. У существа не было ресниц на маленьких чёрных глазах, а крысиный нос прерывисто дышал, раздувая свои отвратительные ноздри. Я закричал от боли и страха, чувствуя то, как стремительный ручеёк тёплой крови спускается по моей ноге. Укус. Ещё укус в левую руку. Меня всё гуще окружают эти существа и их воронки из заточенных жёлтых зубов. Вязкая слюна в полости их ртов особенно мерзкая. В ужасе я падаю, обрекая себя на съедение, на мучительную смерть в пастях чудовищ. Они рвут мою одежду, перехватывая куски ткани друг у друга, их рычание эхом отзывается в моих ушах. Я уже было смирился со своей участью, но рёв чудищ вдруг заглушил яростный вой кого-то более сильного. Кого-то, кто мог бы спасти меня. Скорее… Ещё чуть-чуть – и от меня останутся лишь обглоданные кости. Глухой удар. Жалобный скулёж существ и победные возгласы моего спасителя. Я без сил распластался на залитой кровью земле и, открыв на секунду глаза, увидел девушку с огненно-красными волосами.

– Спасибо… – протягиваю я в беспамятстве и чувствую, как когтистые руки подхватывают меня. Стекло разбивается вдребезги. Мы оказываемся в окружении яркого света, и где-то вдали слышится голос Клементины. Скоро всё снова будет хорошо, и я опять окажусь рядом с шутом и волчицей. Они обязательно помогут мне, они знают больше.

– Константин, – прошептала Клементина. – Ты ранен.

– Бесы снова окружили портал в Фолк, – прорычала девушка с красными волосами.

Я очнулся на её руках. В ужасе я осознал, что у меня нет правой ноги по колено, когда, вновь открыв глаза, оглядел своё изувеченное тело. Из раны фонтанировала кровь.

– Волчица, – простонал я. – Избавь от боли, прошу…

Клементина засуетилась и начала перебирать пузырьки с лекарствами, пока дьяволица укладывала меня на кровать.

– Вот, нашла, – сказала она. – Выпей.

– Нам нужно торопиться, Чернокнижник не будет ждать, а идти очень долго.

– Не так уж и долго, – отозвалась Клементина.

Она поднесла к моим губам склянку, а я отпил из неё, бессильно приподнимаясь.

Я взвыл от боли, хватаясь за лоскуты своей одежды. Это было нестерпимо. Ручьи крови сделали алой всю кровать за несколько секунд. Зрелище было жалким. Мне было стыдно, но я вообще мало о чём мог думать в этот момент. Только о том, что меня разрывало на куски от лишних движений, но я всё равно извивался, как змея.

– Скоро пройдёт, не трать силы, – Клементина ловкими движениями наложила жгут. Она сформировала кольцо из белой повязки, предварительно окутав тканью верхнюю треть моего бедра, и вложила в кольцо маленькую, но твёрдую палочку, закручивая её и придавливая изорванные крупные сосуды. Кровотечение остановилось.

Клементина сдула пряди волос с лица и закрепила закрутку турами другой повязки. И к тому моменту я уже почувствовал медленное обезболивание от её настойки.

– Константин, я хочу представить тебе Наамах. Это она спасла тебя от гибели, – улыбнулась успокоившаяся волчица.

– Моё имя обозначает «ведущая в ад». Я демон третьего пояса седьмого круга ада. Можно просто Наа, – ухмыльнулась она.

Кларин, стоявший в углу, захлопал в ладоши, но поняв, что все смотрят на него с осуждением, перестал, поменявшись в лице.

– Клементина, ты же говорила, что демоны захватили Аасту, поработили её. Но Наамах спасла меня, а ты мило улыбаешься ей. В чём же дело? – спросил я.

– Видишь ли, Константин, Наамах за нас. Она устала от желчи и злобы, и сейчас ей больше всего нужна справедливая победа над теми, кто так жестоко поступил с нами, жителями волшебного мира.

Дьяволица смягчила оскал и обняла своими огромными алыми крыльями Клементину, словно давнюю подругу.

Если честно, эта Наамах мне вообще не понравилась. Да, она спасла меня, но есть в ней что-то такое жуткое и неблагочестивое. Это вызывает во мне недоверие.

– А как ты поняла, что больше не хочешь служить злым силам? – спросил я.

– Мой отец – жестокий палач. Он самолично пытает тех, кто прожил свою жизнь в грехах. Я не хочу быть такой, как мой отец, – Наа замолчала. А потом резко обратилась к волчице, поторапливая её. – Идём же, Клементина, времени остаётся мало. Господин Армаэль уже выковал для Константина меч.

– Да-да, мы уже идём, – суматошно собирала вещи в дорогу Клементина.

– А вас не трогает то, что у меня как бы нет ноги? Я действительно очень ловко смогу сражаться вашим мечом, выкованным господином Арма… что-то там. Храбро защищать Аасту и всё то, что вы там без моего ведома решили. Каким образом я смогу исполнить до сих пор неясное мне предназначение без, чёрт возьми, ноги, которую только что сожрали бесы?

– Не паникуй, парниша, – прохрипела Наамах грубым тоном. – Вот увидишь, Чернокнижник поможет в этом нелёгком деле. О, у его живительного фонтана ты испьёшь воды и забудешь о своём горе.

– Предположим, что я забуду о горе, но как мне добраться до Чернокнижника?

– Где-то был у меня костыль… – прищурилась волчица.

– Да сгореть мне синим пламенем, Клементина! Ты хоть когда-нибудь можешь выйти вовремя?

И Клементина ещё несколько минут очень громко копалась в подвале, пока Наа кипела от злости, стуча когтями по столу, на который облокотилась в ожидании.

– Нашла! – радостно вскрикнула волчица. – Нашла под лютней! Сто лет на ней не играла и нашла!

– Отлично, – вздохнула демоница. – Ну теперь-то мы можем отправиться в путь?

– Так дело не пойдёт, рана слишком свежая, чтобы прямо сейчас беспокоить её дорогой, – покачала головой волчица.

Наамах закрыла лицо рукой и прорычала: «Одни проблемы с этим человеком. Он слишком слабый и никчёмный, чтобы доверить ему наше спасение. Я, будучи узницей ада, смогла преодолеть толпы стражей и выжить, сквозь боль и сквозь вездесущую смерть! Кусок гнилого мяса!».

– Замолчи сейчас же! Он спасёт нас, только… Только дай ему время! – повысила голос она, оправдывая мою беспомощность.

– Я жду у выхода, ясно? Если вас не будет к рассвету, то пеняйте на себя.

Клементина кивнула и поднесла свечу к моему лицу. Её глаза стали похожи на жёлтые горящие огоньки под стёклами. Её взгляд, заставляющий кровь леденеть, был уставлен на меня, пронизывая каждую клеточку тела.

– День закончен, но новый рассвет близок. Да будет благословенна богиня Луна и да поможет нам завтра, даруя свет и силу, мудрость и отвагу, честь и славу. Вступи в мир сновидений, защити Константина и освети разум его, в нелёгкий путь сопроводи. Да будет так, – быстро пробормотала она себе под нос и так же стремительно задула свечу, погрузив комнату во мрак.

Синеватый дым, ненароком вдыхаемый мной, взвился вверх, и мои глаза закрылись в томном сне.

Я уже почувствовал, как моё сознание прояснилось, но я боялся открыть глаза. Вдруг я снова окажусь в больнице? А вдруг я вновь увижу перед собой стены хижины Клементины? Я задержал дыхание и, почувствовав ноющую боль, понял, где же я всё-таки очнусь.

Волчица стояла над небольшим котелком и, время от времени, помешивала его содержимое. Как только она заметила, что я проснулся, её уши шевельнулись, а на лице блеснула улыбка.

– Константин, как я рада, что ты проснулся, – обратила она свой взор на мою ногу, не отходя от котелка.

– То есть я мог и не проснуться? – протёр я глаза, подрагивая от боли.

На моём лице выступил холодный липкий пот.

– Ну… Пожалуй, что так. Ты бледен и весь дрожишь, Константин.

– Наамах сказала, что нам нужно куда-то торопиться?

За окном уже появлялись первые лучи солнца.

– Да, господин Армаэль, великий кузнец, выковал меч для тебя. Нам предстоит нелёгкий путь к Чернокнижнику. Мы пройдём через дремучий лес, город Гахарит и деревню эльфов, прежде чем окажемся у него во дворце.

– А зачем нам идти к Чернокнижнику? Как это поможет в битве?

– О, только там мы сможем собрать и снарядить войско. А тебя Чернокнижник обучит магии, что кардинально изменит наше обречённое положение. Относительно Бранна.

– Господи, ну почему я? Почему именно мне выпало попасть в психушку, лишиться ноги, ковылять через тридевять земель к какому-то волшебному на всю голову колдуну и…

Тут Клементина перебила меня.

– Что такое «психушка»? – спросила она с удивлением.

Я закатил глаза в потолок и, глубоко вздохнув, сказал: «Ниспошлите мне сил».

Волчица налила половником отвар из котелка в маленькую миску и подошла ко мне.

– Расскажи мне побольше об этом месте, – попросил я.

Клементина задумчиво посмотрела на меня, потом на рану и начала разбинтовывать ногу, попутно рассказывая: «О, наш мир состоит из нескольких частей: самые нижние миры – это миры под красивым названием „Лавере“, но живут там не столь чудесные существа, а твари, каких не видывал свет. Один из них, миров, Фолк. Там живут люди».

– Ай, как больно! – взвизгнул я.

Нога была синей, а на повязке оставались спёкшаяся кровь и подкожный жир, прилипшие к ней ночью.

– Чш-ш, всё нормально, сейчас я всё сделаю, – успокаивающим голосом шептала она и, обмакивая повязки в миску с отваром, заботливо прикладывала их к культе.

Кларин, мирно сопящий в соседней комнате, вышел на мои крики. В его широких глазах читался страх.

– Кларин, не бойся, выходи. Ты поедешь с нами к Чернокнижнику? – спросила волчица.

Кларин покачал головой.

– Нам без тебя не справиться, родной, тем более ты хорошо знаешь дорогу и знаком с ним лично, – проворковала она своим бархатным голосом.

Это порядком польстило ему, поэтому шут расплылся в довольной улыбке, быстро согласившись на поездку.

В комнату ворвалась Наамах и с надменным лицом подошла ко мне.

– Болит? – снисходительно бросила дьяволица.

– Нет, – сказал я, стиснув зубы, пытаясь не показать свою слабость перед ней.

– Ну и славно. Выдвигаемся, – скомандовала Наа.

Клементина замотала рану новой повязкой, помогла мне подняться и опереться на костыль.

– Пожалуйста, Клементина, дай мне ещё твоего отвара, – простонал я, почувствовав боль, которая стремительно усиливалась, и что меня начинает тошнить. Через несколько секунд у меня потемнело в глазах. Я больше ничего не мог увидеть, и как следствие, потерял равновесие. Мне стало страшно. Животный ужас настиг меня в полном объёме, и я свалился на пол, потеряв контроль над сознанием. Мне казалось, что я умираю.

– Он потерял слишком много крови, Наамах, – хлопала меня по щекам волчица. – Очнись, Константин, очнись! Твоё сердце бьётся! – говорила мне волчица.

Я дотронулся рукой до лба и почувствовал, что он горит. Всё тело раскалывалось на части: ныли кости, пульсировали виски и переносица, каплями по лицу стекал пот, однако при этом меня сильно морозило.

Клементина накинула на меня тёплое одеяло, но оно мало спасало от озноба.

– Vivĕre militare est4, Константин. Борись.

Она снова полезла на полку за волшебными склянками. И, достав одну, открыла её с хлопком воздуха.

– Aegroto dum anĭma est spes esse dicĭtur5, – прошептала она, закрыв глаза. – Пей. Выпей всё.

Я послушался, но в глазах снова начало темнеть.

– Пей, Константин, не дай ей себя забрать. Жизнь – есть борьба. Так борись же, борись!

Я не видел ни горлышка склянки, ни своих рук, голова только тяжелела с каждым медленным вдохом. Но Клементина разжала мои стиснутые от боли зубы, приподняла шею над подушкой и влила в горло что-то очень сладкое. Это гадкое полурастаявшее и ужасно приторное желе я проглотил, чувствуя, как щёки изнутри и снаружи, где случайно скатилась капелька снадобья, начали неметь, вместе с мягким нёбом. Во рту остались вроде кусочки каких-то ягод. Я так и не смог понять, что это. Они были маленькими и твёрдыми.

– Раскуси семена, Константин, – строго сказала волчица.

Я послушался снова. С первым же раскусанным семенем пелена мрака отступила, и я прозрел. Теперь я уже мог увидеть лицо Клементины. Круглые брови волчицы приподнялись «домиком», она была обеспокоена, хотя по голосу я бы так не сказал никогда. Со вторым семенем вернулась ясность рассудка, отступила животная паника, сердце забилось в спокойном здоровом ритме. А с третьим семенем отступила боль. Эта мучительная боль. Ушёл жар, а вместе с ним и озноб.