Киев – наш город

Потихоньку жизнь наладилась. Да если бы и не наладилась, то сравнивать с тем кошмаром, в котором все эти года пребывала Мария, невозможно. Мария не борзела, но поставила себя строго. Янис следил за тем, чтобы его племянничек Юрис даже ненароком не обидел его девочек, как он называл Марию с Лизой.

Здесь бы и зажить, забыв все невзгоды, но годы ужасных скитаний по лагерям и бремя общения с плохими людьми не прошли даром. Мария упросила ювелира, но уже, как и положено в Советском Союзе, – полуподпольного, использовать связи и деньги и разыскать в Польше Тамару.

Рига, все-таки, не Киев – рядом с Польшей, когда-то одной страной были. Янис отправил племянника тот встретился с давнишим компаньоном Яниса ювелиром Лешеком и поиски начались. Дело осложнялось тем, что Витэк терпеть не мог своей, как называл бандитской, а на самом деле аристократической фамилии Потоцкий. Вот такой он был настоящий социалист. Поэтому, в Польшу он, как и Тамара, вернулись Вечореками – по фамилии матери Витэка. А Тамаре так вообще было все равно, лишь бы не возвращаться в этот Союз где её ничего хоошего не ждало. Как бы то ни было, но Вечорэков разыскали и вручили приглашение на приезд. В то время без этого приехать было нельзя. Честно говоря, приглашение не родственникам, заполучить было невозможно. Но опыт был, Янис с Марией дулго крутили, перекручивали и, наконец, сделали Вечорэков дальними родственниками Яниса.

Рижский вокзал. Прибывает поезд. Слышно объявление на латвийском языке:

ПОЕЗД ВАРШАВА-РИГА ПРИБЫВАЕТ НА ПЕРВЫЙ ПУТЬ.

Объявление дублируется на русском языке.

На перроне, среди встречающих, стоят, одетые по-европейски, Мария под руку с Янисом Круминьшем. Останавливается вагон. В двери показывается растерянная Тамара, за Тамарой выглядывает озабоченный Витэк. Увидев Марию Тамара радостно всплескивает руками, соскакивает с еще не полностью остановившегося поезда.

– Маруська!

Мария и Тамара радостно обнимаются. У обеих на лице слезы. Со ступеньки вагона шагает Витэк с чемоданом в руке. Ставит чемодан на платформу, щелкает каблуками, отдает честь Янису Круминьшу.

– Подкомиссар гражданской милиции Польши, Витольд Вечорек!

Янис и Витэк пожимают друг другу руки.

– Уже и не думала тебя застать в живых. А я думаю, кто это мне приглашения присылает. Что за Фёкла? Как же ты меня нашла?

– Это Янис. Он многое может.

– Да я по тебе вижу. Но почему Фёкла? Почему сами не приехали?

– Если рассказывать, то полжизни уйдет. А вот почему ты так запросто к незнакомым людям приехала – это интересно.

– Там мы кто? Гендлеватели. Ездим по миру, продаем, что можно, работаем, где можно. Думали Зоя договорилась с кем-то о нашем приезде, да сообщить не успела.

– Зоя – сестра? Как она пережила всю войну?

– Очень тяжело, Мария.

Сразу же после войны Тамара приехала из Польши и разыскала мою маму, находящуюся почти в таком же шоке, как и Лиза, после пребывания в детском доме. Каждодневные избиения, плохое питание хорошего самочувствия не приносят, но делают характер резким и злобным. Драться приходилось каждый день и с девчонками, и с мальчишками, и со старшими, и с младшими. Друзей там не было. Была одна злость и полное бесправие.

На удивление, мама окончила это, прямо скажем, почти исправительное заведение на четыре-пять, но дальше учиться у нее не было никаких моральных сил. А тут и бабушку, находящуюся больше года под следствием, освободили. Семья со скрипом воссоединилась. Тамара смогла уехать к мужу в Польшу.

– Вызывай её с мужем сюда сегодня же. Только твоей семье, Тамара, я могу доверить такое дело. А сейчас давай знакомиться.

Янис, иди сюда. Это Тамара, – показывает ладонью на Тамару. -

Ты о ней все знаешь. А это Витэк, – показывает на Витэка. -

Он помогал мне при родах.

Витэк склоняет голову.

– Спасибо, Видольд, что помогли появиться на свет нашей дочери, – Янис крепко пожимает Витэку руку.

Тамара и Витольд переглядываются

Мария вызвала Зою – родную сестру Тамары не просто так. Мария и Янис чувствовали себя плохо, довериться они никому не могли, а племяннику – тем более: скользкий был тип. Янис любил Лизу, как свою родную дочь, и оставить богатство, а по советским меркам его полуподпольная ювелирная мастерская была богатством, на Юриса Янис не мог. Долго думали с Марией и решили поженить. Родственники они были не прямые, а на самом деле родственниками вообще не были. Заодно, перед смертью, а дело двигалось именно к такому сценарию, решили и сами обвенчаться в костёле. Тамара с Витэком и Зоя с Олегом выступили в роли свидетелей.

Большая комната. Свет люстры. Накрыт стол богатого советского человека на восьмерых: икра красная и черная, красная рыба и палтус, сырокопченые колбасы, ветчина, сыр, грибы, несколько видов салатов. Водка «Столичная». Коньяк армянский «Ахтамар». Вино «Хванчкара». Рижский «Бальзам». Бутылки минеральной воды «Боржоми». Из посуды – сервиз, рюмки и бокалы – хрустальные. На тарелках – остатки закуски. Бутылки – полупустые. За столом сидят, ерзая, поглядывая друг на дружку, Лиза и Юрис. Отдельно беседуют Олег, Янис, Витэк. Олег Олег оживленно жестикулирует. В углу на диване и кресле, отвернувшись от стола, сидят Мария, Тамара и Зоя, тихо переговариваются.

– Так, господа-товарищи! А не пора ли нашим молодоженам в спальню? – Слышат все предложение Яниса.

Разговоры прекращаются. Все встают, подходят к столу и хлопают в ладоши. Юрис и Лиза встают, кланяются всем и, взявшись за руки, уходят из комнаты. Оставшиеся в комнате опять расходятся по своим предыдущим местам.

Светает. Свет торшера. На диване, в другом от женщин углу, спит, лицом вниз, Янис. За столом, наклонившись к тарелкам, спит Витэк. На полу, упав со стула, спит Олег. На прежних местах сидят Мария, Тамара и Зоя.

– … Господи. Какой ужас, – восклицает Зоя.

– Сколько же вы заплатили этим кровопийцам? Может, хватит уже? – Недовольна Тамара.

– Каждый месяц платим. Да ты что, хватит! Они же в любой момент могут вернуть все обратно. Я же им всё это написала собственноручно и подписала. Кто я? Беглая преступница, – отрешенно и спокойно отвечает Мария.

-

Времена уже не те, – твердо высказывается Зоя.

-

Зоя, времена в этой стране всегда те. Уж поверь мне. Марусь, а с Марком, все же, связаться не пробовала? Он, наверное, тебя искал, – обращается к Марии Тамара.

– Что было, то быльем поросло. Как бы он нашел меня? Столько раз меняла фамилии и погибала. Всё же в документах сохранилось. Нет уж, пусть все так и остается. Да и Янис столько для меня сделал. Как я могу его предать?

– А Лиза все знает? – Не отстает Тамара.

– Не помнит толком ничего. Или делает вид, что не помнит. Боится даже вспоминать про все. Слушайте, девочки. Прошу вас. Нам уже с Янисом немного осталось…

– Да брось ты.

– Я знаю: скоро. После меня никогда не поднимайте эту тему. А с Лизкой – тем более. Она такая нервная, впечатлительная. Не бросайте Лизу. Только в самом крайнем случае, с внуками если что-то плохое случится. Марко поможет. Я знаю: он жив.

Сорока лет от роду мученица Мария скончалась. И только перед самой смертью Мария рассказала Лизе кто ее настоящий отец, но заклинала ее не проговориться об этом пятилетней внучке Галине и, упаси Боже, не искать его. Да Лиза и сама была так напугана этим Пермским краем, что даже думать об Италии боялась.

Жизнь не сложилась и у Лизы. Муж постоянно попрекал ее лагерным прошлым, будто она в чем-то была виновата. Янис Круминьш оставил руководство своей ювелирной артелью именно на Лизу. Муженек не на шутку испугался, ведь после смерти дяди, который скончался сразу же за Марией, остались огромные, как для нашей страны, припрятанные еще до ареста, богатства в виде золотишка и драгоценных камней. Дядя, все же, был один из самых известных в Латвии ювелиров.

Стандартный небольшой кабинет следователя КГБ. Стол буквой Т. На столе – папки с документами, графин с водой, граненный стакан. На стене портреты Дзержинского и Андропова. За столом сидит человек в штатском. На стуле сидит Лиза.

– Елизавета Яновна, нам опять поступило анонимное сообщение, что вы, ранее судимая за антисоветскую деятельность, вовсю порочите советский строй рассказами о какой-то там жуткой жизни в исправительных лагерях каких-то издевательствах.

Лиза вся покрыта красными пятнами, руки дрожат. Человек в штатском наливает стакан воды и передает его Лизе. Лиза пьет воду, зубы стучат о стенки стакана.

– Чтооо вы? Я нннникогда нннничего нннникому не говорила такого…

– Да знаем мы. Не вы судимы, а мать ваша, Фёкла Федоровна. Да и сведения о ваших разговорах пока не подтвердились. Но это пока. Вы успокойтесь и как-то уладьте свои взаимоотношения с человеком, который пишет это на вас. А то и провокацию какую-либо устроит. Решайте свои вопросы без нас.

Лиза вернулась домой и попыталась собраться. В помощь себе взяла малолетнюю дочь. Уже тогда Галка была боевая.

Посреди комнаты стоит, выпивший Юрис Круминьш, с почти пустой бутылкой из-под водки в руках. Напротив него стоит Лиза. Из-за Лизы выглядывает Галина.

– Сколько можно это терпеть? – Лиза пробует наезжать на Юриса.

– Заткнись, уголовница. Не то посажу, – лаконичный ответ.

– Знаю я про твои кляузы, негодяй! Выжить меня хочешь, чтобы пропить все наследство папы!

-

Какого папы? Ты здесь – никто! Я здесь хозяин!

Юрис хватает Лизу за волосы. Галка выскакивает из-за Лизы сзади хватает Юриса за ногу и кусает. Юрис выпускает Лизу и отшвыривает ногой девчонку. Лиза выхватывает у Юриса бутылку из-под водки и бьет Юриса по голове.

Но Лиза все поняла. Пермского края она боялась до истерики, до мелкой дрожи в руках и ногах. Поэтому, ничего никому не рассказывала: ни про настоящего отца, ни про богатства отчима, а собрала дочку Галину и дернула в Киев. Зоя в строжайшем секрете один раз организовала встречу Марии и Лизы с престарелой их мамой и бабушкой Оксаной. На встречу Галку не взяли. На сходке порешили, что Зоя будет вести все квартирные дела Оксаны и поможет сохранить, на всякий пожарный, её квартиру в центре города.

Общий коридор перед квартирой Страховых. Перед дверью стоят Лиза с Галкой. Лиза нажимает на кнопку звонка. Открывается дверь. На пороге стоит Зоя, всплескивает руками.

– О, Лизочка! Какими судьбами? Это твоя девочка? Давайте, проходите в квартиру.

Зоя, Лиза сидят за столом напротив друг дружки.

– … Сколько мы провозились с твоей бабушкой, чтобы её квартиру для тебя сохранить.

– Один раз только и виделись.

– Бабуля твоя – что партизан. Про вас С Марией до самой смерти никому ни слова не сказала. И все меняла, меняла квартиры. В результате, однокомнатная на Саксаганского превратилась в двухкомнатную в нашем доме.

– Царство её небесное. А как же удалось сохранить?

– Намучились, пока Серегу не прописали к твоей бабушке, якобы, дальнему родственнику, ухаживать за пенсионеркой. И врачей, и соседей подкупали. И характеристику Сереге купили. Он же у нас хулиган, хорошую просто так не дали бы. Но повезло. Олега сослуживец – Рюмкин в председатели райисполкома выбился. Только это и спасло.

– Как же его с такой фамилией в председатели то приняли? – совершенно серьезно, не понимая юмора в принципе, удивляеся Лиза.

– Фамилия у него, как раз, нормальная – Рюмшин. Но заложить за воротник любит. Вот свои между собой его и называют: Рюмкин. Он Олега уважает, да и выпивали они вместе частенько. Даже ничего платить не пришлось, – смеется Зоя.

– А как же мы с Галочкой?

– Да теперь проще простого. Серега перед армией с тобой распишется и тебя с Галкой пропишет, а придет из армии – разведетесь, он выпишется и всё.

-

Действительно просто. Мне главное, чтобы Галочке здесь было хорошо.

Зоя выходит на балкон, смотрит вниз.

– Ну, за Галку, как раз, не волнуйся. Она уже во дворе верховодит.

Лиза выходит к Зое на балкон. Во-дворе стоит Мальвина, вокруг неё Костик, Женя, дети со двора. Мальвина рассказывает всем что-то, жестикулируя.

– И ничего не бойся. Мы тебя в обиду не дадим. Я Тамаре обещала. А она – Марии, – твердо успокаивает Зоя Лизавету.

Дальше Лиза, при содействии Рюмкина, путем нехитрых махинаций с документами и небольшой взятки, изменила фамилию с Круминьш на Кручинину. Так, якобы, она звучит на русском языке.

Неудивительно, что после всего пержитого кошмара в детдоме, мама, как только повстречала на танцах бравого летчика-испытателя, лейтенанта Олега Страхова, то влюбилась в него с первого взгляда. Темные личности всегда заставляют сердце девушки биться сильнее. Мама сразу же вышла за него замуж. Она подсознательно теперь хотела иметь хоть одного защитника в жизни. И хотя она была красавицей, но беззаветно любила всю свою жизнь этого лейтенанта, больше ни на кого не заглядывая. Что же касается Страхова, то любил ли он маму? Думаю, что нет.

Олег Страхов был родом из старинного русского города Старица – вотчине царской семьи Ивана Грозного. Олег приехал в Киев по направлению, по окончании с отличием лётного военного училища, на работу на авиапредприятие Антонова. Пока Олег Николаевич летал, он был образцовым офицером и с достоинством представлял нашу древнюю дворянскую фамилию.

После славного служения России опричником Ивана Грозного нашего давнего предка Федора Страхова, за ним осталось масса грехов. А как без этого при такой работе? Фамилии пришлось их замаливать в семи коленах. Все последующие предки стали священнослужителями.

Николай Николаевич Страхов родился в Белгороде 16(28 октября) 1828 года в семье священнослужителя. Отец философа был довольно высокообразованным человеком, магистром Киевской Духовной академии, преподававшим словесность в белгородской гимназии. Однако, отец Николая Николаевича рано умер, и Страхова воспитывал брат матери, также высокообразованный представитель русского духовенства, являющийся ректором Костромской духовной семинарии. В ней же в 1840-44 годах учился и сам будущий русский философ.

С детства у Страхова пробудился глубокий патриотизм. Позднее он следующим образом его выразил: «С детства я был воспитан в чувствах безграничного патриотизма, я рос вдали от столиц, и Россия всегда являлась мне страною, исполненной великих сил, окруженною несравненною славою: первою страною в мире, так что я в точном смысле благодарил Бога за то, что родился русским. Поэтому я долго потом не мог даже вполне понимать явлений и мыслей, противоречащий этим чувствам; когда же я, наконец, стал убеждаться в презрении к нам Европы, в том, что она видит в нас народ полуварварский и что нам не только трудно, а просто невозможно заставить его думать иначе, то это открытие было мне невыразимо больно, и боль эта отзывается до сегодня. Но я никогда и не думал отказываться от своего патриотизма и предпочесть родной земле и её духу – дух какой бы то ни было страны».

По окончании семинарии Николай Николаевич вначале поступил на математический факультет Петербургского университета, а затем перевелся на естественный факультет педагогического института. Закончив его в 1851 году, молодой естествоиспытатель на протяжении нескольких лет преподавал физику и математику в гимназиях Одессы и Петербурга.

В 1858 году он знакомится с замечательным поэтом, критиком и мыслителем почвеннического направления мысли А.А. Григорьевым, а уже в следующим году, с вернувшимся из ссылки Ф.М. Достоевским. В 1859 году Страхов публикует свою первую серьезную работу «Письма об органической жизни», в следующим году «Значение гегелевской философии в настоящее время». В 1861 году Фёдор Достоевский вместе со своим братом Михаилом и А. Григорьевым начали издавать журнал «Время», в который и был приглашен Страхов.

Конечно Страхов был славянофилом: «Всякого славянофила подозревают в том, что он сочувствует деспотизму и питает ненависть к иноземцам. И вот я хочу сказать, что я, как бы ни был грешен в других отношениях, от этих грехов свободен». В итоге сами статьи Николая Николаевича наряду со статьями и повестями Достоевского стали одними из значительных событий в общественно-политической жизни России.

В 1863 году, во время польского восстания, именно статья Страхова стала основным поводом к закрытию «Времени». В апрельском номере Страхов поместил первую часть своей статьи «Роковой вопрос», в которой перечислил требования мятежников. Это был своего рода фирменный полемический прием Страхова – изложить все аргументы своих оппонентов, чтобы затем по пунктам его разгромить.

Однако, уже после выхода «Рокового вопроса» знаменитый публицист М. Катков увидел в этом чуть ли не польскую пропаганду. Кроме того, сотрудник Каткова Петерсон поместил в «Московских ведомостях» под псевдонимом «Русский» гневные статьи против «Времени» братьев Достоевских и требуя закрыть журнал. Сам журнал в результате данного недоразумения был вскоре закрыт. В 1864 г. в прежнем составе редакции Достоевский и Страхов начали издавать журнал «Эпоха».

В 1867 году он смог вновь вернуться к издательской деятельности, став на некоторое время редактором журнала «Отечественные записки», в 1869-71 гг. редактировал журнал «Заря». В «Заре» в 1869 году ему удалось опубликовать работу Н.Я. Данилевского «Россия и Запад», а также фактически открыл миру Толстого, опубликовав свои статьи о Льве Николаевиче Толстом и его романе «Война и мир», что и привело двух русских мыслителей к обширной переписке и близкому знакомству.

Главным выразителем его политических взглядов, вызвавший большой общественный резонанс получило его сочинение «Борьба с Западом в нашей литературе» (1883), где более отчетливо, чем в других сочинениях, проявилось его страстное увлечение идеями А.А. Григорьева, что явно сближают его концепцию «органицизма» с «почвенниками», Шеллингом, Шопенгауэром, Толстым, Н.Я. Данилевским, К.Н. Леонтьевым, В.В. Розановым, О. Шпенглером.

Страхов в своих статьях и борется за то, чтобы вернуть русское сознание к родной почве, к русскому народу. Вот что по этому поводу он пишет: «Нам не нужно искать каких-либо новых ещe не бывалых на свете начал, нам следует только проникнуться тем духом, который искони живет в нашем народе и содержит в себе всю тайну роста, силы и развития нашей земли».

Более того, в данном случае Страхов один из первых в русской мысли поднимает вопрос о духовной самобытности России. Он неоднократно подчерчивал, что в России духовная работа лишена связи с жизнью, с «нашими собственными национальными инстинктами». Мы гонимся за призрачными мнимыми целями и стремимся подогнать просвещение в нашем народе на европейский лад. Страхов считает необходимым изменить нашего просвещения и проникнуться тем духом, который искони живет в народе, который и дает то самое «направление государственному кораблю, несмотря на ветреность кормчих и капитанов».

Философская деятельность, литературная и публицистическая критика Николая Страхова сделали его одним из ведущих русских почвенников. Его знаменитые сборники "Борьба с Западом в нашей литературе", "Письма о нигилизме" – классические тексты, говорящие о русском суверенитете, о духовной самобытности России и о борьбе с западным влиянием.

По сути, русское почвенничество Николая Николаевича Страхова было цивилизационным русским национализмом. Народ представлялся ему как "огромный балласт, лежащий в глубине нашего государственного корабля", который "один даёт этому кораблю его прямое и могучее движение, несмотря ни на какие внешние ветры и бури, несмотря ни на какую ветреность кормчих и капитанов". И если убрать эту национальную устойчивость у корабля, отрицать её или не брать в расчёт, то русское судно неминуемо потерпит государственное кораблекрушение.

Важное значение Николая Николаевича в русской мысли как раз во многом и состояло в том, что сам идеолог русского почвенничества хотел, чтобы было написано на его могиле как рефрен его жизни: "Один из трезвых между угорелыми", что является и моим девизом.

Это, так сказать, официоз. В обычной человеческой жизни Николай Николаевич очень близко сошелся с двумя глыбами: Фёдором Достоевским и Львом Толстым. У Фёдора Михайловича Николай Николаевич был свидетелем, со стороны жениха, на второй свадьбе.

И если с Толстым у Страхова были ровные дружеские отношения, соответствующие темпераментам обоих, то с Достоевским дружба напоминала корабль во время бури. Бесконечные поездки за границу и прогулки по улицам с целью изучения людей, потом размолвки и расхождения по личным вопросам. После смерти первой жены Фёдора Михайловича зорко посматривали на дам, в чем были соперниками. Схождения и бесконечные сидения у Страхова за утренним и послеобеденным чаем. Рулетка Достоевского, где он только раз выиграл одиннадцать тысяч франков и бесконечные одалживания денег у Страхова, в результате чего тот должен был бегать по знакомым и одалживать, как для себя.

Но они дружили и понимали друг друга. И когда после выхода "Преступления и наказания" Николай Николаевич помести разбор шедевра в «Отечественных записках», писанный очень сдержанным и сухим тоном, Федор Михайлович, прочитавши ее, сказал Страхову очень лестное слово: "Вы одни меня поняли".

Достоевский вообще был непростым человеком с глубоким справедливым самомнением. «Я один стою миллиона» – говаривал Федор Михайлович моему прапрадеду, что, конечно, соответствует действительности. Кто через десять лет будет знать любого нынешнего русского, кроме Путина? Не говоря уже о Зеленском или Байдене. А Достоевского знает весь мир и поныне. Мне приходилось общаться с Голливудскими людьми. Там от Федора Михайловича все в восторге. А ведь какая разница в менталитете двух народов!

Но, как и положено двум гениальным людям, в конце концов, Федор Михайлович и Николай Николаевич поругались-таки основательно.

Слух о том, что ставрогинский сюжет для Достоевского биографичен, возник еще при его жизни. Одним из первоисточников слуха стал Иван Тургенев. Он рассказывал, что Достоевский сам признался ему в растлении девочки. Однако в 1913 году эта история получила продолжение. В октябрьском номере журнала «Современный мир» было опубликовано письмо Николая Страхова к Льву Толстому, написанное еще в ноябре 1883 года. Здесь ставрогинский грех вновь приписывался Достоевскому со ссылкой на другой источник. Речь шла об аналогичном признании Достоевского профессору Дерптского университета Петру Висковатову, который якобы и рассказал все это Страхову.

Почему Николай Николаевич так взбеленился? Да все очень просто. Перед смертью Фёдор Михайлович обвинил Николая Николаевича в том, что этот тихоня, на самом деле, не тот, за кого себя выдает. Есть грешки за ним.

И точно, грешки были. В результате чего, хоть Николай Николаевич и считался холостым священнослужителем, забеременела его управляющая по дому и была выслана в деревню Сытино, где и родился мой прадед Фёдор Николаевич, проработавший всю жизнь фельдшером на теплоходе. А от него уже произошел мой дед Николай Федорович, кавалерийский офицер, друживший и служивший совместно с братом маршала Победы Леонида Говорова – Михаилом Говоровым. Как он сам рассказывал «на полном скаку, вместе, рубили головы басмачам».

Так уж повелось, что еще после первого Страхова – Фёдора в нашем роду все были Фёдоры да Николаи. И только отец мой, Олег Николаевич, отвалил от этой традиции. Видать замолили-таки грехи предки.

В любой компании отец был первый; в баскетбольной команде, несмотря на свой невысокий рост – лучший разыгрывающий; отлетавшись и перейдя на строительство самолетов – первый в своем цеху; серьезно увлекшись фигурным катанием, заделался одним из самых авторитетных спортивных судей в городе по этому самому катанию.

Но спирт, льющийся на таких предприятиях рекой, сделал свое дрянное дело – батя стал выпивать. Из благополучной семьи летчика-испытателя мы потихоньку стали дрейфовать в сторону бедности, но мама пока еще не работала. Мы довольно быстро получили комнату в общей квартире на Святошино и перебрались поближе к цивилизации.

Самолеты строились, все друзья отца шли в гору и переезжали в Москву на руководящие должности, а мы все беднели. Батя успел еще получить земельный участок. Затем, как очень ценный, хотя и пьющий специалист, получил, наконец, полноценную квартиру на новом жилом массиве Борщаговка, на улице имени того самого героя – генерала Потапова Михаила Ивановича, который, когда немцы были уже под Москвой, в полном окружении сражался с ними еще под Киевом. И это была лебединая песня отца. Маме пришлось идти работать.

С этого и начинается наше повествование в первой книге. Там же, в том же дворе, я и познакомился со всеми персонажами этой саги.

Глава 3

Ну вот я и дома. Все сидят за праздничным столом. На столе стоят «Киевский торт» и «Наполеон», в тарелках – пирожные, откусанные куски торта. На столе – бокалы с шампанским, на блюдцах – чашки с чаем и кофе. В телевизоре: Голубой Огонёк. Отец читает матери и Лизе стихи Есенина. Обе слушают этого деятеля с открытым ртом. Галка танцует сама под песню Карела Готта. Валерка Акула сидит, подперев скулу рукой, уставившишь на Галку. Марина сидит напротив и удивленно меня рассматривает.