…Но Буря Придёт

– Однако и Прямой не всесилен без годных людей. Я не раз был свидетелем, Сигвар, как дурно готовое воинство может не взять прочные стены, обороняемые горсткой умелых людей – а видал и обратное, как малым числом брали тверди, где в избытке воителей, но их дух и умение слишком слабы.

– Умелые люди сейчас нужнее в воинстве Стейне, чем тут, Храфнварр. Сам понимаешь – война…

Вновь зажурчало вино, наполняя два кубка.

– А что говорят твои люди там в Эйрэ, почтенный? Что творится в уделах противника?

Сигвар нахмурил вдруг брови, точно раздумывая.

– Вот что-то давно не слыхал я вестей столь мне ценных из тверди владетелей Бейлхэ… Да и с севера не было долго гонцов от Кривого.

Он умолк на мгновение.

– Ты сам знаешь, достойный, чьи земли лежат на прямом пути к Кроммах – и сколь сильно ему ненавистен наш дом много лет… что отверг он родное дитя ради воздаяния Скъервирам, позабыв про неё в своём гневе.

– Да – наслышан, почтенный… – кивнул ему Храфнварр, нахмурясь – когда Сигвар вдруг вспомнил про ту, кто была прежде дочерью Каменной Тени.

– И там год от года его мощь растёт, тесня наших прежних союзников. Даже верный нам Гвенбранн из Катайр – и тот не способен противиться старому Ллугайду, теряя в Помежьях удел за уделом…

– Чудо, что жив он доселе в кругу стольких многих врагов.

– Две стрелы в нём – от Катайр и Кроммах подарки – и те не смогли его в темень отправить, как многим то жаждалось… а пырнувшего раз его в рёбра ножом Ллугайд сам утопил после в топях живого. Уж не знаю, хранят его Трое – или та его ненависть к тем, кто лишил его близких…

Сигвар стиснул в ладонях кость посоха, в размышлениях шкробая жалом натёртые доски цветных половиц.

– А ведь я по чести́ предлагал ему трижды, чтоб вернуть его дочерь в родные уделы – не жалея ни денег, ни даже богатых наделов, чтобы то как смогу окупить – дабы стих его гнев и стремление к мести.

– И что он?

– Не осталось у Ллугайда в каменном сердце тепла для неё. Он живёт с той поры лишь единою целью – терзая всех наших союзников, руша все наши успехи. А про дочь он сказал в том последнем письме, что она умерла, когда было ей только шестнадцать…

Коготь смолкнул на миг, и скребущее пол жало посоха стихло.

– И она позабыла всю прежнюю жизнь, став тут дейвонкой взаправду.

– Ненависть страшная сила, почтенный… – угрюмо промолвил Прямой, – она движет и горы в стремлении к мести, слепо рвёт и свою, и чужие ей судьбы, сжигает сердца изнутри… Но и она иногда справедлива – ибо кровь не прощают.

– Да, всё так… не прощают, – Коготь оторвал взгляд от пола и задумчиво глянул на родича.

– Наслышан я разного, что про тебя тут твердят неучтивцы, Прямой…

– Да плевать мне песком, что иные твердят тут, почтенный. Моё всё на мне – и сужу себя сам, а не наветами тех болтунов, на ком блох из минувшего дел как на псине иной… – Гераде смолк на мгновение, вновь вернув разговор на дела этих дней – не желая вести речь о том, упомянутом Сигваром.

– Так говоришь – нет нам свежих вестей от владетеля?

– Не тревожь себе сердце, Храфнварр. Если придут мне любые известия, я их немедля тебе передам.

– Спасибо, почтенный.

– Говоришь, ты ходил за советами к Свейну? Изрекли тебе боги дурное?

– Ничего, почтенный. Они вообще никогда не щедры на ответы. Но ещё по приезде сюда в прошлую осень предчувствовал я, что станет Высокий Чертог мне могилой…

– Разве не будет почётно тебе – сыну из невысокой ветви нашего рода – обрести погребение среди ёрлов и лучших ратоводцев из Скъервиров, лечь костями в святилище подле Эльдле́йте и иных славных свердсманов – когда ты до прославленной старости и седого волоса будешь оберегать обиталище наших владетелей?

– Срок тому видно будет не столь уж и дальний, почтенный… – Храфнварр умолк, смакуя из кубка остатки вина, – тьмы я давно не боюсь – жизнь страшнее бывает… Да и боги нечасто бывают щедры, чтоб не забрать потом больше дарованного – и разят они чаще слабейших и невиновных…

– Вижу, ты больше страшишься не за себя, родич. За кого же? – проницательно прищурил глаза старый Клонсэ, взирая Прямому в лицо, – ты до сих пор один, славный Храфнварр – и тени своей всё не знаешь. А годы тебя нагоняют…

– Иногда чем сильнее привяжешься к людям – тем больнее потом, когда рок по-живому от них отрывает… – негромко промолвил вдруг Храфнварр, не глядя на старого Клонсэ, – и то зная порой сам страшишься плесть наново нити, не в силах решиться на это…

– Да – порою и так может легче… Тени уме́рших всегда будут с нами – и твоя Гудрун из Эваров была тебе славной женой, как и когда-то мне моя добрая Сигла. Но быть может пора бы задуматься снова о достойной супруге, дабы не лежать одиноко в нашем родовом святилище Винги, чтобы не была твоя могила узка?

– Доброе предложение, почтенный хранитель казны, – усмехнулся Прямой, отставляя пустой кубок и вставая со скамьи, – если придёт мне пора – то я знаю, у кого бы ссудить на женитьбу мешок серебра. В рост, надеюсь, не станешь монеты давать для родни?

– В рост… Буду рад с ним расстаться без скупости, если ты станешь меньше угрюмым! – ухмыльнулся старый Коготь, убрав сосуд с хмелем назад в стенную нишу, – что бы не твердили про меня многие языки, радость мне верных людей я ценю много больше, чем смерть для врагов дома Скъервиров.

Он умолк на мгновение, пристально глядя на родича.

– Но пока что мешок тот пылится в казне – а ты ждёшь что-то всё, словно слов и решимости сам не находишь, и тени своей здесь не знаешь досель…

– Пора мне на службу, достойный. Уже смеркается, час обойти укрепь, – Храфнварр оправил на себе пояс с ножнами, закутавшись в плащ перед наступающей ночной прохладой.

– Храни наши дела Всеотец! – напутствовал его на прощание нежданно разговорчивый нынче – и вовсе не из-за хмельного вина – хитрый и зрящий везде Сигвар Клонсэ – казалось всё знавший, о ком сейчас заняты нерадостные думы ожидавшего её ответа Прямого.

За дверями почтенного Сигвара разминувшись со стражей Храфнварр вышел по лестнице прямо на стену Хатхалле, и щурясь взглянул на закат, на спадавшее к чёрной воде междуречья Широкой и Топкой багровое солнце. Там по правую руку вдали меж зубцов показалась шагавшая стать сына старого Клонсэ, обходившего к ночи стоявших по хугтандам стражников. Тот с усмешкой кивнул в бок Прямого, учтиво приветствуя вершнего укрепью – и он так же ответно кивнул. Хоть и с первого дня по прибытии в Вингу не вышло меж ними приязности – точно чья-то безмолвная тень пролегла между ними…

Ночь наплывала на засыпающий ходагéйрд.

Из мглистой ночной тьмы возник точно призрак лазутчик на взмыленной рыжей кобыле – один из дозорных, отправленных первыми к городу.

– Старшой – мы у Винги! С того холма уже стены видны! – он указал рукой позади себя.

– Не нашумели в дозоре? – переспросил за Льва Кáллиах, взмахом руки подзывая к себе всех помощников из числа своих дéих-лáмнарв.

– Будь спокоен, почтенный! Била молчат, слышишь? И вокруг ни души – ни одного их дозора вне стен.

– Значит не ждут нас, дейвóнские свиньи! – обрадованно воскликнул Унлад, – не успели прибыть к ним вчерашние вести!

– Отсюда вот лучшее место для подступа. Все торговые схо́роны и ремесленные дворы у Речных ворот с запада… – обратился к их вершнему Каллиах, – а тут прямо к стенам подступиться возможно вплотную в тумане таком!

Лев привстал в стременах, озирая собравшихся подле него дéих-лáмнарв и лу́айд-лóхрэ их воинства.

– Кáллиах!

Исполин замер, внимательно слушая Аррэйнэ.

– Твоя тысяча нас стережёт от полудня – смóтрите за дорогами и переправами. Пусть твои парни подожгут торговое городище. Всех, кто появится – в землю к Шщару втопчи! И сразу дай знать, если враг шевельнётся.

– Понял! – сын кузнеца негромко присвистнул, и дав людям знак следовать за собой подстегнул жеребца, растворяясь во тьме.

– Унлад – тебе север. За Молотом повторяться не буду – понял, Стрелок? Окружишь городище с заката, чтобы на ту дорогу и по реке никто из вражин не смог выйти. Стерегите там Большой Мост через Топкую, а поутру сожгите со всеми причалами и судами.

– Сделаем!

От его слов приказов разлетались верхом главы сотен, за собой увлекая всех прочих, заставляя всех действовать воедино подобно муравьям в их огромной семье.

– Оллин – готовь вóроты к бою.

– Цельщики! – выкрикнул тысячный метальщиков, указывая рукой направление, – первая сотня – на те холмы! Остальные на склон! Вóроты ставим на этом гребне! Кáдауган – десяток их с севера заведи, станешь под прикрытием Унлада!

– Понял!

– Подпалишь как следует город оттуда – и меть по Хатхáлле! Тебе ближе чем нам будет добросить! – отдавал Рогопе́вец приказы своим деих-ламнарв.

Скрип осторожно подкатываемых и снаряжаемых кáита-гаóйта озвался меж спящего редколесья, когда причудливые в очертаниях метальные снасти руками обслуги устремились на указанные места, выбранные опытным глазом Оллина для обстрела вражеского городища. Цельщики с возвышенностей уже передавали знаками тлеющих ветвей и негромкими окриками указания, и поспешавшая следом обслуга метальных возов торопливо наматывала на катушки толстые свивки канатов тяг, спуская до самой земли рычаги долгих плеч. Воины подкатывали к пращным петлям огни́ща с цепованными камнями, распаливали для их поджога просмоленные запалы. Всё делалось быстро, но верно и слаженно, словно отточенное до предела единое всеми движение.

– Лучники и копейные – по коням! – отдал приказ Áррэйнэ, внимательно оглядывая тьму, разорванную впереди немногочисленными огнями спящего ходагейрда, до стен которого было не больше каких трёх полётов стрелы. Город и не подозревал о появлении врага у самых стен древней твердыни владетелей – и сегодня пришёл их черёд содрогнуться от страха в ночи.

– Старший? – отдававший распоряжения метальщикам Оллин обернулся к их вершнему, внимательно глядя в глаза товарища.

– Ты уверен, что это нужно? Послушай… это ведь не какое-то захудалое городище. Это же Винга – самый большой и сильный из всех гейрдов на западе! Или ты думаешь нашими малыми силами взять без осады такой…

– Посмотрим, Оллин… – оборвав его на полуслове Áррэйнэ смолк, пристально глядя во тьму и сжав зубы. Через миг он пришёл вновь в себя, повернувшись к товарищу.

– Метай!

– Хорошо! – приказ не требовалось повторять дважды, и лу́айд-лóхрэ метальщиков крикнул:

– Метай!

– Эй, Фреки, гляди-ка! Огни там за пустошью видишь? – один из двух стражников, бдивших ночью охрану восточной стены ходагéйрда, всмотрелся в туман, чьё густое молочно-белое покрывало вздымалось до самых зубцов каменного пояса городища возле их ху́гтанда, где в комнатушке горел освещавший нависшие над головами тяжёлые своды коптящий смоляк в стенной нише.

– Аа-а-а-а-э-а… Где? – его заспанный товарищ, зевая, лениво встал с устланной сенником деревянной лежанки.

– Да вон – чуть к северу от восточной дороги, на пустошах. Погляди сам.

– Заночевал кто-нибудь из странствующих, – пожал плечами товарищ, почесав шею под воротником верховницы, – иди спать лучше, Бер – мой черёд сторожить.

Однако далеко по стене он уйти не успел. Усилившийся блеск дальних сполохов справа заставил сонного воина обернуть туда голову. Он увидел, как в черни небес средь тумана внезапно прорезались тонкие линии света – словно нити огня – выраставшие ввысь от земли. На глазах его – он в том готов был поклясться самим Всеотцом – целый сноп этих искр стремительно стал приближаться к стенам спящей Винги как рой светляков.

Но ни рассмотреть это чудо подробнее, ни доложить о нём вершнему стражей зевающий Фреки уже не успел. Через мгновение десятки огни́щ страшным градом обрушились на эту стену у Главных Ворот и стоявшие следом за нею строения Винги, вежи стерквéгга и Высокий Чертог – словно неистовый огненный вихрь, всё сметающий на пути.

– Не останешься хоть в этот раз до рассвета?

Он растопырил рубаху, продев голову сквозь подол.

– Где с кем вершний над стражей – и ёрлу плевать, дело третье… А чего по ночам он охрану не бдит – не по мне так, нельзя. Уж так надо, прости…

Горм обернулся к ней, обняв и впившись ртом в её губы.

– Я же тебя не обидел?

Та усмехнулась, хоть вышла улыбка и горькой.

– Уж как есть. Мне с тобою и так хорошо…

– Врёшь ты, Дис…

– Может так… Я же знаю – таков ты как есть.

Она опёрлась о ложе отставленным локтем и повернулась на бок, глядя мужчине в глаза.

– За тобой все бегут кто ни глянет – звать не нужно порой никого.

Он вдруг насупился. Лоб Горма прорезала складка морщины – а лицо снова стало нести тот невидимый оттиск досады с недоумением.

– Может не все… – он промолвил негромко, как шёпотом, под нос – так и глядя в окно, поглощённый раздумьями.

– Я в святилище была недавно, всё хотела прозреть…

– Что женюсь на тебе или нет? – усмехнулся он вдруг, обернувшись к Дис взором.

– Я же не дура, как прочие все твои девки… На тебя прозревала, хотела узнать.

– И узнала чего? – кинул он на ходу, одеваясь.

Она долго молчала, взирая на Горма из сумрака.

– Предрёк мне сам почтеннейший Свейн, что тонка твоя нить…

Сын Сигвара презрительно хмыкнул сквозь зубы, подпоясавшись охватом.

– Чем нашла удивить… Я в Помежьях Костлявую видел не раз на глаза – не сидел за забором в стерквегге. Потому и отец меня видно сюда притащил перед распри началом, от жара её чтоб подальше.

Дис несогласно мотнула головой, разметав по подушке нечёсаный вихрь её золота кос, кои он нежно гладил недавно ладонью, но взирая как будто насквозь, в пустоту – словно видя на ложе иную.

– Жить ты будешь сам долго быть может, почтеннейший мне там изрёк. Но стремишься к тому ты, что смерть лишь приносит вокруг себя всем…

Горм задумался, снова взирая в открытые ставни окна, устремив взор во тьму над уснувшим уже ходагейрдом.

– Ну, где женщины – вечно погибель… Вот папаша твой вдруг нас услышит – слуг поднимет, и с пикою будет за мной до Хатхалле нестись, как недавно один.

– Хорошо коль один лишь… – усмехнулась она.

– Уж таков я, прости. Могла бы ты зрить через мглу – так бежала бегом от меня куда прочь, лишь бы дальше от дурня подобного, а не звала бы к себе.

Дис вдруг вздрогнула.

– Всеотец охрани от такого!

– Почему это? – он приподнял свою бровь.

– Не понять вам, мужам, что то значит на деле. Моя бабка была говорящая чары; великую силу имела прозрить и сплести нити су́деб. Только страшный Праматери дар тот, просто так не даётся он женщинам…

Она смолкла, взирая как тот одевался.

– Жаль, что ты до утра не останешься, глупый.

– Так надо… Прости.

Он вдруг встрепенулся, увидев во тьме пронизавшие ночь нити искр, что разрезали небо – и тотчас же удар содрогнул тверди стен городища.

– Шщаров хвост… Чтоб меня! – Горм стремительно взвился на ноги, одеваясь и сунув ступню в голенище, – я-то думал, отец меня дальше от распри сюда утащил – а я сам за собой её в Вингу припёр средь поклажи! Ну хоть снова при деле!

Молодой, резкий, сильный – он был как тот ветер, в полёте несущий стрелу – и Дис снова всмотрелась в него, не сумев удержаться от страсти и страха – что навряд ли узрит его больше с собою – и не узрит его рядом с собою всегда. Он как куст катуна́шипоцвета или древко стрелы – что летит под порывами вихря, пока хватит силы – и когда ветер стихнет, падёт на землю – прорасти или сгнить.

Горм одевшись успел её снова обнять, жадно впившись губами в рот Дис – и с размаху скакнул в оконицу, где внизу его ждал вдалеке жеребец, топтавший проезд вдоль купеческих схоронов, что взносились по Среднему городу. До Хатхалле путь был недалёк. И хотя его сердце на миг объял страх – не бывал он ещё в таковых переделках под огненным ливнем – но сын Сигвара знал, что он справится. Должен.

Со времён основания не знал могучий и прекрасный ходагéйрд Дейвóнала́рды большего страха, чем тот, что теперь пробудил его жителей. Даже жестокая битва за Высокий Чертог подчас давнишней смуты между дейвóнскими орнами в час низвержения власти клятвопреступных Афтли и их поплечников пять долгих столетий назад не сравнилась с нынешней сокрушительной ночью.

Крушились и осыпа́лись обветшалые за века городские стены. Оседали под прямыми ударами литых тяжёлых «орехов» зубчатоверхие клычницы и вышибленные в горящее крошево створы Хлидхельст – метальные снасти на кручах холмов там трудились без устали. С юга и запада, а после и с северного бока вскоре дружно вспыхнуло пламя подпаленных ремесленных лавок и схо́ронов, примыкавших вплотную к стенам городища – то постарались конные люди Кáллиаха и Унлада. Всё выше и выше вздымался ввысь чёрный столб гара, заслоняя собою и звёзды и облака в выси неба.

– Почтенный, проснись! Проснись! – ворвавшись в покои их вершнего Агиль с силою стал тормошить за руки спящего Храфнварра, заставив того пробудиться – и резко отпрял вбок от взвившегося точно молния клинка очнувшегося Прямого.

– Хéстъярн, ты? – во тьме без зажжённой светильни сын Свéйра не сразу узнал по голосу своего верного сподручника – но сразу же понял, что за грохот и треск доносились через прикрытые ставни окошек со двора их стерквéгга.

– Враг? Где? – вскочивший на ноги Гéраде сразу привёл себя в чувство, для верности больно хлопнув по правой щеке кулаком, чтоб скорее очнуться, и убрал клинок в ножны.

– А никаких нет вестей! Врага в городе нет – но Винга окружена, как мне думается. Снаружи везде сотни а́рвейрнов, подожгли все ремесленные ряды вокруг ходагейрда. Метят прямо по укрепи, в рот им копыто!

– Чтоб меня… Сейчас, одеваюсь! – Храфнварр плеснул на лицо пригоршню воды из кувшина, надевая поножи и подкольчужную свитку, и торопливо подпоясался охватом с ножнами. Вдвоём они выбежали во тьму переходов встревоженного стерквегга, а затем и в охваченный пламенем двор.

– Горим, почтенный! – подбегая окрикнул их ещё один из старых людей Храфнварра.

– Чаны на стенах, лейте воду оттуда! – повелел он собиравшимся людям, отдавая приказы кому куда бежать и что исполнять, – шестеро кто покрепче – к обоим колодцам! Не дайте огню заняться! Агиль – за закатной стеной и колодцами смотришь, ты там за старшего!

Под его краткими ясными приказами люди разбегались как муравьи, выполняя пове́ленное.

– Имель, все живы?

– Все, почтенный! Царапнуло лишь Торопливого с Тощим – и… чтоб меня! – сотник-южанин умолк, глядя как в груде каменных ощепов под ноги им сверху рухнули чьи-то ошмётки костей средь обрывков одежды и клочьев кровавого мяса, пав с вершины разбитого точным ударом огнища дозорного хугтанда.

– А-а-а… х’имáр-аль-ашáр! Кого это, Гуннар? – по-арднурски ругнувшись в запале, южанин окликнул одного из стоявших по стенам, не в силах теперь опознать мертвеца.

– Да Лейфа Счастливчика! – донеслось с высоты.

– Вот Счастливчик тот первый пролезет везде… – хмыкнул Гальдур, – что к котлу и до баб – что слинять со сражения тихо…

– Вот теперь уж завидуй, Поганка… Он там в Халльсверд пирует, засранец – а нам тут умёт за него хлебануть! – фыркнул южанин.

– Стерегитесь огнищ, укрывайтесь у самых стен! Имель – кто ранен, того в нижние покои к конюшням! Зовите лекарей! – отдавал приказы Прямой.

– Понятно, почтенный!

– Гальдур – живо гонцов в Нижнее городище! Узнать что там как, какое число у противника, если сочли! Въёрн – едва только утихнет огонь и покажется враг, приготовишь все вороты к бою!

– Ясно!

– И кого в час пожара увижу за грабежом или насилием – зарублю как собаку! – рявкнул он громко, дабы услышали все, кто не был им прежде проверен на верность приказу в бою.

Пробуждение было горше тех снов, что он снова зрил нынче, когда воспоминания вновь нахлынули на вершнего воинством Винги…

Миновала половина восьмины, как воинство Эйрэ начало огненную осаду. Стоя на холме подле воротов и радуясь толковой работе своих людей, вечно осторожный Оллин неотрывно поглядывал на их вершнего. Завидев, что распалившийся и весь напряжённый точно взведённая тетива лука Áррэйнэ вот-вот даст приказ ворваться в горящий вражеский город через разрушенные Главные ворота, лу́айд-лóхрэ метальщиков решил наконец вмешаться.

– Лев, послушай! Как бы мы все не хотели… да послушай же ты меня!!! – Оллин схватил товарища за кольчужный рукав полосчатки, удерживая рванувшегося было вперёд старшего подле себя.

– Остынь! Сейчас нам Винги не взять, опомнись! Нас мало – пятая тысяча ещё не подоспела к нам с юга, огни́ща и камни заканчиваются! Люди и так с перехода все выдохлись, чтобы в бой ты их кинул!

– Справимся! – рявкнул Лев в ярости, пристально глядя на зарево пламени над ходагейрдом.

– Какое там! В одной только укрепи воинов сколько – а сколько ещё горожан встанут с мечом и стрелой? Нас раздавят одним лишь числом, как бы мы не сражались со всей твоей яростью! Или забыл ты в Аг-Слéйбхе сражение свежее? А нас тут много меньше, чем у Уннира было людей!

– Точно, почтенный! Да даже и если возьмём, перебьём там всех в укрепи – всё равно не удержим мы город никак! – поддержал Адарханнада первый помощник того.

– Да чтоб их! Хоть бы ещё нам пять сотен копейных… – процедил он сквозь сжатые зубы. Лев смотрел на горящий вражеский город и на своих готовых к броску сквозь разнесённые в клочья Главные ворота всадников, рядами выстроившихся перед нáступом – ожидавших его лишь приказа.

– Не в этот раз, Лев! Мы и так бок им крепко зажарили – разве не видишь?! – Áдарххáннад махнул рукой в сторону пылающего ходагéйрда, над вежами и чертогами которого вздымалось в ночи яркое зарево, полыхавшее золотом искр – точно рассвет, над которым чудовищным древом-столпом вырастал во тьме гар клубов чёрного дыма.

– Мы ещё придём сюда – всем нашим воинством, вместе с áрвеннидом – и вот тогда эта ночь им спокойной покажется! – Оллин сумел наконец-то унять разъярённого Áррэйнэ, который вдруг так же стремительно стих. Неотрывно взирая широко раскрытыми глазами напряжённого до неузнаваемости лица на пламя над Вингой, он точно пытался что-то узреть в том бушующем море огня.

– А пока надо отступить! Скоро утро – а как осядет туман, и дейвóны увидят с рассветом наше истинное число, то и страх у них враз пропадёт! Одних раненых у нас уже все восемь сотен!

– И Молот прислал с гонцом весть, что с запада спешно подходят их свежие силы из ближних укрепей! Долго мы их и рекой не удержим! – добавил первый помощник Рогопевца, – нужно назад отступать, пока время ещё есть!

– Хорошо, уйдём… – устало проговорил Áррэйнэ вполголоса.

– Спешивайся! – рявкнул он конным, дав знак рукой. На миг Лев умолк, сглотнув тяжёлый комок в горле, оглядев всех внимавших ему.

– В другой раз, люди… А пока время есть – все к вóротам! Пали их огнём, чтобы крепко запомнили!

Он выхватил у одного из воителей двуручную секиру на долгом древке и кинулся к ближайшей из елей, росших поблизости от выставленных в ряды и раз за разом отправлявших смертоносные огни́ща и каменный град на врага вóротов. С хрустом лезвие врезалось в мякоть сырой древесины, отсекая кусок от ствола.

Все свободные от метания воины, кто был теперь в стане, следуя приказу их старшего кинулись следом за тем. Скрип метальных плеч воротов и вой взмывавших зарядов притих под грохочущим гулом секир, когда сотни валили замшелые ели, пластали их пилами и секирами на куски – под пасть кáита-гаóйтэ – и дружно тащили к ним. Рогатые, с необрубленными сучьями – словно поднявшие шубу ежи – смолистые чурбаки обматывали тряпьём и поджигали прямо в метальных пастях. Миг – и они исчезали во тьме, тонким огненным следом отметив свой путь в высоте, градом обрушиваясь на городище – пусть и не сокрушающим камень, но катившимся по переходам и улицам будто клубок острых копий, давя метавшихся во тьме охваченных ужасом защитников ходаге́йрда.

Но эта тянувшаяся бесконечно долго ночь была по-летнему коротка, и вскоре на восходе рдяным цветом затлел небокрай, предутренней синевой сумерек рассеяв смоляную чернь темноты. Из редевшего тающего тумана принимая зримые очертания выплывали абри́сы десятков изрыгавших на Вингу смерть вóротов воинства Эйрэ. Становились заметными оку тени коней и их всадников, что сметали с земли все соседние селища у ходагéйрда и охраняли их главные силы от внезапного подхода подкреплений врага или ответной атаки из городища.

Зарево пылающей тверди стало тусклеть в свете утра, хотя буйство огня не стихало, до сих пор поддерживаемое без устали работавшими вóротами. Лопались жилы и трескалось дерево, гнулся метал – но ярость с запалом не унимались в сердцах, заставляя метальные плечи взмывать и взмывать ввысь всё новыми «ульями» и пылающими обрубками сваленных древ.

Страшна была эта ночь для ходагéйрда Дейвóнала́рды. Горели пламенем все подпаленные конниками Эйрэ малые городища вокруг внешних городских стен. Раздуваемый ветром, вздымаясь выше самых высоких ху́гтандов Хатхáлле бушующий пал пожирал всё охваченное им Нижнее городище – дома и чертоги, схо́роны и торжища с лавками. Горела во многих местах Верхняя укрепь и сам Высокий Чертог. Словно светочи полыхали огромные ясени возле обители ёрлов. Сотни пробуженных горожан в страхе спасались от гибели в прочных стенах лежавших на возвышенности твердей, чьи ворота стража растворила для них нараспашку.