Багровое откровение. Исповедь алого генерала

В лазарете пахло карболкой и свежими бинтами. Фридрих выглядел лучше – сидел на койке рядом с Вальтером, что-то тихо говорил. Тот кратко кивал, слушал, постепенно переставал напоминать затравленного зверька. Плечи распрямились, дыхание выровнялось. Но руки всё ещё дрожали.

Убедившись, что худшее позади, мы направились к коменданту. Хёсс, увидев нас в дверях, вскочил так резко, что стул с грохотом опрокинулся.

– Ради всего святого! – глаза округлились, будто перед ним стояли не люди, а выходцы с того света. – Вы что, пытались остановить ураган голыми руками?!

– Ну… – Авель, прихрамывая, подошёл к столу. Усмешка напоминала оскал. – В каком-то смысле можно сказать и так.

Мы опустили детали ночного кошмара, перейдя к главному: были ли новые жертвы? Слышал ли Хёсс о происшествии на границе? Его голова закачалась с механической точностью маятника:

– Нет, – протараторил он. – В пределах лагеря и окрестностях всё спокойно.

Авель тяжело оперся о край стола. Под его ладонью заскрипело дерево.

– Понятно, – фраза далась с усилием, но в словах чувствовалась закалённая сталь. – Но не расслабляйтесь. Враг не дремлет.

Хёсс кивнул с неестественной быстротой. Страх перед Берлином читался в каждом жесте – бегающем взгляде, напряжённых плечах. Он был готов на всё, лишь бы мы не открыли рот перед начальством.

– Если позволите, – окликнул нас у дверей, – в северной части лагеря – баня, – взгляд скользнул по нашим мундирам. – Вам необходимо привести себя в порядок.

Совет был как нельзя кстати. Статные офицеры? Идеал «великой» нации? Куда там… Скорее жертвы нападения бешеных собак.

Авель, продолжая злиться за «предательство», держался впереди. Усталость вцепилась мёртвой хваткой в мышцы – боль устроила шумный пир на израненном теле. Его ноги едва волочились по гравию, оставляя за собой противный шоркающий звук.

Внешний вид был особенно живописен: светлые волосы, всегда забранные в аккуратный хвост, торчали в разные стороны. Будто он пытался перекусить электрический кабель под высоким напряжением. Лицо? Мрачная палитра из синяков и ссадин – кровоподтёки под глазами, жёлтые пятна на скулах, перебитый нос. Мундир? На помойку. Офицерский плащ? Жалкие лоскуты, болтающиеся, как флаги на разгромленном поле боя. Он напоминал побитого жизнью арлекина, который допил последнюю бутылку и понял – всё. Конец спектаклю.

– Ты похож на грустного клоуна, достигшего последней стадии алкоголизма, – я не удержалась от желания пошутить. Опасно. Опрометчиво. Безрассудно.

Он резко развернулся – в этот момент луч солнца отразился в его глазах. Они вспыхнули холодным блеском, точно отполированная сталь, предвещая бурю.

– На себя посмотри! – грозный голос прокатился ледяной волной по спине. – Ты вылитая лесная ведьма после неудачного шабаша!

Я рассмеялась – слишком громко, резко, словно пытаясь заглушить абсурдность ситуации. В этот момент рядом проходил патруль. Солдаты замерли, переглянулись. В глазах – пятьдесят оттенков шока.

– Не сомневаюсь! Мы друг друга стоим!

Мой вид был на порядок хуже: грязный мундир изорван в местах, где стыдно признаться. От пуговиц на кителе – одни нитки. Плащ и рукава в таком состоянии, что словами не описать – паутина из окровавленных лоскутов. Тело горело от ссадин, кровоподтёков и переломов. Волосы напоминали воронье гнездо.

Появись мы в таком виде перед берлинским начальством – прямая дорога в отдел нравов, лечебницу или на кладбище. Но радовало, что есть время отдохнуть.

Фридрих оправился быстрее всех. Переливание крови и крепкий организм сделали своё дело – уже на следующий день он твёрдо стоял на ногах. Врачи, наложив повязки, скрипели зубами: «Без подвигов».

Вальтер? Пережитое оставило глубокие трещины в его психике – вздрагивал от шелеста листьев, шарахался собственной тени. Даже сигарету не мог удержать – пальцы дрожали без остановки. Только Фридрих находил в себе силы подойти к нему. Остальные… предпочитали не встречаться с живым напоминанием о пережитом кошмаре.

Итог? Двойственный, как удар ножом в спину: на границе и в городе воцарилось зыбкое спокойствие – жестокие убийства прекратились. Но в лагере… Там продолжался тотальный геноцид.

Хёсс тогда избежал расплаты. Вернувшись в Берлин, мы не стали упоминать о его «ошибках». Но судьба оказалась не столь снисходительна…

Правосудие настигло его после войны. По решению Польского Верховного Трибунала он был приговорён к повешению. Ирония? Его земной путь оборвался там же, где он лично похоронил тысячи узников. А его жена, улыбаясь, называла жизнь в Аушвице – пристанище смерти и жестокости – «раем на земле».

ЭХО ПРОШЛОГО

Польские убийства остались в тени страха и бумажной волокиты. Улики против Аненербе, доказательства их бесчеловечных зверств – фотографии, отчёты, показания свидетелей – всё разбивалось в прах при упоминании одного имени: Генрих Гиммлер.

Второй по влиянию человек в государстве. Бессменный руководитель института. Тень рейхсфюрера накрывала все департаменты чёрным саваном, порождая только один вопрос: как обвинить тех, кто сам вершит правосудие?

Мы знали истинные лица палачей. Но сказать вслух – подписать себе приговор. Кто поверит, что те, кто выдавал себя за спасителей, на деле – исчадия ада?

Но была и другая проблема – Вальтер. После возвращения его стали мучить ночные кошмары, выедающие изнутри. Оставляли после себя только дрожащие руки и пустые глаза. Он вздрагивал от скрипа половиц. Стал подозрительным и замкнутым. Даже среди товарищей держался обособленно.

Кабинет тонул в янтарном свете настольной лампы. Бумаги шелестели под пальцами, чернила оставляли на них аккуратные следы – будто капли чёрной крови. Я чувствовала его взгляд – тяжёлый, как свинцовый плащ.

Вальтер стоял у стены, словно тень, прикованная невидимыми цепями. Дыхание слишком ровное – словно он боялся, что даже этот звук выдаст его страх.

– Вам не нужен перерыв? – спросила я, не оборачиваясь. Голос прозвучал намеренно тихо, без угрозы. – Вы с утра на ногах.

– Нет, – ответ последовал слишком быстро, резко. Голос сухой, с едва ощутимой дрожью.

Я отложила перо, медленно повернула голову. Краем глаза заметила, как его пальцы судорожно сжались, будто готовясь к удару.

– Вы сегодня особенно напряжены. Может, стакан воды?

– Спасибо, мне ничего не нужно.

Он пытался сохранить хладнокровие, но веки дёрнулись, когда я поднялась со стула. Он не отпрянул – дисциплина не позволяла, – но мускулы шеи напряглись, как тросы.

Я налила воды из графина, зная, что он следит за каждым движением. Стекло звонко стукнуло о поднос. Повернулась. Подошла ближе.

– Вчера ночное дежурство, а сегодня целый день со мной. Тяжело, наверное? – заметила, протягивая ему стакан.

Он не взял. Плечи подались назад, прижимаясь к стене. Зрачки сузились – инстинкт.

– Нет. Я выполняю приказ.

– Приказ не запрещает вам дышать, – поставила стакан на край стола, ближе к нему. – Или говорить.

Он промолчал. Капля пота скатилась по виску, хотя в кабинете было прохладно.

– Вальтер… – тяжёлый вздох. Я понимала всю сложность ситуации. Он боялся меня. Мучился, находясь рядом. – Ты не обязан молчать. Если тебя что-то беспокоит, скажи. Я не причиню тебе зла.

Он резко поднял голову, губы сжались в белую нить.

– Я не… – голос сорвался. Он сглотнул, взгляд скользнул на стену с картой. – Мне не о чем доложить.

Я кивнула, не настаивая. Его руки дрожали – едва заметно, но дрожали.

– Хорошо. Но если захочешь поговорить – я здесь.

Тишина. Он не ответил. Только сглотнул снова. Когда я села, его пальцы разжались – медленно, будто оттаивая после холода. Но взгляд так и остался прикованным к моей спине. Будто ждал, когда обернусь и покажу клыки.

С каждым днём ситуация ухудшалась. Он не был трусом, старался взять себя в руки. Но польский кошмар не отпускал. В конце концов я устала наблюдать за его отчаянным метанием между страхом и долгом. Лично попросила рейхсфюрера освободить его от обязанностей.

– Конечно, – он улыбнулся с ледяным спокойствием, словно уже подписал приговор. – Мы заботимся о каждом, – пальцы сложились в замок, а в глазах читалось: ещё одна пешка убрана.

Но настоящее испытание ждало впереди. Авель – его начальник. Принципиальный. Эгоистичный. Он больше не пытался разорвать ему горло – действовал хитрее. Руководствуясь принципом: если подчинённому что-то не нравится, но это не нарушает субординацию – просто игнорировал. С ухмылкой наслаждался «спектаклем». Его пальцы постукивали по столу, словно отсчитывали секунды до очередного унижения.

А Вальтер? Его челюсти сжимались до хруста, кулаки белели, ногти впивались в ладони, оставляя на коже полумесяцы боли. Но он молчал. Глотал слова, горькие, как желчь. Отводил взгляд, старался лишний раз не попадаться на пути.

✼✼✼

Уют кабинета и дома сменился на тусклые стены архивов. Бесконечные стеллажи тянулись вглубь – как коридоры забытого лабиринта. Холодный свет лампы дрожал над документами, отбрасывая на стол зыбкие тени.

Пальцы перебирали страницы, пытаясь найти в них ответ на вопрос: «Как обыграть институт?» Каждый лист шелестел под рукой – как шёпот свидетеля, готового замолчать в любой момент. Часы превращались в дни, недели – в месяцы. А единственное, что копилось – бессонница. Гиммлер – мастер сокрытия информации. Даже приближённые не знали, чем он на самом деле занимается.

Лишь одна нить вела по лабиринту запутанных интриг – восьмой исследовательский отдел, входящий в структуру института.

Чем он занимался? Рылся в проклятых некрополях, охотился за реликвиями, которые должны были остаться легендами. Но ни имён, ни отчётов – только пара пустых строк на сгоревшем клочке бумаги.

– Ищете информацию о восьмом отделе? – раздался за спиной знакомый мужской голос.

Я медленно обернулась. Фридрих стоял у окна с книгой в чёрно-красном переплёте. В глазах читалось странное, почти детское любопытство.

– Вам что-то известно? – мой голос прозвучал устало, почти безразлично.

– Возможно, – уголки его губ дрогнули в лёгкой улыбке.

– Что ж, – папка с глухим шорохом опустилась на стол. Страницы зашуршали, словно опавшие листья. Шаг ближе. Холодный воздух между нами сгустился. – Я вас с радостью выслушаю.

– Прежде мне любопытно… – книга легла на подоконник с глухим стуком. – Каково… это?

– Что? – голос выдал тревогу – на долю секунды став чуть выше, острее.

– Быть иным. Контролировать других.

– О чём вы? – я приподняла бровь. Губы растянулись в холодной, выверенной улыбке. – Я такая же, как…

– Бросьте! – его рука взметнулась вверх резко и решительно, словно прерывая разговор. – Я видел, что вы сделали с офицером. Жестокость, огонь гнева во взгляде…

Пауза. Слишком неестественная. Гнетущая.

– Вы наслаждались мучениями, – губы растянулись в ехидной улыбке. – Теперь ясно, за что вас прозвали алым генералом…

Прозвище вонзилось в сознание острее лезвия. Я отвела взгляд – не из стыда, а чтобы скрыть ту тёмную искру, что вспыхнула внутри при этих словах.

Истязания, крики, смерть. Обращение стёрло в душе всё: мораль, жалость, вину. Оставило только голод. Между жертвами не было разницы. Значение имеет лишь тёплая кровь, стекающая по рукам, и страх – опьяняющий крепче любого виски.

Но смертные – лишь часть моей коллекции. Иные… они становились особыми «экспонатами». В дни, когда чёрная меланхолия заползала под кожу, я специально выслеживала их в безликой толпе. Пытала, с наслаждением наблюдая за агонией – медленной, мучительной.

Шлейф смерти тянулся за мной столетиями. Вместо сострадания – садизм. Вместо раскаяния – жестокость. Я стала демоном в человеческом обличье. Мимолётное желание – и друг лежит с перерезанным горлом. А союзник, опрометчиво доверявший кровожадному убийце, отдан на растерзание врагам.

– Вы удивительно осведомлены… – мои губы растянулись в улыбке, но взгляд остался ледяным. – Признайтесь, кто снабжает вас сплетнями? Авель проговорился?

– Это… секрет, – ответил он в игривом тоне.

– Вот как…

Фридрих вёл себя как «типичный нацист» – невыносимый, наглый, самоуверенный. Убеждённый в своей безнаказанности. Что ж… Вера его подвела.

Стремительный удар пришёлся прямо по рёбрам. Вдох свинцовой тяжестью застыл в лёгких. Он отлетел назад, как тряпичная кукла. Справа стоящие стеллажи рухнули. Грохот смешался с пылью. Бумаги взметнулись в воздух, их страницы захлопали, словно крылья напуганных голубей.

Но, как и все паразиты, Фридрих оказался на редкость «живучим». Его сознание и тело не хотели сдаваться. Минута. Две. Веки дрогнули. Пальцы впились в полку, оставив алые следы. Сжав зубы, он с трудом поднялся, опираясь на стеллаж, который едва не рухнул вместе с ним.

– Прошу… подождите! – он поднялся на ноги, пошатнулся. Дрожащая ладонь взметнулась в умиротворяющем жесте. – Мы с вами…

– Не враги, – я сделала шаг. Ещё один. Каблук раздавил протокол, оставив грязный след на гербовой печати. – Да, уже слышала.

Фридрих… Такой наивный. Непростительно. Даже когда клыки впились в его шею, он продолжал верить, что не посмею убить товарища по службе.

В глубине души мелькнула тень сожаления – редкий отблеск человечности, который я давно позабыла. Ах, какая досада… А ведь он был красив: высокий, с широкими плечами и статной фигурой. Его голубые глаза и волосы цвета спелой пшеницы… Мне почти было жаль… Почти.

Но беспринципность шептала: «Враги уже выстроились в очередь – что значит ещё одна жертва в этом бесконечном списке?»

Он выгнулся в последнем отчаянном сопротивлении. Его пальцы судорожно сжались в кулаки, оставляя на ладонях кровавые следы. Сознание ускользало, но тело продолжало бороться – мышцы напрягались до дрожи.

Стоны смешались с прерывистым дыханием, разжигая порочное желание. Непокорный, сильный. Кровь соответствовала хозяину – густая, насыщенная, с горьковатым послевкусием. Словно редкое выдержанное вино. Едва ощутив её на губах, я позабыла обо всём. Мир сузился до этого мгновения – пульсации в висках.

– А вы… – шёпот коснулся его уха, – полны сюрпризов, – язык провёл по алым губам. – В отличие от характера, ваша кровь… превосходна. Ваша смерть станет… приятным дополнением…

– Вы… не понимаете, что делаете… – его голос сорвался в прерывистый шёпот. Грудь судорожно вздымалась. А взгляд, мутный от боли, всё ещё пытался найти во мне что-то человеческое. – Я вам… – судорожный вдох, – не… враг…

– Неважно, – воздух наполнился резким запахом железа и пыли, словно предвестник надвигающейся бури. – Вскоре наши отношения закончатся.

Жажда требовала продолжения, но в этот момент здание содрогнулось. С улицы донёсся грохот – сначала глухой, как отдалённый гром, затем перешёл в оглушительный рёв. Стены затряслись, с потолка посыпалась штукатурка, оседая на плечах мелкой пылью.

– Быстрее! – голоса охраны прорезали коридор, смешиваясь с лязгом оружия. – Они уже здесь!

Солдаты бросились навстречу хаосу, сапоги глухо стучали по полу. Я отпустила Фридриха, позволив ему осесть у стены. Шаг. Остановилась у окна. Внизу, в клубах чёрной гари, плясали языки пламени. Охрана металась в клубах густого дыма, словно призраки в хаосе. Солдаты махали руками, перекрикивались, пытались спасти уцелевшие бумаги.

Взгляд скользнул к пожарной лестнице в отделении. Силуэты. Чёрная форма. Охрана? Нет. Ни шевронов, ни погон. А движения… Слишком быстрые. Резкие. Агрессивные.

Авангард из нескольких полицейских преградил им путь. Во главе – Авель. Он пытался остановить нападавших, но враги напоминали живую стену. Щит. Прикрывали товарища с папкой в руках. Убивали всех, кто приблизится к нему.

– Проклятье! – Фридрих выругался. Глухой шаг. Другой. И вот он рядом. Рука прижала платок к окровавленной шее. Ткань мгновенно стала алой. Голос был хриплым, но взгляд… В нём читалась холодная ярость. – Я думал, они не осмелятся…

– А вы мне начинаете нравиться, – я усмехнулась, проводя пальцем по губам, влажным от его крови. – Даже убежать не пытаетесь. Может, продолжим наше веселье в более… спокойном месте? Пусть солдаты сами разберутся.

– С радостью, – его губы дрогнули в ехидной улыбке, но свободная рука подозрительно лежала на рукояти кортика. – Только ваши угрозы убить меня… Они очень больно похожи на правду…

– Досадно, – мой взгляд упал на царящий внизу хаос. – Может, скажете, что происходит?

– Нет времени, – он резко повернулся, шагнул к выходу, – сейчас нужно помочь Авелю.

Нападавшие выглядели как обычные люди. Но смертные не двигаются так – без раздумий, пауз, словно их мышцы не знают усталости. Миг – и очередной полицейский падает, истекая кровью. Ещё удар – и Авель почти загнан в угол.

– Фридрих! – он резко обернулся в нашу сторону. Голос резал слух. – Сыворотка! Они забрали всё, что мы нашли по ней! Нельзя позволить им уйти!

– Сыворотка? – я с подозрением посмотрела на Фридриха, но вопрос предсказуемо остался висеть в воздухе.

Он рванул вперёд, его фигура мелькнула между солдатами. Я последовала за ним. Но… Мы потерпели поражение. Враги действовали как безжалостный механизм – точные, слаженные, неумолимые. Последний выстрел, крик отчаяния – и они растворились в дыму. Оставили после себя лишь трупы и горький привкус поражения.

✼✼✼

Директорату пришлось нелегко. Цифры потерь давили безжалостностью: тридцать семь убитых – двадцать восемь солдат, три офицера, шестеро гражданских, попавших под перекрёстный огонь.

Воздух был густым от едкого дыма – смесь пороха и горелой плоти. Под ногами хрустело битое стекло, перемешанное с обугленными документами и пожухлыми кленовыми листьями. Будто сама природа хоронила эту бойню.

Я стояла у покорёженной пожарной лестницы – и вдруг взгляд выхватил среди обломков потрёпанный клочок бумаги. Фотография. Пожелтевшая, с надломленным углом. На ней – Фридрих, но совсем другой: молодой, в советской форме тысяча девятьсот тридцать третьего года, с искренней улыбкой. Она казалась почти чуждой ему сейчас. За спиной – нидерландский Фоккер, вокруг – такие же молодые парни в идентичных гимнастёрках.

– Тайная подготовка рейхсвера? – промелькнула мысль.

Я вспомнила: после поражения в Первой мировой Германии запрещалось иметь полноценную армию. СССР тайно нарушал Версальский договор, обучая немецких новобранцев. Призывник? Бегло говоришь на русском? Добро пожаловать в «специальные отряды».

Новобранцы служили на территории Советского Союза, носили его форму, пользовались его оружием. Советские командиры обучали их новым тактикам ведения войны. Инженеры и танкисты делились чертежами, схемами ремонта, планами постройки оборонительных сооружений.

Фридрих, как старший офицер в начале своей военной карьеры, вполне мог быть членом одного из таких отрядов. Но что-то было не так.

Сомнения исчезли, стоило перевернуть фотографию. На обороте – несколько надписей чёрной ручкой:

«Алексею.

От лучших друзей.

Смерть фашистским оккупантам!»

Последние слова привели в замешательство. Было непонятно: зачем майору СС носить с собой подобную фотографию? И это имя на обороте…

Авель и Фридрих сидели на ступенях у входа. Дрожащие пальцы с трудом держали тлеющие сигареты. В глазах – смесь холодной ярости и бессилия. Вокруг суетились фельдшеры экстренной помощи – простой протокол: осмотр тела, носилки, погрузка в машину и конечная станция – морг.

– Фридрих, да? – я подняла и показала ему фотографию. – Не хотите объяснить?

Он медленно перевёл взгляд, зрачки расширились, мышцы напряглись. Затем – взрыв эмоций: сигарета упала на землю, резко вскочил на ноги. Дрожащие руки судорожно искали что-то в карманах.

– Откуда она у вас?! – голос сорвался на грозный крик. Губы застыли в гневном оскале, глаза налились кровью. – Отдайте! Немедленно!

– Прежде, – снимок исчез за спиной. – Ответьте на пару вопросов…

Фридрих оскалился, подался вперёд, был готов кинуться, насильно отнять реликвию. Но вдруг перед его взором появилась рука Авеля.

– Угомонись, – он привстал, отряхнул плащ с холодной решимостью. Наши взгляды встретились. – Тише, Эл. Не здесь.

Кабинет встретил тяжёлой тишиной, нарушаемой лишь мерным тиканьем настенных часов.

Дверь закрылась с глухим щелчком – словно отсекая внешний мир. Рядом с окном – широкий дубовый стол с резными краями. Его полированная поверхность отражала свет единственной лампы с матовым абажуром.

Я медленно провела взглядом по комнате: серые стены без украшений, лишь схема структуры директората в строгой чёрной рамке. Тяжёлые шторы плотно закрывали окна, пропуская лишь неуверенный луч.

Воздух был насыщен запахом кожи, металла и едва уловимого табака. Под ногами – тёмный дубовый паркет, сохранивший следы немногочисленных визитов: царапины от сапог.

Авель молча прошёл к своему чёрному кожаному креслу. На столе перед ним – аккуратные стопки документов, рассортированные по цветным меткам. Чугунная пепельница доверху заполнена окурками.

Фридрих прошёл следом, встал позади. Его силуэт сливался с книжным шкафом, за которым прятался сейф, искусно замаскированный под часть мебели.

Я опустилась на жёсткий гостевой стул, ощущая его неудобство – явный намёк на то, что здесь не принято задерживаться.

– Итак, – фотография легла на стол, словно бросая вызов. – Что вы оба скрываете?

– Всё… – Авель резко поднял голову. Его пальцы впились в подлокотники, оставляя белые царапины на мягкой обивке. – Не так, как ты думаешь…

– Не так? Интересно… – я подняла снимок, повернула его к свету, указала на надпись. – Герр Фридрих, объясните?

Тишина. Лишь демонстративная поза выдавала напряжение. Сказать ему было нечего.

– Повторяю вопрос, – ногти провели по столу, оставив длинные царапины на лакированной поверхности. Голос стал ниже, холоднее. – Кто вы? Почему на этой фотографии в советской форме? И это имя… Алексей… – веки сузились. – Что-то подсказывает, вы не из директората…

Его молчание говорило больше, чем громкие марши. Может, в первый раз удалось всех обмануть – сыграть роль наглого офицера. Но теперь сомнений нет: Фридрих не тот, за кого пытался себя выдать.

– Вы правы, – он неожиданно шагнул вперёд, поправил фуражку и мундир. – Позвольте представиться, – его голос звучал без привычной насмешливости, чётко, по-военному. Рука резко поднялась к виску. – Майор НКВД Алексей Краснов. Специальный отдел.

В солнечное сплетение будто ударили молотом, тело на мгновение парализовало. Я не сомневалась: у всех в СС есть мрачные секреты. Но офицер комитета государственной безопасности Советского Союза? В рядах Вермахта? Вот так «сюрприз»!

– Офицер… контрразведки?! – голос почти сорвался на крик. Я посмотрела на Авеля, чувствуя, как адреналин разливается по венам. – Ты понимаешь, чем это грозит?

В ответ – краткий кивок. Пальцы нервно постукивали по столу, выдавая внутреннее напряжение.

– Пришлось пойти на крайние… меры, – его голос прозвучал слишком спокойно для человека, стоящего на краю пропасти.

– На крайние… меры? – я резко вскочила на ноги. Ладони обрушились на стол. Документы съехали в сторону, пепельница подпрыгнула. – Авель, ты сошёл с ума?! – мой палец дрожал, указывая на Алексея. – Этот человек – враг! Возможно, он и есть причина сегодняшней бойни!

– Позвольте объяснить… – Алексей вклинился в разговор, плечи напряглись. – Понимаю ваше недовольство, но…

– Понимаете моё недовольство? – мой голос прозвучал резко, как хлыст. – Вы смеете открывать рот в присутствии старшего по званию? Без разрешения? Хотите продолжение того, что было в архиве?!

– Я такой же офицер, как и вы…

– Офицер? Знайте своё место! Я – генерал-инспектор Имперского Департамента Порядка. Вы – шпион! Одно моё слово, – острые клыки обнажились в холодном оскале, – и ваша миссия окончится пулей в затылок! Без суда. Без свидетелей!

Угроза полоснула, как нож по открытой ране. В его взгляде плескался гнев. Кулаки сжались, костяшки побелели, ногти впились в ладони. Он хотел ответить, возразить. В своей стране, за тысячи километров от Берлина – пожалуйста. Но здесь… В этих коридорах, пропитанных страхом, правила устанавливала я.

– Эл, – Авель осторожно протянул руку. Его губы дрогнули в подобии улыбки. – Я понимаю… – взгляд метнулся к Алексею, – он тебе… приглянулся. Но дай нам шанс всё объяснить. Его…

– Закрой рот, Авель! – моя рука потянулась к пистолету на поясе. Миг – и дуло взметнулось в воздух, глядя прямо ему в лицо. – Дёрнешься, и охрана быстро доставит тебя и твоего… – ствол резко развернулся в сторону Алексея, – «товарища» в камеру.

Тишина. Дыхание сорвалось, пальцы дрожали от гнева, сжимая рукоять. Я тяжело опустилась на стул. Как он мог предать нас так низко? Как Авель – полковник полиции, опытный ищейка, способный учуять измену за версту, мог опуститься до такого гнусного сотрудничества? Покрывать врага?!