…Но Буря Придёт

– Стар уже ты становишься видно, почтенный – как и я уже… – вздыхал Ллур, моча в пивной пене усы, – вот и пинки от мальца пропускаешь.

– Вот ещё!!! Стар… Ты ещё ляпни, что рука у меня не тверда уже жёлуди с шей посшибать, или копьё не стоит по ночам на супругу! – вспыхивал Камбр, гремя по столешнице кулачищем.

– Вот видишь – весь сед, а осталась ещё, значит, сила с тем делом! – Ллур шутя тюкнул родича в бок кулаком, – значит, спать до сих пор не даёшь своей бабе спокойно?

– У соседей про помощь пока не прошу… А в бою так тем больше. Пусть я в годах – но ни одного сопляка прежде в ратном кругу не сумел не сразить, кто бы мог уходить так же ловко. Этот же и лишнего шага не делает, лёгок как ветер…

– Вот уж верно – сам прыток как зверь! Брат точно в воду глядел, нареча его так.

– Это точно… Породы он редкой, – Камбр задумчиво гладил ладонью усы, – прямь львиной…

– Ты скажи ещё – Дейнова рода!

– Кто же знает? Уж скорее из… Гальдуров, – Камбр хлебнул ещё пива, – или может из тех, кто был…

– Ты закусывай хмель-то давай… – Ллур пододвинул к тому блюдо с салом и связкой колбас, – а то что-то несёт тебя уж, точно шейна на Самайнэ… На лице у мальчишки написано, что из тех он, кто сеет с рожденья овёс! Парень как парень, и в нашем роду таковые водились – вот ты сам каков?

– Ты сравнил – что коня с поросёнком… – Быстрый Убийца взял в руку кольцо колбасы, откусив от того сразу четверть, – он когда подрастёт, может мне уже хрюкать придётся… Ловкий, паршивец – как будто скайт-ши в нём сидит в каждой жиле.

– Это точно! И руки малому – что правая, что левая – всё едино ударить с какой.

– Редко такое встречается… Знал одного лишь такого бойца. А твой сын даже может быть лучше. Вёрткий змеёныш, быстрее меня даже в лучшие годы – тёмным Ллугом клянусь!

– И всё одно – искусный из парня получится камник с годами! – несогласно возражал родичу довольный даже такой похвалой сыну Ллур – радуясь тому, как ловко постигал все умения непростого их ремесла его юный приёмыш, – а что храбрый и ловкий – оно пригодится. Времена неспокойные, грабители и разная наволочь подорожная то и дело наших людей разорить жаждут. Так что не будет в убыток, если выучится у тебя сносить жёлуди с плеч, разя тех точно взор Смертоокого. Да и ты же, почтенный, свои умения хоть кому передашь в полной мере.

– Это уж боги решат, что по сердцу ему будет ближе – а не ты да я, два дурака престарелых… – недовольно бурчал седой Камбр, отхлёбывая пиво из жбана. Затем с довольством потирал очередную свежую шишку на лбу, рассеченном вскользь давним шрамом от вражьей геары.

– А всё-таки ловко и палкой, и пикой в руках управляется мелкий! Так в броске вблизи метит, паршивец – как змей жалит быстро – ребро мне едва не сломал! Побольше лет ему отмеряют боги – так и меч я держать обучу.

– Обучишь, раз Пламенеющий это постигнуть дал мелкому – только давай доживём до того. А то что-то как гневом зайдусь – так живот мне и крутит, точно пламя в утробе горит. А уж выпью не в меру – и то ещё хуже, хоть крюком ложись…

– …и землёй присыпáй… Вот и меньше хлебай, старый дурень! Обучу я его – Шщаров зуб в мои кости! Пополам треснуть вот, если не станет он в будущем лучше меня в ратном деле, клянусь рогами тёмного Ллуга!

– Пополам поперёк – или вдоль? – шутил в ответ Тэ́йррэ-лам.

Так он и рос в окружении новой родни в сени Клох-клóиган-слéйбхе в доме фе́йнага Ллура, будучи сыном ему наравне с повзрослевшими кровью родными детьми, обучаясь этому славному и непростому ремеслу камника – так и прозванный по своему появлению Ухтáйтэ – Приёмыш.

Каждый год старшие родичи выправлялись в странствия по своим и чужим дальним землям – наниматься ваятелями везде, где нужно их мастерство и платили хорошей монетой. Много дорог за ту пору проехал он на возу или прошёл позади перекатов, истоптав не одной парой сапог и посто́лов разные края Эйрэ и Дейвóналáрды даже к западу от далёкого ходагéйрда, побывав в большинстве их уделов.

В самом ардкатрахе у горы в ту пору в избытке хватало труда для их кийна. По воле тогдашнего главы воинства тверди Ка́даугана Тро́эд-а́-камна в обветшалом кáдарнле возводили могучие стены, чинили мурованные в прежние века áрвеннидами Эйрэ и сильно порушенные в Великую Распрю бурры его укреплений. При дворе сорок лет восседавшего на Ард-Кэтэйр старого Óрту-а-Лéйнэ также шло большое строительство. Правитель áрвейрнов возводил себе новый дворец – могучую вежу-стóлпницу – пристраивая его к ставшим тесными древним тéахам и искусно украшая покои внутри.

Там непостижимые никому нити судеб и сплели их незримыми оку куделями прядей дружбу юных ещё Тийре и Áррэйнэ.

В ту пору им, одногодкам, было всего по шесть лет. Тийре – четвёртый, самый младший сын арвеннида – не был ровней троим своим братьям. Рождённые в законном браке родителя с дочерью одного из знатнейших средь кийнов ардкáтраха, некогда помилованных Домналом Далл-ллигадом за измену и вновь быстро возвысившихся подле нового владетеля Модронов, Уиллух, Гийлин и Хидд были почти что подростками – будущими ратоводцами и наследниками Высокого Кресла – и теперь стали тысячниками тяжёлой конницы в сравнении с ним, простым десятником. Лишь кровь древнего рода их предка роднила тех с Тийре, низкородным из-за матери бедного кийна в восточных уделах – к тому же не ставшей законной супругой владетелю. И историю эту в ардкатрахе знали немногие – те, кто помнил правдивые события, а не судил с чьих кривых пересказов.

Спустя пару лет после кончины Кердивéйны из Модронов овдовевший владетель внезапно вспылал к простой деве из какого-то небогатого селища в глубине предрассветных отрогов Áн-мéан-слéйбха, встреченной там в час военной выправы на кийны мятежных домов северян, когда вместо родителя младшая дочь кузнеца первой вышла во двор от пылающего горнила встретить арвеннида, требовавшего немедля перековать своего жеребца. Лишь взглянув на неё, на следующий день отъезжавший на север с войсками Медвежья Рубаха взял ту с собой – приведя во дворец пусть и не законной женой, но любимой – не взирая на ворчание и явное недовольство многих почтенных и благородных владетелей с фейнагами.

Позднее счастье áрвеннида не было долгим. Родив понесённого ею от Дэйгрэ ребёнка его возлюбленная вскоре скончалась. Дважды сокрушённый печалью вдовства Орту-а-Лейне признал мальчика своим законным четвёртым сыном и отдал на воспитание ставшей для чада кормилицей жене его родича Кохты Мор-Тире, с чьей младшей дочерью Гвендолен Тийре и рос. Однако со временем отцовская любовь тихо слабела. К тому же старшие сыновья Дэйгрэ, уже взрослеющие юноши, требовали особого внимания. Их нужно было сделать воителями, будущими ратоводцами, и дать каждому то, что потребовалось бы для грядущего правителя всех земель Эйрэ. И стареющий áрвеннид всё реже уделял отцовское тепло и свободное время последнему, ещё совсем малому отпрыску без знатных и вообще каких родичей при дворце – и никому другому более не нужному в этом мире.

Хотя Тийре и рос при чертоге владетелей Эйрэ, виделся с братьями и родителем, но не был им равен во всём остальном. Даже при столе он сидел не родных своих подле, а местился средь слуг, и с детства был вынужден много трудиться в конюшне. Домоправитель дворца Оннох из Модронов не считал нужным кормить нагулёныша старого Дэйгрэ, как он презрительно называл мальчишку в глаза, грязно хуля и его, и его упокойную мать – ведь Кéрдивéйна была ему младшей сестрой. А сам áрвеннид за множеством дел государства не особо интересовался, всегда ли был сыт его малый Волчонок.

Братья относились к нему с хитрецой и высокомерным превосходством. Ещё будучи подростками они часто играли с малым тогда Тийре и брали с собой на всяческие забавы – впрочем, не забывая поддеть того, беззащитного, чем-то обидным как «вот когда ты станешь áрвеннидом…», и в играх того колошматили точно соломенный куль, не особо с ним милосердствуя. От братьев он научился грамоте и многим другим наукам, что постигали старшие сыновья Дэйгрэ от почтенных дэирвиддэ и шейнов святилища, впервые взял меч и копьё в свои руки – но тех же обид и насмешек претерпел много больше, чем братской любви. С годами они позабыли о младшем, безродном им брате, потешаясь при встрече – что он, впрочем, сносил по привычке спокойно, пусть и будучи нравом горяч – помня те годы детства и общих забав.

И в ту пору судьба и свела их двоих во дворце – связав той незримою узой прочнее, чем иных людей кровным родством.

Работавший среди слуг и помогавший воителям в кáдарнле Тийре однажды там встретился с мальчиком, трудившимся среди камников. Не очень похожий на а́рвейрна, слишком светловолосый даже для жителей помежных уделов в Дубравах – скорее с обличья дейвóн – он усердно и кропотливо занимался столь интересными для сына Дэйгрэ делами, что тот однажды не утерпел и украдкой подошёл к нему сзади – посмотреть, как перемазанный известью Áррэйнэ сопя от напряжения месил в плошках раствор, а после размазывал тот по стене и выкладывал поверху камешки разных цветов, составляя рисунок. В нём узнавались очертания птиц и деревьев, крутых гор и стремительных рек – всего лишь ещё очертания. Но затем подходил более опытный камник из Килэйд, и доканчивал ту многоцветную дивь, искусно выкладывая яркими камешками сами рисунки. Мальчик же пристально наблюдал, внимательно запоминая преподносимое ему мастерство и следом пробуя повторить всё подобное.

Слово за слово они разговорились друг с другом. Сперва настороженно и недоверчиво косясь друг на друга мальчишки успели сцепившись на том кто есть кто даже крепко подраться – как это часто случается в детстве. А потом, сидя рядом на круче уступа высокой стены и прижимая холодные галечники к синякам на щеках и на лбу, помирившись болтали между собой, рассказывая обо всём интересном, что ведал тут каждый, делясь сорванными в чужих садах яблоками и засохшим домашним сыром.

А сколь любопытно им было смотреть, как взрослые камники рубили молотами и клиньями на куски пока ещё не поддающиеся их детским ручонкам тяжёлые валуны, пережигали ракушечник в известь-кипелку или замешивали обожжёную глину с готовой гашёнкой, шерстью и битыми яйцами в прочно связующий плиты раствор. Как ряд за рядом укладывали выраставшие ввысь исполинские стены, как клевцами, пилой и сверлом покоряли твердь прочного камня – словно тот был послушный и мягкий как воск. Сколь интересными для мальчишечьих глаз были чудные приспособления для подъёма груза на высоту и разжигаемые для сушки свежевыложенных муров многочисленные костры, чьё пламя им вверили бдить и кормить сушняком. Как весело было носиться вдвоём им по шатким лесам, облеплявшим растущий ввысь столп дворца арвеннида. Словно шустрые ящерицы они лазили по ходам между глыб оснований в земле – как будто в волшебных пещерах народца из малого мира. Это был дивный час детства, когда всё то, кажущееся взрослым уже обыденным – им, ещё малым, виделось невероятным.

И так крепла с годами их дружба. Младший сын Дэйгрэ с нетерпением ожидал возвращения Аррэйнэ, когда тот каждый год отправлялся со старшими в доме у Килэйд в чужие края – порой далеко от родных земель Эйрэ. А повидавший немало владений с уделами младший сын Ллура рад был вернуться к горе, где взрослеющий Тийре всё больше свободного времени проводил среди воинства, однажды там став полноправным копейщиком в одном из десятков и постигая от старших их боевые умения.

Такими они были в ту пору – два маленьких зверёныша по именам и их духу сердец, Лев и Волчонок – столь разные, и тем не менее схожие. И это сроднило их словно родных, точно двух кровных братьев – безродного найдёныша из небогатого кийна и никому не нужного, забытого даже отцом сына арвеннида, дружно вставших спина к спине и без боязни встречавших невзгоды сурового мира.

Верно, стать было бы Áррэйнэ в будущем одним из лучших средь камников Килэйд – таков уж он был, первый их ученик, взявший от учителей всё переданное теми знание и сноровку. Но было им с Тийре обоим всего по шестнадцать, когда с этим достойнейшим ремеслом вдруг пришлось распрощаться.

Случилось так, что одной летней ночью они запозднились у старых друзей в Нижнем городе и возвращались в кадарнле за полночь, когда на их пути случилась кровавая поножовщина между ночной стражей и орудовавшей на тёмных проездах ардкатраха сворой грабителей, окружённых на месте разбоя посреди ещё не остывших трупов зарезанных ими богатых купцов из уделов владетеля крватов. Ненароком идя мимо тех Тийре и Áррэйнэ очутились внезапно в самой гуще начавшейся свалки, и лишь спина к спине вырвались из-под ножей и клинков двух сторон, отбиваясь от тех и других – не разобрать было оку во тьме кто приходился злодеем, а кто стражником áрвеннида – и те, и другие разили на смерть, приняв двух подростков за недругов. И было понятно, что у Волчонка и Льва их ножи не остались без крови – и верно не только разбойничьей…

Далеко убежать им, однако, не вышло – на шум подоспевшая стража ардкатраха оцепила проезды, с огнём обыскивая все уголки в городище. Друзья там попались бы оба, но поблизости был тéах знатного фейнага или купца, в сад которого парни, точно некогда в детстве за сливами, и перемахнули через высокий забор. Очутившись в другом конце сада они уже почти было добрались до частокола, ведущего к Среднему городищу, как пробудившаяся от шума прислуга выбежала во двор с разожжённым огнём и с собаками.

Вышло так, что более рослый Áррэйнэ подсадил оставшегося незамеченным во тьме широкоплечего, но ниже его на пол-головы Тийре и дал уйти первым. Самогó же его там успели заметить – и хотя он успел перелезть за забор точно ловкая кошка, скинув с ноги укусившего прямо в голень парня пса – но всё же узнали при свете в лицо, как приметного редким для местных обличьем.

Наутро к старому Ллуру в поисках сына пришла стража. Свежий след от укуса яснее всех слов его выдал. И хотя доказать напрямую никто не сумел, что парень участвовал в той поножовщине, но того там хватило, чтобы глава воинства тверди Оннох из Модронов – прежний домоправитель дворца – потребовал наказать сына фейнага Килэйд со всей должной строгостью.

Сам он ни словом тогда не обмолвился, что был в том злополучном дворе не один. Попадись они вместе, то Тийре – уже тогда служа в воинстве áрвеннида – за подобное самое меньшее мог бы отведать плетей, если не топора: обвинение в соучастии со злодеями против своих же товарищей каралось жестоко. Но Лев был как нем и всю вину взял один на себя. Сам-то он был простым камником, пусть и крепко дружившим с воителями кáдарнле – а без свидетелей не было доказательств, что он крался сквозь сад рядом с местом злодейства не в погреб хозяина к винам его. И тем самым петли на холме под дубами Ард-Брена Лев избежал, хоть и не плети…

За провинность Ллур вынужден был изгнать сына из камников, и отдал его в воинство. Верно, вырок суда был бы более жёстким и трижды суровым – но Тийре, желая спасти друга детства если не от изгнания, так хоть от узилища, рассказал всё как было их лу́айд-лóхрэ – опытному ратоводцу Ан-Шóру Дубовой Ручи́ще из дома Маэннан, вершившему второй тысячей воинства у горы. Тот, зная Áррэйнэ так же давно, как и младшего сына владетеля, похлопотал, чтобы того отправили не на цепь в рудники под землёй до скончания дней, а прочь из ардкáтраха на восток. Там тогда шли не прекращающиеся сражения с мятежными кийнами и собирались выправы против обитавших к востоку в Травяном Море кочевников, нападавших на здешние селища словно голодные волки на стадо овец.

Тяжёлым ему выпал тот первый год… но не так было просто сломить угодившего в воинство Льва. Он хоть и попал прямо в гущу сражений, но счастливо избежал гибели от вражеских копий и стрел, постигая в бою навыки дела войны с его самых начал – так же легко и усердно, как когда-то у старого Ллура учился тесать и ложить твёрдый камень – благо, наука почтенного Камбра ему пригодилась.

Было ещё кое-что, что сильнее обычной той дружбы объединило их с Тийре незримым единством. Оба они являлись одними из аг-фéах-тримáрв – неведомого простым людям союза средь воинов, незримого братства не ведавших страха сердец, отданных вечноголодной Смерти – однажды явящейся за любым средь первейших из храбрых – и потому встречавших её без боязни.

В свой час Тийре первым прошёл то последнее испытание, что отделило его от прочих людей.

У дейвóнов блóдсъёдда проходили известный лишь средь них обычай испытания смертью, давая товарищам добровольно себя умертвлять медленно стискивавшей горло петлёй, чтобы узреть в глаза смерть и без страха принять её – дабы в бою не страшиться Кормилицы Воронов, чьи холодные длани не знают пощады и милости – ибо и она отступает порой от презирающих её ледяные объятия.

Среди аг-фéах-тримáрв в землях народа Эйрэ тоже был свой обычай, свой потаённый путь, по которому лишь единожды можно было пройти в незримые иным сплочённые ряды храбрейших и лучших, бесстрашных. Испытание страхом – который убивает скорее вечноголодной стали и настигает точнее стрелы – разя всякого, кто держит его в своём сердце.

Когда в ту памятную ему ночь младший сын Дэйгрэ вместе с сопровождавшими его спутниками узрел в темнотее уходящую в небо отвесную кручу, дол подле коей был снизу усыпан истлевшими, а сверху совсем ещё свежими человеческими костями, холодная Шщарова чешуя на миг впилась ему прямо в сердце, леденя и тревожа. Но Тийре сам сделал выбор пройти ту дорогу, на которую ступают лишь избранные – и единожды.

Ловко он стал подниматься по склону едва глазу зримой во мраке тропы, царапая руки об острые камни и ощущая их предательское шуршание под ногами, как оползает от малейшего прикосновения сыпкая твердь. Спутники молча сопровождали его позади. Старый Ан-Шóр – первый из аг-фéах-тримáрв, как сейчас узнал Тийре – произнёс твёрдым голосом, что лишь тот, кто свой собственный страх презревает – лишь тот волен пройти испытание и войти в их незримое братство бесстрашных. Лишь таким, не устрашившимся неминуемого, сам не знающий всякой пощады к иным и принимающий души в холодные ямы средь бездны великий змей Шщар выставит наперёд всепожирающей пасти своё ледяное кольцо, сквозь какое сама Мать Костей не сумеет пройти, обминая сердца тех в смертельном бою.

Когда Тийре поднялся до самой вершины утёса, где ожидал встретить, как ему думалось, испытание поединком – то взору открылась лишь голая проплешь истёртого множеством ног пятачка, обрываясь вниз кручей – туда, где бессчётные годы с веками лежали истлевшие кости таких как он сам.

– Ты можешь уйти, как ушли до тебя назад многие, в чьих сердцах страх сумел пересилить их храбрость, и вместо неё впустил смерть. Но в настоящем бою, где противник стоит пред тобою в глаза, и железо не знает пощады – будет ли выбор уйти, отвернуться? Лишь тот, кто презревает неотвратимое, сумеет презреть и саму Мать Костей, с рождения идущую по пятам тенью каждого. Выбирай, по какой ты дороге уйдёшь сейчас к Шщару в бездонные норы – прочь от страха, или же сквозь него, сквозь саму смерть.

Ан-Шóр умолк.

Впереди была страшная круча обрыва, где во тьме у подножия скал его в холоде камня ждала эта жуткая груда костей – неминуемая и неотвратимая. Но лишь тем, кто не устрашится неотвратимого, принимающий души во тьме ям костей сам великий змей Шщар выставит наперёд всепожирающей пасти своё ледяное кольцо, сквозь чешуи которого не пройдёт Мать Костей, обминая сердца тех в смертельном бою.

И Тийре сделал тот шаг, отделивший его от иных. Резко оттолкнувшись от истоптанной тысячами ног голой вершины он полетел вниз, во тьму бездны…

Когда через миг его тело вдруг рухнуло прямо в холодную воду невидимой прежде глубокой расщелины ниже под самым обрывом, в его сердце уже не осталось испуга и страха – лишь понимание того, что произошло. Дрожа под порывами ветра сын Дэйгрэ карабкаясь вверх по камням сумел выбраться вон из проточенной временем каменной чаши холодного Шщарова глаза, встречая протянутую старым Ан-Шором ладонь. Чьи-то руки накинули на его плечи сухой меховой плащ, а первый из аг-фéах-тримáрв достал из-за поясного ремня тонкий кожаный ремешок с закреплённым на нём колесом вокруг молота гроз Пламенеющего – почти что таким же, как и у иных детей Бури Несущего, кто носил Его знак. Но на обратной стороне вовне к телу, незримо от прочих очей были вырезаны в потемневшей от времени кости три порыва неистовых вольных ветров их хозяина, вихрями уносившихся прочь от Его пылающего горнила, из которого пристально бдило всезрящее око.

Ан-Шóр сказал ему – уже ставшему одним из числа их – что на древнем наречии ещё со времён предшествовавших Бхил-а-нáмхадду аг-фéах-тримáрв означает «зрящий сквозь смерть» – тот, кто не страшится броситься в её вечноголодную хищную пасть… и её не изведает в этом бесстрашии – ибо трусость и есть смерть. И тот, кто бежит от погибели, сам же бежит ей навстречу… как и те, чьи истлевшие кости свернувших с единственно верной тропы здесь лежат с праначала времён. Ибо нет в настоящем бою той дороги назад – и те, кто не преодолел этот страх в своём сердце и выбрал путь вспять, неминуемо встретили Матерь Костей – руками товарищей, кто прежде прошёл этот путь до конца, сброшенные ими на спуске с той кручи без жалости и сочувствия –точно трусы, бегущие в смерть от неё же.

Но он может гордиться, что сердце его оказалось несломленным – таким, как у тех, кого Шщар заслонил своим стылым кольцом от погибели… таким, каким был и его предок Бейлхэ. Был Врагобоец столь яростен и свиреп в пылу битвы, одолеваемый яростью сотни воителей кряду, что в решающем сражении против Жестокосердного убивал его воинов точно срещающий сталью колосья на жатве отточенный серп, не страшась в него сыпавших копий и стрел. И как говорили предания древних сказителей-шейнов, от колена к колену пройдя сквозь века ярким пламенем слов – когда Бейлхэ как репу снёс с шеи врага его жёлудь, в бушевавшем свирепии он продолжал там рубить и колоть уже сдавшихся и взывавших к пощаде воителей Кро-э́дрокаэ́раха, не обращая внимания на пытавшихся встать на пути его родичей и соратников – столь велика в нём была вскипятившая сердце огнём полыхавшая жажда убийства и смерть презирая. Ничто не могло вразумить его – ни слова́, ни оружие.

И лишь жена его – Айб Мерх-ам-ллин, дочь Маэннана Многоубийцы, Дева с Озера – в каждом сражении все эти годы храбро сопровождавшая мужа в их воинстве лучницей – по просьбам испуганных родичей утихомирила разбушевавшегося супруга. Скинув с себя сталь кольчуги и все одеяния, с распущенной до самых пят рыжей косой нагая предстала перед его налитым кровью взором. Неукротимый никем, усеявший всё вокруг трупами павших врагов, впавший в ярость безумия битвы распаленный Бейлхэ остолбенел как ударенный в темя дубиной – а после, как двое его младших братьев плеснули на родича несколько вёдер холодной воды, с кипевшего аг-фéах-тримáрв пошёл пар – когда огненный гнев наконец-то покинул его бушевавшее сердце. Стряхнув с себя воду он сдёр с плеч залитый багряною кровью врагов плащ из шкуры быка и окутал им Айб, взяв супругу на руки, так ничего не сказав ликовавшим победой над Грайлэ соратникам – и лишь как ветер умчался верхом на коне прямо в лес от багряного поля смертей. Ну что тут ещё скажешь… С тех пор в век из вéка и передаётся, и слов уж не выкинуть из тех сказаний ни о его бессмертной воительной славе, ни о полюбовных делах – тем давших начало великому роду владетелей и вождей.

И когда уже в годы преклонные в час одного из сражений на западе в землях Дубового края его люди попали в кольцо многочисленных недругов, чуя смерть от настигшей его раны вражьим копьём старый Бейлхэ остался преградой противнику, пока его воины и взрослые сыновья пробившись сквозь жатву мечей бросились горной тропой к своей тверди. Трижды он мёртвым прикидывался – подпуская врага к себе ближе, и затем беспощадно кидая на алой от крови земле их тела. Когда Врагобоец почуял, что силы уже на исходе, старый аг-фéах-тримáрв прислонился к огромному дубу, что врос в камень узкой тропы над ущельем у Черновраньей Вершины. Пронзив сквозь кровавую рану в боку выраставший из дерева сук, Бхил-а-нáмхадд застыл неподвижно, стоймя удерживаемый на его потемневшем от крови стволе – чтобы недруги, видя старого Бейлхэ доселе стоявшим вдали на ногах, и дальше бы думали будто тот жив – и не осмеливались снова пытаться пройти той несущей им гибель тропой, по которой уже далеко уходили от гибели дети его и их люди.

Твёрдо стоявшим взяла его Матерь Костей, с мечами в окостеневших ладонях и невиданной яростью на побелевшем лице. И до самого вечера недруг страшился к нему подойти, принимая того за доселе живого – и всё так же смертельно опасного. И с той поры был Бейлхэ прозван Аг-мáрв ан-сéф'илл – Умерший Стоя.

Таким был века назад тот, чья кровь рода вождей текла в жилах и младшего сына Медвежьей Рубахи – в чьём взоре в глуби был всё тот же пылающий пламень глаз хищных псов тёмного Ллуга, хозяина мрака и чащ – и в чьём сердце не жил липкий страх.