…Но Буря Придёт

– Засаду в распадке устроим! Не всех, так хоть стрелами их половину положим!

– Áрвеннид просил не начинать сражение без него, – Лев в раздумьях наморщил лоб, не зная что будет вернее – подчиниться просьбе друга или же поддержать своих рвущихся в битву людей, чтобы отбить этот дерзкий наскок непрятеля, решившего ночью испробовать стан их на прочность.

– Лев, чего ещё ждать? Порубим лазутчиков этих, Шщар имглотки увей!

– Точно! Нечего ждать!

– Что же… – сказал он после краткого раздумья, когда странное предчувствие рока внезапно наполнило сердце тревогой, – весь кóгур они в ночной бой точно не поведут, чтобы остаться незамеченными. Решили наверное слегка закогтить нас во тьме – или подпалить тут возы со снастями, чтобы лишить стана и страха нагнать.

– Сколько их там? – обратился он к вестоносцу.

– Во тьме мы там сильно не высмотрели, но с полсотни их будет, – отозвался принесший им весть о подходе врага, – а быть может и хéрва вся сразу.

– Подпускать к себе близко не будем… – Áррэйнэ встал во весь рост, скидывая с плеч укрывавший его тёплый плащ – старый подарок от Тийре, пошитый рукою молочной сестры его Гвендолен, – …а сами их встретим на пустоши, пока дейвóны ещё не будут настороже. И много людей брать не станем – тем же числом им вломи́м, подойдя незаметными. Молот – дашь пару десятков лучших бойцов?

– Отчего не дать? Только вот что, Лев, – исполин Кáллиах подскочил с насиженного места у огня и вскинул в руке клевец, с лёгкостью зашвырнув его рукоятью на плечо, – яс тобоюпойду – как в прежние времена! Поточим-ка сталь о дейвóнские лбы, как в ту ночь у горы!

– Ладно, давай вместе с нами. Живей все сюда! – Áррэйнэ торопливо подбежал к одному из возов с нагруженными на него кулями, и вскоревернулся к костру уже с полной бронёюв руках, на ходу натягивая на себя тяжёлую полосчатку и пластинчатую защиту для ног, затягивая ремни и подпоясываясь охватом.

Тьма ночи над пустошью гулко дышала десятками звуков. Во мраке её окружавших лесов окликали друг друга недрёмные совы, звенели в траве своей песнью сверчки. Шумела листва низкорослых берёз и ракитников. Шелестел весь покров луговин под незримой рукой налетавшего ветра, свистевшего над головами шагавших людей, чьи ноги ступали след в след за идущими чуть впереди. Неслышно позвякивали кольца брони у крадущимся шагом воителей, тихо ломались под поступью стебли обильно проросших тут донника и кровавницы.

Мгла плыла над землёй…

– Рядом! – прошептал им один из следивших за недругом зорких лазутчиков, – надвое разделились, но движутся кучно. Самое время и место, пока не разошлись они порознь!

– Рубим их, Лев? – едва слышно шепнул ему Кáллиах, вопрошая товарища.

– Как только вплотную совсем подойдут… Я слева ударю, а тебе будет правый их бок. Так годится?

– А давай! – разгорячившийся сын кузнеца тихо взнялся с земли, и в ладони его взвился ввысь долгий черен клевца, – хватит грязь животом собирать. Кровь им, Áррэйнэ!

– Рубим!

Лев стремительно взвился на ноги, вздымая в руках загодя вытянутые из ножен клинки – и за ним словно сплетенный чарами лес из слепой пустоты диких трав точно призраки или тени скáйт-ши из врат Эйле вспорхнули десятки воителей-а́рвейрнов, с яростным кличем врезаясь в строй недруга. Дети Бури Несущего подпустили дейвóнов так близко, как только смогли, на расстояние удара копья – и схлестнулись с противникомв сшибке, внезапно и стремительно обрушившись на крадущегося к стану врага.

Эхом раздались над полем истошные выкрики громко воззвавших к тем ихименами суровых и страшных богов, телами их смертных детей тут столкнувшихся грудь в грудь в беспощаднейшей сшибке. И в страшном оскале железных клыков и когтей рдяным ливнемдо самых небес смерть тотчас захлестнула тот прежде спокойный клочок спящей пустоши.

Едва среди тьмы диким яростным окриком прозвучал хорошо ей знакомый клич воинстваЭйрэ, недрогнувшая духом Майри опятьощутила то чувство – как неимоверно могучая, повелительно властная и свирепая сила вновь чёрноюдланью застлала глаза, заставив ей сердце забиться вдруг чаще обычного, вытесняя рассудок и волю вовне. Рука дочери Конута вскинулась ввысь, вздымая тяжёлую сталь кроволивца – и Та, Хищная, снова объяв её дух этим страшным незримым присутствием, ринула женщину тенью своей во плоти на врага.

Cын кузнеца всадил обухклевца в первого из попавшихся ему на пути, переламывая тело врага точно связку сухих хворостин – только хрустнули кости под стальюброни. В свирепом угаре он всаживал молот во вражьи ряды, круша их тела как окованный обод гружёного воза размалывает хрупкие комья дорожной иссушенной глины.

В какой-то миг онозирнувшись не отыскалподле себя никого из товарищей – поняв тем, что сам вырвался много вперёд, как таран проломив строй врага и теперь очутившись средь них в самой гуще. Почуяв опасность сын Бхóллэйнэ резким ударом разбилшлем и голову первому кинувшемуся на него северянину, стремительно отступая как будто оцепленный псами затравленный зверь – никому не давая приблизиться с выпадомпротив его долгого убийственного клевца, ломавшего ряд неприятелясловно валящая стебликолосьев в час жатвы коса.

Удар он почуял внезапно – когда чьё-то копьё резко вынырнуло из-за стены на него наседавших мечей и секир, пробив жалом плечо под бронёй и наполнив чешуйницу липкой горячеюкровью. Рана была неглубокой– но всё равно наполовину обездвижила левую руку, заставив тем выронить наземь окованный щит и перехватить клевец в обе ладони. Молча и яростно он их крушил одного за другим – но невесть откуда тут взявшиеся несколько копейщиков, целый десяток их налетели на Кáллиаха. Их пики под взмахами молота разлетелись обломками под ноги падавшим мёртвыми их копьеносцам, но все разом сломить их он был не способен – и следующий жалящий болью удар прямо в бок осадил его бешеный ход сквозь ряды наседавших противников, неумолимо подкашивая слабевшие с каждою раною ноги.

Молот взвился в его руках ниже, не в силах обрушиться в прежнюю силу могучего тела – и в запале занёсший своё древко пики к удару его поразивший копьём рухнул наземь с переломленным от удара в плечо позвоночником. А Кáллиах, чуя прежде ему неизвестную слабость, подкосившую прямо среди многочисленных недругов, что как псы стаей зверя травили его одного целым скопом, бессильные взять в одиночку, яростно выкрикнул имя товарища – призывая того на подмогу, чего уже не делал с пор юности в дальних выправах к востоку.

– Áррэйнэ! – разнёсся во тьме его окрик.

Едва только поняв, что это призвал его Кáллиах, Лев ринулся в помощь товарищу, устремляясь на правый бок сшибки. В запале секущим ударом короткой геары он разрубил чью-то грудь, со звоном пробитых пластиноки хрустом разломленных рёбер обрушив врага со щитом исекирою наземь, устремляясь вперёд сквозь ряды окружавших их недругов. А тех было словно деревьев в лесу – и на каждого он тратил время, увеча и убивая встречавшихся тут на пути. Уже будучи близко – завидев во тьме, как ослабшей рукой отбивается от поражавших его четырёх сразу копий припавший в колене на землю товарищ – Лев ринулся на подмогу, снеся чью-то голову с шеи как репу с шеста – но прежде, чем выпад его окровавленных жал двух геар выбил всех окружавших врагов, сын кузнеца оседал уже наземь, держась левой рукой за пробившее грудь насквозь древко копья, зажимая другою ладонью хлеставшую пенящейся алой струёй кровь из раны.

– Молот!!! – выкрикнул Áррэйнэ, пригибаясь к тому на колени, и сорвав на ходу рукавицу с ладони ощупаллевицею втулку от жалакопейного древка, что торчалоиз тела в прорехе пробитой чешуйницы, уходя прямо в плоть сквозь кровавую рану.

– Гве-е… – только и сумел прохрипеть из залитого кровью раздутого горла сын Хидда, задыхаясь в хлеставшей из губ алой пене – не в силах всей собственнойнеимоверноюмощью десятерых остановить тот горячий, лишавший его силы жизни поток из пробитого копьями тела.

Согнувшись над Молотом Áррэйнэ лишь краем глаза успел увидать чей-то ярко блеснувший во тьметочно вспышка клинок, резко выбросив правую руку в бокмечника, жалом геáры пронзая тому его горло сквозь ворот брони и остановивна бегу уже мёртвым с почти перерубленной шеей. Когда он опять повернулся глазами к товарищу, Каллиах был уже мёртв. Взор сына Бхóллэйнэ померк, и придушенное шёпотом смерти дыхание сверзлось – и что в последний миг прошептал ему через хлеставшую кровь его друг – Áррэйнэ так и не понял. Быть может тот вспомнил свой край за высокими кручами Ан-меан-слейбха – место под названием Гвенкаррег-а-дэир, Дуб на Белом Камне, кое когда-то оставил там вместе с иныминанимавшимися в воинство к арвенниду небогатыми безземельными юношами из их кийна, кому не сиделось на месте, а нужда звала в поисках лучшей чем там новой доли? А может он помянул имя собственной матери Гвендолен – или любимой жены своей Гвервил – которых оставил одних далеко от себя?

Быть может… но как было знать это нынче ему – уцелевшему – когда все его прежние боевые товарищи кроме Тийре теперь уже были мертвы?

И как молвил когда-то сам Каллиах, гордясь своим прежним трудом ремесла его кийна – рождённый под звон грохотавших ударов отцовского молота в кузне – так и даже теперь умер с ним, неразлучный с рождения с знаком Отца всех Клинков, бывшим судьбой его, дланью и верной защитой. Но теперь сама Смерть разлучила их снова – его в пепел, а молот в прах…

Чей-то топоряркой вспышкой во тьме взвился перед лицом, заставляя отпрянуть назад, защищаясь подкинутой кверху геáрой. Нападавший прошёл в том броске совсем рядом, не сумев удержаться при сильном замахе, и Áррэйнэ резко рассёк его кольца брони, вогнав левый клинок глубоко в бок противника.

Ярость запала, который и так переполнился смертью товарища – и осознанием, что Лев сам же позволил нарушить ему его собственный гейс не ступать правонóжь в темноту – вспыхнула в нём как огонь, заставляя горячим биением тока застучать кровь в висках. Забыв про снятую рукавицу Áррэйнэ вскинул геáры. Резкий взмах левого лезвия над клинком не поднятого должно врагом для защиты меча снёс с плеч голову человека, перерубив тому шею – и Áррэйнэ вновь ощутил тот кропну́вший ему по шелому дождь брызг, разметавшийся алым по стали брони и попавший в глаза сквозь прорези очниц.

Словно вихрь в копны сена он врезался в гущу видневшихся рядом врагов, с каждым ударом валя одного за другим – выбивая клинки и сминая шеломы, пронзая железо брони, прокалывая брызжущие под его укусами стали горячею кровью живые тела и обрушивая мёртвыми наземь – снося головы с плеч, отрубая их руки и ноги как ветви – ворвавшись в их строй как таран, точно прочь разметавший собак дикий тур.

В круговерти сражения взор его выловил в гуще врагов тут вершившего ими – здоровенного бородача-северянина. Прикрыв спину щитом на ремне по плечу тот умело и яростно управлялся большим топором, не взирая на раны по правой руке и предплечью, что сочились сквозь дыры в железе брони и окрасив кольчугу ему алым цветом отваги. Своеюдвуручной секирой он разрубил плечо следующего вражеского бойца, и оказался лицом к лицу перед Убийцею Ёрлов.

Áррэйнэ налетел на него как стрела, тараня ударом ноги прямо в бок весом тела, пока секира в руках у противника была опущена после замаха. Отброшенный на добрых пять поступейвспять дейвонский кóгурир едва устоял, пытаясь не выронить топорище. Лев на ходу всадил левый клинок в живот не прикрывшегося от его удара копейного, пытавшегося в этот миг справа напасть на него – и вновь был перед вершним, броском заходя тому слева и стремясь избежать рубящего удара, способного достичь его долгим древком секиры за целых три шага от недруга.

Топор северянина в резком тычке серебристою вспышкой пролетел перед Львом взмахом справа налево, так и не поймав юркого противника своим хищным клыком или способной того зацепить за колено ноги или долгий клинок длинной пяткой бойка. В этот миг Áррэйнэ резко швырнул из левицы геару под ноги раскрывшегося в этом ударе дейвóна, заставив того опустить взгляд на землю. Краткого мига его замешательства было достаточно, чтобы Убийца Ёрлов вырвал свободной рукой оказавшееся рядом с бедром топорище секиры из пальцев врага, резко ткнув рукоятью прямо в живот неприятеля – и развернув её черен в ладони всадил стальной клюв тому в голову. Расколов половины шелома по шву, под ударом его во все стороны брызнул размётанный мозг, липкими белыми каплями кропнув дождём по броне и наличнику.

И ещё – и ещё всё хотелось ему того страшно пьянящего, жгучего сока их жизней, упиться которым он всё был не в силах – вновь и вновь устремляясь в безжалостный бой, разя следующего из врагов. С размаху всадив остриё топора в грудь ещё одного оказавшегося поблизости противника и отшвырнув от себя прочь ненужное древко секиры, Áррэйнэ на ходу подхватил из-под ног обороненный при броске на бородача левый клинок – устремляясь вперёд. Словно затмение вдруг снизошло на него в этот миг, когда он в одиночку сам ринулся в гущу врагов, стремительно перемещаясь из стороны в сторону и разя противников одного за другим – не жалея ударов, с каждым из них отправляя тех в Халльсверд, своей смертью окупая смерть Каллиаха. Словно кровь его стала огнём, увлекая сквозь бездну – позабыв про опасность и страх… и влеча в саму смерть.

Как разъяренный зверь он забыл обо всём, презрев гибельность такого стоившего Молоту жизни броска в одиночку – и рванулся вперёд, острой сталью клинков сея смерть и погибель. Рассекая в кровь грудь следующего из противников Áррэйнэ ринулся дальше, отыскивая взором следующего из толпы поредевших вокруг него недругов. В этот миг словно чья-то могучая длань вдруг застлала глаза тёмной мглой, из которой стремительно вырвалось узкое лезвие кроволивца, летящее жалом навстречу ему – и отбить его выпад он сам не сумел, очутившись глаз к глазу с закованной в кольца брони чьей-то статью – чьей-то неведомой тенью в ночи, так разительно бывшей знакомой…

Едва лишь рука её взвилась в удар – в тот же миг пелена темноты, что опять охватила ей разум и сковала всю волю тяжёлой незримой стеной, резко спала – словно с отливом отхлынувшая от берега волна – и Майри пришла в себя.

Она вновь стала прежней собою – и узрела себя среди пустоши в сердце кипевшей вокруг неё сшибки во тьме. Грохотали мечи, кроша древо щитов и железо брони, сверзаясь на землю хрипели сражённые воины. Из-под её ног какиз бездны ям Ормхал везде раздавались стихавшие вопли и стоны, когда живые всей яростьюбились друг с другом, слепо топча умиравших внизу и врагов, и товарищей. Горячая кровь разлеталась во тьме точно брызги дождя. Блестела в неясном сиянии вставшей неполной луны сталь крошивших броню и взрезáвших плоть с костью мечей и секир.

Она вновь стала прежней собою – словно грозная и свирепая в своей ярости Хищная, охватившая всю её прежде и швырнувшая женщину в самое сердце сражения, рукою дейвонки разя лучших воинов Эйрэ, внезапно исчезла в неведомом, покинув рассудок ведо́мой ейдочери Конута. Майри вновь стала прежней – собой – и отчаянно вскрикнула.

Áррэйнэ так и застыл перед нею, неловко шатаясь как пьяный. Он стоял, как застал его выпадмеча – со вскинутыми руками, сжимавшими окровавленные по рукояти клинки, которыми не успел защититься от нанесённого ею удара. Майри с ужасом видела жало меча в своих пальцах, даже в сумраке ночи блеснувшее алым на острии.

В слабоммесячном свете он молча смотрел на неё – и Майри почуяла взгляд его из-под закрывшего лик Льва шелома с набитым на стализвериным оскалом. Казалось, что даже во тьме она видела взор его глаз, взиравший на женщину сквозь щельочниц львиномордой наличнины – недоуменно, и в тот же час будто бы с облегчением. Это продлилось короткий лишь миг, а затем он роняя из пальцев клинки зашатался, и медленно стал падать наземь, припав на колени и неудержимо клонясь ниц в траву.

– Нет… – прошептала в отчаянии Майри, словно не веря увиденному – тому, что она совершила своею рукою– пытаясь его удержать. Отбросив ненужный ей более меч, скинув с левицы лямки щита она обхватила тоговокруг пояса, тщетно пробуя устоять под всей тяжестью ниц оседавшего тела Льва Арвейрнов – и вместе с ним рухнула наземь коленями, не отпуская его от себя ни на миг. Он казался невероятно тяжёлым – словно Áррэйнэ был тяжелее горы, или сила внезапно пропала у дочери Конута вместе с покинувшим сердце её исступлением, вместо которого душу заполнилистрах и отчаяние. Не за себя она нынче боялась, оставшись одна безоружной среди самой гущи ночного побоища… Сердце её в этот миг словно замерло, когда женщина поняла, что сама того не осознавая теперь вправду убила его.

– Нет! – вскрикнула она, тормоша его за плечи и пытаясь вернуть того в чувство – лишь миг назад сокрушавшего недругов и не сломленного ни в одном из сражений, ни тогда под её роковыми ударами сталью ножа во дворце у горы – но теперь поражённого только одним лишь случайным стремительным выпадом, когда руку дейвонки вела в эту ночь сама хищная Майра – нанеся и вслепую тот страшный смертельный удар.

– Лев… – шепнула она его имя, словно прося, моля мужчину очнуться, и дрожащей рукой снялас Аррэйнэ шлем, отчаянно глядя сквозь сумрак на его побледневшее лицо, гладя правой ладонью по волосам. Руки дейвóнки измазалалипка тёплая кровь, чья горячая влага залила полосчатку Льва, пробитую точным ударом блодва́рпэ – тяжёлыми каплями кропя на пальцы.

– Нет… – ещё раз шепнула она, держа его голову и тщетно пытаясь вернуть назад в чувства. Постигнув, дочь Конута поняла наконец, что то некогда роком их жизней сплетённое свыше осуществилось, когда она своей дланьюсразила врага их семейства, убийцу её кровных братьев и родичей, величайшего из противников Дейнова рода в час этой войны – как и должна была, как и сама того прежде хотела своею рукою све́ршить в час пленения… и как и хотела в подспудных же мыслях сейчас, в то же время того не желая…

Губы её шевелились безмолвно, тщетно мольбами прося жизнедавцев, чтобы он снова жил – её Лев – теперь снова недосягаемый, желаемый и такой невозможно далёкий, потерянный навсегда одним только тем, кем он был для неё. И теперь это вправду случилось…

Она закричала отчаянно – как воет тем диким исступленным воплем волчица, на глазах у кого звереловы поймав убивают в разрытом их логове малых зверёнышей; как вопит в голос мать, держа на руках своё умершее дитя. Обхватив его за голову Майри так и застыла упавшая наземь коленями – не чуя трепавшего вытоптанные окровавленные травы холодного ветра, не слыша попрежде кипевшей вокруг неё сшибки. Лязгавшие во тьме клинки и секиры высекали ударами искры, десятки ног топтали землю, оглушая ночь рёвом из глоток, когда сошедшиеся здесь стенка на стенку два вражьих загона сражались друг с другом, падая ниц изрубленными телами, корчась в судорогах находящей их смерти и с хрипом на устах отходя в своей боевой ярости к Чертогам Клинков Всеотца или к горнилу Бури Несущего. Во мраке виднелись редевшие тени сражавшихся – и шум битвы стихал, отдаляясь от них с каждым павшим воителем. Где-то тут лежал мёртвым Херуд Бычья Башка с разрубленной собственною секирою головой, и рядом затих весь истыканный копьями исполин Кáллиах из Дайдрэ. Мёртвыми и умирающими были выстланы травы на этом вытоптанном пятачке, где они встретились в яростной сшибке. Но всё это стало ей безразлично…

Рыдания вновь вырвались из её губ. Дейвóнка обхватила тело Льва А́рвейрнов, наклоняясь к его лицу, не в силах произнести больше ни слова кроме отчаянного крика, вырывавшегося из неё, из застывшего в этот миг сердца. Она склонилась над ним, ощущая его горячую кровь на пальцах, щеках, волосах – казалось, бывшую на ней везде – как и тогда три года назад у горы – когда им, разделённым железом ножа, в первый раз суждено было встретиться. Тогда она точно так же стискивала его, окровавленного – всею душою желая для Аррэйнэсмерти – а теперь отчаянно прося жизнедавцеввернуть ему жизнь – та, кто лишь гибель с рожденья несла и приносит все тем, кто ей дорог.

Она прокричала так исступлённо, что в висках застучало от бившейся крови – и Майри без сил головою упала на грудь ему, оцепеневшая и глухая.

На её долю выпало столько страданий… С рождения имя потомицыКонута было несправедливо очернено и предано молчаливому беспамятству средь живущих за одно только то, что она рождена была – рождена дочерью ослушника, не склонившего головы перед правителем владетельного дома Скъервиров. Всю свою жизнь она липким следóм паутины неслана себе тунезримую метку-клеймо, чернью лёгшуюей на судьбу и ощущавшуюся даже среди людей дома Дейна, чья жалость их к ней – лишённой всей славы их предков и всего причитавшегося от рождения, будучи одной из дочерей Дейнблодбереар– была хуже прямойзлобы ёрла.

С сáмого детства Майри желала превыше всего возвратитьсебе вместе с отцомих минувшую славу и имя, так много значившее для неё – его единственной дочери, которой судьба какв насмешку дала придти в этот суровый мир вовсе не сыном, который по праву был должен воздатьза отца своей доблестью, а дала родиться ей женщиной, которой не суждено нести ратную силу родителя. Но вопреки всем невзгодам она заставляла себя отшвырнуть страх ислабость – быть той, ктодолжна постоять за себя, за убитого подлоотца и умаленный орн. Как тяжело это было для женщины – той, которая была должна быть по долгу рождения чьей-то матерью, женой и любимой.

И как сложно пытаться быть дочерью своего неотмщённого предка– и просто быть женщиной; должной бороться за ихумалённое имя и памятьубитого и оставшегося невозданным отца – и быть просто любимой, любить самой…

Видит зрящий все тропы Горящий, и давшая ей мимолётное, это полное горечи счастье Праматерь свидетельница – она всё же пыталась… Для чего ты избрала её – несчастную дочерь Конута Крепкого – ответь, великая Матерь-Убийца, несущая Кровь и Огонь на своих огнекудрых змеящихся прядях волос, что в саже и чёрной золе у Стридгрáтэ, Влекущей Войну? Ужель для того, чтобы имя её стало много более славным, чем у иных из мужей-ратоводцев? Но для чего тогда ты дала ей так в избыткестраданий, и заставила пролить столь много огнём жгущих душу ей слёз – не её, дочери Конута и Твоей верной Тени, а её – Майри, женщины?

Неужели такою была их судьба – всему вопреки полюбить ей всем сердцем того, кто одним толькоименем, а тем больше всей кровью в его жилах был самым злейшим врагом её дома – того, в ком сплелись воедино две крови родных ему, но издавна непримиримо враждебных народов; того, кто был убийцей людей её орна и мстителем за истреблённый ими же некогда свой древний род?

Неужели она прежде мало страдала, что теперь ей досталосьстрашнейшее из испытаний, когда выбор твой вновь невелик, дочерь Конута? Неужели и был это данный ей жребий – убить его? Ей – всем сердцем того не желавшей, и всё равно устремившейся к этому – но убившей отнюдь не из долга, а словно любви вопреки… словно некою силою рока, что их вёл к этой встрече во тьме. Вопреки всей любви, убить кою в своём исстрадавшемся сердце она не желала и не могла – любви, которая стала уже чем-то большим, нежели жившее чувство в груди. Не могла… но содеялаэто…

Ичто за судьба ей осталась теперь горьким роком? Неужели и был это данный ей выбор, который она совершила сейчас не взирая на цену?

Отчаянный плач её – одиноко застывшей над теломи не желавшей опять отпустить от себя – вновь раздался над пустошью, уже не заглушаемый лязгом железа. Во тьме ночи последние из сражавшихся пали под копьями, секирами и мечами друг друга, не оставив на поле ни одного выжившего – только хриплые стоны и отзвуки чьей-то мучительной долгой кончины ещё доносились из разных концов этого вытоптанного клочка дикой пустоши, где трава стала алой от пролитой крови погибших. И лишь она тут осталась живой, невредимой.

Но для чего? Ужель ей нужна теперь прежняя жизнь – когда в той не осталось уже ничего: ни той связи с их родом, ни любви – ни даже ростка переломленной нынче железом надежды?

Словно затмение вдруг снизошло на неё… позабыв обо всём, обо всех своих близких – обо всём, что её тяготило под сердцем – вновь поспешая судьбу прежде часа. Окровавленные пальцы Майри нащупали во мракеу ног один из его выроненных при падении клинков. Им он прежде разил земляков её точно вихрь бури, вырывавший тех души голодным железом из тел сыновей Всеотца. Может им он тогда препынил сердца братьев её, сыновейдяди Доннара?

Что же – испей ещё крови Дейнова рода потомков богов, рвущий нити суде́б вечноголодный железный убийца…

Левой рукой она безвольно подняла клинок, у колен упирая в холодную землю его рукоять, направив липкое от крови жало себе прямо в грудь – ощутив, как колючая грань острия больно ткнулась в поддавшиеся ему кольца сетки меж прочных полос, хищно вгрызаясь укусом железа в их тонкий металл. Дочерь Конута стиснула зубы, принудив бежавшие слёзы иссякнуть – чтобы взор её не застилала их мокрая мгла– она не хотела сама умереть не видя его.