…Но Буря Придёт

– Ох и безголовая всё же ты, Майри, словно впрямь повитуха тебя уронила… Рассудка ты верно лишилась, что в такой час как коза прыткая носишься – не на воз, да сидеть тебе ровно, а верхом вечно лезла бездумно в седло!

Лучница смолкла на миг, осуждающе глянув племяннице Бурого прямо в глаза.

– А как я увидала вчера, что ты с людьми Херуда в сшибку полезла на смерть – думала, сердце мне станет… что обе жизни тебе потерять захотелось. Или я дура такая, чтобы прежде уже не заметить?

Она легонько коснулась обеими ладонями укрытого одеждами живота подруги.

– Стиргéйра жена тоже, наверное, не слепая, чтоб поутру не увидеть в намёте, как тебя в поясе разнесло… Косы мне осмоли, если ещё не рассказала супругу, что невеста была-то с подарком!

И с хитрым укором во взоре добавила:

– Значит, летом тогда тебе под сердце прибыло, как дядя за Скъервира замуж едва не отдал – и его в вашем стане увидела? Видно не только лишь речи водила в лесу с ним ты, Майри – как мне тут недавно твердила…

– Так уж вышло тогда… Видно боги так дали, – дочерь Конута вспыхнула вся рдяной краской с лица, точно за руку пойманная.

– Ох, подруга – убели́шь ты и впрямь дяде волосы таковыми вестями да сплетнями, что прозовут его в ёрлах не Бурым уже, а Седым, – с усмешкою укоризненно вздохнула лучница.

– Молчи уж хоть ты тут, сорока… – шепнула дочь Конута умоляюще, озираясь по сторонам – не слышит ли кто их слова, – и так весь позор мне отныне нести, как иные пред дядей срамить меня будут – что я как та кошка приплода в свой дом принести собралась нагулявши, стаи́ла…

– Дура ты – радоваться надо теперь, что понесла от любимого, а ты слёзы ручьём льёшь! – укорила её Гильда, во второй раз обнимая подругу в прощание.

– Я и радуюсь… – дочь Конута отёрла лицо рукавом верховницы, всхлипнув распухшим от слёз мокрым носом.

Гильда, как-то задумавшись, обсчитала костяшками пальцев ладони.

– Весной срок придёт… Весть хоть мне передашь, кого на свет принесёшь?

– Передам, обещаю. Отправлю гонца к вам на север.

– Добрых дорог вам, подруга! Осторожней в седле ты скачи, и храни тебе чрево Дарующая!

– И тебе добрых дорог!

– Пора? – негромко спросил Áррэйнэ у жены, подойдя к ней и тронув за локоть.

Однако Майри не торопилась покидать это поле. Глаза её торопливо метались по редевшей толпе расходившихся прочь к сворачиваемым станам воителей. И Лев понял, кого она ждёт попрощаться, ещё прежде чем сам увидал подходившего к ним человека.

Уже снарядившийся в путь и впервые не надевший поверх одежды броню Айнир неспешно приближался к ним издали. Áррэйнэ безмолвно взял из ладони жены поданные ему поводья нетерпеливой Тиннэ и отошёл вместе с кобылой на несколько шагов в сторону, словно не желая мешать им разговаривать наедине.

ГОД ЧЕТВЁРТЫЙ …СЛОВНО НАДВОЕ РАЗОРВАВШИСЬ… Нить 19

Какие-то мгновения брат и сестра молчали, словно не знали о чём говорить им сейчас, когда одному из них дорога лежала на запад вместе с войском отца и отныне и нового ёрла дейвóнов, а другой далеко на восход через горные кряжи вслед за мужем в ардкáтрах Аг-Слéйбхе, куда пролегла их тропа.

Нежданно дочь Конута отчего-то усмехнулась и сама выпалила первой.

– Нравится тебе моя подруга? – прямо в лоб спросила Майри, насмешливо глядя на сперва опешившего от такого вопроса брата, – или не по душе, что вдовая она будет?

– Нравится, – на миг призадумавшись так же прямо ответил ей Айнир.

– Так чего же ты встал тут? – словно с укором спросила у него Майри, – гляди – а то вот-вот уедет она с земляками, и лови потом ветра по чащам. Север огромный, пойди разыщи.

– Неужели, сестра, и проводить тебя даже в дорогу не дашь – а сама уже сосватать меня неизвестно за кого загорелась? – безобидно вспылил на миг Айнир. Но затем сын Доннара снова улыбнулся и даже с каким-то интересом спросил:

– Так из какого она хоть семейства, эта твоя лучница? Кто отец её будет?

– А у Гильды своё имя есть – ратной славой не хуже меня заслужила, – ответила Майри, – ну а если так нужно тебе это знать, то отец её – воитель Вигéйрр Бере из дома Дьярви, с сáмого севера за Каменными Воротами.

По лбу брата легла неглубокая риска морщины.

– Дьярви… – он замолкнул на миг, – те самые, кто с Къеттиров северной ветвью соседствуют?

– Других там не водится. А Гильда будет младшею внучкой самогó Ллотура Твердозубого.

– Вот как…

Айнир умолк, затем крепко обнял сестру на прощание.

– Покидаешь ты наши края. Сердцем чую, что долго с тобой не увидимся, Майри.

– Быть может… Как боги нам нити спрядут – а свои пути люди сплетают, сами мы выбираем судьбу. Я сама полюбила его, сама выбрала путь свой.

Дочь Конута смолкла на миг, глядя брату в глаза.

– И потом – видно рок наш таков. Нельзя некогда взять, не отдав потом…

– Но отдать то порою приходится вовсе не тем, кто однажды забрал… – перебил её брат, точно зная всё то, что хотелось сказать ей – точно зная всю правду, что несла она в сердце, какую прозрил он.

– Ещё увидимся, братик! – она едва не всплакнула от горечи нового расставания, с силой прижавшись к груди Айнира, но через миг вновь отстранилась, утерев краем ладони набежавшую в уголке глаза слезу, – приедешь к нам сам, раз отец тебя после с посольством отправит – с Эйрэ мир оглашать, и передать в руки áрвеннида те проклятые грамоты дара Мурхадда, как решили они поутру. Как прибудешь к горе, там ты о Льве А́рвейрнов всюду узнаешь – и я буду подле него.

– Найду, – согласно кивнул головой тот.

– А ты сейчаскуда следуешь? С отцом возвращаешься к Круче, или сразу поскачете в ходаге́йрд?

– Да домой всё же наверное… – Айнир как-то уклонился от прямого ответа, пожав лишь плечами в раздумьях – и Майри шутя толканула его кулаком прямо в бок, как и в детстве.

– Что-то задумал – по глазам ведь заметно?

– Да что я задумал? С чего ты взяла? Если не потребует отец ехать в Вингу скорее, так с людьми может тронусь на север – к родне матери сколько уж лет не заглядывал! Дядя Мейнар стыдит что ни раз… – Айнир вдруг разобиделся, что сестра выпытывает его о чём-то неясном.

– Врёшь ведь… – укоризненно протянула она точно малая девочка.

– Да Всеотцом тебе что ли поклясться, сестрица – к Къеттирам в Каменные Ворота поеду!!! – вспылил вдруг Айнир, – с дядей Мейнаром вместе отправимся – знаешь сама! Повидаю Лягушку и Пузо хотя бы.

– Да подумала вдруг…

– Вот ты придумала что ещё – сдалась мне зачем-то твоя эта лучница! – перебив сестру выпучил на лоб глаза ошалевший от слов её раскрасневшийся Айнир, – дел и так навалилось с отцом мне горой, чтоб за первой же встречною юбкой Хвёгг знает откуда как некогда в юности бегать… И потом – что я, думаешь, баб совсем за три года не видел?

– Неужели не приглянулась она тебе – ведь не слепая я, братик…

– Приглянулась… – фыркнул сын Доннара, – да у неё же язык без костей, хуже нашего Скегге супруги! Совсем за набитого дурня меня ты считаешь, сестрица – или смерти моей вдруг желаешь? И потом… – он осёкся, и взгляд сына Бурого стал внезапно далёким и твёрдым.

Дочерь Конута вдруг ощутила, понимая наитием неким, что брат вовсе её не винит в смерти Гудрун и в том, что случилось в Высоком Чертоге в ту страшную ночь – но меж тем поняла, что одна из тех нитей, что связали их прочно от самого детства с одной колыбели, теперь вдруг оборвалась – и сплести её наново будет столь сложно… и такими как прежде им больше не быть.

– А-а… ладно… – Майри как-то поникла, кивнув головой на прощание, – до встречи, братик! Мой поклон родичам в Стейнхáддаргéйрде передавай, не забудь.

– Не забуду. Доброй дороги, сестрёнка – и счастья в твоём новом доме! – вновь ставший спокойным Айнир ещё раз обнял дочерь Конута на прощание и отступил на шаг.

Однако сын Доннара отчего-то не торопился пока уходить, и на миг повернул свой взор в сторону, вновь обернулся лицом к сестре.

– Могу ли я поговорить с твоим мужем – прежде чем сядем по коням, и пути наши вновь разбегутся? – спросил он негромко, снова встретившись взглядом с Убийцею Ёрлов, стоявшим в каком-то десятке шагов от прощавшихся брата с сестрой.

Майри не ответила и лишь согласно кивнула. Она устремилась к собиравшимся в обоз северянам, где едва лишь заметная оку мелькала стать Гильды – видно желая догнать торопившуюся выправляться домой юную лучницу, чтобы о чём-то ещё с ней поговорить – оставив там брата и мужа одних.

Сын Доннара шагнул навстречу.

Молча стояли они друг перед другом, словно взвешивая в сердце всё то, что хотелось сказать – им, двум прежним противникам, за четыре прошедшие года войны из безвестных воителей ставшим прославленными как никто ещё ратоводцами. Молча стояли они друг против друга, точно не зная о чём говорить.

Айнир первым нарушил молчание, заговорив на закатном наречии Эйрэ и глядя прямо во встречавшие его столь же кристальным взором глаза Льва А́рвейрнов.

– Скажи, Áррэйнэ… После всего, что случилось теперь, в эти годы – и что стряслось прежде с твоим кровным родом… вправду ли ты простил моему орну всё то, что ты помнишь доселе?

Приёмный сын Ллура и Коммоха долго молчал, твёрдо глядя на праправнука старого Эрхи, убийцы его семейства – и не произносил ни слова.

– Ведь ты и сам уже понял всё, Книжник – не она тебе то рассказала… – наконец проговорил Лев негромко, – так отчего ты знать хочешь про то, на что сам уже понял ответ?

И помолчав какой-то миг, продолжил.

– Сестра твоя прежде рассказывала, что хоть ты как ветер тот резок бываешь – но не по годам, и вовсе не по знаниям книжным проницателен и умён… каким был и предок твой Эрха. И знаешь, должно быть, что я свою месть позабыл вместе с этой войной – потому что…

– Потому что ты знаешь теперь – кто ты есть, – вдруг прервал его речь собеседник.

– Да, знаю… как и знал то всегда. Я а́рвейрн – Áррэйнэ Приёмыш из кийна Килэйд, сын двух отцов. И я умру им. Но… я и Рёрин – потомок Ходура Рёйрэ… последний из них.

Прежде я не держал вражды в сердце к народу, из которого был сам отторгнут неведомо кем и за что. Лишь убийц тех найти я хотел хоть однажды – как должен – и нашёл, в одночасье с собой, кто я есть. Твоя сестра сама всё открыла мне – словно жизнью своей откупиться желая, чтобы раз уж я буду вам мстить, всему Дейнову роду – то пусть с неё первой возьму воздаяние… чтобы всю ту любовь между нами убить вместе с ней – потому как не до́лжно, нельзя мне любить её, дочь из рода убийцы родных моих кровных.

Айнир молчал, слушая его вдруг посуровевшую речь, и встретившись со взором Льва А́рвейрнов лишь согласно кивнул головой.

– Я всегда знал о том, кто я есть – и теперь знаю дважды… и не в силах отвергнуть ту кровь, что с рожденья во мне, позабыть то их имя. И что люблю больше жизни сестру твою, родич – тем больше вам мстить не желаю – потому как довольно смертей пролегло между нами, сколько мы их принесли для других близ себя. Достаточно… Вот почему я хочу сейчас мира – не от трусости, как иные тут слепо решили – а наоборот, трусливую слабость отвергнув в себе, признав всё то, кто я… кто я есть и кем был. И потому мы с тобой говорим по чести́, а не льём кровь один одного – как то прежде мы жаждали оба, лишь тревожа богов по-пустому напрасными клятвами мести… сами не зная, сможем ли мы уплатить за них цену?

Айнир молчал, слушая долгую речь Убийцы Ёрлов – лишь безмолвно и пристально глядя в глаза ему. Когда тот замолк, сын Доннара также не произнёс ни слова.

Налетевший откуда-то в этот миг вихрем стремительный ветер, встрепенувший истоптанную тысячами ног, копыт и колёс полевую траву засвистел в их ушах резким отзвуком мрачного прошлого, что оставили оба из них позади – не на этой дороге, что вела их вперёд.

Сын Доннара вдруг встрепенулся.

– Что же… – он на миг вдруг замялся, словно преодолевал что-то непростое для них.

– Когда-то мой предок, прежде бывший с твоим побратимами, совершил всё то зло, с которого наши дома стали после врагами – и теперь нам с тобою пришлось развязать этот узел из крови, что обрёк он в наследие всем…

Но быть может сейчас мы с тобой – бывшие прежде противниками – завершив этот рок мы сумеем быть может с тобой примириться – что не сделали раньше они, не найдя верно годных для этого слов, не отважившись? Быть может теперь нам с тобой суждено стереть кровь, что была пролита между нами? Пожмёшь ли ты руку мне?

Ладонь его, шершавая от неустанно стискиваемых долгие четыре года войны рукояти клинка и копейного черена протянулась навстречу Льву Арвейрнов – осторожно и медленно, но открыто и твёрдо – вопрошающе протянутая для рукопожатия. Сын Доннара пристально зрил в глаза сына Хедаля. Потомок Эрхи Древнего смотрел неотрывно на последнего потомка Ходура Льва.

Áррэйнэ вдруг улыбнулся, и его правая ладонь протянулась вперёд, встречая твёрдое пожатие длани у брата жены – а левая, искалеченная в ночном бою трёхпалая кисть сжала их руки поверх.

– Однажды я был в гнезде вашего рода – бывший там с миром, и видевший твоего предка воочию, как тебя вот теперь. То, что было тогда – это было… и того сейчас нет, как и всех их уже нет средь нас. И раз когда-то твоя сестра не дала придти мне туда в ваш дом с войском – то значит, так было предчертано – и мы выбрали сами.

– И не едал я за жизнь яблок лучше, чем в саду Вéстрэвéйнтрифъя́ллерн растут, – усмехнулся вдруг Лев, отирая усы.

– Лучшее яблоко из наших садов само в руки упало тебе, – сказал Айнир, – и так видно и было предчертано, что именно тебя Майри избрала в мужья…

Он вдруг быстро и по-мужски крепко обнял Áррэйнэ, хлопнув того по плечу и стакну́вшись с ним лбами.

– Береги сестру, родич! – негромко шепнул он, – знаю – нрав её тот ещё дар, как в кошéле уголья. Не обижай её, как иные мужья порой делают в злобе – кулаком и дурными словами… Кроме отца никого у меня из людей ближе Майри уже не осталось на свете.

– Не обижу… – он кивнул головою в ответ, молчаливый и посуровевший.

– Ну всё, родич – долгих проводов со слезами мужам не к лицу… – промолвил наконец Аррэйнэ, прощаясь с братом жены.

– Так, пора нам в дорогу – свою каждому, – Айнир согласно кивнул головой.

– Верно молвишь, пора. А то эта лучница того гляди без тебя вдруг на север отправится, в эту свою – как её там… жена же называла… – почесав себе пальцами за ухом Убийца Ёрлов наконец вспомнил, – во – в Волчью Чащу!

– Ну и прозвище селищу дали – уж точно медведи там гадят под окнами… – едва удержавшись от хохота ухмыльнулся сын Доннара, услышав название – сделав вид, что селение то ему прежде не знамо.

– Видно так – раз там бабы такие…

– Ладно, сестра загорелась как сено – сама едва сняв свой невестин венок Хвёгг лишь знает зачем всё сосватать меня за подругу уже норовит… Но ты-то с чего так толкуешь?

– Ни с чего мне тут сводничать, родич – не слепой я ещё тоже ведь… Мой отец упокойный – старый Коммох из Килэйд, что меня не раз спас, и твою сестру также от смерти сберёг – говаривал как-то, что по одному взору мужчины можно понять, когда тот на женщину смотрит – на уме у него о ней то лишь, от чего поутру поясница болит… или что будет она на всю жизнь его тенью, и сердце о сердце они согревать рядом будут.

– А я сам, как значит, смотрю? – спокойно спросил у Льва А́рвейрнов Айнир – но во взоре его засквозило какое-то мимолётное любопытство.

– Ну не знаю – не видел я этого, родич… Что она на тебя там всё пялилась – видел, не слеп я. Тебе то решать – как смотрели вы там друг на друга. Всем своя тень найдётся, как друг мой когда-то сказал – то лишь нам выбирать. Ну а боги с нас цену возьмут всякий раз…

Аррэйнэ смолк. Молчал и сын Доннара, словно застигнутый неким раздумьем.

– Ну, доброй дороги тебе и твоим людям до сáмого Вéстрэвéйнтрифъя́ллерн! – Áррэйнэ почтительно преклонил голову, прощаясь с родичем жены.

– И тебе прямого пути до горы. Но сперва и к материным родичам из Къеттиров по пути загляну всё же видно, как буду возвращаться с людьми – и по дороге как раз много ближе. Давно уж там не был… – сын Бурого почесал подбородок, точно раздумывая о чём-то, словно взвешивая – он, последний сын скригги семейства владетелей и грядущий наследник отца, чьего места ждал в будущем древний Стол Ёрлов в Хатхалле – и та тяжёлая доля правителя, должного ве́ршить, смиряя семейства, примирять их в союзе, отдав порой больше чем сможешь в ответ получить – позабыв о всём том, чего жаждал когда-то.

Позабыв обо всём, кроме лишь одного только имени – чья прочнейшая нить в его сердце осталась навек, невзирая на смерть…

– Храни твои тропы Горящий, свояк. Сам выберешь верную в этой дороге, куда ты пойдёшь… – попрощался с ним Аррэйнэ.

– Кто то знает? Лишь нам выбирать – и платить же за это… – прервав размышления Айнир стремительно выдохнул, точно отринув прочь тяготившее что-то рассудок, будто приняв какое-то верное разумением должным решение – и протянул на прощание руку.

– Бывай, родич.

– И ты бывай.

Две конские тени как ветер помчались средь трав над простором желтеющей пустоши, расплескав тихий брод неглубокой реки, окружавшей огромное поле и опять уходившей в лесные чащобы – к далёкой отсюда вершине Грéнни-скáллиг-фъя́ллерн, чья застывшая в камне звериная óчерть неодолимо тянула к себе взор мужчины, за которым как тень следовала его верная спутница.

Однако проскакали они недолго, миновав так едва ль половину пути до вздымавшейся ввысь над простором горы, заслонённой пока близлежащими кряжами, зубчатым гребнем колючих лесов возвышавшихся тут над широкой равниной.

День миновал середину, и жаркое солнце катилось над краем, золотя увядающий с первым дыханием осени дикий простор, понемногу склоняясь к закату. Ветер реял над северным лесом, шумя средь вершин древ в желтевшей листве и колючей иглице. Он теребил разнотравье лугов и вздымал рябь на зеркале вод неширокой реки, что вилась меж холмов, пересекая то дикую чащу с поваленными у берегов сухостоями елей, то светлые березняки на холмах, журча на уступах скалистых порогов. В окружающих Струменицу кустах щебетали незримые птахи, звеня трелями песен, и в далёком сосновом бору раздавалась считалка кукушкою чьих-то годи́н на земле.

Рассёдланные скакуны мирно паслись на лугу у реки, неторопливо щипая траву. Рыжая Огненная радостно носилась туда и сюда, не зная покоя на одном месте точно шершнем ужаленная, и раздувая ноздри задирала хвост, топая копытами оземь. Пепельно-серый же Ветер наоборот, лениво рвал сочень травы и косился на одичавшую кобылицу, точно желая сказать той: «Только дай тебе, женщине, волю – и с ума враз сойдёшь. Нам ещё хозяев по бездорожью нести и нести не один светлый день, глупая ты рыжая голова…»

Тиннэ, впрочем, словно не замечала косых взглядов соседа по пастбищу и продолжала выскакивать как одурелая, оглашая луга своим истовым ржанием. Шелестела желтеющая листва росших скопом тут белых высоких берёз. И никто больше слышать не мог двух людских голосов средь травы.

– Пора ехать…

– Ну давай погодим хоть ещё. Так хорошо здесь…

– Путь неблизкий.

– Ну пожалуйста, Лев… – голос её стал вдруг шёпотом, взволнованным и нежным.

– Хорошо. Как солнце дойдёт до вон той кривой ёлки – так едем.

Она затихла, лёжа своей головой у него на его плече. А он так же молча продолжил разглядывать женщину – словно некую дивную птицу, что однажды мелькнула пред взором его на короткий лишь миг, ставший памятным многократно сильнее, нежели даже тяжёлый удар тем ножом в её длани… и навеки засев в его сердце занозой; сейчас птицей той сев на его протянутую ладонь и волшебно распушив свои яркие перья, что её волосами струились меж пальцев, нежнее тончайшей осенней паутины прикасаясь к его коже – так невыразимо прекрасна была та волшебная птица, что была теперь ею, и мужчина сам просто не верил, что отныне она в самом деле грядёт его долей – что их нити, увитые кровью, теперь воедино сплелись.

Его взор пробегал по её разморённому сном и усталостью облику, чьи глаза сейчас скрыли под ресницами воспалённых от слёз прошлой ночи без сна покрасневшие веки. На левом виске с укрытым волосами шрамом от того рокового удара копьём Áррэйнэ вдруг заметил крохотную ниточку серебра, вкравшуюся в золото распущенных под его пальцами долгих женских кос. Сколько же дочери Конута выпало пережить, а тем больше за эту ужасную ночь на роковом поле смерти, где так близко от них была тёмная тень всепогибели – что в её волосах вдруг явилась коварная нить седины…

И не явились ли взору людей те же нити в его голове – сына троих отцов, сына двух родов, их сына с одним лишь единственным сердцем, в котором столь яростно с мощью столкнулись прежде две эти неумолимые и непримиримые силы, две крови, два духа – в нём одном, заставив так сделать тяжелейший выбор меж ними, словно надвое разорвавшись… и примирить их в себе.

Пальцы его осторожно протянулись к этому тонкому знаку идущей попятно за ними судьбы, прикоснувшись к серебрянной нитяной паутинке в волосах у жены. Незачем ей теперь видеть тот знак неизбежной всем старости, что неотступно идёт вслед за жизнью и молодостью каждого человека, и однажды безжалостно ляжет нестираемым серебром на её золотые прекрасные косы – его жены по чести́ и закону. Однажды она сама с волнением заметит этот печалящий сердце седой волосок и тайком его выдернет, скрыв от взора супруга, чтобы и дальше оставаться ещё годы вперёд для него всё такой как сейчас – молодой и прекрасной. А пока пусть она так же спит…

Áррэйнэ осторожно дотронулся до поседевшего волоска, резко выдёргивая его. В тот же миг обуженная ото сна Майри взвилась с его плеча из-под укрывавшего их синего плаща как ужаленная осой, от негодования едва не треснув мужу оплеуху.

– Ты что, Лев, сдурел – точно кошке мне волосы рвёшь?! – спросонья она была полна вспыхнувшей обиды и недоумения, вмиг распалившись от гнева как будто горнило из кузни.

Áррэйнэ неприметно отбросил жёгший пальцы ему волосок прочь от себя в желтевшую зелень былинок – не желая, чтобы она увидала его.

– Или ты думала, я дам отдыхать тебе в этот вот день? – он притянул жену ближе к себе, находя её тёплые губы своими, и повалил, засмеявшуюся, в море принявшей их зелени трав.

Когда они вновь оседлали своих нагулявшихся вдоволь уже скакунов, солнце стояло совсем далеко от кривой той еловой вершины, золотя светом осени тёмную зелень лесов и садясь к небокраю. Лишь ветер неистово взвился за резво пустившимися к кряжу их тенями, взъерошив измятую ткань луговины, и полетел к камню спящего тысячи лет Сторхридсальдрэ, зарябив гладь журчавшей меж топких лугов Струменицы.

Какими-то лишь одному ему ведомыми приметами, теми обрывками воспоминаний и образов, что вернулись с забытою памятью прошлого, он взглядом выискивал редкие знаки, что вели его тайной тропой к тому самому месту, где некогда страшное пламя лишило Льва всей прежней жизни – оставив лишь имя, что забылось с исчезнувшим в эту ночь Рёрином, и унесённое в земли владетелей Эйрэ там стало Áррэйнэ. Проезжая вдоль всхолмий и сквозь залесевшие прежние пашни полей, сын Хедаля отыскивал взглядом следы тех дорог, по которым в далёком том детстве ребёнком бежал босоножь; тех дорог, что вели некогда к всеми уже позабытой, погребённой под спудом времён и забвения человеческой памяти древней укрепи на невысоком холме, где однажды он был порождён там на свет и наречён гордым именем хищного зверя, чья кровь текла в его жилах незримой струёй их сродства.

Взор его всё пытался найти те когда-то знакомые очертания этого места, теми крохами воспоминаний стоявшие у него перед глазами – увидеть всё то, что тут было однажды. Попадавшиеся на пути их двоих редкие знаки прежних владык этого края, пришедших сюда вместе с Дейном с далёкого У́рхейминóрда – почти стёртые с лика земли и совсем неприметные глазу – лишь в его острой памяти извне озарением будто вели Льва вперёд к тому месту, где должно было всё завершиться, что некогда началось в одну бушевавшую бурей ненастную ночь – когда он потерял себя, чтобы заново обрести только долгие годы спустя. Он, Рёрин сын Хедаля… и Áррэйнэ, приёмный сын Ллура и Коммоха из кийна Килэйд.

Позади них остался подъём к перевалу сквозь лесистые гряды вершин, и Еловая Проплешь своей исполинскою тяжестью близко нависла над ними, спящим каменным зверем вздымаясь над кряжем. И впереди, на вреза́вшемся в скальную кручу отлогом уклоне глаза его впились взволнованно в низкий раскидистый холм среди дикой земли – заросший весь низкою порослью ельника, колючими травами ежевичника и отцвившего белью раздутого пуха стеблей красноцвета.

Из земли неприметные глазу местами вздымались сотлевшие за годы под изжигающим солнцем, до серости тёмные колья и отщепы некогда толстых стволов грубо тёсаных брёвен – увитые змеями дикого хмеля. Темнели в земле туда вросшие камни – замшелые и изъязвлённые временем, потрескавшиеся от некогда охватившего их жара пламени, пожиравшего всё хищной огненной глоткой в ту страшную ночь всепогибели. И среди низких кустов и травы одинокими тонкими статями вздымались средь ёлок берёзки – золотая листва между тёмной колючей иглицы – чьи ветви трепал непоседливый ветер, заставивший смолкнуть на миг там чирикавших птиц, пара которых испуганно взвилась встревоженной тенью минувшего перед глазами людей, исчезая в уже вечереющем небе.