…Но Буря Придёт

Глаза Бродди и Бундина встретились. Сыновья двух отцов, из которых один твёрдо знал кто он есть – а второй от того всё стремился укрыться – и кто даже не знал друг о друге. Парень, забрызганный кровью, вдруг встретил взор мальчика с долгим тяжёлым клинком в его ручках, в коем не было боязни – взор, готовый убить без раздумий и колебаний. Взор, такой как и собственный – может быть…

И теперь волей рока – и собственным сделанным выбором – Бундин вдруг вразуме́л, что стремясь убежать от себя стал таким как они. Злозачатый во гневе, рождённый в слезах, сам не зная кто есть – он теперь выбрал ту же дорогу, вслед за Хугилем нынче творя тут всё то, весь тот груз позабытых убийств его предков – от чего его сердце стремилось укрыться вдали, позабыть, просто жить. И монетку ту кинул он сам – оказавшись зачем-то теперь в этом месте резни и погибели, став таким же убийцей… уже дважды предатель себя и иных.

Бундин устало швырнул наземь пику, развернувшись и прочь уходя из залитого кровью убитых прохода меж стен. На ходу сорвав с плеч накольчужницу с символом Альви сын Иннигейрд молча направился к выходу, повстречав там двоих из товарищей, бежавших сюда на шум стычки – а за ними уже среди тьмы показались другие, ведомые Жалом, пихавшим за пазуху толстый монетный кошель. Он с безразличием вырвал из ножен клинок и с размаху свалил сталью первого – разрубив ему шею с ключицей. Второй лишь успел вскинуть древко секиры, укрывшись за ним от клинка – но от ложного выпада Бундина скрыться не смог, получив удар прямо в живот и осев как мешок. Затем третий.

Он вспомнил, что мать его всё же любила… Суровая, твёрдая, с волей прочнее железа – она ласкала и крепко сжимала ребенка в объятьях – и лишь ночами вдруг горько и тихо без звука лила свои слёзы, взирая на сына – точно тщетно пытаясь узрить в нём черты́ одного из двоих, хоть кого-то, понять…

Все рождаются голыми в кро́ви – и грехами отцов не обвешаны. Лишь потом мы становимся теми, по какой нам дороге стремиться милей. Но он точно сам будет из тех, кому несть этот груз их злодейств нет стремления больше. И плевать кто он есть для других – он сам тот, что он делает в жизни, живя по чести́ – как сейчас… Видно так было нужно – избрать этот путь, погрузиться в ту кровьи быть здесь, в это самое время – для себя, и для этих детей, что тревожно застыли за ним подле матери с телом отца на забрызганный алым камнях.

Уже Трижды Предатель – и пусть… И до ворот из залитого кровью стерквегга, за которыми был целый мир, была жизнь, оставалось не так уж и много – лишь какая-то сотня шагов – и всего лишь семь-восемь рассыпанных по́ двору порознь противников – прежних товарищей, с коими путь лишь во тьму. Он сумеет. Он должен. Так надо…

Когда шаги северянина стихли во тьме, мать обернулась к ребёнку.

– Веди Айне и Айфе, сынок, – твёрдо сказала она не потерявшему мужества мальчику, державшему правой ладонью за ручки испуганных малых сестёр и стиснув в леви́це отцовский клинок. Отдышавшись от усталости дочерь Ллугайда оглянулась по сторонам – нет ли поблизости тут и других их врагов, чьё железо гремело во тьме, не достигнув бежавших к спасению, препынённое кем-то у самых ворот, где кипел смертный бой, до сих пор не стихавший.

Гвенхивер схватила лежавшее тело супруга за ворот брони, и с усилием потащила к воротам в стене, откуда был выход к спасению в Среднее городище – рывок за рывком, шаг за шагом… Она не знала, был ли жив ещё Храфнварр или уже мёртв – она просто тащила его за собой, тяжёлого точно скала, оставлявшего из раны в боку багровеющий след по камням, не желая бросать одного.

Путь в наполненной ужасом бойни ночной темнотеходаге́йрда до дома служившего верно ей многие годы красильщикаЛейфа был страшно далёк и опасен, но забрызганная кровью Гвенхивер с трепетавшим под сердцем ребёнком во чревеот усталости стиснула зубы – веря, что сил у неё на то хватит, пусть и ноша её тяжела – и продолжала тащить тело мужа вперёд…

ГОД ЧЕТВЁРТЫЙ …СЛОВНО НАДВОЕ РАЗОРВАВШИСЬ… Нить 7

Седмину спустя Р’уáйг Ламн-á-слеáна шли вдоль позалесенныхкряжей и старогорий дейвонских Помежий всё дальше к полу́ночной стороне. Сюда следом за ними шли прочие ратные силы владетеля Эйрэ с загонами кийнов. Так стекаются дружно в один преогромный поток прежде тёкшие вольно ручьи и речушки, воедино сливаясь в могучее речище и круша своей пенной волной неукротимого течения все встреченные препятствия в их неистовом беге к далёкому морю. Илюди, нёсшие вечноголодные сталь и огонь, собирались в единое воинство, прежде раскиданное по Помежьям и прочим уделам десятками мелких и крупных ватаг и заго́нов, направляясь навстречу решающей битве, которая вскоре должна была где-то схлестнуть эти два противоборствующих бурных потока.

Двигалось на север и войско дейвóнских семейств, собираясь под стягами Доннара Бурого и верных ему домов Дейвоналарды. Скригга Дейнблодбéреар понимал, что иным способом ему не преломить уходившие от его сильных воинств быстрые конные заго́ны людей áрвеннида, ускользавшие от них точно вода из-под пальцев и постоянно жалящие исподтишка – а удержать ключевой для удара на Вингу с полночного бока оплот у Высокой Дубравы перед шедшим туда столь могучим числом и с осадными снастями воинством Эйрэ теми сидевшими в тверди людьми без подмоги не виделось просто возможным. Потому он готовился выманить как можно больше сил недруга в одно место, дабы встретиться с ними лицом к лицу в скорой решающей битвеи, какаяи определит чью-то победу или поражение в этой войне. Разослав прочим ратоводцам дейвонского воинства и выступавших с ним орнов свои повеления конными гонцами и голубями, он устремил вверенные ему тысячи в том направлении, где по доходившим от лазутчиков слухам шли ратные силыпротивника – намереваясь их встретить там прежде, чем к войскамНéамхéйглаха присоединятся все выставившие в этом году своих ратников кийны Помежий и Эйрэ, и теперь целиком уж подвластных тому всех союзных земель – в том числе и замявшие свару с владетелем Конналы, чьи люди теперь снова шли подле Бейлхэ.

Рати обоих народов с союзниками двигались к северу, ожидаятам встречи друг с другом, точно отыскиваяподходящее для того место, где смерть получит свою жатву голов сполна.

Рати шли к северу. И дочь Конута Крепкого, весь этот час следовавшая туда с кóгуром Херуда Бычьей Башки не могла не почувствовать этого – что сюда идут все её кровные родичи, от которых она сама прежде отринулась – и что где-то с противной от них стороны идёт он. И что эта последняя встреча их там неизбежна – на этот раз вправду последняя…

Гуннар вбил кол опоры намёта в корнистую почву прилеска. Отложив топор в сторону он взял из-под ног два мотка конопляных верёвок растяжек. Подле него суетились десятки и сотни товарищей, устремляясь скорее разбить новый стан, став на отдых в полуденный час, дав передышку усталым коням и быкам, и самим в край измотанным людям, что прошли от вчерашнего вечера долгие сотни полётов стрелы, поспевая за ходом лазутчиков, что стремились найти вражье воинство.

Сжав в ладони под мокрой от пота прокисшей рубахой дедовскую скъюту – его половину – он молча взглянул на восток. Там, за облачным краем окру́га земли над синевшею кромкой лесов был противник, на чьё воинство завтра они уже выйдут лоб в лоб, устремляясь к решающей битве. Где-то там были те, кто убил его брата… но сам отчего-то сын Харла не чувствовал вовсе единства и с теми, кто шёл с ним все долгих два года – он, потомок Ульфстюра Предателя Трижды, чья немеркшая слава как зме́я печать до скончания века легла и на них – его крови изменника и многоубийцы.

«Может славой затру его имя…» – сказал он тогда на прощание дяде, ступая на зыбкие доски смолёного днища речного коня Челновода. Но память вернула ему и слова его родича, камнем упавшие прямо на сердце – и вторил им презрительный мрачный ответ северянина там в Свартэикфъяллерн: «эту славу и десять колен не отмоют…»

«Отмою!» – ударил он молотом в новый колок, загоняя еловую палку в подзолистый дёрн луговины у леса.

«Себе сам ты лжёшь…» – с горькой, едкой насмешкой шепнул ему голос в душе, – «ибо всем то неважно, кто есть ты, что сделал и сделаешь – слава его трижды то перевесит»

– Эй, Хеннир – и ты тоже, Гутторм! Вам напоить скакунов. Освир – а ты варишь жорево! – крикнул своим он. Люди его десятины, кто был тут поблизости занят набросом намётов, продолжили дело, а указанных трое бойцов торопливо занялись порученным. Закурился дымок от кострища, и на шаткой треноге повис почерневший закопченный глиняный круглый котёл, в чьей утробе забулькала каша на сале, куда Освир кидал крупно резанный лук и пажитник для запаха, и солил от души.

– Есть не хочешь, старшой? – вопросил у него дважды старший годами за Гуннара Астли Плетильщик из Бъярни, жуя остывавшую кашу, – или может живот прихватило как Торду?

– Торд же, дурень, хлебал завчера из колодца того перетухшего воду – вот и гадит теперь как дождливая туча! – насмешливо хмыкнул товарищам Гутторм.

– Что ты ржёшь – сам бы так в три дуги закрутился! – осадил того первый помощник Свейр Утка, – тоже жрал бы один многолистника взвар с ольхи шишками!

– Дайте каши хотя бы ему – может влезет уже… А то завтра сражение нам, а он будет как тряпка болтаться в седле… – буркнул Гуннар товарищам.

– Это мигом! – Гутторм взял из мешка ложку с плошкой, и черпнув из котла вязкой каши пошёл в их намёт, где лежал их товарищ, измученный хворью.

– Мне мой дед говорил: «будешь яблоки жрать недоспелые – станешь гадить как пёс!»

– Мало что ли?

– Да нет – на бегу!

Десяток захохотал.

– А мой мне толковал: «чем чище водица – тем твёрже умёт!»

– А мой как-то сказал про такое: «переводишь добро на…»

– Да хватит уже про оно – жрать противно же! – плюнул Плетильщик, вытерев губы ладонью, и потянулся за бутылем с пивом, – мой бы дед за такое по лбу дал вам каждому! Правда, Гуннар?

– Ага… – он кивнул, нехотя жуя кашу.

– А твой дед говорил чего, старший? – спросил вдруг Свейр Утка, ковыряясь с зубах и пытаясь достать там застрявший жевлак сальной жилки.

– Да – откуда ты, Кость? – поддакнул тому самый младший в десятке, северянин из их же краёв Атли Низкий, погодок их старшего, – где твой дед прежде мельничал? Вроде там возле Волчьей Тропы прежде мельницей тою владел жирный Гицур, пока люди его на фръялсталле не выгнали вон за нечистую руку, и не съехал он в Западный Дол.

Гуннар какое-то время молчал, опустив ложку в кашу.

– Не знаю… Не видел дедов я обоих. На Севере где-то, как мать говорила…

И нехотя вновь зажевал кашу Освира.

Змеиная скъюта на шее как мельничный жёрнов под тяжестью слов стала трижды весомей, незримою тяжестью прочно повиснув на нём всем тем грузом минувшего.

Словно сами всезрящие боги своею тропой привели их сюда. Тут, средь ковром укрывавших клыкастые кряжи и гряды густых чернолесий, между усеивавших низины дубрав и ольшанников с горькой осиной на дикой обширной равнине лежала поросшая травами пустошь – точно зловещая плешь на зелёном ковре древних пущ, оточёная с севера петлями мелкой ленивой реки, вытекавшей и снова скрывавшейся в чащах. Видимо неспроста те сплетённые в пальцах Каэ́йдринн незримые нити всех троп привели их сюда в это место, от которого несмотря на всю ту красоту распростёртого перед глазами простора так веяло мрачным, зловещим, гнетущим сердца духом некой беды.

На своём верном Ветре Áррэйнэ выехал в путь вокруг полевого простора, сам осматривая безлюдную местность в поисках возможного укрывшегося поблизостиврага. Шелестело под копытами резво несущегося скакуна разнотравье, и окружающий голую местность живою стеной дикий лес становился всё ближе, вырастая рядами видневшихся там многочисленных всхолмий.

Убедившись, что ни мирно токовавшие птахи в ветвях, ни непримятое следом копыт и колёс густотравье не показали ему никаких зримых знаков о таившемся где-то поблизости недруге – не было слышно ни скрипа осей, ни речей или конского ржания, а ветер не нёс гари дыма костров – Лев развернул жеребца и вернулсяк восточному краю раздола, где уже становились на отдых его утомлённые после тех двух непрерывных восьмин в пути люди.

Приближаясь к тому краю леса и тут он опять разглядел вдоль стеной окружающих эту равнину чащоб невысокие, поросшие дикими травами круглые всхолмия, не сразу бросавшиеся в глаза. Спешившись с коня сын трёх отцов встал напротив ближайшего, озирая поросшие склоны. Через некоторое время за спиною раздался уже приближавшийся топот копыт, и вскоре сюда прискакал его первый помощник из Дайдрэ, грузно спешившись подле ихвершнего ратоводца, застывшего у одного из подобных пригорков.

– Что там высматриваешь, Лев? – зычно окликнул он друга.

Вместо ответа Áррэйнэ молча кивнул на многочисленные круглые шапки холмов, некоторые уже совсем объехавшие и почти сравнявшиеся с землёй. Полуденный ветер шепталв густых травах на их ровных склонах, и под тёплыми солнца лучами в шуршащем зелёном ковре стрекотал незаметный их оку кузнечик.

– Клох-мáрвэ дедо́вские… – негромко сказал Кáллиах, хмуро озирая десятки и едва ли не сотни неприметных на первый взгляд всхолмий, – верно в годы Мор-Кóгадд были насыпаны после какой большой битвы. Не иначе на этом вот поле тогда и была, – торопливоокинул он взором мертвящую голую пустошь.

– Пойдём-ка отсюда! Дурное тут место, подле мёртвых лишь скáйт-ши здесь бдят…

Áррэйнэ согласно кивнул, как-то оцепенело озирая эти возвышавшиеся перед глазами безмолвные мёртвые всхолмия, дышащие призрачным холодом близких к ним врат в бездну Эйле.

Тысячи предков их век назад роком легли здесь в холодную землю после кровавой безжалостной битвы – и а́рвейрны, и дейвóны с обеих сторон, кто судьбой или собственной волей избрал себе стяг их вождей, за кем шёл до конца. С обеих сторон немо выросли эти зловещие шапки тяжёлой багровящей глины, укрыв кости павших. Как давно это было? Из каких тех земель и уделов пришли вы сюда, кого прежде оставили дома бесконечно долго дожидаться своего возвращения? Каковыбыли ваши забытые ныне уже имена, чтовспоминали потом ваши родичи, тщетно шепча их и окликая в напрасном ожидании своих братьев, мужей, сыновей и отцов?

Были ли те среди вас, кто тогда мог подумать, что спустя век над вашим истлевшим в земле мёртвым прахом опятьзатопочут копыта коней, заскрипят разреза́вшие глину колёса окованных сталью возов и огромных метальных снастей, тысячи ног будут так же топтать в скорой битве эту так прежде щедро политую вашею кровью траву, сотрясая простор боевым кличем предков и гремя звоном скрещенной стали до самих небесных чертогов богов? Зрили ли вы в своих снах через мглу, что ваши потомки сойдутся тут вновь для того, чтобы опять утолить ту кипящую кровью их ярость в сердцах, дабы следовать долгу и року судеб, без жалости убивая и сами сверзаясь убитыми – как и было, и есть, и как будет, доколь неизменна суровая сущность людей и природа всей власти, когда говорить начинает железо– и лягут в глубокие ямы могил между вами, свежей кровью изрубленных тел средь истлевших костей своих предков?

Тишину разорвал резкий грай журавлей – внезапный, пронзительный, дико-истошный – и целая стая их взвилась сереющим клином из-за ближайшего к людям кустарника, за которым те птицы таились в сокрытом от взоров болотце. Сын Хидда Бхоллэйнэ вздрогнул, испуганно глядя на этот недобрый столь шинью – всякий а́рвейрн считал дурным знаком узреть перед битвой ту дикую птицу, предвестницу горя и гибели. Áррэйнэ также отринул свой взгляд от могил, провожая глазами взмывающий в небо под хлопот их крыльев клин серых теней – точно падавший в пропасть бездонной заоблачной выси, слыша их сердце рвущую песню прощанья с родными краями – улетающих в призрачный вырай вдали точно души тут некогда павших.

– Шщарова пасть! – побледневший нахмуреныйКáллиах торопливо сплёл пальцами знак оберега, отгоняя дурное знамение прочь от себя, – пора, Лев, поехали. Ты только не рассказывай вот никому, что мы тут увидали – перед битвой встречать эту птицу дурной будет знак… Сразу люди заропщут, что не станет нам завтра удачи.

Áррэйнэ согласно кивнул головой – ощущая, как холодом змея вползло в сердце серою нитью дурное предвестие, током крови отдавшись по жилам в груди – точно он уже слышал тревожные, звавшие сердце его из иного далёкого мира теней за воротами Эйле неслышные прочим тут песни его окликавших по имени духов из бездн, призывавшие внявшего им в свою призрачную обитель. Ибо всякий а́рвейрн, зрящийнеслышные прочим зловещие зовы скáйт-ши уж считай что мертвец…

Пустив Ветра рысью Áррэйнэ вновь оказался в разбитом свосточного края той пустоши стане, где его ожидали дозорные и прибывший из шедшего позади воинства áрвеннида вестник.

– Лу́айд-лóхрэ – владетель Тийре скоро будет тут с войском. Если успеют, то к ночи они уже подойдут сюда с перевала.

– Больше áрвеннид ничего не передавал?

– Жмёт тебе руку через меня – но надеется сам это сделать к закату. Просил тебя не вступатьв битву малыми силами, если дейвóны вдруг подойдут сюда раньше него.

– Хорошо. Из дозоров какие вести? – обратился он к ожидавшим его лазутчикам.

– Всё так и есть. Наше воинствоза теми кряжами, а вот Бурый стремительно движется прямо сюда вдоль реки к ближним бродам. К утру он уже будет здесь.

– Правда, пара их кóгуров с сáмого севера рядом, в половине восьмины пешего хода– добавил второй из гонцов от выве́дных людей, – жди их совсем скоро, Áррэйнэ.

– Может заранее их разобьём, пока тене слились там с воинством Доннара? К чему нам усиливать врага перед битвой? – спросил вершнего Унлад.

– Кáллиах? – Лев бросил взор на товарища, спрашивая его мнения.

– Сразить по частям – это дельно, только пусть сперва сами появятся. А то искать их самим – только напрасно загоним коней накануне сражения.

– Вот так и поступим, – согласился с товарищемÁррэйнэ.

– Хорошо, лу́айд-лóхрэ, – кивнул головою гонец от дозорных.

– Но следите за тем боком пустоши зорко, чтобы они не проскользнули вдоль речки и не вышли нам в спину с ударом.

– Понял, почтенный!

Привязав Ветра поводьями к колу сбитой наспех из тонких еловых стволов коновязи и налив жеребцу воды для питья в выдолбленное топором из липового ствола корыто Лев отправился осматривать стан – лично проверяя готовность их воинства, надёжность составленных кругом кзащитеот вражьего нáступа перекатов с возамис вбитыми кольями между ним, раздавая всем сотникам указания к будущему сражению.

– …так скажу тебе – места ладные тут подле этой Медвежьей горы, – приближаясь, краем уха услышал он речь двоихвоинов, которыечистили взмыленных от долгой скачки коней их десятка и осматривали подковы, подгибая ноги скакунов за бабкуи пробуя прочность в рог вбитых гвоздей. Ноги сами замедлили шаг, слушая речь земляков.

– Точно! – согласился второй.

– Иэта громада на Клох-а-дэ́ир мою точь-в-точь так же походит. Три лета уж не был я дома в Дубравах сам, Коннал – а тут прямо как проняло вот от вида её…

– Точно! Сам с начала войны ведь родного порога не видел, чтобыэто всё к Шщару…

– Во-во! Как там родня поживает, хоть у ветра спроси… Подай-ка мнегвоздь поновее, подкова истёрлась совсем.

– Держи.

Глухо бухнул бойком молоток о широкую шляпку железного клина.

– И по бабе своей заскучал, врать не стану…

– Точно! Мне всё тоже моя часто снится. Хоть копьё потом стёсывай –так с тоски прошибёт вдруг порой…

– В нашем селище всех мужиков на войну за два года увёл с собой фе́йнаг. Некому землю пахать, одни бабы остались.

Снова ляпнул железом в железо удар молотка, упрочняя подкову в копыте.

– И у нас одни бабы с детьми и калеками. Так хоть думать дурное не стану о Линэд, что кому-то ещё с голодухи копьё она точит! Вернусь – коль узнаю, что мельника сын на неё опять пялился –на башку ему жёрнов надену, козлине собачьей – чтобы молоть ему ночью с огнём!

– Во-во! Я бы ему, кобелю тому сраному, пырнул вилами в самую…

– Попутали вы, парни, – усмехнувшись с их россказней о супругах кинул им Áррэйнэ, проходя совсем рядом и направляясь к готовившим вороты к скорому бою метальщикам, – Медвежья гора далеко ведь отсюда лежит – на полуднедейвóнских земель.

– Да знаем, гаэйлин – были жес тобой мы там прежде за Белой два года назад!

– Точно! Бъяр-эфст-гéйрд брали подле тебя…

– Во! – первый из говоривших задраллевый рукав заскорузлой немытой рубахи по локоть, и показал Львуглубокий, затянувшийся шрам, – в нижней веже на память их сотник из Дейнова дома оставил, прежде чем его жёлудь я снёс ему с шеи секирой, собаке!

– Точно! Мы о той вон горе говорим! – рука второго на миг указала к рассветномукраюнебес, – во, погляди! Вылитый зверь –разлеглась как медведь! А как называется у дейвóнов – ты может знаешь, почтенный? Бывал тут, как с Килэйд обозом за камнем ходили?

Áррэйнэ повернулся туда.

Словно во сне он внезапно узрел средь поросших еловыми чащами кряжей так знакомые с детства ему очертания голой, не покрытой ничем исполинской горы, чья каменная громада вытянулась словно лежащий на брюхе медведь, положивший грузную голову на передние лапы и затихший в нечеловеческом сне на бессчётныетысячи лет. Она была елевидна на таком отдалении – но не узнать её Áррэйнэ не мог. Эта была та гора, какую он так часто зрил в тех видениях забытого детства, самая высокая из вершин Буревийного – Грéнни-скáллиг, Еловая Прóплешь – теперь он вдруг вспомнил её позабытое имя… возле которой когда-то и был его дом, где он появился на свет – он, Áррэйнэ из кийна Килэйд… и он же – Рёрин сын Хедаля, последний потомок их рода, последний из Львов.

– Почтенный, чего с тобой? – переспросил его воин, что указал на ту гору – увидев, как вершний застыл сцепеневший, вглядываясь в видневшуюся далеко на небокрае вершину. А тот словно и не слышал обращённых к нему полушёпотом слов.

– Странный стал он в последнее время…

– Точно. Что с ним такое, не слышал? Весь год ходит словновиденьями скáйт-ши окрученный. А после старого Коммоха смерти и вовсе как будто другой человек стал наш Лев.

– Верно я тебе говорю, Коннал – не жилец он наверное, порази меня Пламенеющий! Это духи его в половину уже во врата мрака Эйле к себе утянули…

– Да ну тебя, Гулгадд! Скажешь тоже, дубина… – сплюнул сердито второй себе под ноги, – нам в битву идти завтра, а ты тут толкуешь, что наш вершний издохнуть повинен… Тьфу на тебя, дурень!

– А я вот тебе говорю – своей бабы мне больше не мять, если лгу – ты на взор его сам посмотри! Так живые не зрят, точно видят иное в том мире…

– Точно…

Они ещё долго, встревоженно и суеверно шептались между собой, искоса поглядывая на своего ратоводца. Но сам Áррэйнэ словно не слышал их – и продолжал оцепенело стоять. Лишь взгляд его быстро летел точно птица к восточному небокраю, на котором за кромкой изрезанных кряжами низких равнин словно зверь в вечном сне возвышалась тянувшая так его сердце к подножиям кручи гора. Там, где некогда был его дом, где он прежде родился – на этой земле – которая завтра зальётся опять человеческой кровью, опалённая заревом хищного, вечно голодного пламени – что однажды пожрало во мгле его прежнюю жизнь…

Рог заревел над простором безжизненной пустоши. Кони загона врага разогнались до рыси, уже перешедшей в скачковую. Взвились как шкура ежа жала копий, блеснув в лучах солнца. Загремели по дёрну десятки тяжёлых копыт, выбивая подковами рытвины в почве.

Воины дома Маэннан и шедших союзных им Маэл ответно направили конницу вскачь, устремляясь к противнику, чей уставший обоз стал теперь при сражении только препоной, не дав отойти от настигшего недруга. Родри Буррэйд ударил коню по бокам стременами, направляя десяток тяжёлых копейных на недруга. Где-то там за их спинами три десятины таких же товарищей Фиара Малого сшибли пеший копейный заслон неприятеля, и ворвались в обоз из составленных кругом возов – подойдя незаметно для всех их по дну сухой балки, зайдя прямо в тыл. А на поле их конный кулак прямо в лоб повстречался с противником – равным числом им, и так же умело обученным.

Вскинув копьё Родри выбрал врага среди плотного строя дейвонов – крепкого, хоть и седевшего бородача, и уйдя от его устремлявшейся пики ударил в плечо неприятеля, пробивая броню и ослабшее тело насквозь, отверзая поток багряневшего сока из раны.Противник, весь залитый кровью, как куль полетел из седла. Бросив древко сын Доваравыхватил меч, и на полном скаку пролетел через вражеский строй, рассекая другого, и третьего – дальше, проходя среди тех точно нож сквозь полотнище. Рядом падали трупы врагов и товарищей, кони дыбились и припадали с пробитыми чревами ниц на залитую кровью траву, где бессчётная счётом за годы войны битва с недругом снова объяла людей.

И упорством, умением всех и трудом их лазутчиков это сражение им удалось преломить в свою пользу. Стан неприятеля пал, а на поле ударом лоб в лоб разрешилась и эта победа, когда сшибка строй в строй даже с более мощным бронёю врагом вскоре выпала в пользу людей Родри Бурррэйда дома Маэннан. Лёгкие конники Фиара в спину ударив дейвонам сумели рассеять их строй, принудив врага потерять дружный натиск, и вскоре остатки противника были добиты, оттеснённые прочь от обоза к излучине балки, не дав тем уйти кроме редких счастливчиков, кто сумел по обрыву скользнуть на ту сторону, стрел избежав только чудом.