Страна, которую придумал я. Или которая придумала меня

Ведь этот остров – он тоже изначальный, первозданный. Как его тайга, как океан неукротимый. Живёт по вековым законам – неспешно, размеренно. И человеку диктует: не спеши, не суетись. Вглядись в себя, прислушайся к зову крови.

Вот она, главная мелодия Сахалина – то раскатистая, как морской прибой, то тихая, как шелест трав под ветром. Вбирает в себя и рёв пурги, и гомон птичьих базаров, и скрип уключин рыбацких лодок. Сплетается в причудливую вязь – и льётся, льётся над островом.

Рапсодия человека и природы, симфония моря и тайги. Песнь о мудрости и простоте, о вековых устоях и вечном поиске. О народе, что тысячелетиями обживал эту землю – суровую, несгибаемую.

Уезжаю с Сахалина – оглушённый, ошеломлённый. Увозя в сердце – плеск волн и скрип снега, запах багульника и вкус красной икры. И ещё – лица, лица, лица. Обветренные, с прищуром глаз – и в то же время светлые, добрые.

Лица моих случайных попутчиков, ненадолго ставших близкими. Рыбаков и лесорубов, оленеводов и нефтяников. Всех тех, кто и сегодня пишет историю Сахалина – историю обживания, освоения, понимания.

Знаю – я ещё вернусь. Вернусь, чтобы вновь окунуться в этот безбрежный мир. Вновь вслушаться в его голоса – от криков чаек до скрипа лиственниц. Вновь впитать его ритмы – размеренные, изначальные.

Мир по имени Сахалин. Край земли, край вечных странствий и вечных возвращений. Где так просто затеряться – и так сложно найти себя.

Но я знаю – ключ к этой тайне есть. Он – в неспешных рассказах старожилов, в хрустальной тишине сахалинских сопок. В умении отрешиться от суеты – и просто быть. Просто дышать, просто жить.

Так, как испокон веков живёт здесь человек. Меж волн и скал, меж хвои и облаков.

На этом острове-загадке, острове-легенде.

Что не отпускает, манит, зовёт.

Как мантра, как колыбельная.

Как песнь песней.

О вечной любви, о вечной надежде.

Сахалин.

Глава 13. Мысли о притяжении земли

Паром отчаливает от Корсакова рано утром. Сахалин растворяется в туманной дымке, провожая меня на прощание зелёными сопками и синевой бухт. Тихий, задумчивый остров, хранящий свои секреты – место, где мне посчастливилось провести незабываемые дни.

Стою на палубе, вдыхаю солёный ветер странствий. Мысли, как чайки, кружат над головой: что заставляет людей так неистово любить этот суровый край? Бросать обжитые места и ехать на самый край земли, где всё – вызов, всё – испытание на прочность?

Перебираю в памяти лица, разговоры, детали быта. И постепенно проступает разгадка этой любви – непростой, но крепкой и верной.

Вспоминаю слова старого рыбака Михалыча, проведшего в сахалинских морях полвека:

– Наш остров – он особенный. Непокорный, своенравный. Слабаков не терпит, дураков не прощает. Зато если примет, если полюбит – то уж навсегда, до последнего вздоха.

В этом – часть сахалинского культурного кода. В чувстве избранности, причастности к чему-то большему. Остров сам выбирает, кому открыться, кого назвать своим. И тот, кто удостоился этой чести, уже не мыслит жизни без этих сопок, без этого ветра.

Вспоминаю рассказ лесника Степаныча, хранителя заповедной тайги:

– Тайга наша – она живая. Мудрая, всевидящая. Красоту и силу даёт тому, кто умеет слушать её, чтить её законы. А законы просты: живи честно, трудись на совесть, люби эту землю, как она любит тебя.

И это тоже – часть местной ментальности. Умение видеть в природе не просто ресурс, а друга, советчика, учителя. Жить в согласии с ней, черпать в ней силы для великих дел и будничных забот.

А слова школьной учительницы Анны Петровны из далёкого таёжного посёлка:

– Здесь, на Сахалине, особенно остро чувствуешь свою нужность. Для земли, для людей, для общего дела. Когда каждый – боец на передовой, когда на счету любые руки и сердца.

Может, в этом главный секрет притяжения острова? В возможности реализовать себя, найти дело всей жизни. Не просто жить – а созидать, служить, быть нужным и полезным. А для человека, для его самоуважения – это ой как важно!

И, конечно, люди. Главное богатство и гордость Сахалина. Немногословные, обветренные, но бесконечно душевные и настоящие. Готовые поделиться последним, подставить плечо в трудную минуту.

Вспоминаю, как в одном из сёл меня, чужака, приняли как родного. Хлебом-солью встретили, в баньке попарили, байки травили до утра. И столько в этом было неподдельного тепла, искреннего участия!

– Потому что так заведено, – пояснял хозяин, подливая крепкого чая. – Гость на пороге – радость в доме. А коли радость – то на всех, поровну.

Может, в этом гостеприимстве, в этой широте души – ещё одна тайна сахалинского магнетизма? В ощущении, что ты здесь не один, что всегда найдётся рука помощи, сердечное слово утешения.

И всё это вместе – любовь к родному краю, связь с природой, ощущение нужности, поддержка земляков – сплетается в тугой узел. В ту самую загадочную силу, что влечёт сюда людей. Что заставляет их менять размеренный городской комфорт на ветра и штормы сахалинских широт.

Паром плывёт дальше, унося меня к новым берегам, новым открытиям. Но мысли мои – о Сахалине, об острове с непростым норовом и щедрым сердцем.

Крае, где так трудно жить – и так невозможно не любить. Где каждый день – испытание, и каждый день – восхищение перед силой человеческого духа.

Крае, где люди умеют быть счастливыми. Вопреки. Благодаря. Назло.

На острие бытия, на семи ветрах.

У самого сердца земли, у самого сердца океана.

Ветер усиливается, паром качает на волнах. Пассажиры спешат укрыться в каютах, но я остаюсь на палубе. Солёные брызги хлещут в лицо, волосы развеваются. Хочется запомнить этот момент, впитать в себя дух свободы и бескрайности.

Рядом появляется мужчина в потертом бушлате, морщинистое лицо, пронизанные ветрами глаза.

– Трудно расставаться? – спрашивает он, глядя вдаль.

– Очень, – отвечаю, не отводя взгляда от горизонта.

– Сахалин не отпускает просто так, – усмехается он. – Но и забыть не даст. Будет звать, манить, напоминать о себе в снах.

– Вы давно там живёте?

– С детства. Родился на материке, да так и остался на острове после армии. И ни разу не пожалел.

Мы замолкаем, слушая ритм волн.

– Знаете, что самое главное на Сахалине? – продолжает он после паузы. – Там человек становится самим собой. Без масок, без лишнего. Остров обнажает душу.

– Я это почувствовал, – признаюсь. – Как будто снял с себя груз суеты и стал ближе к самому себе.

– Вот и хорошо, – кивает он. – Значит, не зря побывал. Береги это чувство. Оно редкое.

Он бросает окурок за борт и удаляется, оставляя меня наедине с мыслями.

Паром медленно приближается к порту. Впереди новая дорога, новые встречи. Но я знаю, что часть меня останется там, на острове. И, может быть, однажды я вернусь.

Вглядываясь в исчезающий в дымке берег, я понимаю: Сахалин – это не просто место. Это состояние души. Край, где люди живут в гармонии с природой и с самими собой. Где ценят простые радости и не боятся трудностей.

Крае, где так трудно жить – и так невозможно не любить.

На острие бытия, на семи ветрах.

У самого сердца земли, у самого сердца океана.

Сахалин.

Глава 14. Мир на краю земли

Курильские острова встречают меня моросящим дождём и плотным туманом. Словно нехотя приоткрывают завесу тайны над своими владениями – зелёными, дымящимися, овеянными легендами.

Вулканы здесь соседствуют с туманными лесами, горячие источники бьют из-под земли, напоминая о неукротимой силе, скрытой в недрах. Земля будто дышит, ворочается во сне – то ли в кошмарном, то ли в блаженном.

И люди здесь под стать земле – суровые, немногословные. Кажется, впитали характер Курил – их горячую силу, их холодную отрешённость. Живут по своим законам, чтут свои обычаи.

Мой проводник в этом мире – Иван Петрович, старожил острова Шикотан. Всю жизнь на острове, сам – словно выточенный из базальта. По лицу не определишь ни возраст, ни мысли – взгляд глубокий, пронизывающий.

Заходим в его дом – простой, добротный. На стенах – сети, на полках – затейливые поделки из дерева и кости. В углу – иконы, лампадка теплится.

– Это мы всегда так, – говорит Иван Петрович, перехватив мой взгляд. – И Бога чтим, и духов местных уважаем. Они ведь тоже – хозяева здешние, сила немалая.

В его словах – ключ к пониманию курильского культурного кода. Это удивительное переплетение религий, верований, обычаев. Православные молитвы соседствуют с шаманскими обрядами айнов, иконы – с ритуальными масками.

– Потому как мир наш хрупкий, уязвимый, – продолжает Иван Петрович, разливая крепкий чай. – Что земля, что океан, что человек – всё на волоске висит. Вот и уповаем на высшие силы – какие есть.

В этом мировоззрении, пронизанном хрупкостью бытия, особая сплочённость курильчан. Необходимость держаться вместе, полагаться друг на друга – как единственный залог выживания.

Здесь не приняты пышные церемонии и громкие слова. Отношения строятся на делах, на поступках. Поймал рыбы – поделись с соседом. Потерял снасть – одолжи у товарища. Заболел – будь уверен, всем миром на ноги поставят.

– Так от дедов-прадедов повелось, – кивает Иван Петрович. – Выручать друг дружку, в беде не бросать. Иначе здесь, на Курилах, никак. Пропадёшь один, сгинешь без следа.

Эта взаимовыручка, это чувство локтя проявляются и в семейных отношениях. Здесь не просто живут бок о бок – здесь по-настоящему родные люди. Мужья уважают жён, дети почитают родителей. Все разногласия решаются миром, все тяготы несут сообща.

Вот и сейчас, пока мы пьём чай, в дом один за другим подтягиваются члены большой семьи Ивана Петровича. Сыновья, невестки, внуки – все при деле, все чем-то заняты. Кто сети чинит, кто рыбу чистит, кто детей присматривает.

– Семья – она ведь как наши острова, – улыбается старик, глядя на домочадцев. – Крепость несокрушимая, когда вместе. А поврозь – так, пылинки на ветру.

В этих словах, в этой мудрой метафоре – суть уклада жизни курильчан. В гармонии с природой, в единстве друг с другом. В балансе между традициями и новыми веяниями. В умении принимать мир таким, каков он есть – хрупким, изменчивым, полным чудес и опасностей.

Но не могу не вспомнить и иную курильскую быль – полную боли, борьбы и надежды. Иван Петрович, пригорюнившись, заводит неспешный рассказ:

– Открыли наши острова русские мореходы ещё в XVIII веке. А как осваивать стали – и на японцев наткнулись. Те ведь тоже на Курилы зарились, айнов под свою руку подмяли. Долгие годы спорили, чьи острова.

– В 1855 году подписали Симодский трактат, – продолжает он, глядя в окно, за которым клубится туман. – Разделили острова: северные – наши, южные – ихние. Да только спокойствия это не принесло.

История Курил – это череда договоров, конфликтов, недопонимания. Вижу, как оживает, наливается силой голос старика. Словно и не прошло полутора веков с тех пор – так свежа, так жива историческая память.

– После войны, в 1945 году, наши войска освободили острова, – говорит Иван Петрович, голос его звучит гордо. – Айны тогдашние нас как освободителей встречали. Но и японцев жалко было – их переселяли на Хоккайдо, многие плакали, землю свою покидали.

Смахивает он непрошенную слезу, да тут же гордо голову вскидывает.

– А потом начались смутные времена, – вздыхает старик. – Союз распался, финансирование прекратилось. Будто сиротами остались мы тут, на краю земли.

Но не сломили курильчан ни политические перемены, ни экономические трудности.

– Да только мы народ упрямый, – улыбается Иван Петрович. – Зубами в эту землю вцепимся, а не отдадим. Потому как наша она, кровная. Здесь деды-прадеды наши жили, работали, детей растили.

Сколько бед видали Курилы – и войны, и землетрясения, и цунами. В 1994 году землетрясение на острове Шикотан разрушило половину домов. А мы всё одно – стоим, живём. Детишек растим, мир свой бережём. И верим – не оставит нас Россия-матушка, не даст в обиду.

Такая вот она, история курильская – горькая и славная. История людей, что корнями в эту землю вросли. Что ни бурям житейским, ни ветрам переменчивым не покорились.

После обеда Иван Петрович предлагает прогуляться до моря. Дорога ведёт через лес, пахнет мокрой хвоей и морем. Туман стелется по земле, словно пытаясь нас укрыть.

– Вон там, за тем холмом, старое японское кладбище, – говорит он, указывая рукой. – Мы его не трогаем, уважаем память. Они тоже люди были, землю эту любили.

Мы подходим к берегу. Волны размеренно накатывают на камни, оставляя пенную кромку. Где-то вдалеке слышен крик чайки.

– Красиво тут у вас, – говорю, вдыхая солёный воздух.

– Да, красота у нас суровая, – соглашается Иван Петрович. – Но другого нам и не надо. Привыкли мы к ней, сроднились.

Мы сидим на большом валуне, молчим. Каждый погружён в свои мысли.

– Знаете, – неожиданно говорит он, – иногда кажется, что время здесь течёт по-другому. Как будто прошлое и настоящее переплелись.

– И будущее, – добавляю я.

Он кивает, задумчиво глядя на горизонт.

– Может быть, будущее. Главное, чтобы дети наши здесь оставались. Чтобы жизнь продолжалась.

Покидаю дом Ивана Петровича с грустью и благодарностью. За науку, за истории, за тепло человеческого общения. И верю – сохранят Курилы свой неповторимый колорит, свою самобытность – вопреки всем ветрам перемен.

Потому что здесь, на краю земли, живут по совести. В ладу с собой, с миром, с Богом. Не мудрствуя лукаво, не ища лёгких путей.

Оставаясь теми, кем рождены. Детьми огня и пепла, хранителями древних истин.

На следующий день отправляюсь на экскурсию к вулкану Тятя на острове Кунашир. Дорога непростая, но виды того стоят. Величественный вулкан, окружённый зеленью, дымит, напоминая о неукротимой силе природы.

– Знаете, местные айны считали Тятю священной горой, – рассказывает гид Алексей, молодой парень с горящими глазами. – Верили, что в его недрах живут духи предков.

– А вы сами верите в это? – спрашиваю.

– В духов? Не знаю. Но что-то здесь есть особенное. Энергетика какая-то.

Мы поднимаемся выше, воздух становится прохладнее. Открывается вид на бескрайний океан, на сопки, покрытые туманом.

– Курилы – это место силы, – продолжает Алексей. – Тут либо полюбишь раз и навсегда, либо сбежишь при первой возможности. Я вот полюбил.

Я понимаю его. Есть в этих островах что-то притягательное, несмотря на суровость и отдалённость.

Вечером, возвращаясь в гостиницу, думаю о том, что Курилы – это не просто географическая точка на карте. Это особый мир со своими законами, со своей философией.

Мир, где каждый камень – память, каждая травинка – исцеление.

Где даже сквозь туман и морось будущее проглядывает – непростое, но светлое.

Засыпая под шум прибоя, я понимаю, что частичка моего сердца останется здесь. Среди этих вулканов, туманов, среди людей, которые живут в гармонии с природой и с собой.

Людей Курильских островов – непокорных, первозданных.

Не сломленных ни сейсмическими бурями, ни житейскими штормами.

Стойких. Цельных. Настоящих.

Глава 15. Где рождаются вулканы

Петропавловск-Камчатский встречает меня низким серым небом и пронизывающим ветром. После умиротворяющей тишины Курил городской шум кажется почти кощунственным. Суета, спешка, беготня – здесь всё иначе, здесь ритм жизни ускоряется стократно.

Но стоит отъехать от города, стоит взглянуть на величественные силуэты вулканов – и душа замирает. В этом безмолвном диалоге человека и природы – квинтэссенция Камчатки. Земли, где стихии правят бал, а люди – лишь робкие гости.

Мой путь лежит в посёлок Ключи – маленькое поселение у подножия Ключевской сопки. Здесь, в этом медвежьем углу, ещё теплится исконный уклад, ещё живы древние обычаи.

Проводником в мире камчатских традиций становится для меня Мария Егоровна – коренная ительменка, хранительница родовых преданий. В её доме, украшенном резными масками и оберегами, время будто замедляет ход.

– Издревле мы, ительмены, с духами общаемся, – говорит Мария Егоровна, подкладывая в очаг сухие ветки. – Духи огня, воды, земли, неба – все они наши покровители. О них забывать нельзя, им подношения делать надобно.

В этих словах – ключ к пониманию камчатского культурного кода. Глубинная, неразрывная связь человека и природы. Осознание себя частью извечного круговорота, малой песчинкой в беспредельной вселенной.

– Вон, Ключевская наша, – кивает Мария Егоровна в сторону окна, за которым дымится исполинский вулкан. – Её все Хозяйкой кличут, уважают. Она ведь и накормить может, и оземь опрокинуть. Потому и приносим ей дары, просим милости.

В этом трепетном отношении к вулканам, в этом почти мистическом трансе – отражение древних анимистических верований. Когда каждая гора – живая, когда в каждом камне – священный дух.

– А как Хозяйка гневается, как лаву извергать начинает – тут уж не зевай! – Мария Егоровна понижает голос до шёпота, будто боясь накликать беду. – Все в домах запираются, детишек в подполье прячут. Молятся, чтоб пронесло, чтоб стороной беда обошла.

В её рассказе – отголоски вековых страхов, передающихся из поколения в поколение. Страхов, закаливших характер камчадалов, выковавших их стойкость и силу духа.

Но даже перед лицом разбушевавшейся стихии люди Камчатки не теряют присутствия духа. Не впадают в уныние, не опускают рук.

– Помню, в девяносто четвёртом, когда Хозяйка в последний раз свирепствовала, – продолжает Мария Егоровна, – мы с соседями в одном доме укрылись. Дрожим, молимся, а сами друг друга подбадриваем. Истории всякие вспоминаем, песни поём. Чтобы, значит, не так страшно было, чтобы сердце живо оставалось.

Меня поражает эта удивительная способность камчадалов – превращать страх в жизнелюбие, отчаяние – в надежду. Черпать силы в единении, в поддержке близких.

– Так ведь испокон веков повелось, – улыбается Мария Егоровна, разливая по кружкам ароматный травяной чай. – Друг за дружку держаться, в радости и в горести вместе быть. На том Камчатка наша и стоит – на любви, на взаимовыручке.

В её словах – квинтэссенция культурного кода этой земли. Кода, основанного на первозданной близости к природе и крепости человеческих уз.

Здесь, в краю вулканов и гейзеров, особенно остро ощущаешь незащищённость бытия. Его зыбкость, его прекрасную хрупкость.

Но именно поэтому здесь, как нигде, ценятся простые и важные вещи. Домашнее тепло, дружеское участие, сплочённость перед лицом невзгод.

Покидаю дом Марии Егоровны с ворохом мыслей и чувств. Прикипаю сердцем к этой дикой, нетронутой земле. К её вулканам-исполинам, к её бескрайним просторам.

И к людям её – немногословным, обветренным. Но сохранившим в себе главное – душевную чуткость, теплоту, первозданность.

На следующий день решаю отправиться в Долину гейзеров – одно из семи чудес России. Путь неблизкий, но захватывающий. Мой гид – Сергей, молодой парень, геолог по образованию, влюблённый в Камчатку.

– Видите этот пейзаж? – говорит он, когда мы едем по бездорожью, объезжая камни и ручьи. – Такого больше нигде нет. Камчатка – это как другая планета.

Мы добираемся до вертолётной площадки, откуда нас забирает небольшой вертолёт. С высоты птичьего полёта открывается захватывающая картина: курящиеся жерла вулканов, бескрайние леса, извилистые реки.

Приземляемся в Долине гейзеров. Земля здесь дышит паром, горячие источники бьют из-под земли, окрашивая камни в яркие оттенки. Запах серы щекочет ноздри.

– Осторожнее, не сходите с тропы, – предупреждает Сергей. – Здесь можно легко обжечься или провалиться в горячую грязь.

Мы идём по деревянным настилам, наблюдая за кипящими гейзерами. Каждый из них имеет своё имя и характер.

– Вот это “Великан”, самый мощный гейзер, – рассказывает Сергей. – Извергается каждые несколько часов. Если повезёт, увидим его в действии.

И действительно, через некоторое время гейзер начинает набирать силу, и внезапно струя кипятка и пара взмывает в небо на несколько десятков метров. Зрелище завораживает.

– Невероятно, – выдыхаю я.

– Да, тут понимаешь, насколько мы малы перед силой природы, – соглашается Сергей.

Возвращаясь в Петропавловск, размышляю о том, как многообразна и удивительна Камчатка. Земля контрастов, где ледники соседствуют с горячими источниками, а суровые горы – с цветущими долинами.

Вечером захожу в небольшое кафе на набережной Авачинской бухты. За соседним столиком пожилые мужчины обсуждают рыбалку, делятся байками о встречах с медведями.

– Извините, могу присоединиться? – решаюсь я.

– Да конечно, садись, земляк, – улыбается один из них. – Откуда будешь?

– Я из Москвы приехал, путешествую по Камчатке.

– О, столица! – оживляются они. – И как тебе у нас?

– Потрясающе. Столько впечатлений, что голова кружится.

– Это хорошо, – кивает другой. – Камчатка – она такая. Если полюбишь, то навсегда.

Мы беседуем до позднего вечера. Они рассказывают о своих приключениях, о том, как ловили лосося на нересте, как ходили в горы.

– Знаешь, что самое главное тут? – спрашивает один из них, Николай. – Уважать природу. Она добрая, если к ней с душой подходить. Но ошибок не прощает.

В их словах – глубокая мудрость, простая и ясная. Понимаю, что Камчатка – это не просто место на карте. Это особое состояние души, где человек и природа неотделимы друг от друга.

Последние дни на полуострове пролетают быстро. Посещаю музей вулканологии, гуляю по набережной, пробую местные деликатесы – красную икру, чавычу, корюшку.

В аэропорту, ожидая вылета, смотрю на уходящие вдаль вулканы. Чувствую, что часть меня остаётся здесь, среди этих суровых красот, среди людей, чьи сердца горят, как огонь в недрах земли.

Камчатка. Земля огня и льда, край света, где стираются границы между реальностью и мечтой.

Люди, в чьих сердцах никогда не гаснет огонь. Негасимый, неистребимый.

Как пламя камчатских вулканов – грозное и прекрасное.

Глава 16. Первая любовь и открытие мира

Покидая Камчатку, я невольно погружаюсь в воспоминания о той, что когда-то впервые заставила трепетать мое сердце. О моей первой любви, моем юношеском наваждении.

Странное дело – память… Прошли годы, сменились города и страны, в жизни были другие встречи и увлечения. Но стоит на миг прикрыть глаза – и вот он, тот морозный февральский день. И я – шестнадцатилетний, неловкий, влюбленный до беспамятства.

Сижу в аэропорту Елизово, ожидая вылета, и невольно улыбаюсь. Рядом со мной молодой парень пытается уложить в рюкзак бесчисленные сувениры – шапку с ушами, фигурку медведя, пачку икры.

– Тяжёлый улов? – спрашиваю, кивая на его ношу.

– Да вот, не могу решить, что оставить, – смеётся он. – Хочется всё увезти с собой.

– Понимаю. Камчатка щедра на впечатления.

– А вы давно здесь?

– Несколько недель. Но ощущение, будто прожил целую жизнь.

Он улыбается, а я снова погружаюсь в свои мысли.

Помню, как мы с ней стояли на мосту через Москву-реку. Снег падал крупными хлопьями, город казался сказочным. Она смеялась, пытаясь поймать снежинки ртом.

Сейчас уже поблекло, затуманилось дымкой времени. Но то, что я чувствовал рядом с ней – это живо, это по-прежнему обжигает нестерпимым светом.

Ее близость, ее голос будили во мне какой-то сладкий, щемящий трепет. Мир преображался, наполнялся высоким смыслом. Хотелось совершать подвиги, сворачивать горы. Хотелось стать достойным этой невероятной, невозможной любви.

Я закрыл глаза и загадал, чтобы этот момент длился вечно. Чтобы её смех звучал рядом всегда.

– Извините, вы не против, если я присяду? – голос возвращает меня в реальность. Это пожилая женщина с добрыми глазами.

– Конечно, садитесь.

– Вы такой задумчивый. Наверное, впечатлений много?

– Да, Камчатка располагает к размышлениям.