39 долей чистого золота

пушистый белый одуванчик, чья натура очень тонка и не приспособлена к подобным перепалкам.

По дороге обратно мне удалось прихватить лишь журнал, оставленный кем-то в том месте, где все обычно складируют ненужную прессу. Это оказался свадебный каталог, на его страницах были изображены великолепные свадебные платья – я перелистала его несколько раз и, твердо заверив себя в том, что мне придется прожить жизнь без этого удивительного дня, и глубоко вздохнув, начала выдирать из него листы и укладывать их на стол.

Весь этот и следующий дни я провела на стремянке с валиком в руках. Все вокруг было желтым, мои малярные способности оставляли желать лучшего, но, несмотря на это, результат впечатлял.

– Если у меня вдруг по какой-то причине не получится подружиться с гончарным делом, то я непременно стану маляром, – почти вслух проговорила я.

Безусловно, мне это давалось не так легко, как далось бы здоровому человеку, но, тем не менее, я не казалась себе совершено безнадежной в этом направлении.

Пока я гоняла по стене валик, мне удалось подумать и поразмышлять о некоторых вещах, может быть, даже что-то проанализировать: я подготовила себя к тому, что под влиянием недоброжелательных соседок меня могут выставить из мастерской и на веки вечные повесить на нее новый амбарный замок, что было бы очень печальным для меня событием, но все же не смертельным. Даже если это случится, я все равно найду способ закончить несколько своих первых работ, а именно обжечь и раскрасить уже готовые поделки и вручить их тем, кому я запланировала: первая поделка непременно достанется Александре Алексеевне и мастеру, так как они посодействовали мне в этом начинании. Она будет сиреневой, по фэн-шуй этот цвет означает благополучие и мудрость. Второй в очереди по значимости стоят моя сестра и ее семья. Им я вручу самый большой и самый коричневый горшок, так как у них вся кухня выполнена именно в этом цвете, а моя сестра не любит, когда что-то отличается или не гармонирует по цвету с остальным, и даже фэн-шуй тут не работает».

– Моя такая же! – воскликнула Таня. – Приторно дотошная к мухам, из которых на глазах вырастают слоны, – с такими людьми очень тяжело, с ними ужиться – это такой труд. Теперь я понимаю, почему она была так счастлива иметь мастерскую, наверняка проводила там все свое время, только бы не торчать дома.

Витя считал по-другому. Он знал наверняка, с кем на самом деле жить тяжело, но решил промолчать на этот раз, чтобы не вступать в спор, который все равно ни к чему не приведет.

– Ну продолжай, что там дальше?

– Я устала, прости. Может, сделаем перерыв? У меня в глазах словно песок, это от напряжения, тут очень тусклый свет, и чернила в дневнике сильно выцвели, читать непросто.

– Хорошо, как скажешь.

Таня ушла на кухню и через некоторое время снова вернулась к Вите, она что-то говорила и звякала ложкой по тарелке.

– Я тебя не слышу, – протяжно и громко сказал Витя.

– Как это? У тебя же гениальный слух?!

– Да, но, когда ты говоришь, находясь в переходном шкафу с набитым ртом, и при этом еще пытаешься смеяться, мой гениальный слух меня подводит.

– Знаешь, о чем я подумала? Эта старушенция не могла написать о тебе, ты надеешься абсолютно напрасно! Ну, подумай сам, как можно написать о человеке, который еще даже не родился? Может, ты и вовсе бы не родился или родился и сразу умер, такое бывает с новорожденными, этому даже есть научное название, но сейчас я не помню точно какое. Скорее всего, она спутала твою мать с кем-то или просто прониклась к ней симпатией и подарила эту монету, – высказала Таня свои мысли, не опасаясь тем самым сломать алгоритм их общения.

– Нет, она специально для этого проделала длинный путь, когда узнала, что моя мама беременна, до этого момента они не общались. И еще, она что-то сказала маме, когда передавала для меня монету, что-то очень важное.

– Так почему ты до сих пор не узнал у матери, что именно она сказала?

– Она не помнит.

– А если поднапрячься?

– Не помнит, говорю же. А сейчас и подавно. Я не видел ее трезвой уже очень давно, она и меня уже вспоминает с трудом.

– А как же ты живешь? Совсем один?

– С тобой, – радостно заметил Витя, и лицо его расплылось в улыбке.

– А все остальное, быт?

– Я все могу сам, кроме походов в магазин за продуктами, но это мама пока не забывает делать.

– А если забудет?

– Если забудет, то я сообщу в определенные инстанции и меня заберут в дом для инвалидов.

– Послушай, – сказала Таня с небольшим смущением, – а может, там тебе будет лучше, чем здесь, может, не стоит сидеть тут у стены в полном одиночестве и ждать, когда тебя начнут морить голодом? Там ведь будут люди, ты будешь общаться с ними.

В этот момент между Таней и Виктором на месте двери, которая разделяла их, выросла огромная пропасть. Она раздвигалась, словно какие-то гигантские руки взяли земной шар и стали разламывать его на две половинки, будто это мягкая сдобная булочка.

– Нет, – снова возразил Витя, – я буду тут, слушать историю жизни умершей соседки и вдыхать аромат сосисок с кетчупом.

Он что было силы пытался сдвинуть эту расщелину, испытывая при этом чувство глубокой обиды на девушку, которой, как ему казалось, он был безразличен.

– Хочешь? – тут же спросила Таня.

– Нет, я не голоден, спасибо, а ты вот очень много ешь, как я заметил.

– Что? – Таня округлила глаза. – Я? – и добавила: – Точно! Последние дни я просто не отрываюсь от холодильника, ты правильно делаешь, что говоришь мне об этом, вместо того чтобы льстить и врать, как делают остальные: «Ты такая худая, тебе нужно больше есть», – а про себя думают: «Ешь, ешь – выгонят тебя из труппы, вот тогда и посмеемся».

– Забавно. Так что ты там говорила в дверях?

– Я говорила про кота, интересно, чем закончилась история с котом, который гадит на балкон соседа. Записок я больше не видела, может, они стали надевать на него подгузник?

– Да ничем она не закончилась, я же говорю: там никто не живет. Моя мама знает всех соседей и каждый вечер с отчимом, сидя за бутылкой водки, моет им кости. Это кто-то пошутил или ошибся дверью.

– Живет, живет! Точно тебе говорю, – Таня открыла дневник.

«Еще два горшка обязательно подарю женщинам, которые не дали мне газеты и были очень возмущены моим появлением в мастерской. Этот жест, возможно, разозлит их еще больше, или они вовсе не примут мой подарок, но я все равно сделаю это вне зависимости от исхода. Пусть эти горшки будут оранжевого цвета, по фэн-шуй он вдохновляет и располагает к общению. Вы только не подумайте, что я верю в эту даосскую символическую лабуду, просто надо ведь чем-то руководствоваться при выборе цвета.

Еще один достанется Мише, не в знак благодарности за помощь мне, пока я не была способна передвигаться самостоятельно, а в качестве символа силы духа, чтобы поддержать его на этом сложном пути к самовосстановлению, – его горшок будет высокий и красный.

После того как стена в мастерской стала густо-желтого цвета, а горшки высохли, мы с мастером приступили к следующему этапу – обжигу. Он показал мне, как работает печь, и поведал обо всех тонкостях работы с ней. Обжиг в муфельной печи не отличался особенными сложностями, это электрическая печь, работающая по принципу духовки, – самая распространенная среди использовавшихся в подобных целях. Важнее следить за тем, чтобы температура печи соответствовала необходимой и изделие не разрушилось в процессе.

Во время первой пробной работы пострадали два горшка, в них все же оказались трещины, образовавшиеся во время сушки, и при накаливании они просто-напросто лопнули, а остальные девять штук получились вполне-вполне. Покраска и покрытие лаком заняли еще несколько дней, это оказался самый интересный для меня этап. Я рисовала узоры, первобытных людей, цветочки и даже себя с разными ногами на красном горшке для Миши.

Мастер, увидев мои работы, умилялся, словно над маленьким ребенком, позабыв о критике и важных советах начинающему гончару.

– Тебе однозначно нужно в художку, – сказал он, выходя из мастерской вполне довольный увиденным.

– Спасибо, – поблагодарила я и сказала, что обязательно загляну к ним.

Вечером я собрала поделки, приготовленные для Александры Алексеевны и ее недоброжелательных соседок, собралась, погасила свет в мастерской, проверила еще раз, все ли выключено, и с ключами в зубах, зажимая пакет с вещами под мышкой, плечом закрыла дверь. Мне было бы легче это сделать, если бы под ногами не путалась вспомогательная палка для ходьбы, иногда ее роль в моей судьбе становилась не вспомогательная, а мешательная, но, когда я говорила об этом Александре Алексеевне, она молча сдвигала брови и, поджав губы, неодобрительно качала головой.

– Если вкратце, – объясняла она, – без палки давление на железную часть кости возрастет, в свою очередь, она начнет оказывать излишнее давление на часть берцовой кости, и та при трении может загноиться.

Дальше Александра Алексеевна поправляла очки и переходила на научные термины, которые для меня были непонятны, я переводила взгляд на фигуры и включалась обратно в разговор тогда, когда она поворачивалась ко мне и говорила:

– Ты же не хочешь остаться без ноги?

– Нет! – мотая головой, говорила я и обнимала при этих мыслях свою палку-помогалку.

Аромат свежеиспеченных сдобных булочек стойко окутывал меня еще перед дверью, он будто дурманил и зазывал. Слава богу, что в моей новой жизни мне не нужно сидеть на диете и все время считать, сколько калорий я потребила, это меня совсем не беспокоило, хотя сильно поправляться мне было нежелательно из-за ноги. Смею вас заверить, с тех пор как я перестала себя ограничивать, я не поправилась ни на грамм, я только-только добрала то, что потеряла во время операции, из чего я делаю выводы, что все мои ранние опасения растолстеть были напрасными.

Александра Алексеевна пригласила меня к столу, руки у меня были чистыми, но я вымыла их еще раз, для приличия, чтобы меня не сочли невежей, и уселась за стол, прислонив палку к стене за своей спиной.

– Ну, хвастайся! – сказала хозяйка, наливая кипяток из алюминиевого чайника в кружку с красными сердечками. – Я наслышана о твоих успехах – Василий Петрович хвалит тебя всякий раз, когда посещает мастерскую.

Я достала горшок, приготовленный для этой семьи, и торжественно вручила его. Александра Алексеевна умилялась, и в этот момент мне показалось, что я заполнила некую пустоту в их доме, заняв место их несуществующей дочери. Я отлично вписывалась по возрасту и по всем параметрам подходила для этой роли. Они были теми людьми, которых не смущал мой физический дефект, не напрягало то, что я ничего толком не умею и в свои, уже не юношеские, годы только начинаю осваивать жизнь заново, словно ребенок.

Это было взаимно, хоть у меня и была семья, мы не были близки по духу. Я не вправе говорить о них плохо или каким-то образом осуждать их поведение, наоборот, моя семья приняла меня без доли сомнения, они ухаживали и заботились обо мне столько, сколько это было необходимо, и я очень благодарна им, но они не обязаны любить меня, и за это их нельзя винить. Однажды один очень умный человек сказал: «Люди любят только тех, кого они сами выбирают», – и был абсолютно прав, попав в ядро бесчисленных проблем большинства людей, не сумевших обрести гармонию в отношениях с близкими. Это очень сложно понять вот так – с ходу, поэтому я напишу об этом чуть позже.

После трех кусков вкуснейшей пиццы с сыром, двух рогаликов с заварным кремом и одного куска рулета с чаем я отправилась к соседкам, чтобы подарить им свои поделки. После такого внушительного чаепития мое умиротворенное настроение вряд ли можно было разрушить отказом принять мои подарки. Александра Алексеевна подсказала, где они живут, и пожелала мне удачи. Она с ними давно не в ладу, еще с тех времен, когда ее муж активно проводил занятия в гончарной мастерской.

Дверь открыла та, что постарше, потолще и более недовольная, чем вторая. Хотя я предпочла бы поменять их местами. Ну не суть, перед смертью, как говорится, не надышишься.

– Здравствуйте, – улыбнулась я.

Без единой эмоции она осмотрела меня с ног до головы. Я тоже в ответ осмотрела ее и, не дождавшись ее приветствия, продолжила:

– Прошу прощения за беспокойство, это мои первые работы, я хотела бы подарить вам одну из них в качестве извинений за беспокойство, доставленное вам мастерской.

Она с опаской осмотрела горшок и медленно, с недоверием протянула к нему руку. Ее зрачки скакали, словно пинг-понг шарик на столе: с горшка на меня и обратно. Молча она осмотрела его, после чего, протиснув сквозь маленькую щель между губ «спасибо», с циничным безразличием взяла горшок и закрыла дверь.

Я выдохнула. Все прошло лучше, чем я ожидала. Поднявшись выше, к следующей претендентке на получение «золотого горшка» за лучшую женскую роль в подъезде, я услышала через дверь разговор и сразу поняла, что он обо мне. Не буду описывать все слово в слово – это не самое приятное, что мне доводилось слышать о себе, скажу лишь то, что меня называли хромой, а мою работу емкостью для рассады.

Вообще, одно из самых неожиданных и неприятных ощущений человек способен получить, когда слышит, как его обсуждают за спиной. Казалось бы, это очень интересно – услышать, что о тебе думают другие. Отнюдь, это зачастую может быть совсем не ожидаемое чудо, а напротив, даже если к человеку в целом относятся неплохо. Всему причина в том, что обсуждать достоинства человека, хвалить его и поощрять никому не интересно, это делается в глаза, а за спиной обычно происходит обратное.

Так что, если вы вдруг понимаете, что невольно стали слушателем обсуждения собственной персоны, бегите немедленно! Все, что вам нужно знать, вам обязательно скажут в лицо.

Я громко постучала в дверь и прервала оживленную беседу по телефону.

– Здравствуйте, – сказала я и протянула горшок. – Это вам.

В отличие от предыдущей женщины, эта поздоровалась, улыбнулась и, немного присев, протянула руки к горшку. В ней было больше искренности, чувствительности и радости от такого хоть маленького, но все же подарка.

Выполнив такую непростую, с психологической точки зрения, задачу, я еще раз вздохнула полной грудью и присела на низкий, широкий каменный подоконник между пятым и четвертым этажами. На улице моросил дождь, его косые мелкие капли были хорошо заметны в свете оранжевого фонаря, словно кто-то поливает его из душа. Одинокий замерзший пес бродил вдоль дороги, вынюхивая что-то на асфальте, он неспешно брел вперед, то и дело поднимая морду вверх и прислушиваясь к звукам пустынной улицы. На спине у него было темное пятно, отдаленно напоминающее форму сердца, оно шевелилось при ходьбе, будто живое. Наверное, думала я, ему так же грустно, как мне. Моя палка-помогалка упала на холодный кафельный пол, издав резкий, низкий по тональности звук, который мигом привел меня в чувство. Нужно идти домой, вручать оставшиеся подарки.

Сестра быстрыми, короткими перебежками перемещалась по кухне с ребенком на руках и что-то выкрикивала в комнату мужу. Она поздоровалась со мной и спросила, как дела, лицо ее было при этом абсолютно отрешенным и погруженным в пучину бытовых проблем, а взгляд устремлен в какую-то страшную бездну возмутительных и нерешаемых вопросов. На лице отражалась бытовая усталость в виде бледности и синяков под глазами.

– Я принесла тебе подарок! – сказала я, войдя в кухню, и стала ждать, когда она повернется в мою сторону.

– Какая прелесть, как мне нравится! – дежурно сказала сестра, бросив полвзгляда на горшок, который находился у меня в руках.

Впрочем, ей было совершенно все равно, какого он цвета, мне кажется, она даже не заметила это, хоть и произнесла еще несколько дежурных фраз:

– Ты такая молодец! Ты умница, я верила в тебя с самого начала. У тебя все получится, все будет так, как ты хочешь!

При этом на ее лице растянулась дежурная улыбка, после чего взгляд ее вновь утонул в глубине проблемы, решаемой с мужем через стенку.

Я еще раз протянула ей горшок – реакции не последовало, тогда я поставила его на свободное место и удалилась в свою комнату.

Нет, что вы! Я не обиделась ни разу. Это совершенно нормальная реакция, другой в целом я и не ожидала: горшок понравился, меня похвалили, вдохновили и пожелали успеха в дальнейших начинаниях, что еще можно ожидать?!

Но грусть все же закралась в мою постель, когда я плотно закуталась в ватное одеяло и погасила свет. Соленая слеза выступила капелькой из правого глаза, не удержавшись, скатилась по щеке и исчезла в мягкой перьевой подушке…»

6

«Следующим утром я упаковала последний, красный, горшок, предназначавшийся для Миши, и отправилась к нему, решив не предупреждать о своем визите, а сделать сюрприз. В этот день у него был выходной, и с большой долей вероятности он проводил его дома.

– Привет! – сказала я, когда после настойчивого и долгого стука дверь наконец открылась и в пыльной темноте появился полуобнаженный силуэт.

– О как! – удивленно произнес Миша, потирая глаза. – Какими судьбами? Тебя опять надо носить?

– Нет, – с улыбкой ответила я, помотав головой. – Я принесла тебе кое-что, ты не занят?

Миша отступил в сторону и раскрыл дверь шире, приглашая меня войти.

– У тебя очень душно и пыльно, не помешало бы проветрить. – Я поставила трость, без нее доковыляла до окна и распахнула шторы, в то время как Миша закрыл дверь и взглядом проводил меня, рассматривая мою ногу.

– А ты уже намного лучше ходишь и выглядишь тоже, – заметил он, когда я повернулась к нему с сияющей улыбкой на лице в лучах дневного солнечного света, пролившегося в комнату.

– Спасибо!

– Я оденусь сейчас, извини, одну минуту!

Я одобрительно махнула и прошла на кухню.

– Хочешь чай или кофе, поставь пока чайник, я сейчас, – крикнул он из комнаты.

– Не торопись, – ответила я и начала рассматривать магнитики, которые висели у него на холодильнике: Канада, Нью-Йорк, Абхазия, Испания, Воронеж, Стамбул, Крит, Мадагаскар…

– Ты был на Мадагаскаре?

– Нет, в Нью-Йорке тоже не был и в Испании не был, испанский твои привезли, а остальные уже не помню откуда, кто-то налепил.

Миша появился на кухне, одетый в джинсы, черную футболку с белым номером «71» во всю грудь и белых спортивных носках.

– Как живешь? – спросила я первая.

Он застеснялся, а потом рассказал мне о своей новой девушке, с которой они уже целый месяц встречаются по выходным и здорово проводят время. Я рассказала про гончарную мастерскую, мастера, Александру Алексеевну и свои успехи в новом деле. Мой рассказ был скомканным, я перескакивала с одного на другое, наверное, потому, что информации накопилось очень много, а Миша – это тот человек, которому мне искренне хотелось все рассказать.

– Осенью я буду поступать в художественное училище, – с гордостью добавила я. – Буду рисовать картины.

– О как! – сказала Миша.

«О как» – это слово-паразит в его лексиконе, от которого ему нужно было немедленно избавиться, иначе он создавал впечатление мальчика-дебила, но почему-то я не сказала ему об этом.

Нам было о чем поговорить, за то время, что мы не виделись, произошло столько всего, что нам потребовалось несколько часов, чтобы поделиться новостями друг с другом. Я даже забыла, зачем пришла к нему, а вспомнила только тогда, когда он сам спросил:

– Что это? – мотнув головой в сторону горшка.

– Это горшок, моя поделка для тебя. Может, он тебе и не пригодится, но я все же решила вручить тебе одну из своих первых работ. – Я встала, взяла свой подарок и торжественно вложила его в руки Мише, сидевшему за кухонным столом.

Он рассматривал мой подарок не как обыватель, а как мастер – оценивающе, потом закурил сигарету, подвинул к себе пепельницу с другого конца стола, стряхнул в нее пепел и сказал:

– А ты молодец! Я раньше, не поверишь, тоже увлекался этим делом, мой отец занимался строительством глубинных колодцев и всегда привозил мне очень хорошую глину. Я даже как-то заработал на этом, продавая свои работы, правда, немного.

– Я тоже хочу продавать! – воскликнула я. – У меня уже есть несколько идей! Во-первых, я буду делать керамическую посуду и раскрашивать ее, у меня несколько набросков, это будут наборы, состоящие из двенадцати и более предметов, такие, которые создадут единую стилистику на кухне. Также я буду делать разные поделки, вазы и подсвечники – их я тоже уже набросала на бумаге. Я очень хочу показать тебе свою мастерскую, она недалеко, пойдем?

Мише было неохота выходить на улицу, но после моих недолгих уговоров он все же согласился. Погода была отличная, если еще утром дул небольшой прохладный ветерок, то во второй половине дня стало совсем безветренно и тепло. Солнце уже по-летнему било в спину, согревая ее своим теплом так, что мне даже захотелось снять кофту и остаться в одной майке. Я заколола волосы наверх и подставила солнцу свои белесые плечи, которые уже через некоторое время приобрели красноватый оттенок. Первый летний загар всегда становится красный, щиплет и слезает достаточно быстро.

Мы дошли до мастерской, Миша все тщательно осмотрел, предложил мне несколько идей по улучшению моего хозяйства, организации труда и обустройству мастерской, какие – не буду перечислять, чтобы не нагонять скуку техническими тонкостями.

После мастерской мы отправились в парк, чтобы завершить наш день вкусным сливочным мороженым: я взяла крем-брюле в вафельном стаканчике, оно было очень сладким и таяло так быстро, что мне не удавалось от него оторваться, чтобы что-то сказать. Пришлось есть молча – со стороны это выглядело так: дорвалась до мороженого, как будто в жизни не ела. И все же, несмотря на мои старания, несколько капель я упустила – две на юбку, и одна скатилась по руке до самого локтя. Мне было вкусно, так вкусно, что, не успев догрызть вафельный стаканчик, я сказала:

– Еще хочу!

И с удовольствием съела еще одно. Миша тоже съел два, точнее, полтора – первое, клубничное, он уронил на середине, а со вторым, фисташковым, был уже аккуратнее и крепко сжимал его в руке.

Мы гуляли в парке вокруг пруда, дошли до нашего упавшего дерева, которое, словно длинный змей, лежало вдоль берега. Это был дуб, обычно дубы очень крепкие и способны выстоять при любом ветре, но этого беднягу что-то сломило, и теперь он служил лавочкой для тех, кому хотелось посидеть у воды. Мы плюхнулись на него и прислонились друг к другу спиной, мне было неудобно, потому что Миша гораздо тяжелей меня, я давила на его спину со всех сил, пытаясь пересилить его вес, но ничего не получалось – я пыжилась, а он смеялся. Потом он взял меня на руки, как раньше, посадил на спину и побежал к воде, он смеялся и кричал, что мне пора искупаться, я тоже визжала и хрюкала от смеха так, что даже утки поторопились переплыть на другой берег пруда. Признаюсь, я даже в какой-то момент испугалась, что могу надуть в штаны от смеха.

– Ты всю рыбу распугаешь! – сквозь смех кричала я, глядя на недовольного нашим вызывающим поведением рыбака.

– Распугаю, распугаю! – кричал Миша в ответ и снова подбегал к берегу, в шутку сталкивая меня в воду.

Мне было хорошо, просто хорошо – и все. Набесившись, мы сели отдохнуть. Миша закурил, а я стала оглядываться по сторонам в поисках своей палки-помогалки, которая давно ускользнула из моего поля зрения.

– Помнишь, как мы сидели тут в прошлом году? – спросил Миша. – Ты тогда еще не могла ходить, я принес тебя из дома. Как же я тебя таскал, ты такая тяжелая, у меня даже спину заломило, – добавил он, усмехнувшись.

– В тот день, когда ты пришел ко мне в костюме, как на собственную свадьбу?

– Помню, конечно.

Я нашла свою палку и перегнулась назад, чтобы дотянуться до нее.

– Именно. Как много изменилось с того дня, а вроде прошел всего год или чуть меньше.

– Чуть больше, – заметила я.

– Верно, – Миша покачал головой.

Мы посидели еще какое-то время, солнце попрощалось с этим великолепным днем и скрылось за невидимой амбразурой горизонта, в то время как на моей красноватой от загара коже выступили первые мурашки. Мы неспешно брели домой. Миша, засунув руки в карманы, пинал какой-то небольшой сверток из газеты, будто играя в футбол, а я, закутавшись в кофту, ковыляла, переваливаясь с ноги на ногу, с определенной долей тяжести и усталости.