…Но Буря Придёт

Ещё дальше к рассветным пределам пологие гряды вздымались, кручи камня взвивались всё выше. Скалистая твердь через корни, песок и тяжёлую глину земли прорывала её укрывавшие почвы равнин; прежде ленивые реки из свившихся в петли спокойных потоков теперь превращались в бурлящие, бьющие пеной по лбам выступавших порогов. Равнины и старогорья Дейвóналáрды исчезли, уступив место возвышенным взгорьям, где дальше к восходу уже возносились высокие и крутые Срединные горы Áн-мéан-слéйбха, на чьих резких обрывах заоблачных пиков ещё ярко белели снега зимних бурь.

Среди низменных чащ чернолесья, где редко увидишь следы от колёсных возов с перекатами, по извилистой узкой тропе друг за другом скакал полный конный десяток. Путники были одеты в дорогу по-боевому – полосчатая броня со щитками поверх, ножная защита, шеломы на головах. Покачивались взнятые жалами ввысь долгие копья с трепещущими на ветру синевою полотнищ стяжка́ми их кийна – вежей-буррой на берегу, сотрясаемой дуновением сильных ветров грозовых туч с восхода.

Еловые дебри с обоих боков обступали взбегавшую с кручи на кручу тропу, где лишь птичьи чириканье с гомоном нарушали покой дикой чащи. Топот конских копыт отдавался в вершинах деревьев, укрывавших как ворс склоны двух крутых гряд, меж которыми вился их путь. Он то нырял вниз в распадки с сырыми низинами чёрных ольшаников в море зелёных хвощей орляка на дне горной долины, то взвивался сквозь высокотравье по узким уступам в земле и камнях над туманными пропастями обрывов глубиной в пару сотен локтей. Позади них в прорехах сплетений колючих ветвей устремлялась в синь неба громада ушедшей ввысь кручи горы Брáнндуб-мóр-барр, на чьей голове среди мшистого камня вились на ветру приносимые им облака и туманы. Далеко над простором виднелась она – Черновранья Вершина – чтимая с древности в Эйрэ гора, место кончины великого Бхил-а-намхадда.

– Э-э-эй, земляки! – внезапно раздался из чащи встревоживший их мужской окрик на здешнем наречии.

Всадники резко остановили коней, и на ходу весь десяток слаженно вскинул ввысь копья и луки, пристально оглядываясь по сторонам – не засада ли это, не подстерегли ли их тут на тропе разбойничающие душегубы – или тем хуже, что верные ёрлу воители кийнов из Áйтэ-криóханн.

– Илинн, смотри! – помощник их вершнего вдруг указал жалом пики направо, – там он!

– Где, Деóрт?

– Да вон, среди ельника!

Дáлам-лу́адэ повернул туда голову, а следом за ним и весь конный десяток. А́рвейрны наконец-то заметили выходившего на дорогу из чащи одинокого незнакомца, который их прежде окликнул.

– Не наш! – выкрикнул кто-то из них – и луки в руках дружно вскинулись в сторону странника.

Завидев, что вместо приветствия стрелы ему те пожалуют, чужак резко бросился в заросли – точно в воду упал. Всего через миг на том месте уже были конные, раздвигая колючие лапки копейными жалами – но тщетно. Появившись из ниоткуда, чужак так же скрылся в лесу, растворившись как ветер в ветвях.

– Кто это был? Разглядели? – окликнул десятник своих.

– Поглоти его скáйт-ши! – озлословил один из воителей, кто пытались прощупать копейными жалами заросли ельника. Второй спешился, и нагнувшись до самой земли попытался прозрить вниз под сводом колючего лапника – не видно ли ног там затихшего чужака.

– Шщарово око… Весь обросший вроде лесного разбойника!

– А может и вправду дух дебрей явился? Его же места тут, где скайт-ши гнездятся…

– Поскакали отсюда – а то вместо горы́ прямо в Эйле ещё угодим! – суеверно озвался один из воителей, сплюнув на землю в волнении.

Десятник всмотрелся в еловые заросли, привстав в стременах жеребца.

– Эй, в ельнике! Кто ты сам будешь?! – рявкнул он, зорко осматривая придорожную чащу сквозь глазницы шелома. Другие, держа пальцы на принатянутых лучными кольцами тетивах, торопливо бороздили заросли взорами жал своих стрел.

– Выходи! Погорячились мои люди, тебя увидав. Клянусь ликомАрд-Брéна – не тронем тебя, раз сам вышел к нам без оружия!

Издали из сумрачной чащобы – совсем не в том месте, где его пытались узрить сквозь сплетения хвои – раздался ответ сокрытого от их зорких глаз незнакомца:

– Только луки сначала опустите! А то не успею и выйти, как к хвои́не стрелой пригвоздите…

И помолчав миг, добавил:

– Я иду один, с миром – возвращаюсь домой! Молотом Пламенеющего клянусь!

Вершний десятка переглянулся с всадником праворучь от себя – своим помощником, который и уследил чужака.

– Что скажешь, Деóрт? – негромко спросил он того.

– На засаду не похоже – давно бы нас стрелами с клиньями тут положили… Пусть выходит, – кивнул головою помощник десятника, – как по его говору – так это наш, из закатных предгорий. Тут меня не обманешь, десницей Пламенеющего поклянусь!

– И мне кажется, что из наших – не из союзных земель, – кивнул ему вершний, – хотя может быть в говоре сведущий лишь.

– Я бы спросил кой-чего, живо стало бы ясно кто есть он! – добавил один из людей.

– Спросишь, Фиар. Пусть выходит. На тропе от нас не убежит, а в лесу его не отыщем. Прячется так, словно не человек, а тень Ллуга или сам скáйт-ши – будто в Эйле ворота прошёл. Ещё можем кого из людей потерять, если ткнёт сталью в спину, – пожал Деорт плечами, пристально оглядывая заросли – не блеснёт ли среди ветвей отблеск на вражеском жале стрелы или пики.

– Прячется ловко, не изловим без крови… – добавил он тише.

– Эй, выходи! Мои люди не будут стрелять! – крикнул десятник, – если ты присягал áрвенниду, тебе нечего прятаться! Отчего ты вдруг скрылся от нас?

– Да вы не глядя меня за дейвóна бы приняли – и копьём под ребро… – раздался среди закачавшихся ветвей ельника насмешливый голос.

– Забери тебя скáйт-ши – если соврал, что не выстрелишь! – добавил он на ходу угрожающе.

Зашуршала иглица, захрустели сучки под ногами – и на тропу, удержав рукой гибкие лапки, в одиночку вышел прятавшийся там незнакомец. При его виде копья всадников действительно дёрнулись ввысь, и кто-то, помянув Шщара, резко натянул до сáмого уха тетиву с лежавшей на ней стрелой – так впрочем и не спустив смертоносное жало. Едва чужак встал на дорогу, всадники окружили его плотным кольцом скакунов, направив в грудь долгие копья. Но тот, высоко взняв руки с зажатым в левой ладони клинком, действительно не пытался от них убегать.

– И вправду – ну и вид у тебя… Не разберёшь даже, кто же ты сам, – настороженно проговорил дáлам-лу́адэ, пристально глядя в лицо страннику.

Тот, кто вышел из чащи, был молод, как и половина воинов в этом десятке – на вид чуть старше двадцати зим. Невысокий, но крепкий в кости, хоть и двигался шустро как рысь. Лицо парня обветрили зимние стужи и солнце, как если бы он много месяцев не знал крыши над головой. Давно не видевшие купальни и гребня соломенно-рыжие светлые волосы отрасли в беспорядке до плеч, как и всклоченная нечёсаная борода. Лишь зеленоватые глаза под выцветшими бровями горели смесью неудержимой радости и одновременно встревоженной настороженности.

Одеяния чужака были скорее грязными и истрёпанными лохмотьями от долгой шерстяной свитки с наголовником и кожаных поножей – не здешнего, не а́рвейрнского покроя. Поясом служил обрывок верёвки, а за плечами болтался на грубо плетёном из лозовой коры ремне холщовый мешок, из которого торчали не больше пяти древок стрел. Стоптанные сапоги с чужих ног перемазала ржавая жижа болотных трясин.

Лицо и ладони парня были исцарапанными в кровь от еловых иголок и веток. И дурень набитый мог видеть, что он не один уже день пробирался по самым чащобам, стережась всех открытых дорог. Не милостивая к странникам богиня всех троп и путей Каэ́йдринн плела его странствия нить, а хозяин тёмных чащ и глубоких урочищ, хранитель врат в Эйле, семя Ард-Брена – мрачный оленерогий исполин Ллуг. В левой ладони незнакомец сжимал одноручный дейвóнский клинок – не добротный блодварпэ для свердсмана, а долгий нож-рубщик однобочной заточки для небогатых пешцев – держась за голое лезвие в знак добрых намерений. С плеча свисал стянутый тетивой лук – также дейвóнский.

Илинн нахмурился, пристально оглядывая чужака. Копьё в ладони десятника покачивалось, угрожающе вздымаясь к груди незнакомца и вновь опускаясь к дороге – как и сами раздумья хозяина.

– Чего ты сперва вышел к нам, а затем второпях скрылся? Говоришь по-нашему до́бро, но вот по обличью, и тем больше с одежд да оружия не понять – кто и откуда…

– Бородатый ты как мохнорылые… – глядя на чужака, недобро и недоверчиво усмехнулся в усы один из всадников, помянув данное а́рвейрнами для дейвóнов презрительное прозвище, – да и с волоса сам как «солома».

Его ладонь в рукавице тихо поигрывала рукоятью цепного шипоглавого молота – чуть что готовая без раздумий пустить эту страшную шишку в полёт и ударом размозжить пол-головы.

– Зовут меня Áррэйнэ. Сам я дáлам-лу́адэ… то бишь был я дáлам-лу́адэ во второй мор-лóхрэ под началом у старого Кинаха у горы. Но прошлой осенью на Помежьях вражины сшибли меня в стычке с коня и с собой утащили. Там всю зиму и пробыл, пока не…

– В неволе у мохнорылых ты был, говоришь? – десятник подозрительно осматривал назвавшегося равным по чину воителем странника, косясь на заросшее щетиной и оцарапанное ветвями лицо чужака, не сильно походившее на земляков – скорее на тех, от кого он бежал с его собственных слов, – а в какой это выпало месяц? В каком месте? С кем был там?

– За рекою Болотиной – Вóтленди, как её там мохнорылые именуют – в третью седмину после празднества Самайнэ вроде бы. А были там сотники Кáдауган, Маэл и…

– Погоди-ка… А кто вершний четвёртой мор-лóхрэ? – в лоб задал ему коварный вопрос Илинн, пристально вглядываясь в зеленоватые глаза чужака, – каков он с лица будет сам – а ну расскажи-ка?

Парень и глазом не моргнул, догадавшись, что земляки его выпытывают – тот ли он, за кого на словах выдаёт себя? Знает ли он тех людей, о ком спросят его – кого знать сам обязан в лицо, называясь тем именем с чином?

– Тогда был лысый Глиррэ из Голэйдэ по прозвищу Сучок. А кто теперь вершит там – вам виднее. Мне же в неволе вестей из дому не приходило – а с перелётными птицами говорить не обучен пока.

– Ну а выглядит как этот Глиррэ?

– Под сорок уже, широкоплеч, волосом рыж как все люди из Гулгадд и данников их. Высокого роста – с тебя где-то, почтенный. Лысый он только спереди. На лице справа рябь после красной смерти.

– Врёшь ведь – слева… – прищурился Илинн, взирая в глаза незнакомца – что тот скажет на это.

– Справа… – возразил твёрдо странник, не дав себя тем подловить, – а Сучком его прозвали за то, что однажды на зимнем торжище у Кранн-клóиган встретил он своего земляка Бранна и ещё двоих из кийна…

– Довольно, сами от него это знаем! – прервал его Илинн, – Краóннах и сейчас лу́айд-лóхрэ в четвёртой. Но вот с лица тебя я отчего-то не помню. Да и говор твой…

– Так я вижу – из Конналов люди – я и по-здешнему крикнул. А могу и как там у горы говорить.

– Ты погоди… А скажи-ка, раз сам ты с горы, – вмешался один из копейных, – как зовётся в уделах у Маэл та твердь у Сосновой горы на равнине, где родился…

– Ты ещё не Слейб-бе́йне ар-ан-ма́хайр спроси, а Те́ах-на-гáойт го-ле́йр ар ан-кáрраг-де́арг кул-а-дóмайн! – без запинки промолвив названия ухмыльнулся чужак, – это у вас скажут каррэг и д'э́арг в Помежьях.

– Вот не врёт ведь, собака! – Фиар в расстройстве ударил себе по колену ладонью, пытавшийся выслушать то, как промолвит все звуки по-верному путник, – я и сам хуже вымолвлю…

Десятник приблизил коня к стоявшему в кольце копий чужаку, приглядываясь к тому.

– Имя нечастое у тебя… Только Áррэйнэ там вершний третьим десятком, и дважды старше сам будет. А ты…

– Попутал меня ты с другим – тот Áррэйнэ будет из Тадиг. И он уж лет пять как без левого уха, если только не отросло оно за зиму… – странник откинул прядь грязных волос с головы, показав им своё, – и он десятник в третьей мор-лóхрэ, что стоит в Малой укрепи у запруды. Старший брат его Кохта ещё держит питейню у Больших ворот в нашем кáдарнле. А я сам два последних года вершенствую…

Странник осёкся – оглядев рваные обноски и почесав отросшую за зиму грязную бороду.

– То есть вершенствовал раньше седьмым десятком первой сотни во второй тысяче. Я прежде был камником из Килэйд, если слышали вы о таких – они мне приёмные родичи. А что с лица…

Парень вдруг как-то замялся, с неохотой осиливая проговариваемые слова, опустив порыжевший от грязи клинок жалом вниз и уперев его в землю.

– Всё равно с морды видите, что я а́рвейрн на четверть лишь – и то сам без роду, хоть от молочных зубов вырос в Эйрэ и чту Бури Несущего.

Правой рукою беглец осторожно достал из-за ворота грязных обносков нашейный шнурок, на котором блеснул костяной знак Тинтреаха – грозовой его молот в кругу колеса.

– А так я по крови из них прихожусь…

Он кивнул головой в закатную сторону, откуда пришёл, и добавил чуть менее громко:

– Из дейвóнов…

Всадники настороженно молчали. Над дорогой повисла неловкая, напряжённая тишина. Лишь мерно покачивались копья в руках, едва не касаясь жалами лица замершего в их кольце чужака. Молчал и он сам, выжидая.

– Килэйд сами на севере, в Домайнэ-лох – а твой говор не тамошний, парень… – насупился Деорт, недоверчиво глядя на путника.

– Это Килид живут там – а наш дом у Клох-клоиган будет, отсюда мы, – поправил его незнакомец.

– Говоришь, сам из Килэйд ты? – один из всадников почесал подбородье, с натугой припоминая что-то, – погоди-ка – не мы ли с тобою тем летом на руках состязались на празднестве Белтэ – на старом торжище у колёсных рядов?

– Ага – а ты ещё моему родичу Гваулу большой палец сломал своей лапой!

– Верно! Силён же ты, поглоти тебя скайт-ши… У меня две луны потом локоть болел!

– И тебе спасибо за жбан пива проставленный! Эх, был бы он кстати сейчас… – странник почесал свой урчащий живот, – тебя, помнится, Дайдрэ Дубина зовут – брат Лóйгайрэ и Дубтаха из Клóхбалла-бхáилэ?

– Точно! Оттуда наше семейство! – обрадованно ответил конник из Каменного Хвоста.

– Теперь и я вспомнил, – Илиннотвёл в бок копьё, – Áррэйнэ, седьмой десятник конных – тебя ещё Дубовая Ручища не раз вспоминал?

– Верно, я! Только мой дáламлáох или полёг весь за зиму в Помежьях в боях с мохнорылыми, или давно уже с новым десятником. Незаменимых не водится, как Сучок приговаривать любит… – вздохнул путник.

– Вот так встреча! – вершний дружески хлопнул того по плечу рукавицей, – а мы тебя чуть было не порешили как мохнорылого… Ты же и товарищ нашего Тийре, верно?

– Как он? – взволнованно спросил бродяжник, – жив сам?

– Мы-то зиму пробыли в Помежьях, а где тысяча их я не знаю. Может тоже где в Áйтэ-криóханн, а быть может опять отошла до горы.

– С нами двигай туда – и узнаешь… – добавил Дубина.

Взаимная неприязнь исчезла, и копья окружавших его конным кольцом áрвейрнов отошли от лица путника. Пальцы опустили тетивы, стрелы вернулись назад в сумки. Воины радостно загомонили, признав его за своего – одного из сынов Пламенеющего.

– Давно ты бежал? Откуда?

– И пешим от Се́сканн-э́байн шёл лесом весь путь? Да ты скороногий как Ллуговы псы!

– Есть хочешь? – кто-то протянул ему отрезок сухого ячменного хлеба, и Áррэйнэ с благодарностью взяв его жадно вцепился зубами в чёрствую корку.

– Жить захочешь – не так побежишь… – он умолк, торопливо жуя пересохшую хлебную мякоть, – в неволе я пробыл всю зиму, а ноги сумел унести лишь дней десять назад, как раз ночью по новой луне.

Набив хлебом рот он притронулся пальцами к шее, на которой виднелся затянутый коркой запёкшейся крови недавний порез.

– Вот, на память оставили добрые люди… Понравился жёлудь им мой, захотели забрать себе было.

– Так Болотина ведь много к северу будет – а ты как сюда угодил?

– Так в местах тех дейвóнов и пеших и конных собралось с весны словно гнуса в болоте. Изловили бы пешего словно гончие зайца… Двинул не на Клох-эбайн к востоку, а взял крюка югом, где меньше селений и укрепей.

Он вдруг умолк, оторвался от хлеба и внимательно глянул на дáлам-лу́адэ.

– Какие есть вести от нашего воинства? Как хоть дела там?

– Мы сами пол-зимы во вражьих уделах ходили!

– Пару твердей у Фрекиров к Шщару спалили собакам! – с гордостью перебил Илинна Дайдрэ М'а́дэ.

– Ага! Мелких стычек полно, как и прежде. А вот когда будет собрано воинство кийнов, и мы разом пойдём на дейвóнов единою силой – того даже вышние лу́айд-лóхрэ в ардкáтрахе не хранят в головах.

– Áрвеннид наш не торопится… – буркнул один из товарищей Илинна.

– А зря… – добавил второй, – самый час по ним вдарить, пока мохнорылые первыми войско на нас не пустили! Моя бы воля – ни дня бы не медлил!

Áррэйнэ так и держал в руке хлеб, не кусая.

– Я вот что спросить хотел, Илинн… Ты когда шёл этой дорогой… – он осёкся, – а вы сами откуда? Вижу, из Конналов будете – а из какого удела?

– Из кáдарнле на Дубовом утёсе мы. Так ты как – с нами едешь? Или и дальше почешешь своими двумя? – пошутил десятник, – ты же сам скороногий как заяц, смотрю я!

– С радостью, если возьмёте в попутчики! Так вот, не договорил я… – Áррэйнэ приумолк, затем настороженно спросил, – когда на ночлег становились, или даже днём на скаку – не слышали вы в лесу чего неспокойного?

– Нет, – дáлам-лу́адэ мотнул головой, – говори, что ты видел?

– Не видел – лишь слышал. Я до самой до Черновраньей шёл днём, а ночью скрывался по чащам и топям, пока луна не стала светить во всю силу. И этой ночью я издали слышал дейвóнскую речь – и не двоих-троих, а множество голосов. Ржание коней, скрип колёс и осей, хоть и тихий. Гаром кострищ несло сильно.

Конники из Дэир-клóгвинн внимательно слушали путника.

– Я не стал за усы дёргать Бури Несущего, и не решился туда в одиночку полезть – жалко было расстаться с башкой на пороге у дома. Но всю ту ночь я их издали слышал – и шли они все на восток… – странник кивком указал к недалёкому перевалу.

Над дорогой застыло молчание. Путники настороженно озирались. Взгляды из-под шеломов стали колкими и резкими – высматривающими скрытую где-то неподалёку угрозу.

– Не слыхали мы ничего. Одни выпи орали в лесу с козодоями. Но ты говоришь, что скрывался по чащам. Туда мы не совались с дороги, да и на другие тропы не выбирались. Дрянные дела, если так…

– Разбиться что ль парно и лес прошерстить? – предложил всем Дубина.

– Времени нет рыскать в дебрях вдесятером против неведомо скольких там… – несогласно махнул рукой Илинн, – если и вправду ты не ошибся, и там идёт дейвóнский заго́н, нужно ехать к горе, сообщить о том нашим. Ты как – с нами?

– Да с радостью! – у Áррэйнэ загорелись глаза. Ему, пешком промесившему вешнюю грязь половины Помежий, было в довольство проехать остаток пути до ардкáтраха конно.

– Тадиг, дай ему запасного! – дáлам-лу́адэ повелел самому малорослому из десятка отдать свободного скакуна. Тот отвязал от седла повод и кинул его в руки страннику. Áррэйнэ притянул жеребца за узду, ласково погладив встревоженное животное по его тёплой морде ладонью, успокаивая. Остатки хлебного мякиша отправились в рот жеребцу.

– Звать его Мякиш как раз… – усмехнулся Тадиг.

– Добрая кличка! – Áррэйнэ погладил фыркавшего скакуна по гриве, лаская животное, – спокойно, Фéддал, спокойно!

– В седле хоть умеешь держаться? Не разучился за зиму на дейвóнской соломе? – пошутил дáлам-лу́адэ.

– У Шщара в норе все разучимся! – беззлобно ругнулся Áррэйнэ, взвившись на стремени ввысь и усевшись в седло. Конь, покорный узде, послушно рванул вскачь за всадниками из помежного Дэирэ.

Лесная тропа вскоре вышла из чащи к наезженному, в колеях от тяжёлых повозок большаку, примыкавшему к идущей туда же мощёной дороге из южных уделов. Конники стаей встревоженных птиц по цепочке неслись друг за другом, и цокот копыт удалялся к восходу – туда, где за кряжем в долине лежала их цель.

На скаку Тадиг указал жалом копья на видневшийся впереди перевал, узкой прорехой средь круч хребта Глвидд-ог-слейббóтха отделявший десяток от тверди владетелей Эйрэ.

– Ещё полдня – а там и гора!

– Дома! – на всём скаку ловя бивший ему в лицо ветер выкрикнул в ответ Áррэйнэ, потрясая вскинутым ввысь кулаком и обращаясь к кому-то незримому:

– Бури Несущий, спасибо тебе!

Кони áрвейрнов были скоры, и дальнейший их путь пролегал без препятствий. Уже через половину восьмины неистовой скачки с подъёмом по перевалу перед глазами предстал вид широкой долины между хребтами, заросшими сверху густым чернолесьем, а внизу морем ясеней, тёмными пятнами древних дубрав и березняками. Взбираясь уступами ввысь по Воротному, занимая собой основание кручи, что росла острым пиком из скал пролегавшего кряжа, их встречала тут Крáиннэ-слéйбхе-мор-бурра – Твердь На Лесистой Горе. Впрочем то долгое именование прижилось лишь в почтительных обращениях и свитках грамот да часословов – иной же люд и все гости называли главное городище Аг-Слéйбхе – Место у Горы – как оно и звучало веками.

По ту сторону перевала загон из Дэирэ стал на короткий отдых. Пока двое назначенных Деортом осматривали прочность сбруи с подковами у скакунов, прочие уселись перекусить. Из мешков появились хлеб с луком и мясом. Забулькал жбан с кислым вином из слив с яблоком, ходя из рук в руки улёгшихся наземь усталых воителей.

– Как в том году урожай был у Конналов? – Аррэйнэ вытер рот рукавом, заедая лук хлебом.

– Ай, дрянной… У озёр ещё что-то хоть, а в Дубравах так тьху!

– Что весной не счернело, то в лето сгорело!

– Разве что пойло удалось. И ло́зы, и яблоки – во! В Клох-Кнойх отменное празднество было на Самайнэ… так напились там все, что в той драке к утру пятерых положили!

– Что за празднество это вот? Тьху! Дед говорил, что на доброе празднество меньше десятка убитых не видел!

– Вот всегда так – напьются до Эйле огней, а потом поножовщина… – фыркнул Тадиг.

– А папаша твой сам как напьётся, так такое несёт, что и Эйле не нужно! А потом про свиней и волков не пойми что толкует старик…

– Да хватит вам Эйле опять вспоминать! – буркнул брат Деорта Мабон, – сами только у самых ворот его может стояли в той чаще. Вон – тебя за их тень чуть не приняли там… – обернулся он к Аррэйнэ.

– Ну ещё бы не принять. Так и там ведь такие как мы же… почти… – задумчиво молвил вдруг Дайдрэ Дубина, перестав жевать окорок.

– Ага! Ещё скажи – зрил их!

– А вот зрил. Видел я деву из Эйле однажды… – Дубина нахмурился, смолкнув на миг, – и не только её – но и прочих, кто там обитает…

– Теней бездн что ли?

– Тьху ты, дурак! Да узри Смертоокого чад хоть кого я, наложил бы в поножи немедля. Нет – людей, как и мы, только странных каких-то… не как всех живых.

– Ну давай уж, плети нам что как, пока кони с дороги устали – а мы тут посидим, – Илинн откинулся навзничь на землю, подложив под затылок седло, – парни – дайте жбан ему в руки, а то трезвый Дубина не свяжет двух слов. Может пьяный как шейн запоёт настоящий?

Десяток заржал во все глотки. Сосуд, опустевший почти что до дна, по цепочке добрался до Дайдрэ. Тот и вправду хлебнул от души, прежде чем начал речь.

– Случилось всё это лет пять как уже… Со старшим почтенного Фиара были мы как-то в гостях у жены его родичей. И перед отъездом назад как раз выпало Самайнэ – и там мы остались на празднество.

– Да ты пьян был на Самайнэ, дурень! Тут и скайт-ши привидятся! – гоготнул громко Мабон.

– А иди ты… в болото. Да – был пьян – но чуть-чуть! Наши все и хозяина люди остались в том селище, а меня будто некая сила попёрла вдруг вдаль. Шёл я по чащам хребта вкруг долины, любовался луной в вышине. Тишина была – Самайнэ всё же, скоро будет зима – ни жучка, ни козявки, птицы стихли, и слышно как сердце в грудине стучит… словно в Эйле я впрямь.

Показалась средь леса на небе как чернь крыша ноддфы, и огромная роща темнела вдали. Вдруг во тьме услыхал я шаги, чьи-то шорохи, стуки. Было чувство такое, что кто-то из чащ наблюдает за мной, зрит там каждый мой шаг. И как шёпот вдали раздалась чья-то тихая песнь. Ночь была прежде тёплая, ясная – а тут будто повеяло холодом, небо мгла затянула какая-то. И в тумане внезапно столкнулся я с девой, что пела ту песнь, собирая еловые сучья на хворост.

– Ааа-э-а… И какая была? – спросил Илинн, зевая.

– Да как Аврен… – лицо у Дубины вдруг вспыхнуло, а в глазах засветился огонь.

– Ну заплёл ты! Сравнил с кем, сказитель!

– Ага – спьяну все бабы как Аврен покажутся!

– Заткнитесь уже вы, и слушайте дальше. Заговорили мы с ней. Не пугалась меня она ночью ничуть. Наоборот – аж светились глаза, когда та незнакомка со мной говорила. Всё расспрашивала, что как в мире, где был я, и какие события знаю – что да как всё вокруг… Был не в силах я рта затворить – и от слов, и от вида её. Врут те шейны – как молвят, что в Эйле глаза у древнейших людей холодны точно лёд. Живые они, как у нас… только страшно тоскливые. И одеты не в золото вовсе, а в простую одежду домашнюю. Как и мы. Я так сразу и понял – оттуда она, не из нашего мира. Вся прекрасная словно дочь фейнага, а глазищи…