…Но Буря Придёт

– Ничего – в этот раз так не будет! Помню деда рассказы, как мешкал он с выходом воинства, упустив нужный час отразить силы Эрхи – а потом все два года в осаде в Глеанлох сидел, с голодухи и раков, и крыс, и лягушек из озера даже сырыми глодая…

– Вот и думай. А Гулгадд и Габ и доселе друг друга четвёртый год режут в раздоре – и не думаю я, что пришлют все войска до горы. Так что снова тебе отдуваться придётся за кийны востока.

– Нет, Безусый и Кость примирились уже – всё же не дураки, чтобы в распрю сражаться друг с другом. Это смех же – три года жечь укрепи, биться в полях, истреблять своих данников – и ведь ради чего? Из-за краденой кем-то свиньи! Нашли повод…

– Из-за того же, свояк, из-за чего и дейвоны придут сюда вскоре. Малый повод, большой – там свинья, там чья дочь или баба – а причины раздоров везде одинаковы – власть… И итоги их тоже. Может стоит ещё толковать нам со Скъервиром…

– Может… – буркнул Кадауган Сильный, – но что предлагает нам ёрл их, представь! Решил поддержать он изменника, пьяницу и сребролюбца, беглеца того Фийну!

– И на коего многие в кийнах Помежий готовы поставить, желая войны избежать… Оные тихо ворчат средь домов, что законным он был бы владетелем так же как Дэйгрэ – кровь Бейлхэ в нём та же течёт от отца.

– Законным?! Бред пьяной макаки, как молвят арднурцы! Родитель мой Тедельмид на круинну сам первый послал его к Шщару, не желая увидеть такого владетелем. Сорок лет он сидел под крылом дома Скъервиров, зад лизал Хъярульву – а тут вдруг отряхнулся от пыли, снова вылез на свет и решил сесть в Высокое Кресло! Нет уж – пусть дальше сидит себе тихо и пьёт ту дейвонскую жижу…

– А иные твердят…

– Про проклятие дома их? Слышал стократ уж… Но в Эйрэ и так половину семейств гнев богов покарал за ту смуту – а вторую тогда же и взял… как иных без остатка.

Гость нахмурился, в первый раз не найдя годных слов возразить свояку.

Вновь зажурчало вино из сосуда.

– Кто возглавит владетеля воинство? Уиллух?

– Что ты – зятя грядущего хочешь лишиться до свадьбы? Средний ве́ршенство войском возьмёт на себя. Гийлин хоть и горяч, но в военных делах поумнее за брата. Младший тоже отправится с ним. Хоть какой с него будет там толк.

– Да который из них?

Гость поморщился кисло, словно во́роньих ягод хватил полный рот.

– Ты же поскрёбышей всяких сынами своими навряд ли считаешь, свояк? Хидд конечно пойдёт. Правда толку с него… Он ведь сам как та шуба с ежа – вроде ворс, а не греет ничуть.

– Ты сказал вот… Не дурак же он всё-таки вырос?

– Вот дурак дураку будет рознь… – усмехнулся гость Конналов криво, – Хидд навроде умён, но толкует что слышит – кто громче что скажет, то вто́рит он слепо скворцом. В битву лезть первым сам не пойдёт, сразу хвост поджимает и прячется сзади. Это средний вперёд рвётся сам, не успев поразмыслить. И к тому же тот младший себе на уме – вечно видеть не видит, что уши сточил разговорами прочим, как дырявую бочку его болтовню не заткнуть.

– Это так… И чеснок вечно жрёт не в себя – а потом говори с ним как хочешь, – фе́йнаг Конналов криво поморщился.

– Я ещё расскажу… – усмехнулся гостивший в Глеанлох, – раз однажды идя с войском брата к востоку повелел в одном селище всех кобелей перебить. Вопрошают «зачем? Покусали тебя они тут?» – а Хидд молвит, де псы над людьми тайно власть свою бдят, что в их шкуре владетели Эйле таятся, и речь человечью в их брехе слыхать.

– Да, чудной он… Мне как-то твердил, что носить надо шапку из меха мышей, чтобы в думы твои духи бездн не могли заглянуть или помыслы наши по-своему править.

Гость отрезал себе толстый пласт жирной вяленой щуки, наполненной в брюхе замешанной с зеленью лука мельчайшею зернью икры – лучше их не водилось в иных из уделов под дланью владетеля Эйрэ.

– Зять твой тоже не ест вот совсем зеленцов. Мол, похож этот овощ на уд – и кто жрёт их, мужскую всю силу утратит.

Фе́йнаг Конналов чуть не заржал, расплескав рог с вином и заткнув себе рот пятернёй.

– Ох-хо-хо! Вот уж кто бы боялся – отменный кобель! Домов Габрэ и Гован владетелям внуков наделал он вдосталь их дочкам!

– Как и младший в твоих же уделах – сам знаешь… – гость шутя наступил на хвост кошке, что рвала там упавший на пол под столом рыбий хвост – и оттуда раздался протяжный взволнованный визг.

– Но зато уж как надо что взять – поумнее умнейших Хидд будет. То надел какой тихо отрежет себе, то в чужой лес охотиться выедет тихо. А потом как спроси – так глазищи что блюдце – «А чего? А что сделал-то я? А с чего так нельзя?» И пойми – то ли дурень, а то ли прикинется пнём.

– Ваша кровь – уж как есть.

– Умных в доме у Модронов много, в убытке не будем. Так что зять тебе выйдет отменный – и глупостей не натворит. И твоя дочь в обиде не будет с нуждой как супруга владетеля, и сестра моя тоже от свар с ней избавится враз… – усмехнулся хозяину гость из А́г-Слейбхе.

– Вот уж точно – беда мне с их бабской враждой! Единственный сын уродился от Гвенол – зато девок уж полный чертог… и от Айб всех детей у меня хворь пожра́ла – лишь последнюю Эйле не взяло тогда…

Фе́йнаг Конналов вдруг задрожал, побледнев ещё больше чем было, выронив недопитый рог и плотнее закутавшись в шкуру медведя.

– Вот… трясучка проклятая… снова колотит… Где отвар среброцвета – пусть тащит жена поскорей…

Гость привстал, поддержав его за плечи, поднимая со стула.

– Гвенол, живо сюда! Мужу плохо…

Гостья, кто призвана была в покои хозяина здешнего дома, молча отпрянула телом от гасшей жаровни, что змеилась курящимся маревным пологом дыма от трав, подожжённых углями. Их алевшие искры темнели, лишаясь пылающей силы огня и даваемой ими незримой всем силы. Длань старухи неслышно поклала на мертвенный пепел последний из рдяных кусков, расцепив его сжавшие пóбок железные клешни щипцов.

– Что ты скажешь, почтенная?

Гостья – старая, страшная, с всклоченной гривой седых точно пепел волос – промолчала, взирая в глаза говорившей, искавшей ответа. Исполинше подобная, грубая, с жёлтыми по-кошачьи глазами, в которых светились в глуби огоньки от углей догоравшей жаровни, она долго сидела в безмолвии, глядя на дочерь владетеля здешних земель.

– Не хочу я тебе говорить ничего. Хоть собаками прочь погони – лучше уж промолчу я сейчас, чем поведаю то, что тебе предрекают они твоей долею, гэйлэ… – гостья сжала костлявые руки себе на груди, хмуро глядя в лицо прорицания ждавшей.

Та нахмурилась, внешне оставшись такою же твёрдой – хотя старая явственно зрила в глазах у неё и волненье, и страх, и тревогу пред тем, что сокрыто во мраке.

– Что дурное явили они тебе, Марвейн? Не трусиха я буду – скажи!

– Иной раз от молчанья богов больше проку, чем ответы их страшные, гэйлэ… Проще слабой казаться, сославшись на волю чужую и грубую силу, чем самой избирать – и платить за то цену. Так и так тебе жребий дурной – лгать не стану.

– Так что скажешь ты мне? – та, что тихо сидела напротив вещавшей, поникнув – вдруг воззрила на гостью глазами, в коих густо светился той зеленью цвет вод огромного озера, что плескалось волнами вокруг древней тверди их дома.

– Хочешь – правду – как зрю то сама, и как женщина женщине скажет? Пусть как есть, так и вьётся тебе – как и многие ждут – будет легче… быть может. Станешь точно женою владетеля Эйрэ грядущего, будешь в милости с многим почётом. Что дурного тебе, кроме сердца напрасных волнений? До вдовства точно уж проживёшь без беды… – усмехнулась чему-то старуха.

Молодая молчала, лишь пристально глядя в глаза предвещавшей.

– Только вижу я – в сердце иной. Лучше брось, позабудь. Много крови на нитях у вас – пальцы плесть их устанут.

– Ну а если…

– Все бабы дурны… – оборвав её речь с сожалением вздохнула вещавшая гостья, что недавно ещё прозревала сквозь мглу для того вопрошавшей, – верят на слово тем, кому верить не нужно.

– Не обманывал он никогда…

– Обмануться и сами мы рады. К чему нам имена, кои ветер как пыль развевает? И моё имя было другим – там, в той жизни давно уж как дважды умершей… – старая смолкла на миг, глядя взором на тухшие угли в жаровне – точно вспомнив о чём-то давно позабытом и тяжком.

– Может быть жизнь, вся наша жизнь – бесконечный самообман… Ту дорогу я зрю, но тебе её выбрать вовек не желаю. Так и сделаешь верно ведь, гэйлэ – из таких ты, кто лёгких путей не желает искать. Будет всё тебе долей – и счастье, и боль, и добро, и кровища, и радость, и слёзы. Устремишься сама, презревая ухабы, не взирая на страх – далеко уведёт тебя эта тропа, много дальше чем первая. Но как тень за тобою бежит там тоска, ты идёшь так тропой своих слёз… Боги там – а ты тут средь людей – и тебе то нести среди них нужно будет. Выбирать между теми, кто дорог – я страшнее не знаю судьбы. Только вот не сломи́шься ли, выдержишь ношу ту, Этайн?

Старая снова умолкла, глядя в глаза молодой, что сидела в волнении подле, сжав ладони в сплетении пальцев и глядя вещавшей в глаза.

Да – иных мужья в жёны берут для красы, чтобы завидно было другим мужикам посмотреть на такую супругу. Иных ради приданого с именем знатным, что несут те с рожденья в крови их отцов. Кого может из жалости только готовы женою наречь – или только из страсти – и такое бывает порой, боги зрят.

Но такую как эта – уж точно не так. В этой сила была от рожденья – с последними каплями молока материнской груди, что забрала до срока безликая смерть. Да – те младшие сёстры, что были по кро́ви отца ей родны, может были красивей чем эта – тонкогубая, рослая, с острым носом и глазами как зелень воды бушевавшего рядом Глеáнлох, в золотой рыжине долгих кос – только взоры у них были разными. Те – тростинки под вихрем. А эта – подпорка, что из крепкого дуба источена прочно, и гнуться не смеет под силою бури – и даст силу иным, подле коих она станет рядом.

Впрочем – буря ломает и камень порой…

– Не скажу я тебе, что судьбою отмерено, гэйлэ. Ты из тех, кто свой путь выбирает сама. Но сердца порой сле́пы, а чужое так сложно понять – и в закрытую дверь ты с надеждою будешь стучаться опять. Лишь тебе выбирать – и нести за то плату…

Ветер выл над простором долины, поднимая волну над зелёными водами озера, чьего дальнего берега в дымке полудня не видел совсем человеческий глаз. И глаза старшей дочери фе́йнага Конналов зрили уверенно, твёрдо, но с горьким предчувствием некой беды за скрывавшейся прочь из ворот их старинного кадарнле ве́щей старухой, что как серая тень исчезала вдали по дороге к восходу.

Солнце вышло за полдень, как в ворота Глеанлох явился по счёту уж третьим сегодняшний гость. Ловко спрыгнув с седла кобылицы на землю и бросив поводья узды в руки служек он внимательно зря бегом глаз по окошками чертогов и средь шустро сновавших по площади разных людей побежал по двору.

– Здравствуй, братец! Как сам?

– Голова на плечах – что ещё нужно в распрю? – усмехнулся тот скалясь, крепко обняв дочь дяди. Среднерослый и крепкий, быстрый как рысь в каждом шаге движения, он лицом не совсем походил на сестру, в чьей крови проросло семя самых восточных из кийнов детей Пламенеющего – смешав в косах её медно-красное золото здешних волос с цветом яркого пламени тех из семейств за горами.

– Ты опять от горы – или в Клох-Кнойх бывал по делам от отца?

– Старший брат там с делами сейчас. Ну конечно с горы – за тебя всем Троим там в святилище слово сказал, чтоб не сохла ты тут как та старая слива на круче!

– Есть хоть вести какие оттуда? – взгляд её стал тревожным на миг – но отнюдь не пугливым. Не из тех была дочерь владетеля Конналов, кто боится дурного – того, что грядёт.

– Уж, сестрица, прости – не слыхать про него от зимы. Вроде сотня их тут, возвратилась с Помежий – но в глаза твоего не видал. Слышал, здорово их потрепали в ту осень…

Он воззрил сестре прямо в глаза.

– Может лучше тебе стать супругой Уиллуха всё же? Сама знаешь – отца может быть ты умаслишь, но вот мачеху вашу как камень согреть бесполезно. Тут давно уж хозяйка она, и сама всё решила как быть.

– Может стану когда… – та нахмурилась, стиснув пальцами толстую косу, – но не с воли змеи этой…

– Надей хоть чего мне, сестрёнка, а то горло от пыли дерёт.

Та достала из ниши в стене сосуд с хмелем, что остался от завтрака, и потянулась за чашей.

– Ты надолго к нам, братик?

– Через два дня быть должен опять у горы. Скоро дядя загон поведёт за Помежья, назначил меня третьим сотником в коннице.

– Как сестра твоя, Гайрэ?

– Вышла как замуж и отбыла в укрепь на Чёрной – счастливей вдвойне. Был у них там, когда отправлялся гонцом от отца в Дэир-глинн.

Родич быстро допил чашу вина, что подала сестра, отерев рот ладонью.

– Ладно – дел мне два воза пове́лено сделать, уж побольше чем Ллугнаду с Мабоном точно. Где подруга твоя сейчас? – усмехнулся он хитро.

– Вот что Гайрэ… – дочь фе́йнага Конналов стала нахмурясь пред ним руки в бока, – ты тут Лу́айнэ даже не тронь. Она дочь дегтяря, но мне словно сестра. Обижать её дурню такому как ты я не дам – и не лыбься мне тут! Всё я знаю, как девок ты всех перемял от Глеанлох до Áйтэ-криóханн! Тебе мало их что ли?

– Что ты злая такая, сестрица? Да кого я обидел, что сами они на меня все бегут, и манить их не надо? – брат шутливо развёл в извинениях руками, – виноват я, что мачеха сватать тебя за другого желает?!

– Ты молчи лучше, дурень – всё я знаю, как ты её лапаешь тут! Она же хоть и не дура, но верит всему, простодушная вышла совсем. Говорили старухи, я весь ум с молоком её матери в детстве всосала, на сестру не оставила вдоволь. Я ей годного мужа найду среди слуг, чем ты будешь её изводить по-пустому, глупышку!

– Ты, сестрица, прости – только ты уж себе лучше мужа сумей отыскать… – вздохнул сын её дяди, нахмурясь, – что я – зверь? Никого силой брать не хочу. Ну красива она, и сердечком добра – а уж как обнимает! Это брат твой владетелем будет когда-то, а я даже не фе́йнага сын, а лишь младший от среднего в доме, мне в Глеанлох Дубовое Кресло не светит ничуть. Ну по нраву она мне побольше иных – хоть поленом прибей! Может даже женюсь?

– Может, значит?! Дубовым сгодится тебе прямо в лоб, дураку? – рассердилась вспылившая Этайн, обернувшись к дровам у обложенных плитками с росписью стен очага.

– Вот же дура ты – Трое свидетели! – Гайрэ ловко вскочил со скамьи, увернувшись от брошенной чурки – лучший мечник средь здешних закатных уделов, – и за что он тебя, таковую козу, себе в бошку вобрал? Мало ты его тюкнула в детстве наверное, дурня!

Брат с сестрой, точно прежние дети дурачась носились один от другой по чертогу, чуть не сбив со стола всю посуду из серебра и тончайшей, нездешней с востока, почти что прозрачной на свет белой глины-костни́цы. И утихший к полудню, летевший с заката стремительный ветер вновь громко завыл над волнами уснувшего в чаше долины огромного озера, воздымая средь зелени волн клубы вздувшейся пены.

Áррэйнэ был сиротой сколько сам себя помнил. Его – ещё мальчиком лет четырёх где-то отроду – подобрали приёмные родичи, что взрастили того в землях Эйрэ. То были странствующие по своим и чужим землям умельцы-камники, веками дорожничавшие с обозами их семейства туда, где нужны умелые руки для возведения прочных муров укрепей, дворцов и чертогов, схо́ронов и всего прочего, что можно вознести к небу из непокорного камня. А́рвейрнские мастера недаром считались в этом деле лучшими по всему Северу, и были в чести везде. К ним и попал тогда Áррэйнэ.

Его приёмный отец Ллур Умелая Рука, который вместе со старшим братом, разъезжавшим вместе с его обозом целителем Коммохом и подобрал некогда мальчика – потом рассказывал их приёмышу, что в тот год они возвращались северным краем Дейвóналáрды назад в родные уделы, сделав крюк по пути много севернее. Там, в землях одного союзного им семейства в избытке имелось красивого и ценного дымчатого камня, годного для украшения стен и печей да хоть бы в чертоге у самогó áрвеннида. Было это среди кряжей хребта Гáот-аг-кре́хадд-слейббóтха недалеко от дейвóнских пределов Помежий, в самом конце уходящего в осень лета.

В одно хмурое мглистое утро из окружавшей дорогу чащобы к стоявшим ночлегом людям из Килэйд случайно выбрался исхудавший ребёнок с обожжёнными ручками и исцарапанным ветвями до крови лицом, весь в грязном истлевшем рванье вместо бывшей на нём некогда прежней одежды – не иначе скитавшийся погорелец из какого-то сожжённого пламенем селища. Увидав перед собой во мгле сумерек незнакомых дорожных людей он что было сил бросился бежать назад в непролазные дебри – словно испугавшись одного лишь их вида.

Однако столкнувшийся с ним средь тумана нос к носу Коммох хоть и был уж не молод, но всё же догнал того – и лишь вдвоём с подоспевшим к ним братом сумел удержать отчаянно бившегося и вырывавшегося из его рук мальчишку. Тот страшился людей, и когда с ним заговорили по-дейвóнски на местном наречии, отчаянно закричал во весь голос – точно от невыразимого ужаса, казалось застывшего в его пронзительных зеленоватых глазах. На а́рвейрнскую речь он, впрочем, отозвался – хоть и смотрел на всех настороженно, дико – готовый укусить каждого, кто к нему только притронется, едва ль не рыча на всякое обращённое к мальчику слово.

Но как не старались его распытать озадаченные братья и столпившиеся вокруг ребёнка прочие люди из Килэйд, расспросы их толку не дали. Парнишка так и не вспомнил – ни кто он, откуда, чьего был семейства, ни как очутился без взрослых один в этих чащах, и сколь долго бродил в одиночку по полным зверья диким горным лесам. Даже имя своё он забыл, как ни силился вспомнить.

Говорил мальчик вольно и бегло как на восточном и среднем дейвóнском наречиях, так и на западном говоре Эйрэ. По возрасту вряд ли был старше лет четырёх – и с лица не понять кто он есть. Что-то в нём было от áрвейрнов – лёгкая рыжина в волосах и крепость в кости – хотя стать и глаза, и всё прочее как у сынов Всеотца, чьи владения были по тот бок хребта Сокрушавшего Ветра. Старый Ллур, повертев того за подбородок так и сказал поговоркой: «видно зайца по ушам, а дейвóна по глазам» – поняв, что а́рвейрнской крови в мальчишке на четверть, а остальное видимо из них – он кивнул головой на закатную сторону, откуда они шли обозом – из дейвóнов. И получил по руке от огрызавшегося ребёнка, когда попытался чуток потрепать его светлые вихры взлохмаченных грязных волос. Тот без страха защищался хоть зубами, хоть кулачками от всякого посягательства на него – даже не крича, а скорее рыча как отчаявшийся и испуганный дикий зверёныш.

– Ну прямо как лев… – сказал старший из братьев, издали поглядывая за не подпускавшим к себе никого найденным ими в лесу мальчишкой.

– Эй, Лев – иди сюда, не бойся! – шутя подозвал Коммох замершего, настороженно сидящего на земле в отдалении от прочих найдёныша, протягивая тому миску с едой – опасаясь всерьёз, что сейчас эта плошка с горячею кашей попадёт ему прямо на голову. Но ребёнок, поняв наконец, что эти незнакомые странники не сделают ему зла, успокоился – и осторожно взял предложенную лекарем снедь, набросившись на неё как изголодавшийся зверёныш и жадно давясь распаренным ячменем.

Так его в шутку и стали звать Львом, раз прежнего прозвища он не упомнил. По а́рвейрнски это звучало редким уже средь мужей Эйрэ именованием Áррэйнэ – и так и прилипло средь Килэйд к ребёнку как новое имя.

Первым нашедший мальчишку старый Коммох гведд-Белг хоть и привязался к найдёнышу как к своему – дети его не дожили до взрослости, давно умерев вместе с матерью в годы пришествия чёрного мора – но не решился оставить ребёнка с собой. Странствовал он в одиночку подолгу, редко бывая в родном краю – и попросил младшего брата взять на воспитание малого Áррэйнэ, как когда-то добровольно передал тому и право на старшинство в их семействе по кончине отца. Ллур – степенный, спокойный, перенявший от родителя Белга Твердорукого их древнее ремесло – больше был годен к главенству над кийном, именовавшимся по названию их родного края в долине Килэйд-а-мóр, нежели в юности взявший от бабки лекарское умение врачевать старший из братьев, обученный знаниям тем у владевших искусством целенья лучших дэирвиддэ. Странствовал он из удела в удел вместе с заго́нами воинства Эйрэ, вызываемый часто кем-нибудь из владетельных фе́йнагов исцелять раненых от оружия и больных, и не прося за труды серебра врачевавший простой люд. Умевший цели́ть все тяжёлые раны с увечьями, знавший множество заговоров и замолвий от хворей и боли, врачевавший что людей, что домашнюю скотину, останавливавший словом кровь и принимавший на свет, когда в тот час подле роженицы не оказывалось повитухи – таков был сын Белга, ставший для юного А́ррэйнэ одним из двух его новых отцов.

И пусть не тем ремеслом занимались их предки, владевшие умением возводить могучие укрепи, стены и тверди строений из камня и дерева – но за столь великое мастерство целителя старый Коммох был прославлен и почитаем не только в кругу кровных родичей Килэйд. Среди множества кийнов земель Эйрэ далеко о нём шла молва как о величайшем искуснике среди врачевателей – одном из таких, кого с почтением нарекают «марв-сьáрад» – «говорящий со смертью» – чьи опыт и сила были выше иных знатных лекарей при дворах у владетельных фе́йнагов.

Не желая брать мальчишку с собой в далёкие дороги частых странствий, перед следующим отъездом весной Коммох хоть и с печалью, но поручил воспитывать малого ещё годами Áррэйнэ младшему брату.

Так их найдёныш и стал расти в окружении новой родни кийна Килэйд в краю неподалёку от ардкáтраха Эйрэ, лежавшем в долине у подножия усеянной осыпью валунового камня вершины Клох-клóиган-слéйбхе. Туда в Килэйд-а-мóр и привезли его в обозе возвратившиеся из странствия к родному порогу а́рвейрны, благодарственно дотрагиваясь до тёмного от множества затеревших его за столетия рук священного лика Каэ́йдринн в проёме замшелых валуновых ворот. Там их встречали собравшиеся к дороге земляки – почтенные седоусые старики в долгих, тканых чересполосицей нитей плащах и с точёными посохами в морщинистых дланях, уважительно подбоченившиеся подле них безусые ещё подростки и сбежавшаяся отовсюду детвора – шустрые рыжеволосые мальчишки и толпившиеся подле своих седых бабок и матерей с младенцами на руках глазастые веснушчатые девочки – вся привечавшая возвратившихся из долгого странствия братьев, сыновей и отцов их родня и соседи.

Одетый в большую ему верховни́цу-накидку поверх второпях пошитых на него в дороге рубашки и поножей, спокойно шагавший подле Коммоха мальчик помогая старшим нёс на плече куль с вещами. Он пусть и не без волнения, но с любопытством оглядывал неведомые ему прежде дома и постройки, озиравших его жителей бхаилэ, вздымавшийся посреди селища высокий чертог святилища-нóддфы. И особенно пристально, с какой-то тоскою во взоре рассматривал точно напомнившую ему что-то знакомое, нависавшую над долиной огромную кручу поросшей редкими ельниками Каменной Головы.

Старый Ллур Тэ́йррэ-лам взялся сам научать мальчика их ремеслу, с радостью примечая, каким понятливым оказался их с Коммохом найдёныш – по нраву спокойный и тихий, и от всего сердца привязавшийся к новым родичам, принявшим мальчика как своего. Детвора тоже приняла его – вместе со всеми погодками в селище он рос на зелёных холмах и обрывистых кручах долины с такими же играми и забавами, шалостями и затеями, не выделяемый ничем из столь же шустрых и непоседливых местных мальчишек.

Он стал одним из их кийна – одним из Килэйд.

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ПЕРВАЯ …ВЕТЕР ИЗ БЕЗДНЫ Нить 11

Лишь один родич Ллура искоса поглядывал на пришлого в их роду ребёнка. То был умелый воитель и копейщик Камбр Быстрый – некогда в юности прославивший своё имя при áрвеннидах дома Бейлхэ в часы давней смуты меж землями Эйрэ, когда кийн Бхил-а-нáмхадда едва не утратил ту власть над семействами а́рвейрнов от посягнувших на Высокое Кресло смутьянов из Гилрэйдэ с их союзниками, расколовшей немало домов на две части. Много лет отслужив дому Конналов, обучив там немало воителей и ратоводцев искусству оружия – постаревший, сейчас вместе с обозами родичей он разъезжал по далёким краям и стерёг земляков от нападок грабителей, молодых в их роду обучая владеть и копьём, и стрелой. Точно также он взялся учить и приемного сына их фейнага. Иной раз сурово, хоть и с каким-то довольством бурчал седой Камбр за столом тому:

– Не только из тех он, твой Львёнок, кто к небу ввысь камень возводит – но и из тех, кто крушит его! Тихий-тихий – а огня у него внутри больше, чем у иных шустрых бывает, по глазам это вижу.

– Так и про наше семейство иные твердят, что мол «Килэйд строить и рушить чего – всё едино»! – возражал ему Ллур, – вон сам-то каков уродился? Не зря же был прозван ты Быстрым Убийцей! И такого же ветром тем к нашему кийну прибило…

– Огня в нём на десятерых, лишь раздуй из угольев. Вздумал я научить его биться на палках – и столько же шишек отвесил мне этот мальчишка… Словно и не учить его надо, а волю лишь дать.