Страна, которую придумал я. Или которая придумала меня

Суровый климат, нелёгкая история выковали особую породу людей – открытых, искренних, умеющих ценить простые радости. Людей, для которых верность корням, земле, традициям – не пустой звук, а основа жизни. Чьё жизнелюбие и стойкость могут послужить примером всем нам.

Солнце клонится к закату, окрашивая тучи и волны в невероятные пурпурные оттенки. Мы возвращаемся в город – мимо рыбацких посёлков с покосившимися домами, мимо густых кедровых рощ и журчащих ручьёв.

– У нас говорят: Сахалин один, а Сахалинов много, – с улыбкой замечает Василий Петрович. – У каждого свой остров, своё восприятие, свой опыт. Кто-то всю жизнь его постигает, вживается. А кто-то коснулся краешком – и увёз с собой частицу. Но никто не остаётся равнодушным. Сахалин учит – стойкости, мужеству, верности себе. И каждый этот урок – на всю жизнь.

Ночью, засыпая под шум дождя в гостиничном номере, я ещё долго перебираю в памяти этот день. Вижу изрезанное морщинами лицо Василия Петровича, вдыхаю аромат тайги, слышу рокот прибоя. И понимаю: я прикоснулся к чему-то очень важному, сокровенному.

Сахалин открылся мне – со своей суровой красотой, с непростым характером, с людьми, которые живут здесь, несмотря ни на что. И в этом есть своя правда, своя сила.

Земля, где нет места фальши. Земля, которая меняет тебя навсегда.

Глава 10. Люди сильнее ветра

Утро встречает меня непривычной тишиной. Ни гула машин, ни суеты мегаполиса – только шелест ветра в кронах деревьев да отдалённые крики чаек. Неспешно встаю, подхожу к окну – и замираю, поражённый открывшимся видом.

За стеклом – безбрежный простор Охотского моря, стальная рябь волн, уходящая за горизонт. Узкая полоска песчаного пляжа, а дальше – крутые сопки, поросшие густым хвойным лесом. Величественно, строго, без единого намёка на присутствие человека.

Завораживающий пейзаж будит во мне далёкие детские воспоминания. Вот так же, приникнув к окну, я когда-то впервые увидел горы – настоящие, большие, не чета подмосковным холмам. Наш класс везли на экскурсию в Домбай, и я, городской мальчишка, знавший только асфальт и высотки, буквально прирос к стеклу автобуса. Заворожённо смотрел, как проплывают мимо снежные пики, бурные реки в каменных теснинах, буйное разноцветье горных лугов.

И уже тогда во мне шевельнулось что-то – трепетное, тянущее, зовущее в неведомые дали. Желание испытать себя, измерить свои силы иной, нечеловеческой мерой. Вскоре после той поездки я записался в школьный турклуб, стал ходить в походы. И горы, лес, природная стихия стали для меня второй, а может и первой, настоящей жизнью.

Сейчас, стоя у окна гостиничного номера на Сахалине, я вдруг со всей ясностью ощутил: та давняя искра, вспыхнувшая в детском сердце, не погасла. Она лишь дремала, заваленная буднями и заботами, но здесь, на краю земли, вспыхнула с новой силой.

После завтрака встречаюсь с Василием Петровичем – и мы едем дальше знакомиться с островом. Теперь наш путь лежит на восток, к Тихоокеанскому побережью. Асфальт быстро заканчивается, начинаются разбитые грунтовки, петляющие между сопок. Природа вокруг – первозданная, нехоженая, человеком почти не тронутая.

– Эх, дорог на Сахалине испокон веков не хватало! – сетует Василий Петрович, ловко объезжая ямы и ухабы. – Сами посудите: остров вытянутый, гористый, с боков океаны. Трасс раз-два и обчёлся, больше по распадкам да перевалам пробираться приходится. Зато какие места, а? Глаз не оторвать!

И правда – пейзажи за окном захватывают дух. То дорога вывернет к океану, плещущему прозрачной зелёной волной. То нырнёт в тенистое ущелье, где по камням несётся бурный поток. А то вдруг распахнётся в безбрежную даль – с цепью сизых сопок, с парящими в небе орланами.

– Вот за эту неприхотливую красоту сахалинцы свой остров и любят, – продолжает Василий Петрович. – Её не спрячешь, не приукрасишь. Она есть – вечная, неизбывная. Смотришь – и сердце само поёт, всякая суета отступает. Знаете, нам ведь на роду написано с природой наедине оставаться. Города здесь, считай, только в прошлом веке появились, да и то на юге больше. А по северу, по глубинке, люди испокон веков в малых сёлах жили – рыбачили, охотились, землю обихаживали. Вот и впитали эту любовь к своей земле – безоглядную, жертвенную.

Подъезжаем к очередному селу – маленькому, всего в несколько домов. Покосившиеся избы, поленницы дров, лодки, вытащенные на песок. Простая, незатейливая жизнь на краю света. И почему-то от этого зрелища у меня вдруг щемит сердце.

Вспоминается другой эпизод из детства. Наш отряд забрался в дальний поход, в абхазскую глушь. Заблудились, отстали от графика, и пришлось стучаться в двери затерянного в горах села. Нас приняли как родных – накормили, обогрели, спать уложили. А наутро напутствовали в дорогу – каждый двор вынес гостинцы, сухари, домашний сыр.

Тогда я впервые увидел, что значит настоящее, бескорыстное гостеприимство. Когда последним делятся, когда в каждом путнике видят не чужака – брата. Тот урок человечности, преподанный простыми горцами, запомнился мне на всю жизнь.

И здесь, на Сахалине, я вновь ощущаю то же радушие, ту же открытость. Заходим с Василием Петровичем в сельский дом – и нас тут же, без лишних слов, усаживают за стол. Хозяйка, статная пожилая женщина с волевым лицом, привычно хлопочет у печи.

– Издалека гости-то? – спрашивает, разливая по кружкам ароматный травяной чай. – С материка, поди? Ну и правильно, что приехали. Сахалин – он каждому своё открывает. Кому – красоты наши дикие, кому – души людские бесхитростные. А кто и себя здесь обретает, свою суть человеческую…

За столом разговор течёт неспешно, обстоятельно. О житье-бытье, о рыбалке, о детях и внуках. Слушаю эти простые истории – и всё явственнее ощущаю, как в недрах сахалинской жизни, вдали от мишуры и лоска, живут и побеждают главные ценности. Семья, традиции, связь поколений, любовь к своему делу.

– Вы, поди, думаете – как они тут живут, в глуши этой? – подмигивает мне Василий Петрович, когда мы уже прощаемся с гостеприимными хозяевами. – А я вам так скажу: живут – полнокровно, настояще. Без фальши, без показухи. Работают от зари до зари, детей растят, стариков почитают. И счастливы этим – мало кто из них в города рвётся, лучшей доли ищет. Потому как понимают: вот она, доля – здесь, на родной земле, среди своих.

До позднего вечера колесим по острову – то забираясь в горы, то спускаясь к морю. Заглядываем в старинный маяк на мысе Анива, бродим меж покосившихся надгробий заброшенного каторжанского кладбища. Василий Петрович, кажется, знает об острове всё – и увлечённо делится этим знанием.

О многом он говорит – о редких животных и растениях, об уникальных минералах в недрах, о нивхах и ороках, хранящих древние обычаи. Но главное – рассказывает о людях. О первопроходцах, что осваивали Сахалин в суровых условиях. О каторжанах, мужественно выносивших тяготы изгнания. О строителях, преобразивших остров в советские годы.

– Сахалин – он ведь место особое, – задумчиво говорит Василий Петрович, когда мы возвращаемся в город в закатных сумерках. – Неласковое, суровое. Слабых да хлипких не терпит, ломает. Зато тех, кто душой крепок, щедро одаряет. Не золотом-бриллиантами – другими сокровищами. Верностью, стойкостью, силой духа. Умением жить по совести, ни на кого не оглядываясь. Всё это и есть наш островной характер – несгибаемый, кремнёвый. В горниле истории выкованный.

Вечер. Номер в гостинице. За окном – огни Южно-Сахалинска, шум ветра, крики чаек. А в голове – вихрь мыслей, обрывки разговоров. Сегодняшний день был полон встреч и открытий. Слушал истории, всматривался в лица. Пытался понять – кто они, люди Сахалина? Чем живут, о чём мечтают?

Первой была Анна Петровна, учительница в местной школе. Проработала там всю жизнь, сорок лет. Видела, как менялся остров, как росли её ученики.

– Сахалин – он особенный, – говорит она, разливая по чашкам крепкий чай. – Люди здесь – с характером. Упрямые, гордые. Жизнь приучила. Непогода, бездорожье, отдалённость от Большой земли – всё это закаляет. Слабых отсеивает. Но тех, кто остался, объединяет крепко.

Рассказывает истории учеников. Про мальчишку из рыбацкой семьи, который стал капитаном корабля. Про девочку из маленького посёлка, получившую грант и уехавшую учиться в Москву. Они разные – но всех их отличает эта сахалинская твёрдость духа.

– Здесь не признают слова «невозможно», – улыбается Анна Петровна. – Трудно – да. Но справимся. Сахалинцы если и ломаются, то лишь для того, чтобы потом стать ещё крепче.

Вспоминает 1995 год, Нефтегорское землетрясение. Одна из самых страшных трагедий в истории острова. Посёлок почти полностью разрушен, сотни погибших.

– Мы тогда всем миром помогали, – вздыхает она. – Принимали беженцев, собирали вещи, деньги. И ведь отстроились потом заново! Поднялись с колен. Потому что Сахалин и сахалинцев так просто не сломить.

Действительно, Нефтегорское землетрясение – страшная, но реальная история. Магнитудой 7,6 балла, эпицентр близ посёлка Нефтегорск. Погибло более двух тысяч человек. Но люди выстояли, выдержали. Отстроили жизнь заново.

Следующая встреча – в маленьком музее на окраине Южно-Сахалинска. Экспозиция посвящена сахалинской каторге и ссылке. Смотритель, Игорь Васильевич, историк, краевед. Рассказывает, показывает чёрно-белые снимки.

– Суровые были времена, – качает головой. – Тысячи людей – политических, уголовных – сосланы на Сахалин. Холод, голод, тяжёлый труд. Многие не выдерживали. Но были и те, кто и в этом аду сумел остаться человеком.

Особенно запомнилась история Антона Павловича Чехова, который в 1890 году посетил Сахалин и написал книгу «Остров Сахалин». Он исследовал жизнь каторжан, собрал огромный материал, который впоследствии повлиял на реформы в пенитенциарной системе России.

– Чехов говорил: Сахалин может стать не только местом наказания, но и местом надежды. Нужно дать людям шанс на исправление. Его книга всколыхнула общество, и многое изменилось к лучшему, – с гордостью говорит Игорь Васильевич.

Третья история – от Николая, молодого сотрудника сахалинского заповедника. Приехал сюда пять лет назад после университета. Влюбился в природу острова, в свою работу.

– Сахалин – он ведь щедрый очень, – говорит Николай, показывая фотографии тайги, рек, скал. – Несмотря на суровость климата, невероятно богатый! Нерпы, косатки, бурые медведи, лососи. А сколько здесь эндемиков – растений и животных, которых больше нигде не встретишь!

С особой любовью рассказывает о сахалинском кабарге – редком подвиде кабарги, обитающем только здесь. Показывает редкие кадры, снятые фотоловушками.

– Их осталось немного, но мы боремся за них, охраняем, изучаем. Для меня они – символ Сахалина. Такие хрупкие с виду, но удивительно стойкие и выносливые.

И дальше – про сахалинскую природу, про свою миссию её защитника и хранителя. Глаза горят, руки то и дело тянутся к картам, фотографиям.

– Я здесь своё место нашёл, – улыбается. – Среди этой красоты, этого величия. Да, трудно бывает. Холодно, неуютно. Но если любишь своё дело, любишь эту землю – всё можно пережить!

Вот они, люди Сахалина. Учителя, историки, экологи. Наследники каторжан и первопроходцев, дети моря и тайги. Упрямые, гордые, сильные духом.

Слушаю их – и дух захватывает. От простоты и мудрости этих историй, от силы и стойкости этих характеров. Кажется, я начинаю понимать душу Сахалина. Ту самую, что скрывается за суровостью пейзажей и неласковостью климата.

Душа эта – в людях. В их несгибаемой воле, в их огромном сердце. В умении любить эту землю – так, как не любят, быть может, больше нигде.

Поздней ночью, лёжа без сна и слушая рокот океанского прибоя за окном, я ещё долго перебираю в памяти этот насыщенный день. Вижу изрезанное морщинами лицо Василия Петровича, вдыхаю горьковатый аромат тайги, слышу мерный шум волн. И понимаю: я прикоснулся к чему-то очень важному, сокровенному.

Сахалин приоткрыл мне свою суть – дикую, первозданную, не терпящую фальши. Показал несгибаемость человеческого духа, красоту и силу простых истин. Научил ценить каждый миг жизни, каждый её росток, пробивающийся сквозь испытания и лишения.

Теперь мне предстоит унести эти уроки с собой, вплести их в ткань своего существования. Чтобы всегда – в горе и в радости, в штиль и в шторм – помнить, что значит быть человеком. Вопреки всему. Благодаря всему.

Завтра снова в путь. Буду всматриваться, вслушиваться, впитывать. Примерять на себя – а смог бы я так? Выдержать, полюбить, принять?

Глава 11. Хранители историй

Новый день – новые встречи, новые истории. Сегодня меня ждёт маленькая деревушка на западном побережье острова. Старое нивхское поселение, одно из немногих, где ещё теплится очаг этой древней культуры.

Проводником моим становится Владимир – местный охотник и рыбак, потомок нивхских старейшин. Он ведёт меня по узким улочкам, рассказывает о своём народе.

– Нивхи – мы дети природы, – говорит он, поправляя ярко-красный традиционный халат. – Веками жили в гармонии с землёй и морем. Учились у них, уважали их. Охотились и рыбачили – но всегда знали меру. Брали ровно столько, сколько нужно для жизни.

Он вспоминает легенды и сказки, которые слышал от деда и отца. О могучем Эндури – хозяине моря, дарующем удачу смелым. О мудрой Нивх-миф – матери-земле, защитнице всего живого.

– Мы и сейчас в них верим, – улыбается Владимир. – Не так слепо, как раньше, но верим. Потому что знаем: без уважения к природе, к духам Сахалина – здесь долго не проживёшь. Земля обидится, накажет.

Он сам – воплощение этой мудрости: неторопливый, основательный, крепко сбитый. Лицо обветренное, руки в мозолях и шрамах. Но глаза – молодые, яркие, смеющиеся. В них – вся живость нивхского народа, вся его стойкость и любовь к жизни.

– Вы, русские, часто удивляетесь: как мы тут живём? Далеко, холодно, неуютно. А нам хорошо. Потому что мы – часть этой земли. И уехать отсюда – всё равно что от сердца своего отказаться.

История Владимира, его семьи – история всего Сахалина в миниатюре. Переплетение наций и культур, упорное выживание в суровых условиях, глубокая, почти мистическая связь с родной землёй.

Мы сидим с ним на высоком обрыве, смотрим на серые тихоокеанские волны. Владимир курит самокрутку, изредка роняя тяжёлые, веские слова. О нивхских промыслах, об оленеводстве, о своих детях и внуках.

– Они уже по-другому живут, – вздыхает он. – В города подались, русскими стали. Но корни-то помнят. Тянет их сюда, к истокам. Я знаю – будут приезжать. Будут землю беречь, заветы предков хранить.

Глядя на него – спокойного, уверенного – веришь: да, будут. Не дадут угаснуть этому очагу. Сохранят и передадут новым поколениям – и заветы, и сказки, и сам дух Сахалина, его особую островную магию.

Прощаемся тепло, как старые друзья. На прощание Владимир дарит мне амулет – вырезанную из кости касатку.

– Это Эндури, хозяин моря, – улыбается он. – Пусть хранит тебя на всех дорогах.

А дороги мои ведут дальше – по неизведанному Сахалину, по лабиринтам его человеческих судеб. Каждая встреча – как подарок, каждый разговор – как сокровище.

Новый герой моей истории – егерь сахалинского заповедника Сергей Иванович. Высокий, седой, с пронзительным взглядом серых глаз. Голос негромкий, но проникающий в самую душу.

– Тайга – она ведь как мать, – говорит он, вглядываясь в зелёное море сахалинских сопок. – Всё понимает, всех принимает. Заблудишься – выведет. Устанешь – даст приют. Только слушай её, чувствуй.

Сергей Иванович в тайге – как рыба в воде. Знает каждую тропку, каждый ручей. По следу зверя угадывает, по полёту птицы погоду предсказывает.

– Меня ведь тайга сызмальства воспитала, – улыбается он, раскуривая трубку. – Дед был охотником-промысловиком, отец – лесником. С пяти лет с ними в тайгу ходил, науку постигал.

Эта наука непростая, не каждому даётся. Нужно терпение, трудолюбие. И главное – чувство единства, общности со всем живым. Зверя понимать, птицу слышать. Стать частью природы – мудрой, вечной.

– Бывает, конечно, и тяжело, – вздыхает Сергей Иванович. – Зимой, в стужу да в буран. Или осенью, в распутицу. Идёшь по колено в грязи, продрогший, усталый. Кажется – всё, нет больше сил.

Но тайга, говорит он, в такие моменты всегда поддержит. Ветви заслонят от ветра, звери тропу укажут. Только не сдавайся, верь в себя и в мать-природу.

– А если веришь – тайга обязательно вознаградит, – улыбается егерь. – Красотой своей несказанной, чудесами живыми. Увидишь рассвет над сопками – дух захватывает. Или разговор лосей брачный услышишь – до слёз пробирает!

Слушаю Сергея Ивановича – и будто проживаю его жизнь, прохожу его тропами. Вот он – совсем мальчишка, впервые выходит с дедом на охоту. Глаза горят, сердце бьётся от восторга и страха. А вот – уже зрелый мужчина – спасает лосёнка, увязшего в болоте. Тащит на себе, выбиваясь из сил, но не бросает.

И каждая история – как притча, как урок мудрости. О правильной жизни в согласии с миром, с собой. О милосердии и мужестве, о стойкости и доброте.

– Тайга, она ведь любого принимает, – говорит Сергей Иванович на прощание. – И благородного, и подлеца. Но только с благородным делится сокровенным, только его делает лучше и сильнее.

Вот оно, сахалинское откровение – от егеря, хранителя тайги. Принять каждого, но воспитать в каждом самое светлое, самое достойное.

Благодарю Сергея Ивановича, обещаю беречь тайгу и учиться у неё. А в сердце – тепло и покой. От встречи с настоящим человеком, крепко спаянным с родной землёй, верным её заветам.

Вечереет. Я вновь в своём номере – с ворохом образов и звуков. Окунаюсь в них, закрываю глаза – и вижу лица моих новых друзей. Владимира и Сергея Ивановича, Анны Петровны и Николая, многих других.

Лица Сахалина. Очень разные – но удивительно схожие. Обветренные, немногословные – и бесконечно родные. Хранящие печать здешних мест, отсветы непростой истории.

Засыпаю – и уже вижу во сне сахалинскую тайгу, нивхские легенды, привольные сопки. И тихо-тихо, будто из глубины, звучат слова Владимира: «Мы – часть этой земли. И уехать отсюда – всё равно что от сердца своего отказаться».

Глава 12. Сахалинская рапсодия

Просыпаюсь рано утром – от птичьего гомона за окном, от яркого солнца, бьющего в глаза. Сахалин встречает новый день – свежий, умытый росой. И я спешу ему навстречу – навстречу новым открытиям, новым граням этого удивительного острова.

Завтракаю наспех – и вот уже еду по горному серпантину, вдоль отвесных скал и бурлящих рек. Туда, где ждёт меня сахалинская тайга – зелёное море, затерянный мир.

Оставляю машину на обочине, углубляюсь в чащу. Шум цивилизации стихает, остаётся позади. Здесь царство первозданной природы – густое, многоголосое. Каждый звук, каждый запах – словно весточка из древности, из времён, когда человек был неотделим от леса.

Бреду между исполинских стволов – елей, пихт, лиственниц. Ноги утопают во мху, в опавшей хвое. В просветах крон мелькает синева – высокая, прозрачная. Солнечные лучи скользят по папоротникам, по резным листьям клёнов. Всё искрится, дышит, перемигивается.

И я будто растворяюсь в этом зелёном безмолвии, в этой благодатной тишине. Суета отступает, заботы кажутся ничтожными, мелкими. Есть только здесь и сейчас – шорохи ветвей, трели птиц, студёная вода ключей. Абсолютное, кристально чистое бытие.

Тайга дарит покой и отрешённость – но не забвение. Наоборот – обостряет чувства, будит в душе что-то древнее, исконное. Будто не бесстрастная зелень вокруг – а живые существа, полные мудрости и понимания.

Вот бурундук стрелой прошмыгивает по стволу, замирает, сверкая глазами-бусинами. Вот вальяжный глухарь вспархивает с ветки, тяжело машет крыльями. А вот и следы на сырой земле – когтистые, глубокие. Здесь прошёл хозяин тайги – медведь.

Ухожу всё глубже, поднимаюсь на сопки. Отсюда, с высоты, видно на многие километры вокруг. Складки гор, ленты рек, клочки облаков в ущельях. И море вдали – серо-стальное, пенное. Тихий океан, неумолчно дышащий прибоем.

Спускаюсь к нему, к студёным волнам. Иду вдоль берега, по песку и гальке. Вдыхаю всей грудью – солёный, терпкий воздух. Собираю в горсть – ракушки, обкатанные стёклышки, выбеленные солнцем коряги.

Тайга и море – два полюса, две доминанты сахалинского бытия. Между ними – человек, который веками приноравливался, вписывался в этот суровый мир. Ловил рыбу, охотился в лесу, растил нехитрый урожай на склонах сопок. И щедро платил за дары природы – здоровьем, а то и самой жизнью.

Об этом – следующая глава моего путешествия. Я еду в гости к сахалинским старожилам – рыбакам, охотникам, лесникам. Хочу услышать их истории из первых уст – о том, как живётся между двумя стихиями. Меж грозным океаном и безмолвной тайгой.

Первый мой собеседник – Михалыч, старый морской волк. Всю жизнь ходил по Охотскому морю – и зимой, и летом. Знает здесь каждую мель, каждую банку. Про него говорят: рыба сама в сети идёт, чует Михалычеву удачу.

Сидим с ним на высоком берегу, смотрим на свинцовую даль. Михалыч потягивает крепкий табачок, неспешно рассказывает. Про штормы и туманы, про богатые уловы и про то, как его уносило льдинами в открытое море.

– Морская жизнь, брат, она не каждому по плечу, – вздыхает старик, сплёвывая под ноги. – Тут характер нужен. Упрямство. Чтоб со стихией спорить, ей в глаза смеяться. Здесь ведь как – дашь слабину, струсишь – всё, пиши пропало.

В голосе Михалыча – и уважение к морю, и гордость, что сумел одолеть. Что всю жизнь шёл с ним вровень – не прогибаясь, не отступая. И я ловлю себя на мысли: таков он весь, человек сахалинский. Рождённый между волн и скал, закалённый ветрами и ливнями.

От Михалыча еду к другому старожилу – Степанычу, егерю в заповеднике. Полвека бродит он по сахалинской тайге – знает в ней каждую тропку, с каждым зверем и деревом на «ты». Говорят, даже с медведями умеет разговаривать – рыкнет по-ихнему, они и не трогают.

Встречает меня Степаныч на крылечке своей лесной сторожки – лицо обветренное, глаза по-молодому яркие. Заводит в дом, усаживает за стол. Потчует брусникой с мёдом, травяным чаем. И рассказывает, рассказывает – будто вплетает в причудливый узор свою жизнь и жизнь тайги.

Про то, как чуть не сгинул в ледяной реке, когда провалился на зимней охоте. Как неделю блуждал по тайге, отбившись от напарников. Как однажды с медведицей лицом к лицу столкнулся – и сумел отпугнуть, да так, что косолапая ещё и двух медвежат ему оставила.

– В тайге, парень, первое дело – уважение, – говорит Степаныч, подливая мне душистого чая. – Уважай лес, зверьё лесное. Они ведь всё чуют, всё понимают. Относись к ним как к равным – глядишь, и они тебя примут.

От рассказов Степаныча веет покоем, негромкой силой. Кажется, он впитал эту силу от вековых елей, от пропитанной смолой земли. Срастился, слился с тайгой – и живёт по её мудрым, неспешным законам.

Покидаю егерский кордон – и словно прощаюсь с другом. С молчаливым и надёжным, который всегда примет, всегда даст совет и подмогу.

Последняя встреча – в маленьком посёлке на берегу залива Анива. Здесь живут потомки коренных народов Сахалина – нивхов, уйльта (ороков), эвенков. Хранят древние обычаи, ведут традиционный промысел – рыбалку, охоту, собирательство.

Вечереет, от воды тянет прохладой. Сидим у костра – старики, рыбаки, охотники. Негромко переговариваются на своём языке – певучем, протяжном. Тут же хлопочут женщины – потрошат рыбу, варят похлёбку из оленины.

Один из стариков, Аркадий, вызывается быть моим проводником. Ведёт узкими улочками, показывает родовые столбы, покосившиеся срубы. Неторопливо, обстоятельно рассказывает о жизни своего народа – как раньше было, как теперь.

– Трудно нам сейчас, – вздыхает Аркадий, глядя на залив. – Молодёжь в города уезжает, традиции забывает. Но мы стараемся – учим детей родному языку, старинным обрядам. Чтобы не прервалась связь времён, чтобы жила наша культура.

Слушаю Аркадия – и думаю: может, в этом и есть главный урок Сахалина? В умении хранить корни, помнить о своём истоке. Черпать силы в древней земле, в мудрости предков.

Ведь этот остров – он тоже изначальный, первозданный. Как его тайга, как океан неукротимый. Живёт по вековым законам – неспешно, размеренно. И человеку диктует: не спеши, не суетись. Вглядись в себя, прислушайся к зову крови.