…Но Буря Придёт

Небо вновь стало чистым – и солнечный свет опять за́стил лучами лесистые склоны двурогой горы среди Глвиддглинн, точно блеск божьих нитей суде́б, что сплетались в поло́тнище жизни.

И в сердце у женщины снова вдруг стало тепло и спокойно от силы незримой уверенности в то, что их тропы не будут заросшими, и не встанет там колкая чернь волчецá – и что вновь после бури приходит затишье. Такова уж природа её – быть не вечно.

И так было, и есть – и так будет…

-

К ночи два всадника успели перевалить через кряж, преодолев крутой спуск по поросшим еловым чернолесьем склонам Буревийного и выбравшись на восточную сторону. Тропа средь замшелых камней уводила их путь в бок уже недалёких отсюда уделов владетелей Эйрэ. Темнота сама шла им навстречу, чёрной птицей летя в гулком уханье скрывшихся в чащах ушастых сычей. Светлыми всполохами средь густоты наливавшегося теменью неба загорались там первые звёзды.

Кони тихо всхрапывали рядом, навязанные за поводья к стволу могучей ели, чья верхушка скрывалась во тьме, а узловатые корни ломали изгибами камень. Скрытый во впадине гасший костёр почти не давал собой света, теплясь только жаром от низкого пламени, лизавшего старый ветняк от поваленной вихрем сухой буреломины. Недаром сам кряж Стóрхридсáльдрэ именовался подобно, где дикие ветры порой завывали среди высочайших утёсов и круч неистовыми буревиями, обрушивая вниз валуны и обвалом срывая со склонов хребта кучи осыпей камня. Но теперь тут стояло ночное безветрие, и тишину нарушали лишь дальние птичьи вскрики и волчье вытьё средь кромешной ещё темноты – где хищные дети лесов ликовали восходу незримой пока за чертой небокрая луны.

Две тени безмолвно сидели там подле огня, и мужчина слегка ворошил концом палки горевшие ветви в костре, изредка вслушиваясь в тишину.

– Ты же прежде щита не носил… – Майри тихонько обняла супруга за плечи, кинув взор ненароком на прислонённый к боку валуна окованный дощатый круг а́рвейрнской выделки, который Áррэйнэ перед их выездом взял из обоза Стремительных Ратей.

– Мне есть кого тут защищать, – он повернул голову к ней, встретившись взором с глазами Майри и соприкоснувшись с ней лбами.

– Почему ты так скоро ушёл с того места? – спросила она его тише, – ведь там…

– Там это было… – прервал он жену, на мгновение резко умолкнув, – но того уже не возвратить – как не вернуть никому и никоею силой ушедшее время… Я прежде боялся того рокового мгновения, когда снова смогу сам узрить это место, где я прежде был Рёрином – там, где некогда всё началось. Мне думалось в сердце, что и попрежде лежат здесь лишь пепел и смерть, как я запомнил в ту ночь, потеряв там всех тех, кто был родом моим. И мне так же казалось наивно, что смогу я отстроить там наново весь тот чертог, вернуть их – вернуть себе всё, как и было когда-то…

Он вновь умолк, переводя дух от столь взволновавших его слов.

– Но так уже больше не будет. Они все мертвы – и нет больше места той мести, что была там когда-то посеяна кровью… Потому что когда я узрил вместо той смертной черни, что мне помнилась прежде, как там снова бьёт жизнь – будто не было здесь этих гара и смерти, и время не остановилось навеки в тот миг, как мне раньше казалось – и я понял, что всё то ушло безвозвратно, и их больше ко мне не вернуть… Но я буду их помнить.

Лев вновь умолк, тяжело сглотнув в горле комок.

– Этим утром сын Уйра сказал мне и Тийре, что простить он не сможет… ибо кровь не прощают – но сможет забыть – ради мира меж нами. А я… не смогу позабыть – то, что было мне жизнью – но я простил это ему, твоему предку. Больше всего я хотел бы не смерти его… и не кары, какую воздали за это ему сами боги – столь ужасной, что трудно измыслить страшнее мучений – и не раскаяния его передо мной…

Больше всего я хотел бы поговорить с ним. Лишь один он так знал моих предков, как никто из иных средь дейвóнов – один он. Больше всего я хотел бы поговорить с ним – узнать о том, какими они были когда-то. Но их нет… и его уже нет среди смертных. И я буду то помнить – то, кем был я тогда… И я помню и то, кто я есть – я, Áррэйнэ из Килэйд – что они есть мой кийн, моя кровь, что приняли меня и взрастили – и я их защищал все те годы… был одним из их рода. И я буду помнить имя Рёрина в сердце – а теперь я должен вернуться домой. Туда, где я есть – и где буду.

Он встал во весь рост и замер через несколько шагов от того места, где прежде сидел у огня. Пристально вглядываясь во тьму катившейся над северным краем ночи, он словно сорвавшаяся с высоких круч и застывшая глыба стоял как немой, что-то выискивая взором над изрезанным чёрными кряжами небокраем, где словно вышитые серебром на плаще загорались очами богов воссиявшие яркие звёзды. Где-то там вдалеке раздавалась волчиная песнь их ночному светилу, чья золотая личина ещё была скрыта за взгорьями, лишь мерцающим заревом сполошáя ту чернь темноты на восходе.

Он молчал, не сводя взгляда с необозримой тёмной дали, что призрачным маревом исчезавших во мраке просторов простиралась перед лицом, исчезая в неведомом, непостижимом оку людскому. Áррэйнэ даже не обернулся, спокойный и непоколебимый, когда тревожа их чутких коней поблизости раздался гортанный рык льва, оглашая пустоши круч Стóрхридсáльдрэ гордым неистовым рёвом вышедшего из логова хищника – словно и не замечая того, чья звериная кровь их незримым сродством текла в жилах мужчины. Он был весь поглощён чем-то прочим – взволновавшим его и заставившим пашней глубоких морщин вдруг прорезать лоб Льва непростой и тяжёлою мыслью.

Кутаясь в накинутый поверх одежд подбитый медвежьим мехом тёплый плащ и неслышно подойдя к супругу Майри крепко прижалась к его плечу и попыталась рассмотреть во тьме то, что так пристально и взволнованно разглядывал там её муж.

– О чём ты сейчас думаешь, Áррэйнэ?

Он с трудом сглотнул ком в горле – и настороженно, словно делясь с ней той тайной, произнёс пусть спокойно, но с какой-то сокрытой тревогой:

– О том, что случилось и с нами, и с нашей землёй. О том, что быть может грядёт нам на этом пути…

Вглядываясь пристальным взором куда-то сквозь глубь ночной тьмы – словно не за небокрай взгорий улетал его взгляд, а неимоверно далеко – сквозь само беспощадное и неодолимое никакой людской силою время, не глядя на жену он вдруг заговорил сильно и твёрдо, пусть и негромко.

– Однажды я спросил отца: неужели мы только слепые котята, которых ведёт за собою десница богов – и не в силах разорвать предначертанное? А он мне ответил, что мы выбираем себе те дороги, куда сердце само нас ведёт – и в том и есть наша судьба – в нас самих, в сердце каждого сущего. Что у кого на душе – тем и будет их выбор, теми путями пойдёт он вперёд через мглу.

Были ль дурными те люди, кого поразила рука моя в прошлом – те же ёрл Къёхвар и Оннох из Модронов, тот убийца отца моего Ллура и множество тех их, моих явных врагов – не мне понимать и возвешивать. Потому как мы все таковы, кто мы сами есть, что для нас доброе и дурное, что есть лучше и горше – каждому в их понимании мера своя дана в сердце. Те мы, кто есть по себе – и одним суждено быть нам другом… а иным же иначе – лишь кровью сойдёмся мы в жизни, вместо слов примирения с ним говоря только сталью.

И то, что случилось за эти вот годы кровавейшей распри – как то можно понять, чем обмерять всё это – не знаю… Даже если и впрямь это был неподвластный рассудку раздор меж богами, а нам суждено было стать их живыми мечами в войне праотцов на земле… всё одно мы избрали пути – каждому свой, уконованный прежде – или наоборот вопреки тому избранный нами; и шли ими без страха – как сами мы есть. Все эти слава и кровь воедино смешались, и нет той межи, что отделит одно от другого. Как жаль лишь, что столь много было пролито её между нами…

Он умолк, отдышавшись в волнении.

– Все мы такие как есть – и я сам, и мой верный друг Тийре, и упокойные наши товарищи – и твои родичи и земляки: Айнир – твой брат, дядя Доннар и сражённые мной сыновья его, и иные воители рода дейвóнов – и сама ты, жена, и старейший из вас… старый Эрха. Ни на миг не жалею о том, какую дорогу дал рок мне – по которой я шёл не страшась и ни разу не сбочив. Мы такие как есть… и судьба наша прежде никем не предписана кроме нас самих.

Сердца наши тоже порой ошибаются, слепо творя то дурное, что потом на идущих за нами обринется роком, сплетётся в тот узел суде́б, весь напитанный алым. И на ошибках ушедших мы учимся, постигая их сердцем – для того может быть, чтобы после творить свои собственные. Какая судьба ждёт нас с Тийре, твоих брата и прочих из родичей – и какой путь мы выберем некогда? Сохранятся ли узы тех дружбы и клятв, что порой непрочны́ перед поступью хода времён? Мы люди – и наши сердца таковы, где с высоким соседствует низость – и сами порою творим и великое, и то чёрное, зрящее холодом Эйле, что ляжет в наследие нашим потомкам…

И быть может к тому всё то было сейчас, чтоб сегодня твой брат, с кем мы были врагами самим своим духом – чтобы сейчас мы сумели отринуть весь тот тяготивший над нами закон кровной мести с враждой, и пожали ладони один одному как два родича… дорогою ценой примирившись друг с другом.

Одно лишь я чувствую верно – что мы сами есть те, что в сердцах у нас скрыто, и дорогу свою нам самим суждено выбирать. И пока там не будет холодного страха – бессмертны мы будем. Лишь помнить мы это должны – от отца к сыну, от матери к дочери, от поколения к поколению…

Он на миг вновь умолк, тяжело отдышавшись от столь взволновавших его сердце слов – словно кто-то незримый шептал их ему в темноте распростёртой над миром кромешной ночи́, оглашаемой только тоскливою песнью волков над просторами взгорий – и взглянул на застывшую подле него дочерь Конута, чей взор встретился с взором последнего Рёйрэ – полный тревоги пред всем тем неведомым, что им было тут сказано.

– И наша судьба мне неведома, жена… Быть может немного нам выпадет лет быть с тобой сердце к сердцу. Никому не постичь непрозримого срока – и где та рука, что однажды сразит и сильнейших средь храбрых. Даны ль будут нам те, кто придёт после нас в этот свет? Не ждут ли нас некогда горе с разлукой, скорбь и болезни, отчаяние и предательство? Всё это неведомо мне… и гадать бесполезно – мы те есть, что в наших сердцах – и лишь мы свои тропы себе изберём…

Хмурое и тревожное лицо Áррэйнэ вдруг разгладилось, и он взглянул на неё так, как однажды смотрел на дейвóнку во тьме среди леса, озарённого сполохом светоча в левой руке в час прощания их, когда Конута дочь назвала своё имя. Майри увидела взор его – вновь такой же смешливый и хитрый.

– И даже не знаю – долго ли будем терпеть мы один одного близ себя, если нрав твой похуже той моровой язвы? Быть может владетеля буду просить поскорее отправить меня хоть в какую выправу – куда только кони дойти смогут вдаль – от твоего языка лишь бы дальше как можно? Или ты, может быть, сама прежде горшок мне расколешь о голову, и на коня верхом сядешь, чтобы к дяде вернуться домой – «ступай ты, Áррэйнэ, к скáйт-ши в утробу!» Всё, что будет – мы сами себе изберём, что по сердцу нам. Одно лишь я знаю – что ты мне жена теперь… и нет мне пока большей радости, чем чувствовать то, что твоему сердцу тепло с моим рядом.

Он умолк, устремив взор вдаль в непроглядную ночь, что катилась над окружавшим их миром, где лишь песня волков раздавалась во тьме.

– Ты говоришь страшные вещи, словно предрекая их всем нам… – Майри Конутсдо́ттейр взволнованно прижалась к нему, и крепко обняв Льва глядела туда же, куда устремил свой не дрогнувший взор её муж – вдаль на темневший крадущейся чернью ночи́ перевал.

– Неужели всё так вот и вправду случится, Áррэйнэ? – она с тревогой взглянула в глаза ему, словно защиты прося у супруга и спутника на всех выбранных ею грядущих путях.

– Кто знает… – он вновь посмотрел на кромешную тьму, и затем обернул взор к жене.

– Боги я́вят нам тропы, по которым идти суждено. А выбирать, по которой из них нам ступать, и какую за то уплатить надо цену – это в воле людей, всякий выбор…

Его в побуревшей от крови повязке леви́ца сжала руку жены, и Майри опять ощутила всю прежнюю твёрдость и волю, что таилась в кисти её мужа, изувеченной в прошлую ночь – где и восемь в бою вышли много сильней десяти.

– А на этой дороге домой доверься мне и скакунам.

Она на миг задержала дыхание, словно прислушиваясь к чему-то неслышному для него, ощущая под сердцем тот бьющийся ток новой жизни в бессмертном круговороте поколений – и затем сильно выдохнув повернула к мужчине лицо.

– Я сказать тебе что-то должна, Лев…

Майри охватила обеими руками его перемотанную тряпицей ладонь и плотно приложила к своему животу под одеждами, не давая отнять от себя.

– Или сам уже может услышишь… – произнесла она тише, встретившись глазами с его оторопевшим в этот миг взором, и утвердительно кивнула.

Сияя золотом ночного небесного зарева, освещая черневшие мглою хребты среди взгорий и заливая померкшие в сумерках тропы сквозь перевал, над черневшими тенями чащ диких мрачных лесов необъятного Севера восходила своим полным диском луна.