Страна, которую придумал я. Или которая придумала меня

Я вспомнил слова Александра, моего проводника по Русскому: "Ты только пиши правду, ладно? Без прикрас там всяких, без пафоса ненужного. Русский – он ведь простой. Настоящий. Он фальши не любит".

И ведь как же он был прав! Мы так часто ищем в жизни и в творчестве какие-то особенные смыслы, замысловатые сюжеты, а на самом деле сила – в простоте и искренности. В умении быть честным. С другими – и с самим собой.

Я вдруг подумал – а ведь вся моя прежняя жизнь была одной большой погоней за иллюзиями. За внешним лоском, за признанием, за той самой пресловутой "успешностью". Но принесло ли мне это счастье? Помогло ли стать лучше, мудрее, человечнее?

Вспомнился один случай с моей прошлой работы. Мы готовили важную сделку, от которой зависело будущее компании. Переговоры шли тяжело, партнеры не соглашались на наши условия. И тогда босс предложил слегка "подкорректировать"финансовую отчетность, чтобы показатели выглядели привлекательнее. "Это же бизнес, – говорил он. – Здесь все средства хороши".

Я колебался. С одной стороны, хотелось быстрее закрыть сделку, получить обещанный бонус. С другой – что-то внутри противилось, не давало пойти на откровенный подлог. Совесть? Страх разоблачения? Не знаю. Но в итоге документы я подписал – пусть и с тяжелым сердцем.

Сделка состоялась. Компания получила нужные инвестиции, руководство было в восторге. А я… я чувствовал странную пустоту. Будто потерял что-то важное – частичку своей души, своей порядочности. И никакие премии не могли это компенсировать.

С тех пор прошло много лет. Но до сих пор тот эпизод всплывает в памяти – как напоминание, как упрек. Ведь по сути, обманывая других – мы в первую очередь обманываем себя. Предаем те ценности и принципы, которые делают нас людьми.

И разве только в бизнесе так? Сколько раз мы идем на компромисс с совестью в обычной жизни? Недоговариваем, лукавим, выдаем желаемое за действительное. А потом удивляемся – почему все не так, почему жизнь не приносит радости…

Вот и выходит, что главное – быть честным. Не выдумывать себе красивую картинку, а принимать реальность – со всеми ее сложностями и противоречиями. Уметь признавать свои ошибки и слабости. Не гнаться за дешевыми иллюзиями, а ценить то подлинное, что есть в жизни.

Легко ли это? Конечно нет. Правда бывает горькой, бывает неудобной. Гораздо проще спрятаться за ширму самооправданий, закрыть глаза на очевидное. Но ведь без этой правды, без честного взгляда на мир – мы не растем, не развиваемся. Так и остаемся инфантильными, незрелыми – какими бы взрослыми ни казались со стороны.

Я вспомнил другую историю – из моего уже "осознанного"периода. С Пашей мы дружили с самого детства, знали друг о друге практически все. Вместе учились в школе, вместе поступали в университет, делились самым сокровенным. Паша всегда был для меня примером жизнелюбия, оптимизма. Рядом с ним проблемы казались не такими серьезными, а мир – полным ярких красок.

Потом мы оба женились, завертелись в круговороте семейных забот. Стали видеться реже, больше созванивались, переписывались в соцсетях. Но каждая наша встреча была по-прежнему наполнена теплом и пониманием, будто и не было этих лет и расстояний.

Поэтому когда Паша позвонил мне в тот вечер и попросил о встрече, я сразу почувствовал – что-то не так. Его обычно бодрый голос звучал глухо и подавленно, фразы были отрывистыми, обреченными. Таким я Пашу еще не видел – и это пугало.

Мы сидели в нашем любимом кафе, том самом, где когда-то отмечали поступление в универ, первую сессию, первую зарплату. Официантки, не спрашивая, принесли наш фирменный салат "Студенческий"и два капучино. Все было, как раньше – вот только Паша, вечно улыбчивый и компанейский, сидел потупив глаза и нервно крутил в пальцах пачку сигарет.

– Не знаю даже, как начать… – севшим голосом проговорил он после долгой паузы. – Мы с Юлькой, кажется, разводимся. Надоело все, сил больше нет. Постоянные ссоры, непонимание, претензии. Будто чужими людьми стали, будто и не любили никогда. Вот и думаю – может, ну его все? Может, хватит мучить друг друга?

Я слушал его, цепенея от какого-то болезненного дежавю. Лет пять назад на его месте сидел я сам, и точно так же изливал душу закадычному другу. Тогда моя семейная жизнь представлялась тупиком, полным взаимных обид и разочарований. И я, как последний дурак, думал, что стоит только хлопнуть дверью – и проблемы исчезнут сами собой.

К счастью, Паша сумел тогда достучаться до моего замутненного ревностью и жалостью к себе разума. "Пойми, – говорил он. – Не в Лене дело, не в быте, не в недопонимании. Дело в тебе самом – в твоей незрелости, неготовности меняться и работать над отношениями. Очнись, не будь мальчишкой! Брак – это труд, компромисс, умение признавать ошибки. А ты хочешь все получить на блюдечке".

Его слова тогда подействовали как пощечина – обидная, болезненная, но отрезвляющая. Я вдруг со всей ясностью осознал, как часто перекладываю ответственность на других, ищу внешние причины своих проблем. И понял: пора становиться взрослым, работать над собой. Мы с Леной помирились, начали строить отношения с чистого листа – и с годами, кажется, достигли гармонии…

И вот теперь передо мной сидел Паша – растерянный, подавленный, запутавшийся в себе. Я видел в его глазах ту же боль и обиду, что когда-то переполняли меня самого. И понимал – сейчас он как никогда нуждается в правде, пусть и нелицеприятной.

– Паш, послушай, – я постарался, чтобы мой голос звучал как можно мягче и проникновеннее. – Развод – не выход, поверь. Сейчас тебе кажется, что это избавление, начало новой жизни. Но на самом деле ты просто бежишь от проблем. От необходимости меняться, работать над собой.

– Но я же пробовал! – он вскинул на меня отчаянный взгляд. – Пробовал найти общий язык, пробовал быть внимательнее. Ничего не получается! Мы уже и на консультации ходили, и тренинги проходили. Толку ноль.

– А ты никогда не думал, что дело не в Юле? – я в упор посмотрел на друга. – Что, может быть, причина в тебе самом? В твоей неготовности слышать, понимать, уступать? В твоем максимализме, упрямстве, привычке винить других?

Повисла тишина. Паша смотрел на меня расширившимися глазами, нервно покусывая губы. Кажется, до него начинало что-то доходить.

– Понимаешь, брак – это каждодневный труд, – продолжал я, чувствуя какую-то пронзительную, почти физическую боль от каждого слова. – Это умение прощать, забывать обиды, находить в себе силы меняться. Не ждать, пока партнер станет идеальным, а работать над собой, своим характером и привычками. Это сложно, порой мучительно, но только так можно построить настоящие отношения. Поверь, я через это прошел.

Я говорил и говорил, вспоминая свою историю, свои ошибки и прозрения. Рассказывал, как мы с Леной по кирпичику выстраивали наш брак, учились слышать и понимать друг друга. И видел, как в глазах Паши постепенно загорается огонек, еще слабый, но обнадеживающий.

– Спасибо тебе, – глухо прошептал он, когда я замолчал. – Спасибо, что открыл глаза. Мне и правда пора перестать быть мальчишкой, пора повзрослеть. Я ведь люблю Юльку, очень люблю. И хочу быть с ней, хочу, чтобы у нас все получилось. Буду меняться, чего бы мне это ни стоило.

…С той встречи прошло полгода. Не так давно мы с Леной ездили к ним в гости – и я, признаться, глазам своим не верил. Паша и Юля будто переродились, стали другой парой – понимающей, гармоничной, счастливой. Конечно, не обошлось без помощи психолога, без длительной работы над собой. Но главное – у них обоих было желание, была решимость спасти свой брак.

Уже уезжая, я крепко обнял Пашу на прощание. Обнял – и вдруг со всей ясностью ощутил важность того, что произошло. Понял, что нет ничего ценнее настоящей дружбы – той, где люди не боятся говорить правду, какой бы болезненной она ни была. Ведь только так, через откровенность и сопереживание, и можно помочь близкому найти верный путь.

Дружба… Удивительное, многогранное чувство. В ней столько граней – от веселой беззаботности до щемящей проникновенности, от легкости бытия до глубины постижения жизни. Главное – уметь быть настоящим другом. Не предавать. Не отворачиваться в трудную минуту. Говорить правду – даже если за нее обидятся и перестанут общаться.

Ведь дружба – это не только попутчик, с которым легко и приятно идти по жизни. Это еще и ориентир, и камертон, по которому мы сверяем правильность своего пути. И если такой ориентир есть – можно пройти через любые испытания и выйти из них сильнее.

Как Паша. Как я сам. Как все мы, связанные незримыми, но крепкими нитями взаимопонимания и дружеской любви.

Вспоминая этот разговор, я вдруг отчетливо понял – насколько тесно переплетены в нашей жизни правда и любовь, честность и дружба. Невозможно построить настоящие отношения – будь то в семье или в дружбе – без искренности, без готовности принять другого со всеми его недостатками. Без смелости смотреть в лицо реальности, какой бы она ни была.

А еще – без веры. Веры в себя, в близких, в то лучшее, что есть в каждом из нас. Ведь именно эта вера и дает силы меняться, расти над собой. Преодолевать кризисы и сложности. Идти вперед – рука об руку с теми, кто дорог и важен.

…Солнце уже скрылось за горизонтом, и на город опустились мягкие дальневосточные сумерки. Я стоял на балконе, вдыхал влажный морской воздух и думал – как же все-таки непросто бывает эта самая правда. Но как же она необходима – и в творчестве, и в жизни. Правды, без которой все остальное теряет смысл…

Глава 8. Один день

Утро в гостинице началось с телефонного звонка. Ну как началось – я уже минут сорок лежал и пялился в потолок, прокручивая в голове вчерашний разговор с Александром. "Пиши правду", говорил он мне. "Без прикрас и пафоса". Легко сказать! А как ее напишешь, эту правду, когда она такая разная, такая многоликая? Вот и лежу, пытаюсь уложить в голове весь этот калейдоскоп лиц, судеб, историй…

– Алло! Доброе утро! Это ресепшн, – бодрый девичий голос в трубке отвлек меня от размышлений. – Напоминаем, что завтра у вас выезд. Освободить номер нужно будет до двенадцати.

– Да-да, спасибо, – машинально отвечаю я, а сам думаю – и правда, ведь сегодня последний день во Владивостоке. Надо успеть еще погулять по городу, надышаться им напоследок.

Наскоро завтракаю в кафе на первом этаже и выхожу на улицу. Сразу же окунаюсь в утреннюю толчею – спешащие по делам люди, гудящие машины, назойливые зазывалы у торговых центров. И над всем этим – крики чаек, запах моря, отблески солнца на стеклянных высотках. Владивосток, он всегда такой – суетливый, многоголосый. Со своим особым ритмом, своей мелодией.

Решаю пройтись по центру, поглазеть на местные достопримечательности. Но, если честно, меня гораздо больше привлекают люди. Случайные прохожие, которые сами не подозревают, насколько они интересны. Вот пожилая китаянка тащит огромные клетчатые сумки – наверное, закупилась на оптовой базе. Лицо бесстрастное, сосредоточенное – видно, не впервой ей этот маршрут.

А вот парочка студентов, с головой ушедшие в свои смартфоны. Идут, спотыкаются, чуть не врезаются в столб. Но глаз не поднимают, увлечены виртуальным миром. Интересно, о чем они там переписываются? О грядущей сессии или о свидании после пар?

На перекрестке меня обгоняет мама с коляской. Малыш безмятежно спит, посапывая во сне. А мамино лицо усталое, под глазами – круги. Небось полночи не спала, качала свое сокровище. Всякий раз умиляюсь, глядя на эти молодые семьи. Сколько в них любви, нежности! И в то же время – сколько труда, терпения, бессонных ночей…

От размышлений меня отвлекает громкий спор. На углу двое мужчин что-то яростно выясняют, размахивая руками. Прислушиваюсь. Оказывается, не поделили место на парковке. У одного джип крутой, у другого – видавшая виды "Тойота". Вот и сцепились, как два петуха. Хотя по сути – из-за чего? Из-за клочка асфальта? Смешно, ей-богу…

Свернув в переулок, натыкаюсь на старушку, торгующую пирожками. Останавливаюсь, покупаю парочку. С капустой и с мясом. Горячие, ароматные – объедение! И так мне вдруг становится хорошо, уютно. Как будто не в чужом городе, а в гостях у бабушки. Она и похожа на мою – такая же маленькая, сухонькая. Только у моей не было такого растерянного, потерянного взгляда…

Ноги сами несут меня к морю, на набережную Спортивной гавани. Здесь поспокойнее, можно отдышаться. Присаживаюсь на парапет, щурюсь на солнце. Рядом примостилась парочка – совсем еще юные, лет по семнадцать. Воркуют, держатся за руки. В глазах – такая безмятежность, такая влюбленность! Даже завидно немного. Вот бы и мне так – без тревог, без забот. Просто сидеть, смотреть на море и ни о чем не думать…

Но долго предаваться лирике не получается. К парапету подруливает припозднившийся рыбак. Здоровается, закидывает удочку. И начинает свой неторопливый рассказ:

– Да-а, брат, непростая у нас жизнь. Чтобы рыбу поймать – это ж какое терпение надо! Сиди вот, жди у моря погоды. А дома – семья, дети. Всех накормить надо, обуть-одеть. Вот и вкалываем – кто в море, кто на заводе, кто в такси. Зато знаешь – не зря живешь, не в пустую…

Киваю, соглашаюсь. На таких вот простых тружениках и держится Владивосток. Порт, рыбная промышленность – это ж все они, своими руками. И ведь не ропщут, не жалуются. Просто делают свое дело, растят детей. В этом, наверное, и есть главная правда жизни…

С набережной ухожу с тяжелым сердцем. В котором раз убеждаюсь – у каждого свой крест, своя ноша. И как бы ни было трудно – несут, тянут лямку. Потому что надо. Потому что по-другому не умеют.

Дальше иду без разбору, куда глаза глядят. Вот старое советское кафе с обшарпанной вывеской – забегаю туда перекусить. За стойкой – грузная женщина лет пятидесяти. На бейджике – "Тамара". Лицо усталое, но добрые. Пока готовит мне салат и котлеты, ненавязчиво интересуется:

– Вы к нам надолго? По делам или отдыхать?

Рассказываю осторожно ей о своих планах, о желании иначе почувствовать город. Тамара одобрительно кивает:

– Это правильно. Владивосток – он особенный. Со своим норовом, со своим характером. Чтобы его понять – мало одним глазком глянуть. Тут пожить надо, людей послушать.

И тут же, как по заказу – за соседним столиком разгорается спор. Два дедка, видать старые знакомые, что-то горячо обсуждают:

– Я тебе говорю, Михалыч, не жизнь нынче пошла, а сплошная показуха! Вон, глянь – понастроили небоскребов, а толку? Цены бешеные, работы нормальной нет. Мы вон как упирались в свое время – и на флоте, и на судоверфи. А сейчас молодежь куда? В охранники да в официанты?

– Так а что ж поделать, Петрович? – разводит руками его товарищ. – Времена другие настали. Это мы привыкли вкалывать, страну на себе тянуть. А у них свои заморочки – интернеты, гаджеты всякие. Не до труда им, не до подвигов…

Тамара, заметив мой интерес, вполголоса комментирует:

– Это наши старожилы, еще с советских времен. Петрович раньше капитаном дальнего плавания был, исколесил все моря-океаны. А Михалыч всю жизнь на "Дальзаводе"проработал, корабли строил. Теперь на пенсии, вот и ворчат да судачат. Хотя по сути-то правы – раньше жизнь понятнее была, ясней что ли…

Поблагодарив Тамару за обед и разговор, выхожу из кафе с тяжелой головой. Неужели и правда нет нынче того дальневосточного характера, того внутреннего стержня? Или это только на первый взгляд кажется, что все не так?

Брожу по улицам, вглядываюсь в лица прохожих. Пытаюсь угадать – кто они, чем живут? Вон парнишка пробежал в форме курсанта – небось мореходку заканчивает, пойдет по стопам отцов-дедов. А вот работяги в спецовках, с потрепанными сумками – с какой-нибудь стройки возвращаются. Вон компания подростков – спорят о чем-то, руками машут. Может, мечтают город свой изменить, жизнь в нем лучше сделать?

И понимаю вдруг отчетливо – рано я дедкам из кафе поверил. Есть он, дальневосточный характер! Никуда не делся. Просто он сейчас другой – более гибкий, что ли. Подстраивается под новые реалии, новые вызовы. Но суть-то неизменна – трудолюбие, упорство, любовь к своей земле.

Незаметно добредаю опять до Спортивной набережной. Солнце уже клонится к закату, раскрашивая небо и море в немыслимые оттенки. На душе – светлая грусть. Как же не хочется уезжать! Так бы и остался здесь – дышать этим воздухом, слушать говор волн, смотреть на людей…

Но пора возвращаться в гостиницу, собирать вещи. Завтра с утра – в аэропорт, в новые края. Что ж, спасибо тебе, Владивосток! За все – за впечатления, за встречи, за мысли. Ты дал мне куда больше, чем можно было ожидать от одного дня.

Уже сидя в номере, перебираю в голове все, что случилось за этот день. Обрывки разговоров, случайные встречи, мимолетные наблюдения. И понимаю – вот она, правда жизни. Та самая, о которой говорил Александр. Без прикрас и пафоса. Простая, обыденная – и в то же время удивительная.

Правда людей, для которых этот город – не просто точка на карте. А дом, судьба, корни. Людей, которые и есть – соль этой земли, ее характер и душа.

Той самой земли, которая навсегда остается с тобой. Даже если ты улетаешь за тысячи километров.

Земли, имя которой – Владивосток.

Глава 9. Остров, где ветер пишет историю

Паром мерно рассекает студеные волны Татарского пролива. Я стою на верхней палубе, вдыхаю терпкий морской ветер и вглядываюсь в горизонт. Там, в сизой дымке тумана, уже угадываются зубчатые пики сахалинских сопок.

Сахалин… Остров-загадка, остров-легенда. Край, овеянный ореолом таинственности, мистики, почти мифической суровости. Японский Карафуто, русский Сахалин – сколько имен, сколько судеб вобрала в себя эта земля!

Чем ближе берег, тем яснее я различаю детали пейзажа. Вот проступили дремучие леса, непроходимые топи, бурные реки в крутых скалистых берегах. Природа здесь и впрямь неласковая, дикая, словно еще не смирившаяся с присутствием человека.

Сахалин встречает неприветливо – пронизывающим ветром, косой сеткой дождя, свинцово-серым небом. Даже в разгар лета здесь не снимают шапок и не расстаются с теплыми куртками. Но я уже предупрежден – климат на острове суров, непредсказуем. Летом может ударить мороз, зимой – пойти дождь. Тайфуны, метели, туманы – обычное дело для здешних мест.

На пристани меня уже ждет гид – коренной сахалинец Василий Петрович, краевед и большой знаток острова. Пожилой, но бодрый и подтянутый, с обветренным морщинистым лицом и по-юношески яркими голубыми глазами.

– Добро пожаловать на Сахалин! – приветствует он, крепко пожимая руку. – Край нетронутой природы, непокорного духа и несгибаемых характеров. Край, где человек учится быть сильным – поневоле, по необходимости. Иначе не выжить, не устоять перед лицом стихий.

Едем по городу, и я с жадным любопытством впитываю новые впечатления. Южно-Сахалинск – город контрастов, город, где переплелись Восток и Запад, Россия и Япония. Современные высотки соседствуют с покосившимися деревянными домишками, православные церкви – с буддийскими храмами. На улицах слышится разноязыкая речь, мелькают разные лица – русские, корейские, японские, айнские.

– Сахалин – земля многострадальная, многонациональная, – рассказывает Василий Петрович, ловко лавируя по улицам. – Много кто пытался ее покорить, прибрать к рукам. А она, неприступная, так и не далась никому. Крепкий орешек оказался – ни зубы, ни когти не берут!

Слушаю его вдохновенный рассказ – и словно листаю страницы сахалинской летописи, полной драматизма и противоречий. Вот первые русские поселения середины 19-го века – Дуэ, Кусунай, Корсаковский пост. Кучка храбрецов-первопроходцев на краю света, в окружении враждебных айнских племен. Люди, закаленные лишениями, одной рукой державшие плуг, другой – ружье.

А вот печальные страницы каторги – той самой, что описал в своей книге Чехов. "Остров изгнания", забытый богом и людьми, где отбывали наказание самые отпетые уголовники. Холод, голод, болезни и беспросветный труд – вот что ждало несчастных на Сахалинской земле.

А дальше, в 20-м веке – японская оккупация Южного Сахалина, превращение его в колонию Карафуто. Жестокие порядки, принудительная ассимиляция, подавление всего русского. Но и тут сахалинцы не сдались, не покорились. Боролись в партизанских отрядах, вели подпольную борьбу за родную землю.

– Смотрите, Чеховский перевал, – указывает Василий Петрович на крутой каменистый подъем. – Летом 1890-го по этой дороге ехал сам Антон Павлович, путешествуя по Сахалину. Представляете, какие были дороги – ухабы да колдобины, грязь непролазная! Но великий писатель не побоялся тягот, все вынес, все перетерпел. А ради чего? Чтобы увидеть правду жизни, написать честную книгу о далеком острове. Вот что значит сила духа, вот что значит любовь к родной земле!

Я смотрю на этот перевал – неприметный, ничем не выдающийся, – и чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. От пронзительного ощущения причастности к истории, к нелегкой судьбе острова. Словно рядом со мной, плечом к плечу, стоят все эти люди – первопоселенцы и каторжане, партизаны и подпольщики, смельчаки вроде Чехова. Стоят – живые, настоящие, несломленные.

Проезжаем мимо старого японского синтоистского храма – в ярко-алой оправе, с причудливо изогнутой крышей. Василий Петрович охотно поясняет:

– Это из наследия Карафуто. Сколько их тут осталось по югу Сахалина – храмов, парков, ворот-тории! Японцы думали – навеки пустили корни, закрепились. Ан нет, пришлось уйти, подобру-поздорову. Они ведь как – пока земля не их, пока сахалинцы не сломлены – и утвердиться по-настоящему не могут. Потому как дух свободолюбивый не сломить, не задушить. Он и есть та нерушимая скала, о которую все волны разбиваются.

Подъезжаем к Охотскому побережью. Вот он – край земли, граница обитаемого мира. Беспредельность океана, крики чаек, поросшие лесом сопки. И над всем этим – свинцово-сизое небо, почти осязаемый, вязкий туман.

Пронизывающий ветер швыряет в лицо холодные брызги, продирает до костей. Но я почти не замечаю дискомфорта. Стою на берегу, вглядываясь в седую океанскую даль – и чувствую себя невероятно живым, до предела наполненным энергией.

– На Сахалине по-другому нельзя, – прочитав мои мысли, говорит Василий Петрович. – Здесь или чувствуешь жизнь в полную силу – со всеми ее ураганами, штормами, – или прозябаешь, тлеешь. Полутонов не бывает. Сахалинцы вообще народ особенный – цельный, бескомпромиссный, чуждый всяческой фальши. Они и в дружбе, и в работе такие – без остатка отдаются, без фальши.

Я чувствую, как внутри меня все отзывается на его слова. Передо мной будто встает огромный пласт здешней жизни – терпкой, неласковой, но удивительно настоящей. Жизни без прикрас и иллюзий, без фальши и компромиссов с совестью.

Суровый климат, нелегкая история выковали особую породу людей – открытых, искренних, умеющих ценить простые радости. Людей, для которых верность корням, земле, традициям – не пустой звук, а основа основ. Людей, чье жизнелюбие и стойкость могут послужить примером всем нам, избалованным комфортом и благополучием.

Солнце клонится к закату, окрашивая тучи и волны в невероятные пурпурные оттенки. Мы едем обратно – мимо рыбацких поселков с покосившимися избами, мимо густых кедровых рощ и журчащих в распадках ручьев.

– У нас говорят – Сахалин один, а вот Сахалинов много, – с улыбкой замечает Василий Петрович. – У каждого свой остров, свое восприятие, свой опыт. Кто-то всю жизнь его постигает, вживается. А кто-то коснулся краешком, мельком – и увез с собой частицу. Но никто не остается равнодушным, неизменившимся. Ведь Сахалин прежде всего учит – стойкости, мужеству, верности себе. И каждый этот урок – на всю жизнь.

…Ночью, засыпая под шум дождя в гостиничном номере, я еще долго перебираю в памяти этот насыщенный день. Вижу изрезанное морщинами лицо Василия Петровича, вдыхаю горьковатый аромат тайги, слышу мерный рокот прибоя. И понимаю: я прикоснулся к чему-то очень важному, сокровенному.

Глава 10. Люди сильнее ветра

Утро встречает меня непривычной тишиной. Ни гула машин, ни суеты мегаполиса – только шелест ветра в кронах деревьев да отдаленные крики чаек. Неспешно встаю, подхожу к окну – и замираю, пораженный открывшимся видом.

За стеклом – безбрежный простор Охотского моря, стальная рябь волн, уходящая за горизонт. Узкая полоска песчаного пляжа, и дальше – крутые сопки, поросшие густым хвойным лесом. Величественно, строго, без единого намека на присутствие человека.