Киев – наш город

Спор не разрешил и Юлиус Эвола. Он критиковал и фашистов, и демократов. В его понимании в современном мире возникли два наиболее страшных и апокалиптических, вырожденческих лика – Советский Союз и Соединенные Штаты Америки. Ни много, ни мало. Его признавали своим и фашисты, и антифашисты.

Эвола был человек элитарный и даже космический. И хотя спор друзей он не разрешил, но видя патриотический запал обоих, направил их к Корнелиу Зеля Кодряну – основателю Ордена «Легион Михаила Архангела», известного в мире как «Железная гвардия».

Это было уже слишком, и друзья решили немного отойти от изотерических умозаключений и окунуться в мир развлечений. Это оказалось проще и приятнее, чем идеологический спор. Свободное время опять стали проводить в обществе всяких дам, да поколачивая встающих у них на пути штатских. Что характерно, находясь в увольнении, любили они посиживать именно в том кабачке, где и познакомились.

Даже внешне эти два товарища были полная противоположность друг другу. Боргезе – темно русый, коренастый, круглолицый с мясистыми губами, безвольным подбородком на всегда чисто выбритом лице, с, на удивление, покатым лбом и недобрым прищуром темных, как ночь, глаз, всегда был спокоен. Кучинотта – черноволосый, высокий, широкоплечий с волевым квадратным подбородком, тонким правильно очерченным ртом, очень часто улыбался, отчего его черные, коротко остриженные черные усы постоянно взлетали вверх и обратно, и спорил эмоционально, постоянно жестикулируя руками.

И хотя оба были весьма неординарными личностями, но их дружба дала трещину весьма тривиально. Сразу по окончании академии оба друга были представлены семье Олсуфьевых, приходившейся родственниками самому Русскому Царю Александру I, известной на всю Италию своими дочерями – девицами на выданье.

В 1915 году семья, включая мать и четверых детей, переехала к воюющему с турками отцу в Тифлис. Видимо, не очень отец себя утруждал военными действиями. А в 1919-м году Олсуфьевы спокойно себе перебрались через Батуми в Италию. Здесь у них был свой огромный дом. Деньги они всегда держали за границей в немецких банках, так что устроились безбедно – те еще патриоты России, о чем они всю свою жизнь кричали на всех углах. Отец к тому времени уже вольготно расположился там же – ушел раньше вместе с отступающими белогвардейскими частями.

К тридцатому году сестры выросли и пошли смотрины женихов.

Кучинотта влюбился в среднюю – Дарью. И хотя она обладала резким, мерзопакостным характером, но в нее влюбился и князь Боргезе. Дарья, сообразив, что дело её в шляпе (оба жениха были достойная аристократическая партия) устроила аукцион. Задание претендентам на её руку было не простое.

Когда семья выехала из Москвы, то всех богатств она забрать не сумела, а соорудила клад в их доме на Поварской. Дом известный. Туда захаживали и Александр III, и Коровин с

Бегемотом, и Берлиоз, а позже – Лоллобриджида, Шкловский… – те еще экземпляры. Многие там бывали.

Именно в этом особняке собиралась самая влиятельная в России масонская ложа, ведь отец семейства граф Василий Олсуфьев был известным масоном. Здесь же хранились и секретные документы, старинные рукописи, золотые сакральные предметы, принадлежащие Ложе. Тут же скопились и фамильные богатства, еще не вывезенные из России этими патриотами. Вот в этом известном всей Москве особняке, между первым этажом и подвалом, находилась потаенная комнатка, где и были спрятаны сокровища.

Задание такое: кто первым доберется до клада и сумеет вывести его в Италию, тот и жених! Все эту было высказано, естественно, в завуалированной форме.

После окончания военной академии, Кучинотта в компании двух инженеров, с головой ушел в разработку нового перспективного оружия – человеко-торпеды, в чем, безусловно, преуспел и без всякого понимания отнесся к чудачествам, как он считал, Дарьи Олсуфьевой.

Боргезе же сразу определился в боевой флот. Еще в стенах академии он увлекся всевозможными разработками диверсионной деятельности. Предложение Дарьи князь воспринял всерьез, как получение надлежащего опыта в шпионско-диверсионной работе.

Как бы там ни было, но князь Юнио Валерио Боргезе организовал похищение из-под самого носа советской власти этого бесценного клада.

Поутру, в один из солнечных дней 1931 года, когда новые обитатели дома на Поварской проснулись, то они увидели только разобранный пол в одной из кладовых, пустой огромный сундук под полом и разрытый подземный ход, ведущий из подвала во двор и выходящий на поверхность прямо посреди большой цветочной клумбы.

Графиня Дарья Олсуфьева вышла замуж за князя Боргезе. Нельзя сказать, чтобы это событие способствовало укреплению дружбы двух офицеров. Дальше – больше.

В 1935 году разразилась Вторая Эфиопская война. Муссолини решил таким способом возвеличить просыпающийся дух нации. Боргезе едет воевать, Дарья – тут как тут – сестра милосердия. Какое милосердие может быть в захватнической войне? Кучинотта трудится в Италии над созданием чудо-оружия для своей страны.

В 1937 году – Боргезе участвует в гражданской войне в Испании, естественно, на стороне Франко, сопровождает итальянские конвои в Средиземном море.

Кучинотта бросает всё и едет воевать на стороне Республики. Здесь уж нужно было точно выбирать с кем ты по жизни! Марко раненным попадает в плен и его выдают в Италию. По выздоровлению Кучинотта без суда и следствия сидит в темнице и ждет приговора, ни много ни мало, за измену Родине.

По возвращении из Испании, где Боргезе был также легко ранен, его в первый раз принимает сам дуче и собирается вручить медаль «За военную доблесть», но Юнио, все-таки, князь, а не какой-нибудь простой безродный карьерист. И Боргезе просит Муссолини, вместо медали себе, помиловать офицера королевского флота Кучинотту. Дуче, поморщившись, соглашается – князь уже ходит у него в любимчиках.

В 1940 году Боргезе, уже имевший опыт подводной войны, стал командиром подводной лодки «Ширё», которая стала тут же плавучей базой для морских диверсантов.

Все это время, после женитьбы Юнио Боргезе на Дарье Олсуфьевой, приятели не виделись ни разу. Только слышали об успехах друг друга.

Муссолини не только простил нашего Кучинотту, но и вернул его в королевский флот помощником командира подлодки «Прована».

Подводная лодка участвовала в боевых операциях против англичан, но 17 июня 1940 года французский тральщик «Ла-Курьез» заставил всплыть и протаранил всплывшую подлодку. Лодка затонула в районе Орана. «Прована» стала единственной итальянской подводной лодкой, потопленной французским флотом.

В это время территория Орана контролировалась вишистами. Поэтому, спасшемуся Кучинотте было оказано уважение и разрешено свободное перемещение по всему берегу. Подлечившись, Марко Антонио недолго думал и был таков. Сотрудничать ни с Муссолини, ни с Петеном у него даже в мыслях не было.

Марко бежал в горы и оказался в рядах маки. Особо ничем отряд не выделялся. Здесь, в основном, собрались те, кто уклонялся от отправки в Германию в составе рабочих отрядов. Из вооружения – охотничьи ружья. Не удивительно, что через несколько месяцев месторасположение отряда было выдано вишистской полиции предателем. Все партизаны были арестованы и без особого разбирательства отправлены на работу в Германию.

Тогда еще у хозяев фермы не было работников, и они очень даже быстро договорились с местным фюрером о направлении к ним одного из французов, за которого себя выдавал наш герой. Кучинотта мечтал сбежать и отсюда, вступить в ряды настоящего Сопротивления и наконец-то начать приносить полноценную пользу Италии, а не смотреть, как полудурочный дуче ведет его родину к полному краху.

Совершенно естественно, что между высоким статным красавцем, хоть и прикидывавшимся простачком, и простоватой, но очень красивой Марией, беззаботно ярко вспыхнула искра любви. Война войной, а итальянский темперамент еще никто не отменял. Мария забеременела, и ровно через девять месяцев у этой пары родилась дочь. Назвали ее Лиза.

Нужно заметить, что все работники фермы переживали за эту пару и заверили очень недовольных хозяев фермы, что работа от этого не пострадает, и все разделят обязанности Марии между собой. Больше всех взвалил на себя Марко – спал по четыре часа в сутки, совмещая обязанности управляющего с обязанностями Марии. Хозяева фермы хоть и были недовольны всем этим, но настояли на том, чтобы пара обвенчалась в церкви. Марк был католик, как и хозяева фермы, а Мария тогда еще была, как и все наши, – нехристь. Так что ей было все равно, где венчаться.

Когда в 1943 половина Италии была оккупирована Германией, граф Кучинотта не счел возможным дальше оставаться в стороне от таких судьбоносных для его страны событий. Как уж Марко договорился с хозяевами не ведомо никому, даже самой Марии, но бравый офицер собрался и тайно отбыл, заверив свою законную супругу, что после войны разыщет ее непременно. Как бы там ни было, но в Лигурии, действовало целых два итало-русских диверсионных отряда. В отличие от соратников Кучинотты по маки, бойцы отрядов по-настоящему боролись с оккупантами: они устраивали диверсии, взрывы мостов, шоссейных и железных дорог, нападали на колонны немецких войск. Один из отрядов возглавлял Марко Антонио Кручинотта.

Ох, уж эти мужчины и особенно – высокородные. Долг, честь, имя у них всегда на первом месте. Знал бы граф, чем обернется вся эта история для его новой семьи – тысячу раз бы еще подумал.

Не так бурно, зато очень надежно развивался роман у Тамары с Витольдом. Тамара – высокая, русая, как и Витэк, девушка с круглым лицом, здоровым румянцем, пухлыми губами и большими зелеными глазами. Она была даже несколько выше Витольда. Такая и коня на скаку остановит и в горящую избу войдет. Наша пара, в отличие от предыдущей, красотой не блистала, зато молодые люди спокойно любили друг друга, помогали один другому и, в отличие от вспыльчивого итальянца и не менее вспыльчивой Марии, никогда даже не ругались между собой. Когда закончилась война, то молодожены решили ехать на родину к Витольду – очень он волновался за своих родителей. В Польше выяснилось, что отец Витэка – начальник поезда – погиб на службе при бомбежке немцами старинного пётрковского вокзала.

Работали на ферме еще два поляка и несколько девушек, приехавших добровольно вместе с Тамарой – все очень молодые люди. Конечно, всем обитателям фермы повезло. Союзники предложили всем на выбор: Штаты или Канада, или остаться в их зоне ответственности. Работники, недолго думая, сразу же разъехались. Осталась одна Мария с дочерью. Лиза постоянно болела, и нужно было переждать. На ферме, все-таки, были коровы и молоко. Мария прекрасно понимала, что ничего хорошего на Родине её не ждет. Там не будет ни коровы, ни молока для ребенка, а дальше она ехать сама боялась.

– Буду ждать мужа здесь, – ответила Мария каким-то людям в добротных штатских костюмах.

Эти люди не раз приезжали на ферму и уговаривали всех побыстрее оформлять документы для выезда за океан. Видимо, они что-то знали.

Мария не уехала. Союзники между собой договорились и выдали всех советских граждан нашим родным долгожданным освободителям. Те особенно не церемонились, а рассовав всех по теплушкам, отправили народ домой для разбирательства, каким образом они оказались в Германии.

Во время войны хозяйский сын – активный участник гитлерюгенда успел вступить в ряды НСДАП и оказаться в войсках СС, где и попал в плен, успев немало напакостить советским войскам. Хозяева фермы усиленно пытались освободить свое чадо, для чего сами завербовались информаторами советского СМЕРША. Конечно же, доложили, что Мария замужем за итальянским офицером. Разбираться не стали.

Глава 2

И вот уже по бескрайним российским просторам катится товарный вагон – зарешеченная теплушка, заполненная сидящими женщинами-заключенными. На полу набросана солома. Слышен стук колес. Слышен железный звук как железные сцепки вагонов бьются друг о дружку. Вагон останавливается. Открывается на две стороны дверь теплушки, и тут же в вагон с перрона начинают по одной заскакивать около десяти блатнячек в фуфайках, в сапогах, с небольшими мешками и матерчатыми торбами в руках. По обе стороны вагона стоят солдаты ВОХРы и подталкивают прикладами автоматов блатнячек в теплушку.

– Живее! Живее, стервы, – орут эти служивые.

Блатнячки кривятся обезьяньими ужимками, тут же начинают расталкивать ногами сидящих на соломе женщин-заключенных.

– Раздвинулись контрики.

И тут же эти полуживотные начинают отбивать чечетку и петь:

Столыпинский вагон по рельсам тук-тук-тук.

По этапу, по этапу тук-тук-тук.

Песню подхватывают остальные блатнячки:

И я в нем сижу в кандалах тук-тук-тук.

Мне в пути буханка хлеба и воды глоток.

Если я в пути не сдохну – будет с меня толк.

Не забуду папу с мамой.

Тук-тук-тук…

Поют громко и тут же начинают расталкивать других женщин-заключенных. Блатнячки выхватывают мешки, лежащие рядом с женщинами, раскрывают их, хватают куски хлеба, тряпки. И по одному уж только им известному поводу блатнячки постоянно отбивают чечетку, стоят перед открытыми дверями, кривятся на охрану и поют про вагон в разных вариациях. Как только дверь вагона закрывается, блатнячки расталкивают женщин, с ужасом уставившихся на это представление, и плюхаются на солому. Одна из блатнячек заводит было:

– Случилось это раннею весною, – но перестает петь, обращается к женщинам-заключенным, сидящим рядом:

– А ну, колхозницы, пошли вон отсюда. Люда спать будет.

Все женщины испуганно отодвигаются от блатнячки Люды. А столыпинский вагон движется дальше, и опять этот ненавистный всеми стук колес. Блатнячки, вроде бы, угомонились, сидят, переругиваются между собой. Ну, а остальные обитатели столыпина сидят молча. Среди женщин сидит и Мария, качает Лизу. Ребенок всё время плачет. Одна из блатнячек рукой соскабливает с подошв сопог грязь, сминает её в комок, бросает в Марию этот комок грязи.

– Да заткни ты ей рот. Я уже это слышать не могу. Иначе я сама её ночью задушу.

Мария с испугом прижимает Лизу к себе. Совершенно не радостная картина. Поезд останавливается. Открывается дверь теплушки. В вагон заглядывает старшина.

– Ты, – показывает старшина пальцем в сторону Марии.

Вскакивает другая женщина. Будь, что будет, но только бы хоть на минуту вырваться из этой психушки.

– Да не ты. Вон та – с ребенком на руках. Выходи быстро, – очень грубо кричит по-русски, но с сильным вологодским акцетом конвоир.

Мария поднимается, пробирается среди женщин. Все блатнячки, да и другие не блатные страдалицы, с ненавистью глядят вслед Марии. Многие, очень многие хотели бы оказаться на её месте.

В одном из вагонов как-то образовалось пространство, состоящее из двух соединенных купе. Кровать, шкаф, умывальник. Посредине купе, ближе к окну, стоит стол. На столе стоит начатая бутылка водки или самогонки без наклейки. На тарелке – порезанное кусками сало, разрезанная на четыре части, очищенная луковица. На другой тарелке – куски хлеба. Стоят два стакана. Один пустой, другой наполовину заполненный водкой. За столом сидит начальник конвоя в галифе и белой нательной рубахе. Раздается стук в дверь.

– Входи кто там, – вальяжничает этот местный вершитель судьб беззащитных людей.

Открывается дверь, в купе заглядывает холуй-старшина.

– Товарищ капитан. Доставил.

– Входи давай, – старшина оглядывается в коридор.

В купе боязно делает шаг Мария с ребенком на руках. Старшина отдает честь (есть она к него?), выходит из купе и закрывает за собой дверь. Начальник конвоя рассматривает Марию. Остается удовлетворенный увиденным, берет бутылку водки, наливает полстакана, протягивает стакан Марии.

– Пей!

Мария в знак отрицания испуганно качает головой из стороны в сторону.

– Слушай, дура. Хочешь, чтобы ребенок живым остался?

Мария испуганно быстро качает головой в знак согласия.

– На пути у нас два лагеря. Но только в одном – мамочкин барак и детский дом особого режима. Я выбираю, а не ты, куда тебя, а куда девку твою высадить. Поняла?

Мария испуганно трясет головой в знак согласия.

– Поэтому, будешь любить меня по-справжнему. Крепко, а не так, как вы, инте-ли-генты, дурковать могёте. Рядом – купе, там будешь обитать. Там есть вода и умывальник. Помойся как следует и это…, – опять протягивает Марии стакан. – На пей и не кочевряжься.

Итак, считай, вместе с допросами полгода будет, уже прожили. Осталось девять с половиной лет. Ну, а после – поселение где-нибудь в Пермском крае. Можно выжить? Нельзя. А надо.

Следующий этап – собственно, лагерь. Большая комната в бараке. По одну сторону стоят в ряд совершенно голые женщины разного возраста: от двадцати до семидесяти лет, прикрывающие лобок и груди руками. Некоторые даже согнулись при этом. Напротив, на расстоянии пяти-шести метров, – длинный стол, за которым сидят: упитанный дядька в гражданском и меховых сапогах, двое служивых в белых халатах.

Сидящие за столом разговаривают между собой шепотом, хихикают. Крайняя слева – стоит Мария. Она не прикрывается руками. К ней первой подходит врач – офицер в накинутом на плечи белом халате, останавливается осматривает. Поворачивается боком к столу с комиссией, оттесняя рядом стоящую с Марией женщину.

– Хочешь выжить? Будешь говорить всем, что медсестра. Я помогу разобраться, – обращается врач к Марии так, что слышит только Мария.

Мария испуганно трясет головой в знак согласия.

– Комиссии приступить к осмотру заключенных, – поворачиваясь к столу комиссии вещает врач.

А в клубе идет игра. На сцене стоит стол, за которым сидят: хозяин – майор, кум – капитан Кабанов и несколько старших лейтенантов. Все – в галифе, сапогах, расстегнутых кителях. Все играют в карты, с силой бросая каждую карту на стол. Открывается дверь в клуб, быстро входит врач в форме лейтенанта, взбирается по ступенькам на сцену, подходит к столу, козыряет.

– Ну что там, – не отрывается от игры хозяин.

– Одна рублевая, три полурублевых, остальные пятнадцатикопеечные. Но рублевая – медсестра. Она мне: во как нужна. Некому работать, – врач показывает ладонью поперек горла.

– Знаем мы этих медсестер, завтра осмотрю, – хозяин, говоря с украинским акцентом, довольно потирает руки.

– Василий Никанорыч, я же в прошлый раз выиграл себе рублевую. Все – свидетели, – врач при этом обводит рукой сидящих за столом.

Все сидящие кивают головой.

– Выиграл… Что-то ты часто выигрывать стал. Надо тебя проверить… не крапленые ли карты подбрасываешь, – смеется хозяин, – завтра всё решим.

Врач остался очень недоволен услышанным, но против хозяина не попрешь. Но не одному врачу не нравилось происходящее. Имел зуб на хозяина и кум Кабанов. Как бы невзначай, они и столкнулись, выходя из клуба.

– Осталась медчасть и в этот раз без медсестры, – обреченно начал врач.

– Совсем обнаглел. А бабы и впрямь болеют. А на нас план: вон где висит, – кум показывает ребром ладони по затылку. – Ты, это, сделай вот что….

После, якобы, медицинского осмотра всех голых баб отправили в баню, затем экипировали в лагерные одежды. И только после этого, уже ночью, разбросали по баракам.

Арестантский барак представлял собой большой сарай. По обе стороны прохода располагаются сплошные нары высотой в два яруса. На нарах вповалку, прямо в фуфайках, лежат и спят арестантки. За целый день на тяжелых мужских работах они так устают, что ни прибраться, ни умыться.

А в наших лагерях того времени скидки на тяжесть бабам не делали. Конечно, могло повезти и работали заключенные в швейных мастерских. Там тоже не сладко: столы с машинками стоят практически вплотную друг к другу. Работа – целый день, но хоть не на морозе. Нашим арестанткам не повезло. Они работали на строительстве железной дороги.

В барак Марию и еще пяток женщин направили под руководством бывшей секретаря: коренастой женщины с видом грузчицы. Кроме нее, из политических была одна Мария. Тоже мне политик. Зашли и остановились возле входа. Из занавешенного одеялом, как называли уголовницы эту халабуду, купе, неспеша выбралась и неторопять подошла в вновьприбывшим обитателям барака старшая – зэчка Океева: неопределенного возраста кобла с папиросой в зубах.

– Так, ковырялки, идите спать вон туда – к старушке, – старшая показывает рукой на большой чан с крышкой – парашу, стоящую в противоположном углу, – а ты, – кобла берет Марию за грудь, – идем со мной, будешь моя курочка.

– Я пойду со всеми, а не с тобой.

Мария уже знает, что это такое и отбивает руку старшей. Старшая, ничего не говоря, бьет по-мужски Марию в лицо. Мария прыгает на старшую, но получает еще один удар в лицо и падает на пол. Кобла бьет Марию ногами по лицу. К старшей подскакивает секретарь и одним ударом сбивает коблу с ног. Но тут из угла, занавешенного одеялом, выбегают пять зэчек. Одна напрыгивает на секретаря сзади, еще две зэчки хватают секретаря за руки и виснут на ней. Секретарь крутится и разбрасывает зэчек. Но зэчки опять хватают секретаря за руки и виснут на ней. Им помогают вскочившие зэчки. А еще одна зэчка хватает вскочившую Марию за волосы и таскает ее в разные стороны. Неторопливо поднявшаяся старшая, вынимает из сапога заточку и вонзает секретарю в живот.

Вот такая произошла первая встреча. Но, что удивительно, сразу же в барак ворвалась команда вертухаев и здорово отколотила сташую коблу. Еще живую секретаря вертухаи потащили в медчасть. Помогать взяли избитую Марию.

А на утро в медчасти был смотр. Туда явился сам Ходяин, что было явлением очень редким. Вдоль стен – две кушетки. Возле окна – стол, заваленный папками с бумагами. В углу – стеклянный медицинский шкаф, занавешенный изнутри белыми занавесками. Сюда же врач привел Марию и поставил, как мебель, посреди комнаты. У Марии все лицо в кровоподтеках и синяках, опухшая губа. Она постоянно сгибается в сторону, но тут же выравнивается. Напротив них стоит Хозяин.

– И это по-твоему рублевая? Забирай свою медсестру, – хозяин смеется. – Ну как, та подрезанная выжила?

– Есть, товарищ майор. Заштопали. А что, она и вправду секретарь?

– Райкома в Краснодаре. Ну давайте, работайте.

Вот таким изуитским способом врачу удалось отстоять Марию. Ведь её можно было сразу же оставить в санчасти, но тогда бы Хозяин утром забрал мнимую медсестру себе. Мария, конечно, была не в обиде. Потихоньку прижилась, освоилась и подучилась в медчасти. Там же врач выделил ей коморку, что было похоже, почти, на счастье. Это тебе не барак. Правда, не без того, чтобы сожительствовать с врачом в любое, когда тому захочется, время. Но выхода нет: сама осталась живой, дочь пристроена в детскую комнату, которую разрешают раз в день посещать. Почти что Рай.

Огромная вывеска на въезде в лагерь:

КТО НЕ БЫЛ – ТОТ БУДЕТ! КТО БЫЛ – НЕ ЗАБУДЕТ!

Возле ворот стоит Мария в расстегнутой фуфайке, сапогах и платке. С брезентовой сумкой наперевес и красным крестом на ней. Рядом стоит рядовой вертухай и обыскивает Марию, похлопывая её со всех сторон внутри фуфайки по телу, задерживая руки на груди. Мария стоит, не обращая на это внимания. К ним подходит сержант.

– Выпускаты? Нэ вбежить?

– Куды ей бежать? У ней малеча дочка тута.

Мария идет вдоль насыпи строящейся железной дороги, с трудом вытаскивая ноги из грязи. На насыпи стоят женщины и забивают огромной кувалдой костыль в крепление рельса, втроем поднимая кувалду. Сзади Марию толкает первая из семи женщин-заключенных, несущих на плече рельс.

– А ну в сторону, вохровская подстилка, – все женщины смеются.

Мария не обижается, а просто шарахается в сторону. Она знает кто она. Ну, не вохровская, а санитарная. Мария обходит одного смеющегося солдата с автоматом, стоящего на пути. Навстречу Марии идут женщины-осужденые с лопатами в руках в сопровождении розовощекого солдата с автоматом наперевес. Мария сторонится и хлюпая сапогами по грязи сворачивает в лес на просеку, где через час её догоняет открытая военная машина. На переднем сидении сидит Кабанов, на заднем – врач.

– Давай прыгай в машину. Ищем тебя уже сколько, – командует Кабанов.

Мария забирается на заднее сидение. Машина срывается с места.

– Что-то случилось?

– Случилось, «колымский трамвай» случился, – оборачивается к ней Кабанов.

«Колымский трамвай» – явление, распространенное на просторах ГУЛАГа.

Весть о том, что только-что на грузовом пароходе, переделанном под тюрьму, привезли новых баб в посёлок «Тихий» и они еще не отправлены в лагерь, а «загорают» в клубе, разнеслась по огруге со скоростью звука. И что мы видим?

На краю леса стоит одинокий бревенчатый барак с тремя окнами

– клуб. Над клубом болтается старый вылинялый красный флаг с золотистым серпом и молотом в углу. Вдали слышится гудок судна. От водоема бредет, еле переставляя ноги, этап: женская штрафная бригада – десять провинившихся и просто попавших под руку начальству женщин. Был приказ: собрать штрафную бригаду на работу в посёлок. Их и собрали из десяти каторжанок и пяти блатных – жучек. Все бабы двадцати–сорока лет. Каким-то образом, видать случайно, на этап попали и студентка восемнадцати лет, ударница труда тридцати лет и пожилая дама – жена дипломата лет шестидесяти. Впереди этапа бодро идет начальник конвоя. Этап окружили четыре конвойных с автоматами и двумя собаками на поводках.