…Но Буря Придёт

Борна долго молчал, пристально глядя на смолкшего посланника Скъервиров – одного из прежних предводителей дейвонского воинства и давнего противника Уйра – затем слышимо лишь для Хекана Хáльмё негромко сказал тому на восточном дейвонском наречии:

– У меня есть лишь одно пожелание – и так будет однажды… Увидеть мор по всем вашим уделам, язву в каждом из ваших домов, когда пашня развязнет от пролитой крови и огонь заберёт все святилища ваших богов… Когда хлеб мертвечиною станет у ваших уст, когда ветер во все края будет нести вонь всего вашего вырезанного рода – и последние ваши дети родятся со страхом в глазах – вот тогда я захочу мира меж нами…

Промолвив это Борна почтительно простился с владетелем Хугом и оставил онемевшего дейвóнского гостя со своими словами для ёрла. Вернувшись в далёкую Вингу старый Хекан из Къеттиров так и сказал ожидавшему ответа Д’аóбги владетелю Хъярульву, что пока жив сын Клохлама, Великая Распря будет тянуться вовеки – пока сама смерть не возьмёт его, несломимого и несломленного, не простившего и не желавшего прощать…

Таков был Борна из Бранн, чья судьба как развёрнутый свиток читалась в доселе пылавших холодным огнём глазах в сетке морщин – чью жизнь Аррэйнэ словно мог видеть насквозь – так за него бессловесно о том говорили те острые словно копейные жала глаза Отца Воинства Эйрэ.

Сам Борна тоже взирал неотрывно в глаза этого доселе безвестного и неведомого ему крепкого парня, немного старшего за себя может быть, о котором успел он уже услыхать в это утро столь многое.

Он смотрел словно в зеркало в эти ещё не увитые сетью морщин молодые глаза – такие же зеленоватые и пронзительные, живые и режущие, не устрашившиеся его обычно твёрдого и пугающего иных острого взора – и видевшие нечто такое, что теперь жило в них той же яростной искрой незабываемого страшного воспоминания… той неизгладимой памяти, которую невозможно, нельзя и не до́лжно забыть и прощать. Те же несущие в их глубине негасимый огонь глаза малого прежде ребёнка, который вдруг стал в один миг непомерно и взрослым, и старым – несгибаемо твёрдым, неистовым в этом упорном стремлении не дать жгущей искре угаснуть, не дать стихнуть тому ненасытному пламени, что обожгло его душу тем гибельным страшным видением – тем, что помнили оба.

Он так уже неумолимо стар… И всё одно не желал ветхой дряхлости дать препынить своё сердце крадущейся слабостью, исподволь разжимавшей широкую длань его, твёрдо сжимавшую двунадесятиперстный черен клинка его предков, покуда был жив хоть один из его вековечных врагов – покуда была жива жгущая, не истираемая всякою силою память, требующая воздаяния кровью. Столько долгих десятков лет ждал он вот этого часа, покуда тот вновь не пришёл, обринувшись новой безжалостной распрей, чей неминуемый скорый приход он столь тщетно пытался предречь их владетелю с вылезшими к подножию Высокого Кресла Модронам из кийна изменников, неспособных прозрить наперёд дальше собственных ртов.

И вот теперь, когда час его мщения снова настал – он уже стал так стар… Его ладонь с трудом держит поводья по счёту за годы двадцатого боевого коня. Его рука уже третий десяток лет в прежнюю силу не может взнять век как не знающий ржавчины, не единожды перекованный и всегда хищно-острый отцовский секач, пропитавшийся кровью врагов и всего их потомства. Он уже стал так стар…

А этот молодой и доселе безвестный воитель, словно дарованный Борне богами – он молод. И в глазах у него горит точно такой же огонь опалившей его прежде памяти – неистово сильный и яростный, гложущий изнутри негасимым пожаром, раскаляющий заревом бьющее сердце в груди, точно неостановимый ничем страшный ветер из бездны. Огонь, что лишь спит, стремясь вырваться вон и зардеть этим пламенем гнева, неистово силясь обжечь, слепой злобой рождённый из памяти… Огонь, что как тот хищный зверь будет неукротим, жесток, ненасытен, непобедим – если сумеет сбежать на свободу, на воле взяв в полную меру своё.

Он – этот молодой ещё Лев – он сможет всё то, на что неспособен уже даже всей своей нечеловеческой несломимою волей столь старый годами сын Клохлама. Он сможет…

– Отправь его с войском на запад, владетель… – негромко сказал он, повернувшись лицом к ожидавшему слов его сыну Медвежьей Рубахи, – пусть это будет совсем небольшой лишь клинок в тушу зверя – но пронзит его столь неожиданно, поразив может быть прямо в сердце. А следом за ним, этим малым клинком, на врага падёт следом мой молот.

– Благодарю тебя, почтенный! – Тийре словно просиял от одобрительного ответа старого ратоводца. Затем вновь стал спокойным.

– Власть моя некрепка – и как знать, вдруг найдётся немало таких же как Оннох, кто решит, что Высокое Кресло чересчур высоко для безбрачного младшего сына владетеля от простой дочери кузнеца из какого-то малого кийна? И воинство со всех домов пока не собралось, чтобы успеть отразить новый натиск дейвóнов. Я хотел бы как в прежние времена собрать люд на круи́нну к Холму Речей.

– Что же… – Борна вдруг усмехнулся – так неожиданно было услышать слова о забытом обычае сбора к собранию, – час для этого выбрал ты годный, как ещё не успела остыть кровь дейвóнов на ваших клинках. Не сомневаюсь, что люди поднимутся.

– Но… – старик вдруг нахмурился, – ты ещё молод, и верно не знаешь, что люди любят вовсе не только лишь тех, кто умеет их слушать – но и тех, кто умеет и править, и побеждать. Если ты будешь слаб, нерешителен, не одержишь побед над врагом – не твои сыновьяпосле сядут в Высокое Кресло, поверь мне. Не забывай это, юноша. Помни об этом.

Тийре согласно кивнул головой.

– Я знаю, почтенный. Сейчас в доме пожар, и гасить его нужно всей силой, забыв про усталость.

– Рад это слышать, кровь Умершего Стоя. Будь таким, как твой предок – и пусть дейвóны молятся своему Всеотцу, заслышав наш шаг.

– Почтенный Борна… – вдруг обратился Аррэйнэ к главе дома Бранн, – разреши мне спросить тебя?

Старый согласно кивнул.

– На кого я похож – из тех жителей Севера?

Борна какое-то время молчал. Затем негромко ответил:

– На тех, кого нет уж давно… Но есть ты – Лев из Килэйд. Помни об этом.

– Я помню…

Д'ао́бга пристально оглядел собравшихся в Резном Чертоге воителей с фейнагами.

– Давно предрекал я, что война вновь начнётся однажды… Нет тайны в том, что издавна жаждалось Скъервирам с Эйрэ покончить, что не удалось им прежде в ту первую распрю.

Он умолк на мгновение, глянув в окно на пожарища.

– Что же… Раз явились они точно воры в ночи, то теперь мы их гнать будем прочь словно бешеных псин – вот единственный раз, когда в спину разить не позорно. Грабитель, вор, убийца, душегуб наказанными быть имеют право – и кто явился со сталью сюда, тем сами мы поможем подохнуть. Кровь за кровь – таков нерушимый закон праотцов, что одобрили боги.

Кивки ратоводцев всех кийнов подтверждали слова Старого.

Д'ао́бга вновь повернулся к сыну Медвежьей Рубахи.

– Отринь страх, áрвеннид. Не смотри с горечью, будто враг растоптал и дотла выжег дом твоих предков, надругался и осквернил. В тебе твоя твердь – в сердце каждого сына Эйрэ. А это горелое городище – лишь камни и брёвна. В себе отстоишь её – возведёшь на земле сотни новых, прочнее низринутой. А иначе зачем тогда жить?

Сын Клохлама снова умолк, встретившись взглядами с áрвеннидом.

– Время слёз и речей миновало. Пришла пора ве́ршить, владетель. Собирай весь народ на круи́нну и призови к оружию против врага.

В стряпных было тихо. Закончились хлопоты возле пылавших печей, когда руки служанок топили их жадные чрева поленьями, ворошили угли и тягали горшки с раскалёнными противнями, вертелáи гусятницы. Гедда с другою служанкой теперь убирала столы и готовилась чистить к обеду уже засыпавшую рыбу ночного улова с Широкой, когда двери стряпных распахнулись.

За служками, грязью застлавшими вымытый пол со своих сапожищ и постолов, следом под своды стряпных вошла с Сигрит их старшая, указав на свободное место меж парой столов.

– Сюда ставьте живее. Брейги скажите – всё сделаем к сроку.

– Хорошо, тиурра.

Служки, кивая, исчезли в дверях. Гедды подруга из Свартэикфъяллерн, пухловатая низкая Эрна с ворчанием взялась за черен метлы, собираясь убрать за мужчинами грязь, а сама та взглянула на пару корзин, где навалом лежали куриные тушки недавно живых ещё птиц.

– На жаровни всех разом, почтенная? Пир будет вечером?

– Нет – коптить будем.

– На зиму?

– Для гостей. Брейги просит скорее, приедут послы от владетелей больков. Те это любят – и дыма чтоб было побольше.

Она обернулась к закончившей с грязью второй из служанок.

– Эрна, зови ещё в помощь. Там Гудрид без дела слоняется – пусть бежит в дровяные, ольхи с можжевельником взять для коптилень. И тащите корзины на пух и перо. Потом перебить надо будет подушки.

Эрна кивнула и резво метнулась к дверям из стряпных. Вскоре она вновь вернулась сюда, волоча в руках пару корзин из ивового прута, а за ней появились ещё трое девушек.

– Уже разжигают коптильни – к обеду развешивать можем – так Эвар сказал.

– Хорошо. Гудрид – будешь кур потрошить.

– Поняла, почтенная.

Старшая тоже уселась на поданный Халлой резной малый стул, и наравне со служанками принялась рвать с птицы перья. Сигрит заткнув подол платья за пояс уселась с ней рядом, помогая подруге. Гедда скубала с ей поданных тушек без перьев короткий курчавенький пух, что пойдёт на подушки получше – для спален семейства владетелей.

– Успеем к обеду хоть? Вон сколько птицы… – Гудрид ножом потрошила куриные чрева, кидая нутробы в глубокую миску, рукой вырывая синевшие кишки, отрубая головы и лапы на псарню в корм гончим.

– Должны, – кратко молвила Гейрхильд.

Одна из придушеннных куриц внезапно взвила́сь со стола – видно птица была и доселе жива, лишь без чувств точно мёртвая тушкой валяясь средь прочих товарок, кого притащили на кухню. Трепыхая крылами она как шальная метнулась вдоль стен, устремляясь к раскрытым дверям и пугая служанок – во всю глотку кудахча.

– Вот зараза живучая! Всё притворялась! – Эрна пустилась за птицей вдогонку, стремясь ухватить за крыло, – ловите!

Курица было уже ускользнула к окну, увернувшись от Туры, запрыгнула на подоконье и устремилась со страху взлететь прямо в небо на двор. Но Гейрхильд умело поймала беглянку за лапу, и хладнокровно, стремительно-резко свернула той шею – и бросила тушку к другим на столешницу.

– Не судьба… – кратко молвила женщина, и вновь возвратилась к заботам смотрящей над прислугой и швеями.

– Ощипи её, Халла. И проверьте, у коих быть может внутри ещё яйца остались. Жаль добру пропадать.

– Ясное же дело – крутили там головы всем без разбору, не глядя… – буркнула Гедда, взяв новую тушку и сжав её спинку, пытаясь нащупать внутри птицы яйца.

– Мужики – что с них взять… – поддакнула той Эрна.

– Что – известно… – хихикнула Гудрид, и стиснула тушку ладонями сзади под брюшком, где хвост, – о – а в этой есть точно!

– Да – мужиков стало меньше в чертоге… – вздохнула кудрявая Халла из южного гейрда Милльэрбе, темноволосая как астирийка, – столько новых явилось по-осени той – и почти половина ушла вместе с ёрлом.

– Тебе-то чего – твой остался, тот Эмунд… – усмехнулась щипавшая пух с куриц Гедда.

– Война – дело такое… – насупилась та, – сегодня остался – а завтра?

– Твердят в оружейнях – владетель отправит загоны на Каменный Узел. Припасы велели немедля грузить на возы и по южным дорогам обозом пустить до Помежий и в Скъёвтса́льдрэ-гейрд – чтобы были там к новой луне уже срочно, – добавила юная Тура, делясь тут услышанным.

– Так и ещё заберут туда сотню копейных из тверди небось.

– Не заберут – сторожить стерквегг надо кому-то же!

– Ты-то лыбишься – вон, этот ухарь остался, что вьётся к тебе – этот Гвоздь.

– Да Подкова он будет… – вдруг зарделась улыбкою Гедда.

– А ты смотри – Тордис тоже ему улыбается! Глядишь – перед нею расплавится…

– Ага, как же! Пусть та только попробует нос сюда всунуть – живо волосы выдеру! Подруга ещё называется… – фыркнула Гедда, рванув тушку курицы так, что из пальцев как вьюга посыпался пух, – пусть вон Лейфу тому свою лыбу растянет! Этот везде уж примазался дёгтем!

– А Колле и Ульглейн он нравится, этот Счастливчик…

– Да пусть нравится – мне что с того? Болтает он много и липнет везде как смола…

– Ага – не заткнуть! Брейги с ним рядом так просто молчальник, – поддакнула Тура.

Перья летели в корзину, белой и бурой горой вырастая там кверху. Женские пальцы умело щипали их ости из тушек и крыл, оголяя красневшую кожу.

– А этот – каков? Так порой поглядит, что и свечки растают… – Халла прервала ощипку, заведя речь о ком-то – и девичьи взгляды у всех вдруг затлели как искры.

– Вот уж Праматерь храни от него всех вас, дурочек! – усмехнулась с ехидцею Сигрит.

– Отчего так, почтенная? Ты-то за мужем…

– Да с таким, как сын Когтя, лучше уж от души как-нибудь пару раз – чтоб до старости память была –чем всю жизнь за ним маяться, – хмыкнула Сигрит насмешливо, – уж поверьте – видала таких. Он из тех, кто нигде не осядет, пока его ветер несёт.

– Это точно! – согласилась с ней Гедда, кивая, – и потом – мы-то видим, все зрячие, на кого он тут смотрит одну, а других лишь насквозь взглядом мажет.

Она умолкла на миг, повернув голову в чью-то сторону.

– Да и не он ведь один…

Взгляды служанок за Геддой тихонько коснулись их старшей.

– Молчи ты, дурная! – пришикнула Сигрит на ту, обернувшись мельком на подругу.

– А что я – неправду сказала? Ведь смотрят давно уж – один и второй. Только оба по-разному…

– Сама знаешь, кто оба они… – нахмурилась Сигрит. И лишь та, о ком шла речь, осталась бесстрастно-безмолвной, щипая куриные перья.

– Так и мне любить Скъервиров не за что… – фыркнула Гедда, – отец мой был данником Эваров, свердсманом древнего рода – а в час восстания Кербалла всем им пришлось там примкнуть к Аргвидд-мар – будто выбор им был уж большой в это время!

– Это точно – слыхала такого от деда! – добавила Тура, – как всегда в час раздора – кто не с нами, тот враг!

– Во! А потом этот Столп – чтоб ещё раз его по башке тем столбом приложило, скотину проклятую – не взирая на всё весь наш род как изменников с прочими выгнал с земель. Родителя в яме держал восемь лет тут в Хатхалле, а мать как добычу отдал сыну Рауда Конуту Вепреубийце. Понравилась та ему…

– Я слыхала, он многих так женщин собрал себе с юга и запада, хоть и был сам женат, – добавила Сигрит.

– Вот мужики! Кто коней собирает, кто головы недругов, а кто женщин… – вздохнула Гудрид.

– Ага. И её тоже взял. Столп отдал её сам тому, дабы отца моего этим больше принизить. Дочь самого Къеттиля Острой Стрелы он чужою подстилкою сделал, выблюдок… – вдруг вспыхнула Гедда, и лицо её вмиг исказила угрюмая злоба.

– Так а ты как сюда угодила? – подняла брови Халла, – и чья дочь ты тогда получается?

– Отца своего, уж известно! – хмуро молвила Гедда, – я-то с сестрой родилась уже после, в Прибрежьях, где старшие дети их жили с роднёй весь тот срок. Как отца из цепей отпустили, этот Конут позволил вернуться и матери с ним в свой удел из их тверди в Биркфъяллерн.

– Отпустил? – подняла брови Сигрит, слушая девушку.

– Отпустил. Но одну. Тех сыновей, что родила ему за все годы, матери он не отдал… Как ей выбрать пришлось – не могу даже вмыслить. Тех ведь детей она тоже не видела вон сколько лет за час плена. «Трое деток у моря – и трое у Кручи» – так порою вздыхала ночами сквозь слёзы, как помню.

Птичий пух точно снег падал в устье корзины.

– А ты братьев тех видела хоть?

– Только младшего. Старшие вместе с отцом их в Берёзовой Круче – а теперь видно где-то сражаются в воинстве ёрла. А этот Аскульф был тут как-то на службе конюшего первым помощником. Хваткий, быстрый, красивый – и совсем не похож на меня и сестру… И ко мне подкатить всё пытался. Я сказала: «нельзя, мы с тобою родня». Он смеётся: «какая?» – не верит. А после из слуг кто-то старше годам шепнул ему на ухо, что и вправду одна у нас мать – Раннхильд Белая. Тот обтух, не смотрел на меня с той поры – а потом, как уже отъезжал к югу взять чин вершителя в тверди у Шумной Воды, подарил ожерелье из горной слёзы мне на память – и сказал, что он рад, что сестру боги дали ему, и тянуло ко мне может быть не из страсти, а кровью к крови́… и обиды я пусть на него не держу.

Перья летели в корзину, сугробом вздымаясь из устья плетёного круга.

– Так а тебя сюда как занесло?

– А как вернулись отец с ней в родные уделы, достатка минувшего не было вовсе – пахали и сеяли вровень с иными; родитель уже своим данниками прежним прислуживал. Он от бедности той умолил ёрла родича Викунда, брата Ульфгейра, меня и сестру взять в Хатхалле на службу – а после отдать в жёны коим из ихнего дома, чтоб как хоть пристроить. Бе́ру так сразу сженили со старшим племянником нашего Брейги, и отбыл он с ней аж в Милльэрбе к полудню.

– Так а ты же всё в девках? – округлила глаза удивлённая Тура.

– А меня хотел ёрл отдать в жёны их Хакону – тому, кто вершителем в Корне Дубовом.

– Так он же козлина каких поискать! – осуждающе буркнула Гудрид, – говорят, его первая баба сбежала от мужа такого подальше.

– А вторая до срока в могилу слегла! – поддакну́ла той Сигрит.

– И весь гейрд поутыкал сплошь виселицами… – добавила Халла.

– А потом чего? – любопытством снедаясь спросила подругу Эрна.

– Ничего… Тот Лангфеттур явился в Хатхалле, меня увидал – скривил морду тотчас: «вот невесту нашли мне, спасибо! Ни сисек, ни задницы!»

– Это он поспешил так с сужденьями… – Эрна хихикнула, глядя на Гедду, – вон как всё отросло у тебя за три года!

– Ну хоть чем не бедна… – та продолжила драть с тушек пух, собирая его во всю горсть и кидая в корзину.

– Но иные меня всё равно будут дважды красивее… – Гедда обернулась к их старшей, – как ты вот, почтенная. А когда улыбаешься – трижды так точно!

Та на миг улыбнулась лишь краешком рта, не подняв глаз от курицы – быстро щипая с неё белоснежные перья.

– Иной раз может трижды жалею о том… – вполголоса молвила женщина.

– Зря ты так… – Сигрит взяла подругу за руку, сжав её пальцы в ладони, – будто сама умерла. Ты же тоже живая, не камень. Так живи наконец – когда время настало!

– Точно, почтенная! Ты посмотри на себя! – говорливая Гедда отёрла ладони от птичьего пуха о юбку и живо достала из-за расшитого пояса платья посеребренный малый кружок чуть поменьше ладошки, натёртый до яркого блеска – явно чей-то весьма недешёвый подарок – повернув своё зеркальце к старшей.

– Ты же средь всех как весна! Сдох тот кровопивец, пожри его Ормхал! Что ты и впрямь точно мёртвая?

– Да, тиурра – зачем всё одной? – добавила южанка, – сколько той жизни дано?

– Мой отец говорил про любой людской выбор – и про замужество тоже – что лучшее недруг хорошего, – с усмешкой добавила Сигрит, – а ты и хорошее даже найти не стремишься…

– А мой говорил, – отозвалась, окончив щипать свою курицу Эрна, – «чтоб не остаться вековать, не должно долго выбирать…»

– Ага! А мне мой твердил вместе с матерью: «совет послушай, будь разумной – подохнуть девкой так неумно…» – со смехом добавила Халла.

– А мой всякий раз говорил про любое: «плевать чего – но чтоб красиво!» – добавила Гедда смеясь.

– А твой отец говорил что, почтенная? – уняв хохот юная Тура вдруг обратилась к их старшей.

Гейрхильд внезапно застыла. Голова её свесилась вниз, и пылавшие рыжим огнём косы женщины пали ей с плеч на колени, закрыв всё лицо. Служанки затихли – и после, щипая последних из кур, так и тихо сидели в безмолвии.

Плечи дочери Каменной Тени на миг резко вздрогнули – и все девушки было решили, что их старшая плачет. Но та резко подняла ввысь голову, и в её ярко-синих глазах не нашлось ни слезинки. Лицо Гейрхильд – как будто отлитое в твёрдом железе – вновь было спокойно, как тихо ответивший голос:

– У меня нет отца.

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ВТОРАЯ "…ТЕ, КТО МНОГО СМЕРТЕЙ ПРИНЕСУТ БЛИЗ СЕБЯ…" Нить 7

Над полуразрушенными стенами кáдарнле взмыли тяжёлые раструбы кéрв, испуская из бронзовых глоток утробный ревущий призыв ко всеобщему сбору. А десятка три всадников рысью помчались по расчищаемым от обломков и трупов проездам, выкрикивая на скаку:

– К Холму Речей!

– Áрвеннид созывает круи́нну!

Ещё не отошедшие от ночного сражения и пожара уцелевшие жители вздрагивали, заслышав нежданный призыв – и людская река из десятков и сотен живых ручейков постепенно сливалась в единый поток, двигаясь вверх к полуразрушенным кáдарнле и дворцу, куда их звал рёв огромных рогов. Все, кто мог, шли туда на круи́нну.

Площадь перед дворцом была полна народа до самых краёв. Изо всех концов ардкáтраха и ближайших селищ, сторожевых бурр и укрепей стекался в Аг-Слéйбхе народ, созванный тревожным гулом надрывно гудящих над Глвиддглинн огромных рогов, чей рёв громыхал над горящим во многих местах городищем, на крыльях ветров переваливая через кряжи и уносясь на восток. Шли поднятые страшным тем заревом но́чи, пробужденные грохотом сверженных под ударами вражьих хендску́льдрэ муров, собравшиеся в вооружённые толпы свободные а́рвейрны разных семейств – простые и знатные. Людская река заполняла всю площадь от края до края, толпясь и сбиваясь в огромное море голов, где мелькали простонародные тканые свитки и простёганные кожаные верховни́цы, долгие плащи и накидки, меховые и валяные шапки, кольчужные наголовники и шеломы, блеск брони и простые дубины в шипах между порослью взнятых ввысь копий. Кони высекали подковами искры из камня и трущили дерево грязных настилов в проездах меж схоронами. Тысячи голосов над простором ардкатраха слились в тревожный взволнованный гул.

Не все даже знали о тех роковых событиях, что произошливо дворце за минувшую ночь. И лишь тут из уст в уста, от уха к уху передавались свежайшие вести – как правдивые, так и причудливо искажённые домыслами и слухами. Не все даже знали, что старый владетель с сынами погиб, и во главеЭйрэ встал новый áрвеннид – и кто он таков вообще. Многие были охвачены страхом от внезапно обрушившейся на Аг-Слéйбхе войны, принесённой в ночи невесть откуда тут взявшимся недругом вместе с союзниками, но сердца большинства отошедших от прежнего страха захлёстывала бессильная ярость, созерцая всё то, что творилось вокруг. И все были в напряжённом ожидании – не зная, чего им тут ждать, и что скажет им новый владетель Высокого Кресла.

Уже сорок лет кряду не случалось в ардкатрахе сбора свободных людей у Холма Речей – давно уж покрывшимся дикою порослью трав и кустарника низким скалистым пригорком с вздымавшимся там испокон в небеса преогромным раскидистым дубом средь меньших размером деревьев – местом, откуда во все времена их владетели обращались к народу, где происходили собрания и принимались решения, порою менявшие су́дьбы страны́. В последний раз это случилось в начале правления Дэйгрэ более сорока лет назад, когда возникшая из-за права на вольное место Высокого Кресла кровавая смута семейств еле-еле не обернулась повторной усобищей кийнов прекращённой лишь только собранием всех глав домов и свободных людей у горы, озвавшихся в пользу верх взявшего в распре той Дэйгрэ, ими же прежде и призванного к правлению. Теперь лишь старики еще помнили те времена – но все здесь собравшиеся с нетерпением ожидали, что же сейчас будет сказано и решено на круи́нну, вновь созванном у подножия У́рлабха-кнойх.

Было за полдень уже, когда створы Малых ворот распахнулись, пропуская сквозь них несколько десятковмечников и копейщиков в бело-красных накольчужницах цветов дома Бейлхэ поверх их брони. Среди них шёл немного взволнованный Тийре, словно отсчитывавший шаги до Холма Речей. По правую руку от него шагал возглавивший войско ардкáтраха старый Ан-Шóр, а чуть поодаль воздевший ввысь древко со стягом владетелей Эйрэ глава второй тысячи. А позади, неспешно шагая последним из них тяжело поднимался на кручу седоголовый Борна из Бранн.

Толпа радостно загорланила тысячами голосов. В воздух взмывали копья, их лесом ошипленных сталью окованных древок подперев небосвод в столбах копоти.

Вскинув руку и обратившись к собравшимся у священного холма тысячам и тысячам пришедших людей, первым заговорил глава воинства тверди Аг-Слéйбхе – старый Ан-Шóр Дэ́ир-лáмна-Мор из кийна Мáэннан.

– Слушайте все! Сегодня в ночи не стало среди живых многих – и нашего доброго áрвеннида Дэйгрэ с тремя сыновьями тоже настигла погибель… – рука его резко взметнулась в направлении обрушившейся громады главной вежи дворца.

– Но последний, младший из его сыновей Тийре сегодня жребием первых домов и волею Пламенеющего занял Высокое Кресло – и не только по праву текущей в нём крови своих отца с дедом от семени Бхил-а-нáмхадда – но и делом достойно и храбро нас всех защищая в ночи́ от врага, как и до́лжно потомку владетеля рода всех арвеннидов!