Багровое откровение. Исповедь алого генерала

Архивы превратились в бесконечные лабиринты – воздух густел от пыли и забытых секретов. Каждая папка, каждый пожелтевший лист – новая попытка разорвать кровавую завесу. Завесу, скрывавшую истинные планы крыс института. Мы поднимали старые, нераскрытые, кошмарные дела. Рискуя жизнью, тайно проникали в военные комплексы, лаборатории, лагеря. Там тени прошлого сливались с кошмарами настоящего. Но каждый раз тонкая нить превращалась в шлейф из трупов и крови. А враги оставались на шаг впереди.

– Это пустая трата сил! – Авель резко швырнул папку на пол. Бумаги разлетелись – осколки последней надежды. Его голос дрогнул – натянутая струна, готовая лопнуть. – Мы только зря тратим время на эти никчёмные бумаги!

Я подняла глаза от полицейского отчёта – чернильные строчки расплывались в кровавые подтёки.

– Тише, Авель. Гиммлер не мог уничтожить все следы, – пальцы сжали страницу, бумага затрещала по сгибам. – Нужно продолжать искать.

Мы проигрывали. После той резни в Польше Аненербе затянули удавку. Лаборатории, архивы, даже крематории – всё теперь охранялось так, будто за стенами прятали самого дьявола. Генерал? Его имя исчезло даже из устных отчётов, будто никогда не существовало. Что оставалось? Надеяться на Алексея с подачками от красного командования. И, редко – на осведомителей полиции, тайно завербованных Авелем.

Часы сливались в свинцовую тяжесть – она проникала в каждую клетку, словно холодный туман. Затягивала разум. Мы переглянулись – в его глазах отражалась та же усталость. Решение было обоюдным: пора отдохнуть.

Архив остался в тени за спиной. Шаги глухо отдавались по лестнице, смешиваясь с хаосом и беготнёй сотрудников. Кабинет встретил почти нереальной тишиной – единственный островок спокойствия. Где можно насладиться покоем за чашкой кофе.

А куда пропал наш «союзник»? Уже три дня ни слуху, ни духу. Алексей рыскал по южным границам, проверяя наводки на «подозрительные» инциденты. Но мы оба знали: за этим словом скрывались расстрельные списки, сожжённые бумаги и безымянные могилы.

Передышка длилась недолго. Часы на стене едва пробили три, когда дверь с грохотом распахнулась. Без предупреждения, без церемоний. На пороге застыла его статная фигура – пот, порох и что-то тревожное тянулось за ним шлейфом.

– Что у тебя? – голос Авеля прозвучал резко, как щелчок предохранителя.

Алексей молча подошёл к столу. Сумка с глухим стуком рухнула на дерево. Его пальцы, покрытые мелкими царапинами, развернули карту с почти ритуальной точностью.

– Где-то здесь, – ноготь упёрся в крест, нарисованный в одной из крупных областей, – укреплённый аванпост советских войск. В нём – документы, захваченные контрразведкой, – губы искривились в усмешке, но взгляд остался холодным. – Сведения о секретной операции Аненербе.

Воздух в комнате загустел. После сотен провалов и бесконечных тупиков – наконец-то реальный шанс. Но мы не разделяли «радость».

– Нет! Это уже переходит все границы! – Авель резко вскочил, кресло со скрипом откатилось назад. Лицо исказила ярость – ноздри раздулись, веки задрожали, пальцы сжались в кулаки. – Ты предлагаешь отправиться на фронт? Ради призрачной надежды?!

– Информация точна, – Алексей не моргнул, но его скула дёрнулась. – Мой осведомитель не лжёт. В лагере – ценные документы. Нельзя позволить институту вернуть их.

– Это чистое самоубийство! – ладонь Авеля с грохотом обрушилась на стол, заставив вздрогнуть кофейные чашки. – На фронте сейчас – ожесточённые бои! Не хватало ещё попасть в плен!

– Что, испугался храбрых красноармейцев? – Алексей наклонился вперёд. Свет от окна отбросил резкие тени на его лицо, язвительная улыбка обнажила зубы.

– Нет. Но и не стремлюсь на виселицу, – Авель ткнул пальцем ему в грудь. – Если тебя поймают, то просто отчитают. А нам, – его взгляд метнулся ко мне, – светит расстрел на месте.

Алексей медленно кивнул, глаза стали холодными, как сталь. Рука скользнула во внутренний карман плаща. Мгновение – и в его пальцах замерцал небольшой конверт с казённой печатью.

– Не волнуйся, трусишка, – он нарочито растянул последнее слово. – Я позаботился о безопасности, – лениво развернул бумагу. – Этот приказ – щит. Вас не посмеют тронуть.

Авель сжал кулаки – в груди поднялся жар, пытался сдержаться. Но слова Алексея были как искра, поджигающая порох. Он рванулся вперёд, минуя стол. Резкий удар под колени, глухой стон:

– Ты что… – Алексей рухнул на пол, скривился, пытаясь вдохнуть сквозь стиснутые зубы. Пальцы судорожно впились в паркет, оставляя белые царапины на тёмном дереве. – С ума сошёл?!

– С ума? – Авель обошёл его, пальцы впились в ворот. Резкий рывок. Алексей ощутил его горячее дыхание. – Знай своё место, русская свинья! – он вырвал бумагу, демонстративно смял. – Думаешь, в этой мясорубке, где люди гибнут пачками, эта бумажка хоть что-то значит?

Маска безразличия треснула. За ней показалось настоящее отношение – гнев и презрение. Авель желал Алексею смерти больше, чем я.

– Отпусти… – потребовал Алексей, голос стал низким, угрожающим.

– Или… что? – Авель ехидно оскалился, обнажая клыки. – Решил потягаться? Со мной?

Между ними повисла тягучая тишина, наполненная угрозой. Взгляды встретились. Секунда. Две. Алексей резко привстал, ударил его локтем в живот. Авель отшатнулся, тело накрыла холодная волна резкой боли. Выпустил хват, ноги подкосились, рухнул на колено.

Алексей сделал шаг, пальцы впились в ворот плаща. И следующее, что Авель почувствовал – стремительный полёт. Не долетев до стены жалких пару метров, с глухим шумом упал на пол.

Но триумф длился недолго. Ярость пылала внутри неугасимым пожаром. Авель зарычал, как загнанный зверь, вскочил на ноги. Клыки полностью обнажились, готовые рвать плоть. Молниеносный рывок. Его кулак врезался в челюсть с такой силой, что Алексей отлетел назад. Пошатнулся, теряя равновесие. Глухой звук удара о пол. Дрожащие руки обхватили голову, мир перед глазами превратился в калейдоскоп. Он отчаянно пытался прийти в себя…

– А ты полон сюрпризов! – Авель сделал шаг. Ещё. Его ухмылка напоминала неровное лезвие. – Что дальше? В дверь постучится медведь с балалайкой?

Оскорбления сыпались, как осколки стекла, каждое острее предыдущего. Слова перестали иметь значение – они превратились в удары, вызов. И вот уже не ссора, а настоящая драка. Кулаки говорили громче любых аргументов.

Алексей оказался достойным противником. Каждый его удар был точным, движение – выверено. Благодаря сыворотке, текущей по его венам, он не уступал Авелю. Чья жизнь растянулась на столетия, наполненные боями и кровью. Это было почти невероятно. Почти.

Наблюдать за дракой было забавно. Хотелось досмотреть, чем закончится представление. Но… не в имперском директорате. Среди карт и секретных досье это выглядело вопиющим безумием. Один случайный свидетель – и скандал достигнет высшего командования. А эти драконы не любят шума.

Я сделала стремительный шаг – ворот Авеля хрустнул под сильным натиском. Резкий рывок – и его тело отлетело в сторону, подальше от «главной сцены». Левый бок встретился с углом стола. Хриплые стоны смешались с гулом крови в ушах. Руки схватились за живот, словно стараясь удержать рвущиеся наружу внутренности. Колени резко ощутили холод паркета.

Алексей был следующим в очереди. Сильный удар. Подсечка – и вот он уже переваливается с боку на бок на спине. Пронзительные стоны смешались с острой болью.

Я наклонилась, ткань ворота заскрипела под ледяными пальцами. Резкое движение – его ноги оторвались от пола. Он был словно провинившийся щенок, поднятый за шкирку.

– Прочь! – дыхание стало хриплым, прерывистым, но в глазах тлел огонь сопротивления. – Немедленно отпустите! – его рука вцепилась в моё запястье, пытаясь вырваться. – Я прикончу эту фашистскую тварь!

Авель перешёл все границы дозволенного. Злость Алексея была почти осязаемой – она вибрировала в сжатых челюстях, дрожала в напряжённых плечах. Он не просто хотел проучить его – жаждал сломать, уничтожить, стереть в порошок. Каждое брошенное им слово било точнее пули.

Авель, обычно холодный и расчётливый, напоминал бочку с порохом. Его пальцы, белые от напряжения, вцепились в край стола. Оставляли на полированной поверхности кровавые борозды – будто в последней попытке удержаться.

Он поднялся, движения медленные, неестественные, как у марионетки с перерезанными нитями. Но в глазах… О, в этих ледяных глазах теперь пылал настоящий ад. Офицерская честь? Нет, это было глубже – первобытная ярость, требующая растерзать обидчика.

Два фанатика. Две религии, готовые сжечь мир ради своей правды. Они стояли друг против друга – бездны ненависти, готовые поглотить всё, даже самих себя. В их глазах читалась одна и та же мысль: «Дай мне только повод… любой…». Дуэль? Несчастный случай? Они бы продали душу за эту возможность.

Но этот цирк должен был закончиться. Авель оказался… умнее. Стоило встретиться с моим взглядом – покорно отступил. Не сразу. Плечи сотряслись в последнем резком протесте. Стычки? Да, были. Но утихали на уровне взаимных оскорблений. Драки? Он – не самоубийца, чтобы провоцировать генерала.

Алексей? Он корчился от боли, тело дрожало, как в лихорадке, но всё ещё пытался вырваться. Пальцы царапали мою руку, оставляя кровавые дорожки. В глазах – слепая, бессмысленная ярость.

– Дёрнешься, – я сжала шею сильнее, он захрипел, – умрёшь быстрее, чем секундная стрелка сделает полный оборот.

– Но я…! – не унимался. – Я лишь…

– Хватит! – осадила я, голос звучал как пощёчина. – Ты на лезвии ножа! Ещё слово, и последнее, что услышишь – хруст собственной шеи.

Что-то дрогнуло в его взгляде. Осознание поражения наконец пробилось сквозь пелену ярости.

– Ваша… взяла… – тихий выдох горечи. Слова вырвались через стиснутые зубы.

– Мудрое решение, – я отпустила его.

Алексей неуклюже поднялся на ноги, небрежно отряхнул плащ. Взгляд впился в Авеля, намекая: «Это ещё не конец». В нём кипела злость и полное пренебрежение к последствиям.

А что второй клоун? Ответил оскалом – губы растянулись в улыбке, в которой не было ни капли веселья. Только обещание возмездия. Но ноги оставались на месте – умение вовремя остановиться всегда было его сильной стороной.

– Какого чёрта вы тут устроили? – мой голос звучал грозно, неумолимо. – Не хватает проблем? Захотели поднять на уши весь Берлин?! – резкий разворот к Авелю, он инстинктивно отпрянул. – Ты, кажется, забыл, что стоишь на краю пропасти? – палец указал на Алексея. – Хочешь составить ему компанию в ад? Я вас мигом туда отправлю!

Ответом стала цепенеющая тишина. Своими импульсивными выходками они порочили всю армию – и это касалось не только Авеля.

– Простите, фрау Розенкрофт… – Алексей виновато опустил голову. Взгляд метался по паркету, но в голосе тлели угли непокорности. – Я… не хотел доставлять вам проблем… но этот…

– Молись, – перебила я, – чтобы этого больше не повторилось, – палец, указывающий на Авеля, дрогнул от сдерживаемой ярости. – Ты, в отличие от него, почти на дне пропасти. Ещё один неверный шаг – и твоя жизнь оборвётся под залп расстрельной команды.

✼✼✼

Советский аванпост стоял как неприступная крепость: ряды колючей проволоки, оружие, военная техника, танки. Штурмовать эту цитадель без артиллерийской поддержки – чистейшее безумие. В глазах Алексея мерцала хитрая искорка – та самая, что всегда появлялась перед рискованными авантюрами.

Последние недели лагерь напоминал раненого зверя – грозного снаружи, истекающего кровью внутри. Полевой госпиталь, где ещё недавно спасали жизни, превратился в склеп: тихий, пропитанный карболкой и йодом. Старшие врачи исчезли – не в дыму сражений, а тихо, будто их стёрли с этого участка фронта.

Каждый час приносил новые вызовы. Медсёстры с тёмными кругами под глазами метались между коек. Руки дрожали от бессилия. Без опытных хирургов даже простые ранения становились смертными приговорами. Но умирали не только от пуль и осколков, оставляющих глубокие раны. Солдат косил неведомый недуг – ползущий по лагерю, как туман над болотами.

– Неизвестная… болезнь? – Авель резко вскинул бровь. Пальцы сжали ручку кресла. – Ты… – комок в горле мешал говорить, – что имеешь в виду?

Алексей медленно провёл ладонью по лицу, словно стирая паутину усталости. Рассказ лился монотонно – заученный доклад:

– Начинается как сезонная хворь. Температура под сорок. Озноб – больные трясутся так, что зубы выбивают дробь по каскам, – пауза, взгляд упирается в потолок, где кружится муха, застрявшая в паутине. – Потом… кожа. Будто кто-то изнутри рисует багровые карты неизвестных стран. Спазмы… – рука дёргается, изображая конвульсии, – будто током бьёт, только без перерыва.

Вскоре начиналась рвота – выворачивала органы наизнанку. Несчастные извивались в агонии, харкали сгустками почти чёрного цвета. Иногда захлёбывались собственной кровью.

А врачи? Командование бросило в лагерь лучших – тех, кто вытаскивал с того света даже самых безнадёжных. Но они подозрительно быстро заболели и отправились на тот свет, один за другим, в течение первой недели.

– Прислали троих из московского НИИ, – Алексей горько усмехнулся. – Первый сгорел за ночь. Второй успел написать полстраницы наблюдений, – показал размер пальцами, – прежде чем у него хлынула кровь из ушей. Третий… – голос сорвался, словно разум отказывался озвучивать ужасы.

Алексей выдержал паузу, позволил осмыслить сказанное, затем озвучил план: наш статус старших хирургов городского госпиталя должен был стать билетом в этот ад. Предлагал сыграть роль прибывших из главного штаба врачей – для оказания: «Посильной помощи и спасения защитников красного фронта». Благородно… и цинично.

– Вы прикинетесь светилами медицины, – голос Алексея приобрёл сладкие нотки партийного агитатора, – а я тем временем стащу документы из штаба.

Смех возник нервный, как трещина в стекле, готовая разойтись в любой момент. Алексей моргнул, брови поползли вверх, словно пытались скрыться в волосах. В глазах читалось: это не входило в сценарий…

– Господи… – Авель выдавил между приступами смеха, вытирая слёзы, не вызванные весельем. – Русские ещё глупее, чем я думал. Такими темпами война окончится до следующего урожая!

Насчет войны он, конечно, ошибался. Но остальное… Чистокровные немцы в роли московских профессоров медицины? Вот так цирк! Отвратительный акцент, манера поведения… нас раскроют быстрее, чем успеют произнести: «Здравствуйте, товарищи!»

– Что смешного? – голос Алексея дрогнул, пальцы сжали край стола, оставив влажные отпечатки на полированной поверхности. – План же… идеален. Прикрытие…

Авель резко поднялся, его тень накрыла Алексея, как крыло хищной птицы.

– Ты издеваешься? Всерьёз предлагаешь нам, – каждое слово остро, как скальпель, – лечить вражеских солдат?

Авель сжал кулаки, дыхание участилось, глаза блестели от подавленного гнева и отвращения. Недоверие витало в воздухе, густое, как запах дезинфекции. Всё это казалось слишком удобным спектаклем.

– Разве это не ваша… обязанность? – Алексей отступил на шаг, спина упёрлась в книжный шкаф. – Вы же врачи! – плечи дёрнулись в намёке на гнев. – Вы давали клятву спасать жизни!

– Клятву? – Авель откинулся в кресле с театральной медлительностью. – Твоя наивность – клинический случай, – ехидно прищурился. – Как тебя вообще взяли в разведку? Ты же самых простых вещей не знаешь…

– А? – Алексей растерянно наклонил голову. – Ты о чём?

Глубокий вдох, Авель наклонился вперёд, свет от окна косой полосой упал на скулы:

– Наши «врачи», – он сделал ядовитые кавычки, подчеркивая иронию, голос стал тише, наглая ухмылка не сходила с лица, – проводят… эксперименты. В Дахау. Освенциме, – каждое название падало, как гильотина. – Ты, правда, веришь, они там… спасают?

Алексей замер. Зрачки расширились, вбирая ужас невысказанного.

– Но… – голос сорвался на полутоне, – наши медики… ваших раненых…

– Так! – мой кулак обрушился на стол с грохотом – в углу посыпались бумаги с полки. – Хватит бессмысленных дискуссий! Пусть этим занимаются политики на трибунах!

Они замолчали мгновенно, будто я перерезала невидимую нить между ними. Головы опустились – как провинившиеся ученики перед строгим учителем.

Алексей замер, пальцы нервно пробарабанили по кобуре. Упрямый, как осёл в окопе, он всё ещё цеплялся за жалкую иллюзию – «медицинскую этику». Как будто в мире, где дети горят заживо в бомбёжках, осталось место для таких понятий.

Авель… Его злорадство было как ржавый гвоздь в ботинке – терпеть можно, но с каждым шагом боль становится невыносимее.

Врачи СС и клятва – вещи несовместимые. Они были не спасителями, а бездушными садистами: резали без наркоза, стерилизовали, препарировали. Менгеле, этот «ангел смерти», любил напевать оперные арии Моцарта, пока его «пациенты» захлёбывались собственной отравленной кровью в лазарете Освенцима.

– Мы не будем играть в ангелов, спасая вражеский гарнизон, – я полностью поддержала Авеля. – Но и документы… – глаза сузились, выхватывая испуганный взгляд Алексея, – заберём.

✼✼✼

Предрассветную тишину разорвал грохот – земля содрогнулась, как живое существо. Артиллерийская канонада прокатилась волнами, выворачивая небо алыми всполохами. Сигнал командиров. Солдаты поднялись из окопов – бледные лица, глаза, красные от бессонницы и страха – на мгновение замерли перед прыжком в ад. А потом бросились вперёд под пронзительный визг пуль. Будто сама смерть свистела им вслед.

Бой вспыхнул яростно. Беспощадно. Люди падали, как скошенные колосья – их крики, короткие, обрывистые, тонули в рёве разрывов. Кто-то звал мать, кто-то захлёбывался кровью. Но земля жадно впитывала все звуки, оставляя только глухой стон.

К полудню бой стих. Наступила тишина – не та, что была перед атакой, живая и напряжённая, а густая, тяжёлая, как свинцовое одеяло. Орудия смолкли, оставив после себя лунный пейзаж. Изрытые воронками поля, перепаханные снарядами, сотни тел, застывших в неестественных позах. Воздух пропитался сладковато-горьким запахом пороха и чем-то тёплым, металлическим – от него сводило зубы.

В двух километрах за линией фронта, в уютно обустроенном немецком лагере, штабная палатка наполнялась ароматом кофе и дорогого табака. На столе – фарфоровая чашка с позолотой. В ней – тёмная жидкость, оставляющая на блюдце кольца, как следы от слёз.

– Почему остановили наступление?! – голос офицера прозвучал резко, как щелчок затвора. Его палец вдавился в карту, оставив вмятину там, где час назад погибла рота новобранцев. – Противник на грани! Продолжать атаку!

Он тыкал в аккуратные флажки, скрывающие настоящий ад: изуродованные тела, солдат, заживо погребённых в окопах, сходивших с ума от боли. Но не видел этого. Не хотел видеть. Неудивительно… Рядовые для таких – разменная монета. Потери – лишь цифры, а приказ – закон, который нельзя нарушать. Одна сотня здесь, другая там. Разве это катастрофа? Главное – не забывать печатать похоронки:

– «…погиб как герой!»

– «…был истинным патриотом своей страны!»

– «…пал смертью храбрых в неравной борьбе с беспощадным врагом…»

Слова. Пустые. Лицемерные. Не счесть, сколько таких «благодарностей» слышали безутешные матери. Их дрожащие руки сжимали эти бумажки, а глаза, полные слёз, спрашивали в тишине: «Почему?» Почему их мальчишки остались гнить в изрытой снарядами холодной земле, в чужом и далёком от родного дома краю.

Но никто не ответит. После смерти всё теряет смысл. Идеалы? Убеждения? Пустое. Награды? Бесполезный кусок металла. Слова утешения, произнесённые лично главой государства? Лицемерная комедия. С последним ударом сердца – только непроглядная и холодная тьма могилы.

– Умерьте пыл, – голос Авеля звучал грозно, как приказ обученному псу. Он вошёл медленно, давая форме с шевронами особого отдела на петлицах произвести нужный эффект.

Капитан резко обернулся. Глаза расширились, метнулись от нашивок к погонам.

– Генерал… Полковник… – голос сорвался в шёпот. Рука дрогнула у виска в нерешительном приветствии. – Приветствую!

Мы прошли мимо, оставив его в немом ужасе. На столе была развёрнута карта с множественными пометками – синие стрелы наших войск, красные – клинья врага.

– Скажите, – спросил Алексей, – где сосредоточены основные силы противника?

Капитан медленно перевёл взгляд. Его палец дрожал, выдавая внутреннее напряжение и страх, прыгал по карте. Раз. Два. Три. Как очаги болезни. Наконец остановился на крупной отметке.

– Здесь… предположительно в северной части леса, – его голос дрожал, – укреплённый лагерь.

Алексей выпрямился во весь рост. Его тень покрывала половину карты, словно предвестник грядущей бури.

– Это он, – задумчиво постучал пальцем по знакомой метке. – Там документы.

– Вы… – капитан отшатнулся, щёки вспыхнули неестественным румянцем. – Это безумие! Там усиленная охрана! Мины!

– Отставить панику! – Авель ударил кулаком по столу, заставив вздрогнуть флаконы с чернилами. – У нас особый приказ, – пауза. – Сколько боеспособных в вашем лагере?

– Три… тридцать пять человек, – капитан проглотил комок в горле. Его зрачки сузились, будто уже видел в нас призраков. – Танковый взвод… и разведгруппа…

– Гарнизон врага втрое больше, – мои пальцы скользнули вдоль красной линии, пересекающей нужную местность. – Лес кишит патрулями. Большой отряд – самоубийство.

Алексей скрестил руки на груди, его пальцы впились в предплечья:

– Согласен, – в голосе прозвучал тот самый вызов, благодаря которому мы оказались здесь. – Как обманем судьбу?

– Налегке, – я повернулась к капитану, ловя его взгляд – ошеломлённый, как у человека, запертого в клетке с волком. – Прикажите диверсионному отряду ждать на границе. Пусть возьмут всё необходимое. Выступаем на закате.

Отряд состоял из пяти теней – самых опытных и бесстрашных. Пяти призраков войны. Трое разведчиков с глазами, научившимися видеть даже в кромешной тьме – их зрачки расширялись, как у ночных хищников, впитывая каждый лучик света. Инженер, чьи пальцы читали взрывчатку, как слепой читает Брайль – каждую зазубрину, каждый шов. И командир – живое оружие без лица, способное в мгновение ока стать кем угодно: снайпером, подрывником, палачом.

Эти солдаты из «Бранденбурга» 13 – элитного подразделения разведки – ещё в сорок первом научили красноармейцев бояться ночи. Их имена не значились в официальных отчётах. А в штабах шептались: «Если эти призраки вышли на охоту – утром кто-то не досчитается целых отрядов».

Но сейчас тень недоверия – даже страха – ползла по лицам других офицеров. Они перешёптывались, их пальцы нервно барабанили по кобурам. В их глазах мелькнул страх, который быстро сменился отчаянием:

– Восемь человек против целого гарнизона? – донеслось из-за угла. – Они сумасшедшие… Это же…

Голос оборвался, словно сам воздух перерезал ему горло. Да, мы играли с огнём, шли, практически, на добровольное самоубийство. Но был ли выбор?

✼✼✼

Лес застыл кошмаром – чёрные стволы деревьев, скрюченные в предсмертном спазме, пронзали низкое небо. Голые ветви смыкались над головой – мрачная паутина, сплетённая из теней и страхов.

Воздух пропитался запахом гниющей хвои и чем-то ещё – сладковатым, металлическим. Будто земля впитывала не дождь, а кровь. Тени шевелились. Не от ветра – его не было, лишь холодная тишина, давящая на барабанные перепонки.

Мы двигались по вражеской территории – как по тонкому весеннему льду. Тихо, аккуратно. Каждый шаг отдавался хрустом под ногами – слишком тревожным, пугающим. Время от времени в глубине раздавался треск – то ли зверь, то ли чудовище, встретиться с которым не хотелось бы.

Впереди зашевелилась тьма. Из лесной мглы материализовались фигуры – вооружённый патруль. Двое.

Мы задержали дыхание. Шаг. Ещё один. Солдаты остановились буквально в пяти метрах от нашего укрытия. Винтовки скользнули с плеч, упёрлись прикладом в мёрзлую землю.

Один – сгорбленный, как старик – потянулся в верхний карман кителя. Серебряный портсигар блеснул в полумраке. Спичка чиркнула. Пламя озарило бледные лица – измождённые: ввалившиеся щёки, синяки под глазами, потрескавшиеся губы. Они затянулись жадно – будто это был не никотин, а глоток жизни.

– Будьте осторожны… – Адриан сузил глаза, присмотрелся. Его голос звучал тише шуршания мёртвого листа на ветру. – С ними что-то… не так…

Солдаты напоминали живые трупы – измученные болезнью, что медленно пожирала их изнутри. Руки дрожали, как у заядлых пьяниц. Переминаясь с ноги на ногу, они обменивались короткими фразами. Взгляд метался – испуганная птица. Плечи вздрагивали от малейшего шороха, от каждого звука.