39 долей чистого золота

– Надо просто подождать, это пройдет, скоро все встанет на свои места, – успокоил меня психиатр.

– А что же делать с головной болью? – поинтересовалась я в конце приема.

Но доктор снова разочаровал меня своим ответом, посоветовав примочки и дурацкие отвары, которые совсем не помогают, словно я старая безнадежная бабка, за которой смерть ходит тенью и вот-вот накроет своим черным размашистым плащом.

Медсестра-массажистка продолжала приходить ко мне раз в неделю, чтобы сделать больно. После сеанса мы пили чай и задушевно болтали обо всем. Однажды она рассказала мне, что ее муж раньше занимался гончарным мастерством, он давал уроки всем желающим и со временем даже открыл свою мастерскую. Поначалу дело шло хорошо, а потом люди стали терять интерес, и мастерскую пришлось закрыть, но она до сих пор существует в подвале их дома.

– Хорошо бы сделать из нее что-то полезное, например, массажный кабинет, – поделилась она своими мыслями и шумно отхлебнула горячий чай.

– Так сделайте, – я тоже отхлебнула, но беззвучно.

– Мы всё спорим об этом, там же станки, печь и большое количество поделок и горшков, все бы это на помойку, да и ремонт там нужно сделать. А кому всем этим заниматься, вот скажи? Мужу моему совсем не до этого, я работаю, у меня то в больнице смена, то по домам хожу, вон вас сколько, переломанных. А этим всем надо заниматься, да еще как.

– Верно, – заметила я.

Весь вечер я думала о том, что рассказала Александра Алексеевна про гончарную мастерскую. Мне кажется, что это могло бы увлечь меня, и где-то внутри, в безмолвной душевной пустоте, загорелся огонек новой надежды ожить. Сначала я решила дождаться ее следующего визита, чтобы расспросить о мастерской, но вскоре приняла решение ускорить процесс и позвонила ей домой вечером.

На мой звонок она отреагировала очень положительно и пригласила зайти к ним в гости, чтобы познакомиться с ее семьей. Она проживала с мужем и племянником – сыном ее сестры, которая временно пребывала в длительной командировке.

Я приковыляла на следующий день, когда они оба были дома. Первое, что сделала Александра Алексеевна, – осмотрела мою ногу со всех сторон, объяснив это тем, что почувствовала ответственность за мое столь долгое перемещение по улице, не подозревая, что я часто гуляю и прохожу гораздо большие расстояния. Ее забота казалась мне излишней, но, тем не менее, доставляла мне радость и согревала душу. В этот день я впервые обратила внимание на то, что люди стали воспринимать меня по-другому, нежели раньше: серьезнее, добрее или, может, жалостливее относиться ко мне. Я давненько не слышала отказов в свой адрес или какого-либо грубого отношения. Хотя я и ненавидела чувство жалости, но раз оно стало неизбежно присутствовать в моей жизни, пришлось принять его как должное и наслаждаться его преимуществами.

Муж моей массажистки оказался очень добрым и положительным человеком, он выглядел гораздо старше своей супруги, очень худощавый, с седыми пышными волосами и такой же белой седой щетиной – отпусти ее чуть длиннее, и можно смело работать Дедом Морозом в новогодние праздники.

Мы пили чай, кофе, ели пышные кефирные оладушки и разговаривали обо всем так же, как обычно на массажных сеансах. Василий Петрович, хозяин гончарной мастерской, вдвойне обрадовался, узнав о цели моего визита. Он слегка подпрыгнул на стуле, когда услышал, что мне бы очень хотелось посетить его подвал и, возможно, при обоюдном согласии поучиться гончарному делу. Весь вечер он рассказывал, показывал и цитировал, ерзая при этом на стуле. Александра Алексеевна в какой-то момент потеряла нить нашей беседы и принялась за свою вечернюю работу – поливку и уход за комнатными растениями, которые рядами выстраивались на широких, длинных эркерных подоконниках.

Мы все обсудили и договорились о дне, когда посетим мастерскую, меня сразу предупредили, что там нужно будет немало потрудиться, чтобы запустить процесс, поскольку мастерская находится в полном запустении уже несколько лет. Меня этот факт совсем не пугал, а даже наоборот, за последнее время я страшно устала от своей непригодности, и любая, даже самая грязная работа пришлась бы мне на тот момент по душе. Я мечтала оживить себя, гончарную мастерскую и ее не менее старого хозяина.

В этот день, вернувшись домой, я чувствовала себя гораздо лучше, нога почти не устала, я могла пройти еще столько же и даже больше, она словно начала расхаживаться, и тогда я поняла, что все раны и болячки живут в голове, а не в теле и лечить их нужно именно там».

4

Таня перелистнула страницу и посмотрела на верхнюю полку шкафа – на ней в рядок, аккуратно стояли глиняные статуэтки и горшочки. Она окинула взглядом комнату и увидела то же самое на полке слева.

– Тут везде стоят поделки из глины, – прокомментировала она Виктору в тот момент, когда ее посетило невероятное чувство – читая книгу, она в реальности ощущала действие, описанное в ней.

Таня встала и подошла ближе, статуэтки покрывал толстый слой пыли, она взяла одну из них, протерла ее, чихнула несколько раз и стала рассматривать: это была маленькая тонкая вазочка, немного неаккуратная и неровная с нескольких сторон.

– Скорее всего, это одна из первых поделок, – сказала она, повернувшись в сторону Вити. – Видно, что работа любительская, но тут есть и другие поделки, – заметила она и подошла к другой полке. – Глина уже другая, и сделано более аккуратно, – говорила Таня, вертя в руках небольшой вытянутый кувшин. – На дне подпись и дата. Нет, не дата, – поправилась она.

– А что? – поинтересовался Витя, до сих пор хранивший молчание.

– Судя по этим цифрам, кувшин сделан в будущем, а не в прошлом, – усмехнулась она и поставила его на место. –Видимо, это серийный номер изделия или какой-нибудь ее тайный код, о котором мы узнаем в следующей главе дневника.

Таня продолжала рассматривать поделки, описывая их Вите, как вдруг заметила одну очень интересную вещь, она была выполнена явно не на станке, хотя подверглась обжигу, как и все остальные. Это была фигурка девушки, прислонившейся к стене и закрывшей руками глаза. Таня взяла ее и с некоторым волнением заглянула на дно статуэтки – там ничего не оказалось, она внимательно осмотрела ее еще раз и, не найдя ни одной подписи, поставила на место. В этот момент ей показалось, что она была очень близка к некой пропасти, будто стояла на краю обрыва, касаясь пальцами ног беззвучной пустоты, а сзади ее подталкивал легкий ветерок, заставляя полностью расслабиться, так что она чуть не нырнула в пропасть, но вовремя опомнилась и сделала шаг назад.

– Я больше не хочу читать, – сказала она Вите. – Прости.

– Что так?

– Знаешь, мне показалось, что мы поступаем нечестно, так плотно залезая в чужую жизнь, – загрустила Таня.

– Мы залезаем лишь настолько, насколько она сама позволила нам это сделать, оставив тут свои записи.

– С чего ты решил, что она оставила их для нас?

– Я уверен, – сказал Витя. – Она отдала монету, не сказав ни слова, а после оставила дневники, в которых описала всю свою жизнь. Она точно сделала это не случайно, подумай сама, и к тому же люди, которые пишут дневники, понимают, что рано или поздно все это кто-то прочтет. И еще – ей уже все равно, она давно умерла.

– Умерла. Это ты верно заметил, – добавила Таня тихонько, осмотрев еще несколько поделок.

– Тебя просто посетило чувство жалости к старушке, когда ты увидела ее поделки, так бывает, это хорошо, – продолжал успокаивать Витя. – Значит, у тебя есть душа и она живая.

Таня усмехнулась.

– Ты прав, наверно, это из-за голода, который мучает меня уже некоторое время. Я поем, а потом вернусь, хорошо?

Таня заглянула в холодильник, затем в кухонные шкафы и, обнаружив в них пустоту, с неохотой отправилась в магазин за продуктами. Уже через час были готовы спагетти в сливочном соусе с обжаренными помидорками и дольками чеснока.

– Ты готовилась к встрече с вампирами? – спросил Витя.

– Так точно.

– Не волнуйся, я уже справился с ними, пока тебя не было, можно спокойно продолжить чтение.

– Как здорово, сейчас, только поставлю серебряное копье, а то оно больно тяжелое.

«Амбарный замок, запирающий мастерскую, заржавел и никак не хотел отпираться. Я переминалась с ноги на ногу, прожигая взглядом хозяина мастерской, уже вспотевшего от напряга. Узкие подвальные стены и низенький потолок давили на меня со всех сторон, спертый запах немного отдавал канализацией, но к нему я быстро принюхалась и вскоре перестала замечать. Замок наконец-то сдался, и мы молча переступили порог комнаты.

– Я представляла себе куда большее запустение, – обрадовалась я, когда осмотрела комнату. – Стены можно покрасить, а все остальное просто помыть, – проявила я инициативу.

В центре комнаты стоял стол, а по кругу шесть гончарных кругов и несколько стульев. Имелось даже небольшое прямоугольное окошко у самого потолка, выходившее на улицу, прямо на уровне дороги. Это был полуподвальный этаж – эркерный, света от окошка было мало, но для поступления свежего воздуха его вполне могло бы хватить. Я протерла окно платком и увидела пару ног, быстро прошагавшую мимо, а затем обернулась и хихикнула от восторга.

– Мне тут очень нравится! Очень! Я могу остаться и привести все в порядок, обустроить все так, как мне захочется! – воскликнула я, не оставляя хозяину шанса высказать свои пожелания.

Он молча нагнулся и рассмотрел розетки, провода и проводку.

– Тут еще много всего помимо уборки, – предупредил он, но меня это ничуть не испугало. – Завтра я займусь ими. А ты можешь начать тут творить что хочешь, я не против. Ты очень понравилась Шуре, – добавил он, что означало полное одобрение.

Мы ковырялись в мастерской несколько часов, я услышала много разных историй, произошедших в этих стенах, заочно познакомилась с учениками, увидела даже несколько их фотографий за работой и получила первый вступительный урок гончарного дела. После чего хозяин, подустав немного, сказал:

– Ну, я пойду, вот тебе новый замок, повесишь его, когда соберешься уходить, ключ оставь себе, у меня есть еще один.

– Хорошо, спасибо, я побуду еще немного и тоже пойду.

Я пробыла в мастерской до самого вечера, в окошке стало темно, ботинки мелькали все реже, и я почувствовала, как потяжелели мои и без того тяжелые веки.

Через неделю мастерская была полностью готова к работе, хозяин починил проводку, поменял лампочки, отремонтировал гончарные круги, которые поначалу отказывались работать, и разобрался с печью для обжига. Что означало «разобрался», я пока не понимала, попросту не дошли руки до нее, этот вопрос я отложила на время – до тех пор, пока не разберусь с основным. Я выбросила весь лишний хлам – его собралось ни много ни мало пять приличных мешков! По мере наполнения я выставляла их за дверь, а хозяин выносил вон. Вечером, когда заканчивался очередной этап подготовки к работе, я поднималась наверх к Александре Алексеевне, она кормила меня печеньками, поила чаем и рассказывала о том, как ее муж любил проводить вечера в подвальной мастерской.

Все горшки и вазы в их доме были изготовлены именно там, каждая работа была индивидуальна и имела свою уникальную историю, об этом можно было говорить часами, но особенно интересны были статуэтки, выстроившиеся в ряд на полу. Это были непонятного вида фигуры, напоминающие обнаженное тело человека, некоторые достигали полуметра в высоту и, казалось, изображали страдание, но стоило присмотреться получше, и страдание принимало форму истинного блаженства. Каждый раз, не понимая этих мистических перемен, я планировала выделить отдельное время и более детально заняться изучением этих таинств.

Дополнительным плюсом в глазах моей массажистки-покровительницы стало то, что ей более не приходилось ходить ко мне домой для проведения плановых процедур с моей ногой – все, что требовалось, мы выполняли на вечерних встречах. За последнее время стал заметен очевидный прогресс, и вскоре необходимость в этих процедурах и вовсе отпала. Я сама, занимаясь физическим трудом, разработала и накачала ногу так, как это было необходимо. К сожалению, полным выздоровлением это не стало: как изначально было известно, моя нога стала короче и кривее в двух плоскостях из-за нехватки кости и мышцы, специальная обувь немного скрадывала разницу, но, тем не менее, не скрывала дефект полностью. Я ходила, переваливаясь с ноги на ногу, с поддерживающей палкой, хотя могла обходиться и без нее, но в этом случае мои передвижения были бы заметно медленнее.

Многие жители нашего маленького городка меня уже знали и здоровались при встрече, а те, кто видел меня впервые, рассматривали меня с ног до головы в поиске места сбоя, особенно внимательно это делали дети. Я старалась не думать об этом, заполнив свою внутреннюю пустоту новым и очень интересным для меня делом.

Собрав все необходимые элементы, а именно – глину, фартук, воду, нитку и прочие необходимые для лепки инструменты, я принялась за работу. Хозяин мастерской должен был подойти к назначенному часу, чтобы провести вступительный урок, но по какой-то, видимо, важной причине задержался почти на час. Я ждала его, сидя за гончарным кругом в фартуке, и водила рукой в тазу с теплой водой. В мастерской был идеальный порядок – преподавательский стол сиял как новый, на нем стояли краски, инструменты, брошюры и альбомы с рисунками – это все, что я посчитала нужным оставить на виду. Поделки, имевшиеся в мастерской, я выстроила на деревянной полке, которая выступала из стены на уровне чуть выше головы вдоль всего помещения. Оставалось только покрасить одну из стен, ту, что была с окном, именно на ней краска облупилась и периодически, когда по улице проезжал трамвай, неаккуратно осыпалась на пол. Стена была серой, а мне непременно казалось, что она должна быть желтой. По фэн-шуй это цвет позитивного начала, он символизирует оптимизм, жизнерадостность и внутреннюю гармонию, а это то, что мне как раз нужно сейчас. К тому же этот цвет придал бы особенный вид мастерской и переменил мое серое настроение на желтое, поскольку мое рабочее место располагалось таким образом, что стена попадала напрямую в мое поле зрение.

– Прости за опоздание, – начал хозяин, войдя в мастерскую. – Я задержался в учебке, сегодня был просто сумасшедший день, скоро экзамены, студенты атакуют со всех сторон.

Оказалось, Василий Петрович в перерывах между нашими встречами в мастерской преподавал рисование в художественном училище. Эта новость вызвала еще больший интерес ко всему происходящему, и я сразу прервала поток его извинений за опоздание, сказав, что в этом нет ничего страшного, мне всегда есть чем заняться до его прихода. Затем хозяин оглядел мастерскую и расплылся в улыбке.

– Такой чистоты тут сроду не было! – он хвалил меня, качая седой головой в разные стороны, а я делилась с ним своими планами по поводу желтой стены.

Мой первый урок начался немного позже, чем был запланирован. Мастер тоже надел халат и сел напротив, за гончарный круг. «Мы взяли глину, ту, что подойдет для первого раза, замесили ее и разделили на пропорции», – эту фразу мастер повторял всякий раз, когда комментировал наши действия, переводя умудренный опытом взгляд со своих рук на мои. Я старалась повторять за ним каждое действие, хотя на тот момент уже знала, как это делается, – на столе ведь лежали уже прочитанные мной брошюры, но об этом я не сказала мастеру.

Гончарный круг набрал обороты, я нажимала на педаль ногой так усердно, что меня даже пришлось немного притормозить.

– Не так быстро, – сказал мастер, – тут важна не скорость, ты должна почувствовать глину. Закрой глаза, попробуй увидеть ее руками.

Это были совсем новые и чуждые для меня ощущения, с которыми вскоре мне удалось практически полностью срастись.

Мой первый горшок получился широким и на удивление ровным, мне удалось закруглить его центральную часть и обогнуть края. Такая вещь хорошо сгодилась бы для хранения фруктов, будь она чуть больше, или для хлеба за обеденным столом. Но поскольку горшок был мал, его можно было использовать лишь для хранения семечек или мелочи. После завершающих штрихов гончарный круг остановился, и мое творение предстало передо мной во всей своей красе, на удивление, я была вполне собой довольна, а мастер, напротив, сделал мне несколько замечаний и, сказав напоследок, что все несомненно придет с опытом, попросил разрешения удалиться на покой.

– Закрой за мной, – строго сказал он, накидывая пальто.

– Можно я приду на вашу лекцию в художку? – осмелилась спросить я, прислонившись к стене и распахнув перед ним дверь.

Наверное, это было слишком нагло с моей стороны – наседать на него вот так многогранно.

– Вы меня даже не заметите, – добавила я.

– Можно, – оглядываясь в поисках своей сумки, ответил Василий Петрович. – Только сейчас в этом нет никого смысла. Все занятия подходят к концу. Начинать заниматься лучше с начала учебного года, предварительно подав документы, – этим сейчас как раз и нужно заняться.

– Здорово! Я обязательно подам! – воскликнула я, когда он вышел из мастерской. – До свидания!

– Давай, – ответил он и махнул мне рукой.

Общение с мастером, безусловно, шло мне на пользу во всех смыслах, но, к сожалению, оно исключало те неотъемлемые в искусстве моменты, когда хотелось остановиться на миг и задуматься о чем-либо или, проще говоря, зависнуть. Это наслаждение посещало меня лишь тогда, когда я закрывала дверь изнутри и оставалась в уединении с собой. В эти самые моменты я могла позволить себе быть собой, в этой маленькой комнатке, на самом дне большого квадратного дома, окна в котором почти погасли, стоящем на улице, по которой уже почти никто не ходил, в этом небольшом провинциальном городке, мимо которого уже почти никто не проезжал. Тишина и одиночество были моими лучшими друзьями, они успокаивали меня, позволяя на миг вспомнить о том, кем я была раньше, и о самом дорогом мне человеке, которого, к сожалению, никогда не будет в моей жизни.

Я достала из кармана монету и взглянула на нее – это то единственное, что осталось у меня из прошлой жизни, то, что навсегда останется со мной».

Виктор заерзал за дверью и перебил чтение:

– Вот! Я же говорил, говорил! Мы уже близки к ответу, скоро, видимо, мы дойдем до той части, где она описывает меня.

– Не торопись, – сказала Таня. – Это период ее молодости, тут тебя еще не может быть даже в проекте. В те времена и мамы твоей еще не было, не говоря уже о тебе, так что если тут и есть строки о тебе, то гораздо позже. Пока из прочитанного я поняла лишь то, что эта монета досталась ей от какого-то человека, которого она любила, но, увы, вероятно, безответно. Именно поэтому ей больно вспоминать о прошлом.

– А может, она специально бросилась под поезд? – предположил Витя. – Может, она, как Анна Каренина, решила свести счеты с жизнью из-за него?

– И что? Промахнулась? – Таня нахмурила брови. – Нет, точно нет. Если бы решила свести счеты с жизнью, свела бы.

– Может, хотела напугать его всего лишь?

– Хотела бы напугать, напилась бы валерьянки или порезала вены, точнее, поцарапала кожу на руках. Мол, смотри, на что я готова ради тебя. Тут все намного серьезнее, – сделала Таня свое экспертное заключение.

«Я сняла горшок с гончарного круга при помощи нитки, ровно так, как показывал Василий Петрович, и поставила его на полку, где ему предстояло сохнуть целую неделю до того, как он попадет в печь для обжига. А следом взяла еще один кусок глины и запустила круг. Мне хотелось пробовать и экспериментировать, по рукам текли коричневые капли, глина меняла форму: то вытягивалась вверх, просачиваясь сквозь пальцы, то приплющивалась вниз, изгибалась, ломалась, падала и снова устремлялась вверх, принимая форму моих пальцев и ладони. Мне нравился этот процесс, но если бы кто-то увидел это, то посоветовал бы мне приобрести глину для лепки руками, ее можно мять, не переставая, хоть целый день, и при этом не обязательно работать ногой.

Так, часами, я проводила свое ничем не занятое время, не замечая его бега. На светофоре, что располагался неподалеку, скапливались пешеходы, они постепенно стекались в кучку и, дождавшись зеленого сигнала, торопливо перебегали на другую сторону дороги, перемешиваясь в середине пути с теми, кто перебегал им навстречу. Это происходило постоянно, лишь вечером, когда город засыпал, их становилось меньше и меньше, а после полуночи и вовсе – изредка одинокая пара ног перетаптывалась на пятачке, а потом исчезала в ночной темноте».

5

«В конце следующей недели в мастерской уже выстроился целый ряд горшков и вазочек, готовых к следующей процедуре – обжигу в печи. В этом я еще не разбиралась, и мне снова потребовалась помощь мастера, но он, к сожалению, был сильно занят своими учебными делами, и урок обжига пришлось перенести на несколько дней. Для меня это было тоже плюсом, так как я задумала все же довести мастерскую до ума – ранним утром следующего дня я открыла дверь мастерской и вошла туда не с пустыми руками, хотя с пустыми я не приходила ни разу, а с ведром желтой краски. Именно той, что должна была закрасить серую облупившуюся стену и создать дополнительное настроение в моем маленьком мирке. На этот процесс ушел целый день, я неторопливо прочла инструкцию, застелила пол газетами и хотела было приступить к покраске, как вдруг решила, что газет не хватает, что рядом стоящий стол необходимо также закрыть, чтобы на него не летела краска. Я поднялась из подвальной части здания и вошла в подъезд, в котором проживала Александра Алексеевна с мужем, там, на большом подоконнике, всегда можно поживиться свежей прессой. Поднимаясь, я услышала голоса, которые вскоре замолкли, чей-то недобрый взгляд сверлил дыру во мне так явно, что меня даже бросило в пот и лицо немного покраснело. Торопиться при подъеме по лестнице мне не рекомендовалось, но в этот раз я ослушалась правила массажистки и попыталась подняться как можно скорее. Это были соседки, одетые в длинные халаты, принявшие форму живота и вытянувшиеся на заднице от постоянного сидения, завернутые в шали и обутые в домашнюю обувь на носки. Они молча сверлили меня взглядом, закладывая в рот семечки одной рукой и вытаскивая после пережевывания шкурки другой.

– Здравствуйте, – сказала я, кинув на них быстрый и осторожный взгляд.

Обе не торопясь дожевали семечки, так же не спеша выплюнули остатки в руку и, еще раз оглядев меня с ног до головы злостным холодным взглядом, по очереди кивнули головами с таким высокомерием, будто делали мне огромное одолжение, стоившее им большого труда. Другого я и не ожидала от подобного контингента. Эта та самая прослойка общества, которая для меня всегда оставалась загадкой, а в частности, кто они и какова цель их существования. Я быстро вернулась от этих дум к своим насущным: про газеты и желтую стену. Мне не привыкать к тому, что меня рассматривают, словно животное в зоопарке, видя, как я переваливаюсь с одной ноги на другую.

– А что это вы делаете? – поинтересовалась одна из женщин, та, что была чуть ниже, толще и казалась постарше своей собеседницы.

– Я хочу взять газеты, если вы не против, – пришлось объясниться мне.

– А вы проживаете в этом доме? – гордо поинтересовалась вторая, словно участковый, поймавший вора за руку.

– Нет, – спокойно продолжала я, – тут проживают мои знакомые, а я работаю внизу, в гончарной мастерской, бумага нужна мне для того, чтобы закрыть стол во время покраски, – я делаю небольшой ремонт.

Зря, я это сказала. Нужно было избрать другую тактику – мол, я несчастный инвалид, разрешите взять ваше доброе чтиво для нескучного досуга моей никчемной жизни. Как говорил один мой очень старый знакомый: никогда не говори правду, до добра она не доведет. Так и вышло – сирена сработала моментально.

– Так они опять открыли мастерскую! – воскликнула она, всплеснув руками так, что из левой руки полетели очистки. – Что, опять толпы будут ходить? Опять шум будет целыми днями?

– Нет, что вы, – возразила я, – ничего подобного ожидать не стоит, я там одна и веду себя очень тихо, никак не буду вам мешать.

Я аккуратно вернула все газеты на место и попыталась удалиться как можно быстрей, в то время как сирены работали по полной, охая и ахая, будто что-то случилось. Больше всего я боялась, что из-за меня могут возникнуть проблемы у таких чудесных людей, как Александра Алексеевна и ее муж –