…Но Буря Придёт

– Оно по кому-то и видно – не одной уж дурёхе ты прежде голову окрутил… – фыркнула та, уняв наконец катившиеся из очей слёзы и резко отерев ладонью лицо.

– А ты видно считала, трещотка? – вновь полуобернувшийся к лучнице Айнир в кой уже раз за день удивился её наглости. Ну точь-в-точь жена его старого родича Хеннира – прицепилась и пилит как будто пила сухой комель, и дерзить не стесняется – будто не вершний всех Ярнвегг из Дейнова рода он сам, а сын свинопаса какой из краёв, где медведи под окнами гадят.

– А ты видно глупых считая вокруг сам, почтенный – всё себя забываешь обчесть… – съязвила та дерзко в ответ.

– Да нахальства в тебе на три воза отмерено, вижу… Не из Ёрваров ты таковая трескучая будешь?

– А их девы тебя покусали наверное? – со смешком уколола его лучница.

– Вот же… Откуда моя сестра такую подругу себе нашла, что язык у неё как точило? Клещами его зажать что ли? У меня тут в обозе на кузне походной имеются… – хмыкнул он твёрдо, показывая, что лучница эта совсем зарвалась.

– Меня муж упокойный всё тоже стращал… – ответила та насмешливо, словно и не испугавшись ничуть его дерзкой угрозы, – …так зубами в ночи зажать пробовал – и то у него там не вышло.

– Зубами, значицца… – Айнир аж хрюкнул от смеха, но быстро пришёл в себя, прикусив язык, и сердито одёрнул трещотку ту за руку, схватив за ладонь и как следует стиснув – правда без злобы, вполсилы.

– А ну тише… Совсем уж зарвалась ты, помело… на свадьбе ведь мы! – и не удержавшись воззрил на неё так сурово, что эта сестрина подруга вмиг проглотила свой острый на слово язык, оторопело глядя на сына Бурого.

– Хватит тебе уже глупость молоть в три корыта, трещотка, молчи уж… Стыдно ведь – свадьба же, люди всё слышат, что мы тут несём… – оглядываясь вокруг добавил он уже спокойно и чуть тише, вновь повернувшись взглядом к сестре и её мужу – устыдившись, что сам ведь ту речь с этой дурой завёл, неучтивостью меряясь. Спорить с бабой решил – вот дурак!

Лишь рука его, прежде долгих четыре года не выпускавшая из ладони черен меча, всё ещё какое-то время продолжала стискивать женские пальцы, словно забыв их тут выпустить.

Когда все слова к жизнедавцам и собравшимся здесь на свадьбу родным молодых и гостям были завершены, старый дэирви́ддэ Диа́рмадд обратился к родителю Майри, перейдя на дейвóнскую речь.

– А теперь ты – кто отцом стал ей вместо родного, почившего – отдай свою дочерь тому, кто отныне хранить её будет как тень подле сердца.

Доннар понимающе кивнул и обратился к так и застывшей неподалёку Гильде, которая уже перестала глотать слёзы и с радостью смотрела на всё происходившее:

– Дай мне нож, чтобы руки их соединить. Пусть кровь с кровью смешаются, и отныне течь будут едино, как дóлжно.

Лучница словно пришла в себя и стала торопливо выискивать по привычке на поясе лезвие, годное для обряда соединения рук молодых – укоряя себя, что совсем позабыла о том, собирая невесту. Однако чья-то рука вдруг сама протянула ей на перевязанной побуревшей тряпицей ладони короткий узорчатый нож, словно пойманная рыбёшка блеснувший своим серебром под лучами осеннего солнца.

Áррэйнэ молча протянул северянке то лезвие, которым однажды уже сведены были роком их с Майри земные пути – так далеко от сих мест, и так много лет прежде в одну ужасающе тёмную ночь у горы, когда смерть своей дланью едва не разняла, не разлучила их этим отточенно-острым железом навеки. Гильда осторожно приняла поданное Львом А́рвейрнов остриё и взволнованно протянула его в ожидавшую руку Доннара Бурого.

– И пояс невесты подай мне – чтобы и по обычаю мужа моя братова дочь была отдана в жёны ему, – добавил скригга орна Дейна.

Старый дэирви́ддэ понимающе улыбнулся, кивнув седой головой.

– Пусть окрутят им руки.

Гильда тихонько подошла к стоявшей около жениха Майри и медленно развязала окрутивший её одежды тканый вышитый пояс, прикрытый сверху широким плетёным охватом невесты а́рвейрнского свадебного наряда. Сложив его концы вдвое она так и застыла в почтительном ожидании, пока почтенный Доннар отёр лезвие о чистую тряпицу и попросил молодых протянуть ему руки.

Áррэйнэ безмолвно протянул ёрлу свою искалеченную левую ладонь. Следом за ним Майри подала руку дяде, взволнованно закусив губу в ожидании.

Доннар осторожно провёл острым лезвием по внутренней стороне их соединённых рядом ребро к ребру ладоней, глядя, как тонкою ниткою выступила под холодною сталью там алая кровь – последняя пролитая здесь в этот день на истоптанном поле так и не случившейся битвы. Затем он взял из рук молчавшей Гильды невестин пояс, и когда ладонь Áррэйнэ стиснула пальцы жены, скригга Дейнова дома стал осторожно обкручивать их воедино сжатые кисти концом шитого алыми и чёрными нитями узоров льняного пояса до сáмого локтя – как это было принято в час свадьбы у народа Эйрэ.

Когда руки её дяди всё ещё осторожно окручивали моток за мотком их ладони, Áррэйнэ поднял взор на свою уже отныне жену, и с внезапно охватившим его спокойствием заметил её радостную улыбку в уголках отчего-то заслезившихся от волнения глаз. И в этом оторопелом и всепроницающем их двоих взоре собравшихся тысяч гостей им не было слышно в общем поднявшемся гомоне множества голосов всех тех поздравлений молодым.

ГОД ЧЕТВЁРТЫЙ …СЛОВНО НАДВОЕ РАЗОРВАВШИСЬ… Нить 18

– Куда ты теперь, Лев? – спросил у товарища Тийре, пока служка опять наполнял его рог терпко пахшей горячею медовухой из жбана, а прочие собравшиеся за столом гости – уже забывшие о тех, кого славили и поздравляли на этой необычной, первой с окончания кровавой войны свадьбе – вели шумные беседы и разговоры между собой про уделы и тверди, детей и супруг, скакунов и оружие, урожаи и подати, псов и охоту – топчась вокруг составленных одна к одной наспех собранных лавок из досок и пней, и впритык скаченных дышло до дышла возов среди голого поля.

Áррэйнэ ответил не сразу, словно и не расслышал вопроса товарища.

Он так и сидел, всё ещё будто не верящий в то, что произошло поутру с ними всеми на этом роковом поле, окружённом курганами павших в Великую Распрю их предков, в чьи зеленевшие колким ковром диких трав холмы тысяч могил могли лечь до заката и их погребённые кости – тысяч собравшихся здесь как враги людей воинств обоих народов, всех их: Доннара, Айнира, Тийре, его и её… всех их – если бы не произошедшее… то, что он сделал себе вопреки, вопреки всему ходу событий; давший им всем не победу, идущую рука об руку с неминуемым поражением, а ненадёжный и хрупкий, но всё же стократ лучший тем за кровопролитие мир.

Он повернул голову, глядя вбок от себя, где Майри, уставшая и обессилевшая от всех обрушившихся на них событий последнего дня уже смежила тихо глаза, уронив голову в зелёном венке на плечо мужу – незаметно уснув посреди их свадебного пира на поле последнего сражения этой распри, где война завершилась.

– Домой… – кратко ответил он другу.

– Да хоть сегодня же! – Нéамхéйглах поднял ввысь рог с хмелем, привечая слова его друга, – только дай догуляем – и по коням! Аг-Слéйбхе встречать тебя будет всеми воротами нараспашку!

Аррэйнэ несогласно мотнул головой.

В их разговор вмешался сидевший напротив молодых Доннар Бурый.

– Быть может ты время найдёшь посетить дом жены твоей вместе с ней разом? Теперь дом Несущих Кровь Дейна хозяином будет не только в Вéстрэвéйнтрифъя́ллерн, но и сам Высокий Чертог распахнёт перед тобой свои двери.

Ёрл смущённо кашлянул в кулак.

– Да… ходагéйрд и доселе памятует имя Убийцы Ёрлов и Ужаса Винги… – Бурый словно с укором взглянул в так и не дрогнувшие глаза Льва, – как тогда ты в его догорающие ворота в ночи́ постучался копьём с головой ёрла Къёхвара. Но теперь ты мой зять – и я думаю, многие склонят голову не перед Áррэйнэ, но перед Рёрином из дома Рёйрэ – тем, чьим предком был некогда и сам Дейн – и принесшим нам всем долгожданный столь мир.

Áррэйнэ опять покрутил головой в несогласии.

– Так куда же ты собрался? – Тийре удивлённо поднял взор на товарища.

– Домой, – коротко ответил Áррэйнэ, едва кивнув вдаль, где на небокрае за зубчатой кромкой лесов среди гористых кряжей виднелась вершина далёкой горы. Словно дремлющий зверь положив свою грузную голову на обе передние лапы и вытянувшись всем телом, исполинский утёс спал средь мрачных еловых лесов, бессчётные тысячи лет лёжа тут среди круч, возвышаясь над диким простором своей необъятной громадой из бурого камня.

Там, у её подножий когда-то стоял возведённый руками пришедших из Урхейминорда с самим Дейном людей их прадревний чертог, где рождались, жили и уходили в сияющие врата Халльсверд его позабытые предки – поколения тех, кто там некогда был до него. Там, где теперь только пустошь и смерть в своём мёртвом безмолвии зрят восходящее солнце; где ветры давно разнесли все те пепел и прах от тут некогда живших – его орна, сыном которого он появился на свет – кого он когда-то лишился вместе с самой даже памятью о них… и к кому возвращался теперь, сдержав данное некогда обещание – но уже не один. Она так и спала у него на плече, не открывая глаз – уставшая и беззащитная – его жена, его тень, его Майри.

Предки, чьи души столь долго не знали за них воздаяния – не гневайтесь на вашего последнего сына, будто пролитая кровь им осталась забытой. Нет, он не забыл ваши те голоса, доселе стоявшие у него жутким эхом в ушах – крики страшной погибели в пламени – но не стал воздавать тем путём, как вёл руку его Пламенеющий Ликом все долгие годы войны, алча лишь только мести и сокрушая врагов без пощады и милости.

Нет, он пусть и иначе, но взял причитающееся. Взял её – обоюдную их, рока против проросшую через кровь с гаром любовь – которая оказалась сильнее испепелявшей его сердце ненависти, сильнее безжалостного, неумолимого и уконованного мщения смертью за смерть… И которая продолжит их прерванный род, проткёт сквозь века ту незримую, связующую их нить жизни, сплетя воедино разорванные некогда чужой гибельной злобой в полотнище поколений минувшее и грядущее, заменит вас тут на земле средь живых, как и до́лжно – сейчас, в настоящем. Так, как казалось бы было немыслимо, невозможно… но так есть. И так будет.

– Успеем мы побывать и в твоей родовой тверди на Круче, почтенный ёрл Доннар – и к горе мы вернуться успеем ещё с тобой, Тийре. Потом. А пока я хочу возвратиться туда, где родился когда-то. Так нужно…

– Места там ведь дикие, небезопасно одним, – обратился к ним Айнир, отложив свой осушенный рог на стол подле себя, – быть может хоть проводить вас до Буревийного кряжа позволишь, раз уж наверняка пару десятков людей с собой брать ты откажешься?

– Им ли бояться, племянник – самим Ёрлов Убийце и Тени Её? – с усмешкой сказал дядя Мейнар, держа в руках отрезанный прямо от туши с вертела здоровенный, дымящийся паром прожаренный в мёде с вином свиной окорок.

– И в такую дорогу одним им сподручнее будет… – подмигнул он недогадливому племяннику, неприметно пнув парня носком сапога по ноге под столом – чтобы Айнир сейчас веселился и пил на их свадьбе, забыв обо всех своих трижды благих намерениях для сестры, перед которой он до сих пор всё считал виноватым себя.

– А потом ждём с гостями – тут и там, куда вы решите сначала отправиться, – добавил Тийре, – всё одно нам с почтенным Доннаром не до вас сейчас будет – с этим миром бы разобраться.

– Опять писанина проклятая… – бормотнул он тоскливо, представляя те сшитые свитки и скрутки бесчисленных писем и договоров с витыми перевязями и тиснёными в воске печатями – и махнув рукой опустошил до дна полный кубок, подав знак тут сидевшему подле со жбаном в обнимку и захмелевшему уже служке немедля налить ещё раз – и до самых краёв.

– Горько! – вскочил áрвеннид на ноги, – за тебя Лев! Чтобы спалось тебе мягче теперь, чем прежде полжизни в выправах на голой земле лишь с седлом и клинками в обнимку!

– Горько! – захохотав от шутки Нéамхéйглаха дружно заорали вторя ему и все прочие гости, вздымая полные пива, вина и мёда питные рога с кубками.

– Горько! – отозвался Доннар Бурый, вскакивая со своего почётного места.

– Горько! – горланил и Айнир, внявший совету видавшего жизни всего дяди Мейнара и стучавший опустошенным рогом по доскам стола.

– Горько!

– Горько!!!

Áррэйнэ в который раз за пир поднялся на ноги, пробудив этим резким подъёмом дремавшую на его плече Майри. Она раскрыла глаза и встрепенулась от неожиданности, когда руки мужа подхватили её и поставили на ноги, а вслед за этим под шумные напутствия гостей Лев обнял жену, притягивая её голову к своему лицу.

Свадебный пир этот, впрочем, был не столь уж и долог. Солнце едва перевалило за полдень, стремясь своим кругом к закату, как кружившийся в выси над просторами пустоши хищный орёл лениво высматривал расстелившиеся под крыльями гордого владыки небес пределы бескрайнего севера, уже укрытые раннею желтизной наступившей тут осени. Неподвластные жарким лучам глаза птицы увидели, как сошедшиеся тут поутру две людские стены, переплетённые и слившиеся на это время в одну, вновь стали опять расходиться по прежние стороны поля –после себя покидая тут вытоптанную до грязи раздёртую зелень приломленных трав, серый пепел от рдеющих искрами прежнего пламени тухших кострищ, обломкиот кольев намётов и прежних копейных снопов. Со скрипом тяжёлых колёсных возов с перекатами к подзакатной и подвосходной сторонам разъезжались оба огромных воинства, снимаясь с этого истоптанного тысячами ног места в дальний путь к их домам, в родные края прочь от залитых кровью Помежий. Сверкала сталь вечно голодных, но уже вновь застывших на плечах их копейщиков острых отточенных жал; дерево прочных щитов в лучах солнца блистало горящими пятнами в битвах истёртых посеченных шишаков и обивки. Фыркали кони, неспешно бредя под уздою хозяев.

Война завершилась. Предрешённое и содеянное прежде руками людей нынче было пресечено, разорвав тот заплетенный некогда клок, вновь замкнув тот тяжёлый и не по меркам людским непостижимый им круг времён, чья поступь определила жизнь и смерть многих из них, проложив тропы судеб и долю их жребиев.

Война завершилась. Тяжёлый и непростой, хрупкий и недостаточный многим семействам своими плодами, и быть может недолгий тот мир был ещё впереди. А пока утомлённые воинства возвращались домой. Война завершилась.

Два человека стояли возле осёдланных скакунов, также готовясь в выправу к востоку – впрочем, не по пути с уходящим туда уже воинством Эйрэ к ближайшим удерживаемым ими кáдарнле. Огромный пепельно-серый жеребец спокойно стоял под седлом, стрижа ушами и фыркая, взмахами хвоста отгоняя облепивших бока и досаждавших укусами мух и слепней, в то время как непоседливая рыжая кобылица то и дело скакала на месте, не зная покоя и норовя сорвать удерживавшие её поводья с кола-коновязи. Завидев нетерпение Огненной дочерь Конута подбежала к животному, и ласково теребя её гриву на холке что-то шепнула той на ухо, успокаивая разыгравшееся животное, а затем подала кусок хлеба. Обрадованная полученным лакомством кобылица мигом смахнула его губами с ладони хозяйки, тряся головой и довольно пофыркивая.

Мимо них сновали и торопливо собирали намёты с разложенными прежде возами десятки и сотни людей – воителей обоих воинств – собиравшихся возвращаться назад к своим далёким и уже позабытым за долгие годы раздора домам. Скрипели окованные колёса, чуялся горький дым тухших кострищ, бренчало железо брони, трепетали по ветру в его рвущих с запада свежим порывом невидимых прядях стяги и полотнища многих семейств двух народов.

Áррэйнэ хоть и готов был пуститься в дорогу как можно скорее, чтобы до ночи успеть им добраться верхом через пустошь и тянувшимся дальше лесам до их цели – но и он желал всё же ещё раз проститься тут с теми, кто был ему дорог и памятен… и с теми, с кем непознанной нитью свела на распутьях минувших годов эта распря. И потому он терпеливо стоял ожидая, замерев подле, прощавшейся с дядей жены.

Когда Доннар Бурый в последний раз обнял племянницу и простившись с ней сел на поданного ему осёдланного скакуна, чтобы повести возвращавшиеся загоны дейвóнов с союзниками дальше на запад, к ним двоим подошёл следом áрвеннид Эйрэ, желая попрощаться с молодыми перед тем, как он также поведёт своё воинство, следуя кружным южным путём через занятые прежде а́рвейрнами земли Помежий назад в уделы Áйтэ-криóханни далее в Эйрэ – не с победой, но с миром, завершившим эту долгую четырёхлетнюю распрю. Он подмигнул Áррэйнэ, давая понять тому, что и без лишних слов сердце потомка Медвежьей Рубахи радуется за своего друга детства – и обратился к супруге Льва Арвейрнов.

– Вот ведь как всё обернулось… – усмехнулся сын Дэйгрэ, глядя на сияющее улыбкою счастья лицо дочери Конута, стоявшей подле мужа, – в ту ночь решил уже было, что не быть тебе тут средь живых, Тивеле, – и при упоминании того имени, под коим её прежде помнили во дворце у горы, Майри сама не смогла удержать вновь усмешку.

– А ты сейчас светишься так, словно сама солнцем стала, – он на миг чуть пристальнее глянул на Майри, глаза чьи и впрямь словно лучились – радостью, счастьем, надеждой.

– Добра тебе с мужем и счастья – чтобы не обминало оно вас на вашем пути стороной, – бесхитростно пожелал ей владетель Эйрэ.

Майри согласно кивнула, взволнованно сжимая в пальцах перевязанную ладонь Áррэйнэ.

– И чтобы не вспоминала меня дурным словом, – Тийре как-то неловко сжал правую руку, невзначай пошевелив пальцами, словно не желая припоминать ту ужасную ночь в залитых кровью девичьих покоях дворца – ту их кровавую стычку и нож в руках дочери Конута.

– Как я тогда тебя… по лицу прямо – а ты всё равно Гванвейл будешь прекраснее, словно и не было ничего, что по доле тебе тогда выпало…

– И ты прости, áрвеннид, что и я ведь не голой рукой столько ран тебе там подарила… – Майри смахнула набежавшую ей на край глаза слезу, и не удержавшись прильнула к товарищу Льва, крепко обняв, – что дочь Конута столько крови́ в твоём доме пролила, вам обоим лишь смерти желая тогда.

– Что было – то было… Прямых дорог вам свей милость Каэ́йдринн! Жду вас двоих у горы – и надеюсь, что вскоре. Может кому-нибудь там твой привет передать смогу сам – если есть таковые средь а́рвейрнов, кого ты добром до сих пор вспоминаешь?

– Отчего нет? Как увидишь там Гвервил из Гулгадд, – улыбнулась дочь Конута, – кланяйся ей от меня. Пусть знает, что Ти́веле не забыла её доброты, и скоро сама поблагодарит от всего сердца, если та до сих порпоры обитает в ардкáтрахе.

Тийре на миг нахмурился, и его лоб прорезала глубокая складка морщины.

– Вот ведь бывает как… Всех твоих соседок из девичьих я тогда друзьям в жёны отдал… Так твоя Гвервил Кáллиаху досталась. Однажды его во дворце в ту зиму увидала, как Молот ко мне заявился с делами – глазищи свои в него вперила, и так и сказала подругам: «моим этот столб будет, даже не зарьтесь!» А мне вот теперь ей о муже иную весть надо везти…

Он умолк, заметив как на мгновение померк тот яркий блеск глаз жены Аррэйнэ, и рука её неприметно, крепко сжала ладонь того, словно не желая его отпускать от себя.

– Не волнуйся, и твои слова ей передам – хоть какое к тому утешение будет для Гвервил, – Тийре вдруг усмехнулся в усы, – она же весной принесла Молоту сразу двоих малых – мальчика с девочкой. Так что ей сейчас не до тоски, и память о нём вот какая осталась – оба те ещё крикуны, все в него здоровые и горластые, как от Этайн гонцы мне рассказывали.

Майри смахнула слезу с лица – то ли от горькой полыни той новости, то ли наоборот от радости за Гвервил, с которой её некогда свела там судьба у горы, сделав подругами – и вспоминая те данные им двоим предсказания старой феáхэ в ту тёмную зимнюю ночь перед празднеством Самайнэ.

– А как нарекла она их?

– Мальцá – Мáбон, а девочку… – Тийре вновь усмехнулся, пристально глядя на женщину, – …раз родилась в великое празднество, то и имя дано ей в честь той, что хранить её будет – Маáйрин.

Дочерь Конута не нашлась что сказать. Она вдруг притихла, точно вспомнив вдруг что-то столь памятное ей самой, как узрил по глазам её áрвеннид Эйрэ, стоявший напротив дейвóнки. Та припомнила вдруг тем саму себя, малую и одинокую – лишившуюся сперва павшего от предательства смертью отца, а затем скоро умершую с тоски мать – и внезапно удивилась тому подобию между ними двумя, чья жизнь вдруг легла на беспощадный и неодолимый ничем круг времён – себя самой с тою, рождённой в свет дочерью иных родителей в другой час в ином месте, чьим отцом был такой же отважный и добродушно-простой, не по обычным людским меркам сильный воитель. Той, чьим именем тоже даровано было великое имя Праматери, хранящей свою дочь и незримо идущей подле неё, оберегая.

И дочери Конута самой захотелось скорее подержать на руках ту, которая пришла в мир под солнцем за ней – чтобы вместе с её матерью, которую Майри должна поддержать и утешить, разом с ней оберечь от тех горестей, которые выпали некогда ей самой, столько раз до незримой и неслышимой прочими смертными боли искровавив её одинокое сердце.

– Тогда передай Гвервил, владетель, что я возвращусь до горы много раньше, – ответила Майри, – и сама всё скажу ей.

Она склонила на прощание голову перед ним – áрвеннидом той земли, в коей ей отныне суждено было жить.

– Передам, – Тийре повернулся к товарищу и протянул ему руку.

– Добрых дорог тебе, Лев. Возвращайся скорее – теперь ты Отец Воинства Эйрэ, не забывай уж. А то где мне ещё найти такого ратоводца вместо старого Борны?

– Я вернусь, – Áррэйнэ похлопал товарища по плечу, когда они по-мужски крепко обнялись на расставание.

Спустя какое-то время из толпы всё более редеющего и уходившего к западу дейвóнского воинства показалась и торопливо подбежала к ним уже вновь одетая по-дорожному Гильда. Попрощавшись почтительным кивком головы со Львом А́рвейрнов, северянка повисла на шее подруги.

– Счастья тебе! – шепнула она на ухо Майри, нежданно пуская слезу и утирая её рукавом, – и Гильду-лучницу не забывай, раз в чужих краях скоро осядешь гнездо вить.

– Не забуду! И ты меня помни! – Майри прижалась лбом ко лбу подруги, сама еле удержавшись от слёз. Ну что же поделать, если во все времена у всех женщин даже и в радости глаза будут мокры…

– Куда ты сама теперь, Гильда?

– Домой к Каменным Воротам, – взволнованно вздохнула лучница, – третий уж год как родного угла не видала, наверное родичи мёртвой давно там считают… Пристроюсь с кем из земляков-северян возвращаться с возами – так и до Ульфру́нны доберусь к Долгой Ночи, чтобы богов на празднестве щедро отблагодарить. Жить снова хочется, в мире.

Она умолкла на миг, уныло вздохнув.

– Если родитель не будет срамить перед всеми, что без супруга по че́сти Хвёгг знает где была средь воинства, может замуж возьмёт кто опять… – пожала северянка плечами.

Дочь Конута вдруг усмехнулась, заслышав слова подруги.

– Заметила хоть, как на тебя он смотрел? – шепнула ей на ухо Майри, не говоря ничьих больше имён.

– На Аскиля моего он похож… – вздохнула вдруг Гильда, – я как взглянула тогда поутру у намёта – чуть не онемела сама… словно он это вновь. Только муж мой был слишком уж мягкий, даром что северянин – слово мне поперёк всё боялся порою сказать. А брат твой породы иной – одним взглядом заткнуть может сам. Хотя по глазам добр и прям он, как вижу – если по доброму с ним…

– Такой он уж есть – стал таким, сверху жёстким – но сердцем он прежний. Ну а тебе-то понравился хоть он?

Гильда так и не ответила, лишь смутившись с лица докрасна.

– Нет его тут… Мне-то хоть можешь сказать?

– Ай, да с чего ему вдруг и вдова языкастая далась? – лучница сникла вдруг, – мало ли ему девок будет из орна какого получше? Всё ж твой брат крови Дейна, а у меня в роду почти одни овцепасы да свинари – да и сама я порой дура дурой.

– Будто я та порою умнее бываю… Я же видала, как он там смотрел на тебя.

– Показалось тебе то от счастья… Может быть и смотрел, но как будто видал там иную, не меня точно уж, – северянка вздохнула, – разные будут нам судьбы… Сплюнь, подруга, не надо его ко мне сватать – забудь это лучше!

Лучница вдруг заторопилась в дорогу, торопливо прощаясь с дочерью Конута.

– Пойду-ка я лучше домой собираться, с земляками из Рагни пристроюсь в дорогу в обозе каком – а то не знаю что делать, как твоего брата здесь вижу: убегать от него что ль подальше, или само́й ему первой на шею повеситься…

Она озирнулась на Льва А́рвейрнов, всё так же стоявшего неподалёку, но не торопившего их – дав женщинам время наговориться.

– Ну всё, бывай! – Гильда кивнула на прощание головой, закинув упавшие с плеч светлые косы назад за спину, и торопливо поспешила собираться в обратный путь.

Однако не сделав и шага в ту сторону, северянка вдруг повернулась обратно, обняв дочерь Конута за плечи и хитро прищурившись.