…Но Буря Придёт

Защитники внешних стен ходагейрда ещё пытались вначале вслепую отстреливаться по окружившему их неприятелю из воротов и луков с крестовиками. Но вскоре град «ульев» вытеснил их с муров рушащихся укреплений, смешав воинов ёрла с прочими спасавшимися горожанами – ибо точно пришедший врагу на подмогу поднявшийся ветер всё сильней раздувал пламя страшных пожарищ, травя дымом дыхание и поджигая соседствующие дома жарким ворохом искр.

Горе и страх стояли в глазах искавших спасения уцелевших. Немо и безучастно взирали на страдания живых слепоокие каменные изваяния на резьблёных плитах могил почивших владетелей Высокого Чертога в горящей родовой усыпальнице Скъервиров.

Кровь, пламя и смерть шли по древнему Дейнову ходагéйрду.

Когда его люди совладали с разгоревшимися в Верхней укрепи пожарами от падавших сверху огнищ, заливая взмывавшее пламя водой и стаскивая пылающие смоляные корчи с крыш и переходов по стенам, спасая от огня всё сделанное из высохшей за века древесины, усталый Храфнварр наравне с другими орудуя шипницей с вёдрами продолжал отдавать приказы, выслушивая донесения о том, как обстоят дела с водой в колодцах и где что удалось потушить, а где пожар было не унять, где уже обрушились под ударами верхушки стен и сторожевых веж. Четверть воителей он направил в Высокий Чертог на защиту и в помощь выводившему оттуда людей из пожарища Горму. Своей волей и силой голоса сын Торда сумел собрать воедино уже объятых страхом воителей, и их руками удержал разгоравшийся пламень, не дав охватить весь стерквéгг целиком.

Однако тревога в сердце Прямого была не за себя, уже бывавшего в подобных осадах на юге в час Распрь Городов – а за оставшуюся где-то в горевшем Хатхáлле женщину с рыжими волосами и её сына, чья судьба волновала его много больше сильнее, чем даже жизни его владетельных родичей. И ненадолго оставив главенство в тушении гара и подготовке стерквéгга к грядущему вражьему нáступу на верного Агиля, превозмогая усталость он отбросил ведро и бросился по полуобрушенным переходам и лестницам в Высокий Чертог, по которому без отдыха метили вражеские метальщики, круша полыхающими «орехами» камень муров – откуда стража во главе с наследником Сигвара как могла выводила людей и спасала добро из казны с книжным схороном. Суровый и многоопытный воитель, Прямой всегда умело и чётко исполнял своё дело, не стремясь отдаваться опасному, гибельному геройству – но тут словно забылся.

Пробегая по сходам восточной стены сын Торда столкнулся в дыму с чьей-то тенью, помогавшей четвёрке закопченных стражников быстро тащить на плаще чьё-то тело. В темноте точно молния вспышкой блеснул меч в руке.

– А, почтенный – и ты тут? – Горм отёр с лица чёрную сажу, сплюнув под ноги густую слюну изо рта, и оглянулся вокруг, озирая пожарища Верхнего города, – ну и ночь! До утра доживут не все точно, наверное…

Прямой вдруг ощутил в словах парня как будто намёк, что кольнул точно острое шило. Может и так… ведь из двух всегда должен в итоге остаться один.

– Кто там? – Прямой кинул взгляд на растянутый плащ, узнав там почтенного Клонсэ, лежавшего точно мертвец без движения с залитым кровью лицом.

– Отца зацепило стропилом, но жив… Чего стали – бегом, Хвёгг вас в брюхо! – Горм рявкнул своим, что застыли за толстой опорой, решив отдышаться от бега. Подгоняя их к лекарям старший сын Когтя опять скрылся в тёмном дыму.

Гвенхивер с мальчиком Храфнварр нашёл среди других служанок Высокого Чертога, укрывшихся от огня на нижнем поверхе в стряпных, где надёжные толстые муры не могли быстро обрушиться от ударов огнищ, а от дыма и пламени было в изобилии воды из глубокого колодца. Сидя во тьме подле своей подруги Сигрит, она крепко прижала к себе сына и что-то неторопливо напевала её встревоженным детям, успокаивая мальчишек. Испуганные вскрики и возгласы встретили его, когда не все сразу узнали в дыму появившуюся из распахнутых створ тень мужской стати с мечом.

– Идёмте в стерквéгг, скорее! – повелел он испуганным кашляющим женщинам, завесившим все оконца и двери мокрыми полотнищами, спасавшими их от горького дыма пожарищ, – Хатхáлле ненадёжная защита от огнищ – а в укрепи стены толще, и пожары уже погасили. Идите к мужьям, женщины – нужна помощь раненым!

Бывшая среди них за главную Гвенхивер согласно кивнула его словам и заторопила остальных служанок собираться. Прятавшиеся тут со спасённым от пламени пожара скарбом девушки и жёны воинов укрепи с детьми поспешили вслед за подгонявшим их Храфнварром, чью силу слова они уже знали, и в чьей тверди все будут в безопасности, не страшась ни огня, ни грабежа или чьего-то насилия в этом вихре обрушившегося на ходагéйрд бедствия.

Саму Гвенхивер, шедшую последней, он вдруг осторожно, но твёрдо взял за ладонь и повёл в свои покои, подхватив из её рук удерживаемый там куль из одеяла с завёрнутыми внутри вещами, из которого на миг выглянула круглая кошачья голова, блеснув в сполохах пламени золотом пристальных глаз. Женщина не сопротивлялась, лишь взволнованно глянув на Гераде – и подхватила сына за руку. Но Храфнварр заткнул клинок за пояс и посадил мальчика на плечо.

– Сиди крепко, Бродди! – велел он ребёнку, и тот послушно уцепился ладонями в одежды мужчины, с испугом глядя на зарево горящих хугтандов Высокого Чертога.

– Пока не уймётся пожар, лучше переждите напасть в безопасности. Тут я буду ближе от вас, чем в Хатхáлле, где… – он едва не промолвил вслух имя того, кто возглавил недавно дворцовую стражу.

– Запри двери, Гвенхивер. Я надеюсь, к рассвету вернусь, если не начнётся…

– А если начнётся? – перебив, с тревогой спросила она у Прямого, глядя прямо в глаза.

– Я к рассвету вернусь. Жди меня, не тревожься… – кратко сказал он, не желая ни испугать женщину, ни вселить ей обманную дымку надежды – сам не зная ответа на этот вопрос, что случится в Хатхалле к восходу. Живы ли будут они к тому времени?

Затворив за собой двери Храфнварр разглядел, как светлеет в затянутом пологом гара синеющем небе, когда летняя ночь начинает клониться к рассвету. Он ещё раз взглянул на закрытые двери и заторопился вновь обойти вверенную ему твердь, дабы подготовить уцелевших людей к началу ожидаемого нáступа и осады вражеским войском немало уже пострадавшего от пламени ходагéйрда.

– Подкова! – рявкнул он во весь двор, подзывая помощника, – готовьте оружие, запасайте стрелы и копья на стенах! Укрепить все ворота! Готовим вороты к бою!

– Понял! – тот кивнул, и отдал распоряжения дальше:

– Имель – ворота тебе! Гальдур – к метальщикам, живо чтоб зарядили все снасти!

Сплюнув под ноги Агиль проворчал недовольно:

– В рот им копыто… Вот ночка – даже в Бирксведде такого умёта хлебнуть не пришлось тогда! – и тише добавил под нос еле слышно:

– Уцелеем к полудню – ну точно женюсь…

– Рассвет, Áррэйнэ! Пора уходить! – крикнул подбежавший к нему Адарханнад, – а иначе мы будем прорубаться сквозь всё войско Винги – пусть и хоть через то, что ты от него там оставил!

– Хорошо, сворачивай вороты! – Áррэйнэ вытер тыльной стороной ладони лившийся со лба на глаза липкий пот, глубоко выдохнув.

– Кáллиах, мешок мой подай! – крикнул он исполину, всю ночь прикрывавшему их стан с полудня, а теперь отведшему тысячу сюда, – раз остались целы эти вы́блюдки – так от меня есть подарок на память!

Его кулак угрожающе взметнулся в сторону так и оставшейся невзятой Винги.

– Лови, Лев! – ловко подцепив на скаку жалом клевца за верёвку лежавший на одном из возов тяжёлый мешок Ка́ллиах швырнул его в руки товарищу.

С воза, около которого был навязан встревоженный Ветер, Áррэйнэ схватил замотанное в такую же мешковину короткое древко, и развернул грубую ткань. В руки лёг стяг владетеля Дейвóналáрды, полёгшего под мечами и копьями воинства Эйрэ к востоку от Вейнтрисведде. Полотнище было изорвано проскакавшими по нему копытами а́рвейрнских скакунов, со следами грязи и крови, превратившими некогда грозного змея в истрёпанный зеленовато-золотой обрывок нашитой там ткани – всё, что осталось от славы и силы могучего ёрла дейвóнских домов и его войска, низровненного в битве с землёй вместе с тщениями и замыслами о скорой победе над Эйрэ.

Áррэйнэ быстро привязал к древку вынутый из мешка зловещий предмет и взнял высоко над головой, потрясая ясенем вражьего стяга в светлеющем небе рассвета.

– Тинтрéах!!! – с яростной радостью и ненавистью в тысячах голосов раздался над станом рёв áрвейрнов, вздымающих ввысь жала испивших всласть алого когтей и клыков приведшего их сюда Бури Несущего.

– Прикройте меня! – Лев сел верхом на коня, хватая поводья вздыбившегося под хозяином Ветра, – надо ведь знак им оставить, что мы пока в гости зашли у огня лишь погреться!

Сотни глаз из их стана неотрывно следили за одиноким всадником, которого сперва скрывали заросли приближавшегося к Винге с восхода редколесья, а затем выскочившего на открытый простор голого поля. Ветер рысью нёс седока к разрушенным стенам у искорёженных Главных ворот, через которые в эту ночь не судьба им была войти в ходагейрд.

На всём скаку Áррэйнэ подлетел к сгоревшему крошеву мощных створ Хлидхельст, остановив там коня. Ни единой живой души не было видно поблизости – всех охранявших муры и въездную вежу изничтожил огненный дождь их метальных возов.

– Эй, там! Держите подарок от нас!!! – во всё горло он рявкнул врагам по-дейвóнски, взняв голову к возносившимся стенам – и с силой метнул древко стяга владетелей с острым навершием прямо в висевшую на уцелевшей завесе дымящуюся обгоревшую створу ворот. С гулким стуком древко вонзилось в чернь разъехавшихся из оков толстых брусьев.

– Мы ещё вернёмся!!!

Словно не страшась получить со стены в спину пику, Áррэйнэ развернул жеребца и скачковою рысью понёсся назад к своим людям, уже подсвеченным показавшимся из-за холмов солнцем, озарившим лучами и сполохами лес тысяч пик, грозные плечи вóротов на возвышенности.

– Отходим! – прокричал он на всём скаку, ворвавшись в ожидавший его возвращения стан. Но этот приказ был уже лишним – пока вершний отсутствовал, все метальные снасти уже запрягли скакунами, а люди сидели верхом, готовые быстро сорваться прочь с места от так и не взятой, но ужаснувшейся в эту ночь Винги – все поредевшие их пять мор-лóхрэ.

– Отходим! – повторяемый от сотни к сотне приказ разнёсся над вырубленным за ночь перелеском, вслед за низким гулом керв поднимая всех а́рвейрнов с места и устремляя назад на восток.

Топот тысяч копыт загудел над равниной, когда воинство Эйрэ стальною волной растворилось во мраке лесов, окружавших равнину. Словно пришедшая из неведомого буря – обрушившая свою ярость и так же внезапно исчезнувшая в сумерках преддверия надвигавшегося дня – так и воинство детей Каитéамн-а-гвáйэлла оставило после себя страшную тишину запустения и разрухи. Оставшиеся в живых жители ходагейрда и ближайших селений ещё долго страшились поднять свои головы – не в силах поверить, что этот ужасный и яростный, сметавший всё вихрь уже стих насовсем. Пережившим ночной страх огненного дождя и пожравших к утру едва ли не пол-городища воздетых до неба пожаров до сих пор не верилось, что враг отошёл, исчезнув так же стремительно, как и появился из ниоткуда нежданным – и оттого ещё более страшным.

Когда же те, кто спустя время отважился выйти за пределы разрушенных стен на дозор, подобрались к обломкам пылающих Хлидхельст, то в обуглившемся крошеве створок их устрашившиеся глаза увидали обломок точёного древка, не так давно бывшего реющим гордо над головами загонов владетеля стягом их ёрла – ныне окровавленного и втоптанного в грязь символа величия Скъервиров.

На его ясеневом стержне повисла привязанная за волосы отрубленная голова – ещё свежая и сохранившая след предсмертного ужаса на застывшем в оскале некогда гордом лице восседавшего за древним Столом Ёрлов…

Храфнварр вернулся уже после рассвета, только как самолично убедился, что вражеские заго́ны внезапно покинули ходагéйрд, и нáступа на городище не будет – отправив им вслед не один дозор конных и выслав гонцов во все ближайшие к Винге стерквéгги за помощью, а горожан с оружием собрав в хоть какое подобие воинства. Укрытый плащом мальчик спал на скамье, свернувшись в клубок, а его мать, развязав узел с захваченными в спешке пожитками из Хатхáлле, сидела возле окна со своими иглами и нитями. Уже успев подшить и залатать все поношенные одежды Прямого из дорожного аскхаддгéйрдского ларя теперь она что-то вышивала на маленьких пялах.

– Суховей из Ардну́ра, женщина! Нашла время для рукоделия… – с укором сказал он, устало осев на другую скамью и вытирая рукавом рубахи грязное от сажи лицо.

Однако Гвенхивер ничего не ответила на его незлобный упрёк и продолжила вышивать стежок за стежком, чередуя цвет нитей и ловко переплетая их хитрую вязь на холсте. Затем не поднимая глаз тихо спросила:

– Какие вести, почтенный? Что произошло за ночь?

– Вести как ночь, не то слово… Наш ёрл пал в битве, его голову а́рвейрны воткнули с его же копьём прямо в Хлидхельст. Думаю, что и многие шедшие с ним встретили ту же судьбу. Как и мои люди там… – нахмурился он, стиснув зубы в бессильном гневе.

– А что в Высоком Чертоге? – она пристально взглянула в глаза Храфнварра, и вслепую сплетая стежок за стежком в тонкой ткани меж кольцами пял.

– Много люда погибло в пожаре, как загорелся и рухнул весь северный свод. Вся семья Имеля там олегла, половина семей внуков сестры Хъярульва и прочих его сыновей… много ещё кто из нашего дома. Не счесть мертвецов за сегодня.

– А почтенный Клонсэ? – спросила она, на миг препынив сновавшую в ткани иглу, – говорят – он…

– Сигвар с женой обгорели, спасаясь, но живы остались. Сын Къёхвара тоже уцелел, младший Сигварсон вытащил его сонного из огня. Даже Мурхаддов дар умудрился с собой унести этот книжник… – усмехнулся он горько, – да и старший…

Он хотел было вдруг похвалить того Горма за храбрость, но резко запнулся, умолкнув – воззрив дочери Каменной Тени в глаза. Прямой вдруг заметил, что взгляд женщины стал на мгновение колким – в нём вспыхнула та же зловещая горькая радость, как при полученном ею весной известии о кончине Ножа. Вершний воинством тверди с сожалением понял, что и сам он по-прежнему остаётся одним из этого дома, чьё молчание властных мужей в стенах Красной Палаты однажды обрекло дочь Ллугайда из Кинир на восемь лет мук и бесчестья в чужом ей краю – и останется для неё Скъервиром навсегда.

– Мне надо идти, тиу́рра, – он устало встал со скамьи, неловко зацепив ногой древко одного из прислонённых к стене копий, и то с гулким стуком упало на пол. Храфнварр махнул лишь рукой от досады, не желая поднимать ненужное теперь оружие.

– Клонсэ пока что без чувств, здорово балкой упавшей пришибло почтенного. А старший его хоть и вершний толковый, но уже не справляется там со всем сразу… Так что в городище ещё много дел для меня за двоих – наводить тут порядок, пока не начались погромы и грабежи. Нужно идти.

Гвенхивер вдруг отложила шитьё и встала со скамьи. Гераде встретился взглядом с ней и заметил, что её синие глаза потеряли те прежние холод и настороженность. Подняв с пола укатившееся ей под ноги копейное древко она подняла его и бережно поставила жалом кверху на прежнее место.

– Почтенный Храфнварр… – вдруг негромко отозвалась в волнении женщина, взглянув ему в слезившиеся от горького дыма пожарищ, похожие на застывшую под ветром траву глаза, – прости, что так долго заставила ждать тебя в горьких раздумьях. Я согласна…

– Хвала Дарующей… – Храфнварр вдруг резко шагнул вперёд и крепко обнял её, прижав женщину к себе.

– Я не обижу тебя, Гвенхивер. Не обижу тебя…

Он умолк на какое-то время, безмолвно радуясь тому, что она отныне будет подле него – ощущая её теплоту и стук сердца, уткнувшись лицом в её огненно-рыжие волосы – затем отпрянув на шаг тихо спросил:

– Сейчас, верно, не самое время – но какой дар от меня ты бы желала на свадьбу, жена?

Гвенхивер подняла взгляд, медленно отпряв веснушчатой щекой от его пропахшей дымом и пропаленной искрами потной насквозь верховни́цы, встретившись взором с глазами мужчины, на миг сглотнув тяжёлый комок в горле.

Видно рок её был таковым – вожделеть мужам этого орна… одного сменив прочим – но таким, кто не зрит на неё точно хищник на взятую дичь; кто и сам вкусил цену у смерти – и невидимой тенью несёт на себе. Кто другой… но кто сам тоже Скъервир.

Рука её тихо сняла с шеи маленький мешочек на алом шнурке, уронив его на пол под ноги – и легко прикоснулась пальцами к рябинам кожи на левой щеке мужчины, осторожно погладив.

– К чему сейчас думать о свадьбе, Храфнварр? Я рада, если боги дадут нам обоим счастье. Будь со мной рядом всегда…

И тихо добавила:

– Закрой дверь покрепче, пока Бродди спит…

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ВТОРАЯ "…ТЕ, КТО МНОГО СМЕРТЕЙ ПРИНЕСУТ БЛИЗ СЕБЯ…" Нить 13

– А ну-ка заткнись!

Девчонка, дочь здешнего сви́наря, была телом тоща – но им на потеху и то бы сгодилось, тем больше что и не доска, сиськами была одарена славно. Пока двое крепко держали ей руки, а третий разинув с ухмылкою рот стал с копьём в трёх шагах позади, ожидая черёда, их главный с охотой сдирал с неё платье, затянув небогатую юбку из шерсти подолом на тело и рвя на клочки всё исподнее.

– Мамочка! Мама!!! – звенел её крик над селением, отражаясь от стен старых срубов.

– Замолкни ты, дура – лишь злишь своим визгом!

– Мама!

– Замолкни, сказал! – озлобленно рявкнул он громко – и сунул той в рот её собственный пояс, поглубже пихая сквозь сжатые девушкой зубы. Добыча их дико визжала, затем лишь стонала от боли, когда весь охват влез ей в горло, мешая дышать – лишь тяжко сопела сквозь ноздри разбитого носа, в отчаянии глядя на небо вверху над собой, пока здоровяк раздвигал её сжатые голые ноги.

Со всхлюпом сапог подошедшего сзади к ним пятого стал подошвой на коровью лепёшку, размазав её по грязи.

– Да чтоб тебя, Хекан – да что же творишь ты, урод?!

Их старший, годами за тридцать, презрительно фыркнул сквозь зубы, едва повернувшись к тому – много младшему за себя.

– Тебе-то чего до того, умёт пёсий? Ты нам тут не вершний – я сам голова моим буду.

Он левой держал ту девчонку – дейвонка ли, арвейрнка, не понять тут в Помежьях, где все с рыжиной – за длинную белую ногу, а правой пытался расплесть свой охват поверх грязных поножей, измазавшись в глине с навозом, пока изловил самолично их стихшую вот уж живую добычу.

– Сестра она что ли тебе? – фыркнул тот, что с копьём – и узрел, как вдруг вспыхнули у́глями очи у парня.

– Оставь её лучше, – сказал тот негромко, – нельзя так…

– Чего же ты молчал в прошлый раз, сосунок – как за речкой ту бабу мы драли с парнями – а стоял и смотрел? Или трусил сказать мне в лицо – а, щенок? – их старший презрительно глянул на парня, оскалясь, – папаше пожа́лься иди, раз в поножи уже наложил! Что – добрый такой ты, жалеешь вражи́н? Все тут они присягали их Дэйгрэ, известно…

– Ага! Вали к Хвёггу, сопляк – не мешай! – добавил второй.

– А хочешь – давай, пятым будешь? – вдруг спросил парня тот, кто держал их добычу за кисть, выкрутив левую руку девчонки в локте и коленом прижав до земли, не давая той вырваться, – мы же это – не жадные…

– Или этот ты будешь – из этих – кто умёта толкач? – хмыкнул третий презрительно.

– Быть может там струсил – но тут уж не буду молчать! – вдруг рявкнул им тот, и добавил спокойно и жёстко, – отпусти её живо, урод.

– А то что? – презрительно хмыкнул их старший, кривясь. Он наконец-то спустил с ног поножи, расплёв затянувшийся узел на поясе.

Внезапный удар сапога прямо в рот с потемневшим клыком повалил того наземь в навоз от дымящейся подле них кучи.

– Отпустите её, дураки… – вновь промолвил он тихо, не сдвинувшись с места. Лишь ладонь чуть приблизилась к ножнам на поясе.

– Ах ты сучий гадёныш! – взвились двое державших девчонку за руки, хватаясь за рукояти секачей. Какие-то трое шагов было им до стоявшего там – но первый из них получил прямо в зубы навершием, когда сталь клинка под ухватом леви́цы взлетела из ножен, и правая резко схватила секач за железо чуть ниже чем дол – метнув его череном прямо в противника.

– Сучонок, убью! – второй резко ударил клинком от груди, устремляясь проткнуть того парня, кто нынче испортил им тут всю потеху. Но юный противник был вёрткий, стремительно бросившись вбок – и лезвие резко ударило сзади по шее врагу.

Голова глухо пала на землю, прокатившись девчонке под голые ноги и залив их кровью.

– Сусо́нох! Фыфлю́тох! – взревел вставший на ноги первый, отплюнув на землю кровавую пену слюны из беззубого рта. Глаза его вспыхнули яростью – и вместе с поднявшимся также вторым и примкнувшим к ним третьим копейным он резко метнулся вперёд, ухватившись за меч.

На грохот железа, гортанные вопли и девичий визг к тому схо́рону в селище вмиг прибежали другие – все те шесть десятков из прежней их хервы, что заняла утром селение, разбив тут в бою вражью сотню копейных и лучников, подкреплённую конными – в той стычке лишившись их сотника, сбитого арвейрнской пикой. В волнении молча столпились они полукругом, взирая угрюмо и хмуро на то, что открылось глазам мужикам и их свердсманам.

Он молча отплюнул горчившие слюни во рту, убрав клинок в ножны и вытерев кровь с оцарапанной жалом противника левой щеки. К нему сквозь толпу распихав плечом прочих бегом подскочил его родич, в волнении глядя вокруг.

– Да чтоб меня… Цел ты хоть? Волчий умёт! – тот не верил очами, бегло глядя на кровь, что укрыла багровыми лужами стоптанный двор, где в муках кончался последний из павших. Тот с хрипом дышал точно бык, лёжа навзничь на павшем под ним том копейном, что их сторожил в час насилия – и булькая кровью в глубоком разрубе по рёбрам тянул кадыком, точно жаждучи молвить чего-то убийце.

– Беги-ка домой – или в лес… – бросил он встрепенувшейся девке, что как полоумная зыркала на́вкруг, пытаясь закрыться от взглядов остатками рваного платья, неловко вздымая обрывки одежды на голую грудь. И даже не глядя на то, как несчастная живо вскочила на ноги, метнувшись куда-то бегом через цепь окружавших дейвонов, он выдохнул громко, и резко взвинтил свой спокойный как лёд острый взор на людей – встретив их осуждения, холод, взволнованность с прочими чувствами – равно как и поддержку с восторгом и полным в то зримое тут недоверием.

– Слушайте все… Если шила в штанах у кого заржавели без бабы, то можете в селищах – наших и ихних – за деньги, подарки, или хоть за запаханный клин под зерно и дрова кого хочете драть – сло́ва вам не скажу. Какая вдова вам и так может даст. Но силой никто никого больше брать тут не будет – поня́ли?!

Он сам удивился, как голос его, вроде бывший спокойным, ударил металлом – не зная, что сам таковым может быть…

– Довольно – раз взяли что жрать, то пора уходить. А то придёт новый загон людей Конналов – уже можем не сдюжить, нас мало… До Фрекиров тверди ближайшей восьмины с две ходу – там новых людей можем взять, или пойти под вершенство хондмактэ их местного.

Кивки многих голов подтверждали слова говорившего.

– Вот что, малый… – озвался старейший из ведших десятки их сотни, опёршись руками на древко копья в окружении прочих товарищей, – подумали мы тут с парнями чего…

– Чего? – голос его был спокоен, и ладонь как и прежде расслабленно трогала пальцами черен клинка.

– Без старшого над сотней сам видишь какая тут срань началась. Вон, Пятка тоже толкует, что подмоги похоже не будет; а задержимся тут на восьмину – и все пойдём в норы. Нас тут восемь десятков осталось всего…

Викунд Хэле согласно кивнул, почесав топорищем секиры загривок.

– Да и примета железная: если чешется шея – то дело умёт…

– А ты парень толковый, к чему что смекаешь. Людей бережёшь… – первый мельком оглянулся на трупы в навозе, – и порядок внушить тоже можешь иным. Раз Свейн наш полёг поутру́ – то ты сам и тащи эту лямку, раз прыткий такой, чтоб тебя…

Он искоса глянул на труп без поножей.

– Ты как хоть троих их сумел зарубить? Чёрный Зуб же, козлище, двоих мог сложить в одиночку – сам свидетель такому!

– За неё…

– За неё что ль? – подумал о девке сказавший, кивнув в её бок головой.

– За сестру…

– За какую? – пожал в удивлении плечами тот с ним говоривший, кто был родом из Астли и мало что знал о десятнике этом кроме имени с родом. Родом, с которым шутить не пристало…

– Неважно… – махнул парень рукой и окрикнул своих, что толпились поблизости, – седлайте коней – и на запад до Фрекиров! Кто местный – в дозоры живей, рыжих чтоб уследить!

Остатки их сотни уселись верхом, уложив в волокуши немногих пораненных, и разбившись надвое отправились вдаль, перейдя вброд речушку на западе, устремляясь за новым вождём, чьи короткие волосы цветом как лён трепал ветер, остужая его – всё ещё распалённого утренним боем и свежею стычкой – но душою спокойного, твёрдого, молча взиравшего вдаль. Ветер рвал своей дланью все стяги семейств, к коим тут примыкали их люди – и темневший знак дома его трепыхался на пике в ладонях у родича, бывшего подле.