…Но Буря Придёт

– А казался ж сопля, точно с мамкиной сиськи… – молвил тихо один, кто вёл десять конников с пиками.

– Точно – мелкий ведь сам, а орехи железные… – с одобрением хмыкнул второй, – Свейн тот может не стал бы за бабу рубить дураков – а он во!

– И в бою молодец! Я-то думал, обмочится он в том сражении утром…

Их загон уходил, покидая селение, отрываясь от шедших поблизости Конналов, поднимая копытами ил неглубокой помежной реки. И бурлящая в камнях вода уносила с собою дурное и страшное, оставляя их тени вдали.

Впереди было долгое лето тревог, переходов и сшибок, крови, пота с упорством – и веры в себя, и товарищей подле локтя… Их загон уходил, возглавляемый новым вождём – в чьём спокойном и хмуром как тень твёрдом взоре та девчонка успела прочесть, там прозрить весь тот взваленный груз, что он нёс на себе – и ту смерть, что кралáсь за ним подле…

Когда последние тени дейвонов исчезли за дальней чертою холмов, в селище снова раздались шаги укрывавшихся местных. У ворот торопливо собрались с десяток мужчин при оружии, кто в то утро был подле разбитого воинства данников Конналов, и сумел уцелеть, отсидевшись по чащам с бежавшими жителями. Многие были изранены в стычке, и теперь торопливо мотали завязки из рваных рубах, стиснув зубы от боли.

Здоровенный, слегка лысоватый детина с огромною раной на левой щеке тихо выполз из зимнего погреба, зажимая ладонью ужасную дырку от пики. Увидев того, к нему бросились двое товарищей, хватая под руки и вытянув к солнцу.

– Вот умёт! Распластали тебя как лиса черепаху…

– Сиди тихо – зашью сейчас как-нибудь…

Прислонив его к срубу спиной первый начал пытаться сшивать грубой нитью разрез от клинка, протыкая иголкою кожу. Второй помогал, вытирая тряпицею тёкшую кровь.

– М-мать их… Пожри их… Ард-Брен… мохно… р-рылых… – бубнил тот, замёрзший за долгое время сидения в холоде погреба – стуча челюстя́ми как аист щипо́м.

– Тихо ты, Мейлге! Дай рану зашить! – остудил его тот, кто держал иглу в пальцах, – а то дырку до самых зубов разорвёт, как ты треплешься! Не дёргайся, говорю!

– Уб-бью… мохнор-рылых… выблю́дков… – не стихал тот, пока не словил от второго товарища в бок кулаком, резко стихнув.

– Во, заткнулся, Кулак – как по-твоему молвил тебе я!

Мужчина в изорванной, залитой кровью и грязной в земле и листве верховнице опёрся на древко копья, наблюдая за тем как скрывался загон чужаков. Второй осторожно одёрнул его за рукав.

– Послать за Деортом с людьми?

– Поживее давай. И к Кайрнех и Дил – там у них есть достаточно конных.

– Пока тех приведём, мохнорылые эти уже до союзников доберутся. Да и много их… Надо бы к Конналам слать за подмогой.

– Не успеют уйти. Отправим кого уследить, где пойдут они там, – сказал твёрдо первый.

Второй обернулся к товарищам.

– Кто целый – и конь у кого – живо к Высокому Берегу! А ты, Ойсин, и ты, Кахер – к Кайрнех и Дил!

– Чешите скорей, – сказал главный, – и назад так же живо.

– А за этими кто?

– Я пойду, – долетел из-за спин чей-то девичий голос.

– Сиди дома, Мэв, – ответил дочери первый, не обернувшись и пристально глядя на лес, за которым скрывался противник, – Нидд и Мабог пойдут. Девке шляться теперь – сама видишь что с Морой случилось…

– Мабог ногу себе подвернул. А я бегаю быстро, не хуже их точно! – настойчиво молвила та, подходя к отцу ближе, – пока будешь искать кого выслать, и вправду дейвоны уйдут.

– Ладно. Иди вместе с братом. Пусть он впереди, а ты следом за ним – ве́сти к нам приносить, куда двинули эти. И не лезь слишком близко, понятно?

– Я бегаю быстро, – та согласно кивнула отцу, торопливо накинув на плечи мужской тёплый плащ с наголовником, и следом за братом метнулась по тропке вдоль речища к западу.

– Возвращайся, как только нагоним их! Ясно?! – крикнул он дочери, обернувшись на миг, и вновь что-то стал обсуждать с земляками, кто ещё оставался у створ растворённых ворот.

– Вернусь! – донеслось уже издали.

Нить стежками сводила ужасную рану от челюсти к глазу. Лысоватый верзила терпел, снося боль, стиснув зубы, пока первый товарищ орудовал точно сапожник.

– Ты хоть где там укрылся – а, Мейлге? Мохнорылые же лазили в погреб, я видел!

– Во… во… мху… – простучал тот зубами, трясясь от озноба.

– Молодец, что молчал там как мышь. Они бы тебя, за то что ты их сотника сшиб, на куски порубили бы!

– Я их… с-сам… поруб-блю… – тот трясясь и пытаясь согреться терпел, пока жало иглы прошивало ему кожу с мясом на левой щеке, ушивая ужасную рану, – огнём Эйле к-клянусь…

Ладонь его стиснула что-то на шее под толстым сукном верховницы, блеснувшее золотом ви́тых колец. Товарищ, что шил его рану, заметил двойной оберег, половина которого краешком вылезла из-под одежды.

– Старая штука… Дейвонская хоть, но к Шуршащего силе взывает.

– З-знаю. Н-наш дом его… жалует.

– Откуда хоть взял?

– С мертвеца с-снял… седмину н-назад… у горы… Не поднять… из грязи́… было гре́шно…

– А вторую куда подевал половину?

– А пёс… з-знает… С-спроси… у того… м-мертвяка.

– Я смотрю, Он не сильно удачи обоим вам дал… – воин с надрывом рванул в зубах нитку, закончив вязать шов на узел, – всё, готово. Ты вон сам теперь змея не краше. Дыра просто жуть, еле сшил!

– Ты смотри: загноится – многолистника взваром промыть надо будет! – поддакнул второй.

– Дай… взглянуть… – Мейлге тихо ощупывал всю половину лица, растирая багровые пятна сочившейся крови.

– Где я зеркало тут разыщу тебе? Глянь в ведро, если так уж неймётся…

Мейлге Д'орн, ковыляя от слабости из-за бескровицы, медленно встал и дошёл до колодца, где дейвоны недавно поили своих скакунов, и взглянул на стоячую воду в оставленном кем-то у сруба ведре.

– Тьху ты! Дрянь… – фыркнул Кулак, озирая корявые швы на ушитом как вышло разрубе и трогая пальцами край рваной раны, – как я Койнхенн своей покажусь… И так сын у нас умер весной… и такой ещё я тут, урод… как из Эйле.

– Да – не Аврен ты точно теперь… – осторожно ответил второй, опасаясь разгневать гиганта, и так потрясённого собственным видом, – может это – как те мохнорылые бороду тоже отпустишь? Всё же скроет чего… ну хоть как.

– Бороду… Тьху! – разозлившись в отчаянии плюнул Кулак, с испугом и злобой взирая в своё отражение.

– Ну прости – я не лекарь, строчу как умею, – развёл шивший руками, – мой папаша сапожником был, у него я учился. Ближайший целитель толковый в Клох-Кнойх только есть…

– Спасибо, Руагал… что сшил… Убью, мохнорылых выблю́дков!!! – Кулак вдруг схватил в свою лапу ведро за петлю, и с размаху ударил его о колодезный сруб что есть силы. Во все стороны в брызгах воды разлетелись дубовые плашки расколотых клёпок и гнутые дуги железных колец.

Мужчина с копьём, отдававший приказы, опять обратился к товарищам.

– Где тех уродов они закопали?

– Которых?

– Тех, кто Мору хотели взять силой…

– У перекрёстка. А что?

– Тащи заступ. Умётом таким что дорогу зазря удобрять? Прикопаем на поле, хоть толк будет с падали этой, зерно уродит.

– И то верно. Туда им дорога…

– Жаль, поросята малы, а свиней не осталось. Скормили бы им дохляков этих.

– А как ты потом жрал бы их, Ллугнад?

Тот усмехнулся сквозь зубы.

– Да запросто. Ты же вон воздухом дышишь – а в нём птицы ведь гадят. Как там, Камбр – отправились Ойсин и Кахер?

– Ага, побежали! – кивнул утвердительно третий.

Мужчина ещё раз мельком обернулся вслед дочери – но тропка была уже снова безлюдной. Стать Мэв исчезла вдали среди зарослей ив и ольхи, точно канув в мглу Эйле.

Всхрапнул конь, и меж срубов домов показались шесть всадников. Их вершний, успевший с собой увести уцелевших копейных от взявших тут верх на рассвете противников, теперь возвратился с остатком десятка назад, где уже собирались другие.

– Где Мейлге? Живой?

– Там – у погреба – рану ему зашивали. Всю морду надво́е разделали.

– Ладно хоть жив… Это все? Есть ещё уцелевшие конные?

– Вы последние. Ллурин погиб, всесь десяток его разбежался к холмам. Может двинули к Кайрнех…

Всадник привстал в стременах, оглядая даль неба на западе – ища там противника.

– Далеко мохнорылые? Сколько их там?

– Да все восемь десятков, не меньше! И думать не думай догнать ты их, Родри! Умом ты поехал?

– Может то были те, кто обоз наш три дня как разбил? – всадник в запале хлестнул скакуна сыромятиной повода, норовя устремиться вперёд.

– Да не те – тут из Дейнова рода, из Астли и Фрекиров люди – по стягам видал! А там были из Свейнов, Сторгейров и Бъярни – Тремя присягну!

– Узнать надо… – несогласно мотнул головой горячившийся всадник, – а вдруг там и те есть?

– Загорелась солома тебе в одном месте! Ты что – десятиной на восемь попрёшься, дурак? Вот сдались тебе эти дейвоны – зачем?

Всадник стих, стиснув зубы.

– Там жена моя с дочерью были в обозе… Доехать чуть-чуть не успели, как Ройг рассказал возвратившись…

– И чего? Посчитаться ты хочешь? – хмыкнул пеший с копьём, отправлявший гонцов.

– Может живы ещё. Тел лазутчики там не нашли.

– Ещё хуже выходит – забрали с собою их те мохнорылые.

– Может кто из них знает, куда тот загон их отправился…

– Да будь нас две третины от ихнего хоть бы – а так толку нет, и пытаться не стоит… У нас раненых куча, коней половину дейвоны забрали с собой. Родич твой тоже ранен неслабо. Лучше к Конналам двигай – а там возьмёшь конных и будешь искать.

– Ага! Мохнорылые двигают нынче повсюду, все Помежья заполнили эти уроды! – поддакнул второй, – где да встретишь загон тот, уйти далеко не сумеют!

– Сам же ты виноват… – укоризненно молвил копейный, –говорил тебе Мейлге – не место для баб на Помежьях, давно их отправить был должен ты хоть бы на Каменный Холм… А теперь вот ищи… если живы ещё они сами.

Конник устало кивнул, стиснув зубы и глядя на запад – точно жаждучи взором проникнуть туда, за холмы и пригорки вкруг чаши долины, где возможно был враг, чьи загоны он третий уж день всё пытался найти – дабы взять хоть какой-либо след, разыскать своих близких.

Осень кружила своим золотым покрывалом над древним ардкáтрахом Эйрэ, рассыпая листвой желтизну, густо-бурую ржу и рубиновый блеск по крутым склонам взгорий, перекрасив всю яркую зелень лесов, обрывая ветра́ми опа́д с оголённых ветвей и снося его вдаль многоцветием пёстрого вороха. Темнели увешанные желудями могучие тысячелетние древы дэ́ир-á-гáррана на склонах двуглавой Лесистой. Стылый северный ветер заметал их вито́ю листвою весь кадарнле, чешую черепицы крыш бурр и иззубренных рядом бойниц древних стен дворца арвеннидов, гулко стуча в слюдяные оконца.

За одним из них, выходивших к закату, сидя на подоконье и обхватив руками колени каждый вечер бездвижно застыла в безмолвии девичья стать, неотрывно взирая на гасшее за Глвидд-ог-слейббóтха осеннее солнце, где далеко за хребтами лесистых нагорий лежала родная земля.

Невероятным казалось всё то, что произошло с ней с тех пор, как дочь Конута поздней весною с людьми её брата покинула Глухое селище, устремившись в дорогу к востоку. Невероятным… и столь же тяжёлым…

Она осталась жива. Взявшие в плен раненую стрелой дейвóнку люди áрвеннида не убили на месте, как грозили сначала, а с обозом из покалеченных в сшибке отправили прямо в Аг-Слéйбхе – на скорую смерть. Однако там Майри попала в узилище Верхнего города, в одну из подземных темниц. И хоть возница на её глазах передал вершнему в кáдарнле приказ сотника Ллурина Мáола, что дóлжно сделать тут с этой вот пленницей, убийцей его семерых людей – но занятый множеством дел неотложных и важных, когда отступившие силы врага ещё были в пределах двух дней пешим ходом от городища – старый Ан-Шор позабыл, что дорога её лишь на крючья и дыбу – и дальше на Урлабха-кнойх. И так потянулись бессчётные дни одиночества…

Обширные подземелья узилища – прежде при прошлом владетеле Дэйгрэ полные всяких воров, скотокрадови грабителей-душегубцев – теперь пустовали со времени неудачного нáступа воинства Уннира Вёрткого. Кого-то из крепких, умелых с оружием узников старый Ан-Шор пощадил и взял в войско, прочих отправил трудиться по кузницам, а самых опасных и злостных казнил, чтобы не переводить на тех хлеб – как повелел новый арвеннид Эйрэ, чьи загоны уже выходили к Помежьям.

Никого не было в узилище и из её земляков. Всех прорвавшихся в город в Ночь Смерти дейвóнов истребили в бою, ни одного из воителей Ночных Птиц и Железной Стены не взяв в плен. Остальные же с трудом смогли отступить за перевал, где тех судя по доносившимся до ушей девушки разговорам скучавших тут стражников неотступно преследовали и не давали прорваться на запад подошедшие воинства южных домов во главе с самим Борной.

Не раз Майри кляла себя за оплошности, допущенные в роковой день той стычки, из-за которых нежданно попала в неволю – но не за свой прежде сделанный выбор, когда она решилась покинуть Глухое селище с воинами брата, не страшась ей грядущей судьбы. Что же, раз такова была доля – значит она без боязни пройдёт по пути… пусть даже к смерти, которая до сих пор была недалека своим когтем от шеи дейвóнки, покаглава кадарнле в вечных тех хлопотах забывал о прошении сотника Ллурина.

Но недолго пришлось дочери Конута соседствовать с крысами в каменной яме средь тьмы, куда лишь раз в день заявлялся охранник, принося плошку годного разве что свиньям в корыто подкисшего варева с чёрствым подпле́сневшим хлебом. Прошли две седмины её одиночества, и как-то в узилище появился богато одетый человек средних лет – брезгливо нюхавший дух затхлой темницы. Его сопровождал со смоляком в руках тощий писец, тащивший в суме ворох скрученных в трубки и сшитых по сгибам их свитков. Владетельный незнакомец хозяйски осматривал каждые погреб и клеть, повелительно говоря что-то спутнику-словописцу, который поддакивал гаэ́йлину и учтиво тому изъяснял о содержимом обширных, но пострадавших при страшном пожаре подземных подвалов и схо́ронов.

Оставленный новым áрвеннидом на прежнем посту после гибели фе́йнага Модронов Онноха, домоправитель дворца в этот час проверял уцелевшее после пожаров в чертогах добро, хранимое где-попало – даже сложенное в пустовавшем узилище. И наткнувшись на одиноко томившуюся в заточении молодую дейвóнку – пленницу, недавно привезённую из Áйтэ-криóханн– он долго рассматривал девушку сквозь оконце в двери, что-то спрашивая у писца и бормоча себе под нос.

Ещё не так давно держа в руках упокойного Флáитхъю́лли всю власть над ардкáтрахом, после его неурочной кончины их прежде первый средь прочих семейств кийн всерьёз пошатнулся и был отодвинут от кресла владетеля, лишившись отобранных нынче в казну прежде пожалованных Дэйгрэ богатств и наделов. И потому сообразительный домоправитель, всегда имевший собственные расчёты во многих делах прежде фе́йнага Модронов, решил не поскупиться на жменю монет для всей стражи темницы, чтобы назавтра освободить уже отошедшую от раны дейвóнку и увести во дворец.

И хоть та долговязая словно жердь чужеземка была недурна с лица, да не в годы Броданна было бы юных наложниц себе заводить – при его-то живой и сварливой супруге. Не для себя родич Онноха Флáитхъю́лли расстарался в том рвении, метя тем далеко наперёд. Угождавший и прежде любившим пиры и веселье троим старшим братьям, он и теперь решил снова занять тёплый угол близ нового áрвеннида – тем же проторенным прежде путём. С чем и пришёл где-то через седмину к уже собиравшемуся покидать городище с войсками владетелю.

– Бродáнн, вот скажи… Ты меня дурнем набитым считаешь?

– Что ты, гаэ́йлин?! – испуганно вздрогнул домоправитель, ёжась от ставшего пристальным взгляда владетеля, чьё лицо так и осталось спокойным как прежде – ни бровь не поднялась, – с чего у тебя такие мысли, владетельный? Разве я что дурное сказал?

– Врёшь ведь в глаза… Троих благодари, что я вас оставил в ардкатрахе, а не отправил к волкам в горы в глушь, чего дядя отца моего не доделал. Ведь многие фе́йнаги в Эйрэ были бы рады узрить ваши головы с жёлудем Онноха рядом – ты знаешь?

Тийре жёстко смотрел в убегавшие от его взора глаза домоправителя, вздрогнувшего при упоминании о Домнале Далл-лли́гадде, чья рука некогда без жалости истребила сначала на ратных полях, а потом на окровавленных колодах под секирами смертоубийц до последнего человека весь кийн изменивших им Гилрэйдэ – и немало прошлась против шерсти и по их семейству, казнив фе́йнага Модронов Ллурина Красного с братьями, а всех сыновей оскопив и заточив до скончания века в одной из бурр кáдарнле – пощадив лишь немногих.

– Родич твой тот же любитель дары раздавать был. Лестью и потаканиями захомутал моих братьев с отцом, и за них тщился править. Рассказали мне знавшие, как этот боров когда-то пытался подмять мою мать под себя… Во дворце не давал ей прохода, когда отца рядом не было; а потом не добившись до смерти травил и охаивал – и меня все те годы, кто от неё не его сыном вышел. Думаешь, не знаю я этого? – Тийре вдруг крепко схватил домоправителя за воротник верховни́цы и притянул к своему вмиг побагровевшему от ярости лицу.

– А теперь ты и мне всяких баб предлагаешь, чтобы я уподобился братцам – а сам, значит, по-тихому на Высокое Кресло залезешь? Так?

– Что ты, почтенный – и в мыслях такого ведь не было! Ну предложил я красивую девку тебе – что в том дурного? Ты ведь у нас молодой, кровь играет – а Кáдауган дочери так и не отдал, как знают все. Я и решил было, что…

– Решил он… – перебил его Тийре, – себе её забери, если сил для супруги с избытком. И занимайся-ка лучше хозяйством, что я вверил тебе, а в моё дело не лезь.

– Да к чему мне та девка, владетельный? Дома служанок в стряпных есть в избытке, а супруга моя до сих пор голодна… – усмехнулся Броданн, тут же спрятав улыбку. Домоправитель сразу смекнул не гневить ещё больше их áрвеннида, который оказался вовсе не тем наивноватым мальчишкой, каким прежде казался ему – а помнящим каждый удар хищным волком, готовым тотчас откусить вознамерившуюся кормить его длань – и не желавший ручным быть, как родственные их дому по матери старшие братья.

– А хочешь, владетель – я мог бы ведь с Этайн тебе поспособствовать? Могу ведь уговорить на то Сильного. Только скажи, как я… – домоправитель внезапно осёкся, столкнувшись со взглядом их арвеннида.

– Кийн твой скольких пеших и конных обещал выставить через седмину? Может быть сам поведёшь ваш загон на дейвóнов? – через мгновение вновь став спокойным Тийре заговорил о другом, с хитринкою глядя на домоправителя, – мне ратоводцы на вес серебра сейчас будут! Давай – целую тысячу копий вверю тебе повести на Каменный Узел!

«Оплошал так мой родич… Стоило и тебя, безродного выкормыша, вместе с братьями с сáмого детства к руке приручать… Или тогда ещё пришибить как щенка, когда можно то было. Теперь на тебя, обозлённого волка, не один год придётся истратить на коленках с поклонами ползая, пока ласки ответной добьёшься» – озлобленно подумал опешивший от этих его насмешливых слов Бродáнн, и горестно воскликнул в ответ:

– Гаэ́йлин – я стар уже! Где мне идти на дейвóнов?

– Стар? Скажи это Борне… И меня тем мешком как братья с отцом хочешь видеть, чтобы своею рукою с Высокого Кресла махать?

– Что ты, владетельный – и в помыслах не было! Мне моё место впору, иного не жажду.

– Врёшь ты опять… Я насквозь тебя вижу.

«Это вряд ли, щенок ты безродный. Не сидел бы я тут, зри ты так, как стращаешь…»

– Забирай куда хочешь ту бабу. Я сам выбираю с кем буду люби́ться, а не от чьих-то подарков и помощи. А с Конналами я решу сам, будь спокоен – и лезть там не пробуй. Ты понял? – Тийре умолк на мгновение, глядя на домоправителя – пожалев вдруг, что в первый день власти решил пощадить и оставить в ардкатрахе этого скользкого родича Онноха – а тем больше иных из их дома, как тех же двоих сыновей присягнувшего Килида, кто везде лезли всунуть свой нос, и так часто к родне и отцу выправлялись на север. Вот только к отцу ли?

– А ещё раз предложишь мне пленную бабу для случки – я тебя… Пошёл вон.

Броданн было лишь взялся дланью за дверь, как владетель окликнул его.

– И ещё. Передай своим родичам Фийне и Фидеху – я за ними гляжу, так ли вправду отца они любят, что в Домайнэ-лох по пути каждый раз заезжают…

Выставленный за двери Резного Чертога домоправитель поплёлся назад, махнув рукой на этого Шщарова выплодыша, кому так покровительствует вылезший на их прежнее место хитрый Безусый из Габ – чтоб его кости грыз Шщар в своих норах… Не пришло ещё время подбираться к столь яростному и неуступчивому áрвенниду, какой нынче воссел у горы; в лучших друзьях у которого был точно такой же дерзкий Ан-Шóров выпестыш – тот, от чьей быстрой руки на глазах его насмерть сражён был их родич. От одного лишь взгляда того зверя у домоправителя холодела душа, вспоминая свирепый огонь этих глаз, вспыхнувший в тот самый миг, когда Оннох велел его взять, этого безродного дейвóнского выщенка – который на деле был даже не волком, а львом. Львом А́рвейрнов, Áррэйнэ из Килэйд.

«И вода камень точит… Погоди лишь немного, волчоныш… – бормотал про себя хитроумный домоправитель, сокрушаясь на столь нелестные слова сына Медвежьей Рубахи, – чтобы змеи тебя согревали… Ещё сам приползёшь, как попросишь о помощи – чтобы ту девку из Конналов получить по чести́ от папаши её. Вижу, что ты точно тот жеребец без кобылы копытами бьёшь в нетерпении, разорваться надво́е готов. Приползёшь – если Эйле до срока тебя не пожрёт прежде этого…»

Не возвращать же теперь было эту дейвонку в темницу, раз серебро за неё уже прежде уплачено – а глава стражи лишь хмыкал в ответ, что-де где это видано, рушить былой уговор – и что деньги те словно скайт-ши уж прибрали, у всех кошели вновь пусты… Ещё всё надеясь, что не кочергой так ухватом он жар из печи нагребёт в своё время, потихоньку втираясь в доверие к их молодому владетелю – отнюдь не трусливый и глупый Бродáнн лишь махнул от досады рукой и велел своим слугам пристроить уже бесполезную пленницу к прочим служанкам в мерх-а-сьóмрах – девичьи покои, оставшиеся в уцелевших чертогах дворца, где некогда жила прислуга жён прежних правителей, но пустовавшие после кончины супруги Медвежьей Рубахи, его собственной родственницы Кéрдивéйны.

Так вместо ямы узилища Майри Конутсдо́ттейр и очутилась нежданно в покоях владетелей Эйрэ одной из многочисленных там служанок.

Поначалу у дейвóнки вспыхнула надежда вырваться на свободу, когда вместо каменного мешка темницы она очутилась в просторных чертогах дворца – почти что на воле, совсем недалеко от ведших в ардкатрах ворот. Но очень скоро дочь Конута поняла, что чаяние это напрасно. Дворец охранялся умело, а вокруг него словно кольцо лежал полный людей мощный кáдарнле, сквозь который не проскользнёшь незамеченной. Охрана дворца верно была уже упреждена, что эта приметная ростом светловолосая служанка есть пленница из дейвóнов, и наблюдали за ней крайне пристально. Едва в первый вечер она попыталась подняться по каменной лестнице на стену, окружавшую эту часть Снойтэ-ард-неадд как поясом глыб валунов, чтобы хоть осмотреться, какие места тут поокруг, где какие дороги идут от ардкатраха по просторам долины – как из бойницы ближайшей к ней бурры её остановили резким окриком, и на ломаном дейвóнском наречии посоветовали не лезть под стрелу, если крылья не выросли, чтобы улететь вместе с птицами по небу. И как ударенная прямо под дых Майри с горечью поплелась вниз по сходам, ощущая спиной острый взор вражьих глаз из темнеющей в камне бойницы.

Остальные служанки из мерх-а-сьóмрах поначалу приняли её холодно, с настороженностью встретив среди себя молчаливую долговязую чужеземку из вражьих краёв – а некоторые и вовсе искоса смотрели на дейвóнку едва ли не с вызовом, пофыркивая при встрече. И хотя Майри немного понимала речь Эйрэ – ещё в детстве выучилась от владевшего ею Бородача – но бытовавший в Аг-Слейбхе с помежным и говор востока за Ан-меан-слейбха понимала с трудом. А уж южный, иной от других, и весь полный слов больхов – и то был ей точно арднурский какой.

Работы в чертоге в ту пору хватало – после весеннего пожарища в час нáступа Уннира на Аг-Слéйбхе добрая половина дворца опустела и выгорела, прежние добро и припасы немало попортились и требовали хозяйских рук. На них же достались и конюшни с хлевами. Многие из прежних мужчин-слуг ушли с войском арвеннида, а на замену остались одни старики и подростки – родичи отправившихся на войну. Собиравшиеся в ардкáтрахе из людей кийнов загоны требовали много одежды, верёвок и кож – шить, плести и выделывать кои было возложено на оставшихся женщин.

Майри так и молчала весь час как немая – да и с нею самой мало кто из соседок спешил завести разговор, лишь указывая, что нужно ей было исполнить тут по хозяйству вместе со всеми. И хотя кроме общей холодности никто больше дейвóнку и пальцем не трогал – пусть сперва некоторые из особо язвивших её служанок и пригрозили, что побьют чужеземку, если заметят от неё хоть какой косой взгляд – но с каждым проходившим из дней Майри постепенно впадала в отчаяние. Все её прежние надежды сбежать теперь таяли будто тот снег под полуденным солнцем. Кáдарнле и дворец охранялись надёжно. В Нижнее городище её выпускали лишь только с другими служанками под их присмотром, отправляя на торжище за припасами. А бежать из незнакомого ей многолюдного города в одиночку, не имея ни скакуна, ни подходящей в дорогу одежды, ни тем больше оружия – сама Майри на это пока не отваживалась.