Хроники Нордланда. Цветы зла

– Здесь я не так нужен. – Вздохнул Моисей. И добавил:

– Здесь мы можем что-то узнать о нашем Гэбриэле, я уверен.

– Это да. – Согласилась Тильда. – Как я за него переживаю, Мойше, не высказать! Я молюсь о нём каждый день. Он такой заметный и яркий, столько опасностей, столько злых людей!

– Даже здесь, – согласился Моисей, – полукровкам приходится не сладко.

– И как ты думаешь, нашёл он свою девочку?

– Надеюсь, мы это узнаем. – Моисею тоже нравились эти места, и он с удовольствием подставлял лицо солнцу и тёплому речному ветру. Не смотря на тревогу, ничего на самом деле страшного он не ждал, не чувствуя за собой никакой вины. Он слышал о том, что принц Элодисский так и не оправился от удара, и полагал, что кто-то, возможно, тот же Райя, рассказал ему о хорошем враче. Почему нет?..

Гэбриэл и Гарет первым делом встретили во дворе замка трёх невест: по праву господина девственность любой невесты в герцогстве принадлежала им. Гарет этим правом не пользовался, но формальность должна была быть соблюдена, и невесты, как положено, нарядно одетые и умытые, с утра накануне свадьбы предстали перед ним и его братом. Двум девушкам было не больше пятнадцати, одной уже восемнадцать; она была дочкой ювелира и была и лучше одета, и смотрела смелее, чем её товарки. Гарет потрепал по щеке самую застенчивую, от чего та съёжилась и покраснела, как пион, и вручил им подарки – симпатичные недорогие брошки. Гэбриэл смотрел холодно и безразлично, не совсем понимая, что всё это значит, и поэтому надев обычную маску. Только после того, как девушки ушли, Гарет объяснил ему суть обряда.

– Это что, типа вскрытия, что ли? – Уточнил Гэбриэл.

– Типа того.

– И почему ты этого не делаешь?

– Стану я каждую замарашку в округе трахать! – Обиделся Гарет. – Хотя… Видел, какие сисечки у этой, скромницы?.. Никогда не имел девственницу. Чем это отличается?

– Тем, что ей больно. – Буркнул Гэбриэл. – И она визжит и вырывается.

– А там? Ну, внутри? Чувствуешь, как оно рвётся?

– Нет. Просто очень тесно, часто вставить трудно, но и то не всегда. Иногда только по крови и видно.

– Вот это меня и напрягает – кровь эта. – Сморщился Гарет. – Много её?

– У кого как. У одних немного совсем, у других – нормально так. А бывает и так, что она так и не останавливается, и они умирают от кровотечения. Редко, правда. За всё время – раза три так было. У самых маленьких.

– Ужас какой. – Посерьёзнел Гарет. – Я и так этого опасался, а теперь, наверное, и вовсе не рискну. Лучше уж женщины, и лучше всего замужние… Безопасно!

– А муж?

– А что муж?.. Если кто и решится вызвать на поединок принца крови, то я его не боюсь. Я один из лучших бойцов Острова. Зато одни удовольствия и никакой ответственности. А девственницу придётся содержать, отвечать за неё… А то и жениться потребует! Ну её. А сколько у тебя их было?

– Гари, хватит. Я не хочу об этом.

– Нет, я же только о количестве.

– Привоз раз в полгода бывает. Привозят по десять-двенадцать девчонок, из них три-четыре оставляют на убой, девственницами, тем, кто любит трахнуть целку и убить её… Либо после, либо во время, либо и до. И такие есть. Шесть лет я в Приюте.

– Двадцать в год… – Гарет помрачнел. – Сто двадцать девушек?

– Наверное. – Гэбриэл пожал плечами. – Не хочу об этом. Хватит.

– Помнишь чернулечку, с которой я танцевал? Такая вся сладенькая, как кленовый сиропчик? Она на тебя запала. – Перевёл разговор Гарет. – Всё время расспрашивала, кто ты, как ты, что ты любишь, нравятся ли тебе человеческие женщины, что тебе нравится в женщинах, чего ты терпеть не можешь…

– Не помню. – Фыркнул Гэбриэл. Они почти подошли к приёмной Рыцарской башни, где их ждали просители. – Я их не вижу. Я из всех женщин, что встречал за всю жизнь, только Алису увидел; остальные для меня были и остались только тела с сиськами. Не знаю, как я смог увидеть Алису, но это раз и навсегда. На других мне плевать… почти на всех.

– Почти?..

Гэбриэл почти готов был рассказать ему про Марию, но их встретил Альберт Ван Хармен; рассказал Гарету, кто их ожидает и по каким делам.

– Мы примем братьев, и вот этих крестьян. Потом сделаем перерыв, и кто останется – пусть заходит по очереди. Пошли, Младший. Крепись!

В приёмной толпились люди. Томного вида паж разжёг ароматическую курильницу между креслами, в которые сели братья – в зале явственно припахивало навозом, крепким рабочим потом и лошадью. Крайне чистоплотный Гэбриэл, не привыкший в Садах Мечты к человеческому запаху, и просто запах пота переносил с трудом, здесь же ему стало по-настоящему дурно. Но он не подал виду, хотя и дым из курильницы был ему неприятен.

Первыми на суд господина свою беду представили мельник из Белой Горки и его младший брат. Говорить они начали разом, пока Гарет не приказал им заткнуться и говорить по очереди. Начал старший. Если вкратце – отец оставил мельницу ему, а младшему завещал триста дукатов, которые скопил специально для него. Пять лет младший брат жил со старшим и ничего не требовал, но недавно решил жениться и уйти в семью жены, и потребовал свои деньги. Брат отдал ему сто пятьдесят дукатов и сказал, что остальные удерживает в уплату за те пять лет, что брат жил в его доме. Младший тут же перебил его, и они вновь заговорили разом, перебивая друг друга, распаляясь, вспоминая какие-то разбитые горшки, какие-то огурцы, какого-то поросёнка; младший орал, что работал на старшего, как вол, старший утверждал, что тот лодырь несусветный и что с него больше было вреда, чем пользы, и вновь всплывал несчастный поросёнок… Гарет демонстративно зевал и насмешливо посматривал на спорщиков, Гэбриэл терпеливо ждал.

– Ты что думаешь? – Спросил его Гарет, когда спорщики притихли.

– Какие они, к чертям, братья, если из-за такой ерунды договориться не могут? – Фыркнул тот.

– Ты, значит, его кормил. – Сказал мельнику Гарет. – А он, значит, на тебя работал. Сколько ты работникам своим платишь?

– Два дуката в год, милорд!

– Они столоваются у тебя?

– И живут у меня же, милорд. Но не так они едят, как я брата родного кормил! А одёжа, а …

– Я понял. – Перебил его Гарет. – Этого, как я понимаю, не посчитаешь и не определишь. Вернёшь брату пятьдесят дукатов. А ты, – он глянул на младшего, – отдашь их нам. Зря я, что ли, время на ваших свиней и на вас тратил? Свободны!

Крестьяне, которые подошли к ним следующими, не могли поделить яблоки от яблони, растущей на меже. Гэбриэл предложил делить их по принципу: на чьей стороне растут, те и брать себе. Но их это не устроило, потому что, видите ли, ваша светлость, там от года зависит, то на одной стороне больше яблок, то на другой… Честно делить пополам они тоже не захотели, потому что яблоню посадил отец одного из них, а значит, его сын имеет право на весь урожай. Второй возразил, что яблоню он не поливает, не ухаживает за ней, растёт она сама по себе, и половину соков берёт из его земли. Тогда Гарет заявил, что земля и с той, и с другой стороны принадлежит Хлорингам, а значит, и яблоня тоже принадлежит им. Поэтому весь урожай будет принадлежать тоже Хлорингам, и спорить больше не о чём. После чего выпил вина, закусил его хрустящим печеньем, подмигнул брату:

– Я их отучу от глупой их жадности. Вот увидишь, сегодня же, после того, как результат узнают, больше половины остальных идиотов не вернутся.

– Они надеялись, что ты им поможешь.

– Я здесь не для того, чтобы исполнять мелкие желания этих идиотов, как лепрекон, которого поймали под радугой. Чего они хотели? Вот ты, положа руку на сердце, можешь сказать, чего они хотели?! С этим – к герцогу ходить?!

– Нет. – Честно ответил Гэбриэл.

– А есть и такие, для кого мы с тобой – последняя надежда, вопрос жизни и смерти. И эти придурки у них время наше отнимают! Альберт! Кто там?

– Рианна фон Зальце из Сандвикена, милорд, и некий Иган… ученик ювелира, из Гранствилла.

– Пусти к нам Рианну фон Зальце.

Вошла молодая женщина лет двадцати трёх, белокурая, темноглазая, довольно красивая, с маленькой, лет двух, девочкой на руках – полукровкой. Глаза выдавали, что просительница много плакала, или долго не спала, и вообще, весь облик её нес печать нервозности и беспокойства. Одета она была не богато, но опрятно и со вкусом. Поклонилась:

– Ваши светлости. Я…

– Мы знаем, как тебя зовут. – Перебил её Гарет. – Изложи своё дело.

– Мой отец – владелец пивоварен в Сандвикене. Он очень богатый и влиятельный человек.

– Я рад за него. Переходи к делу.

– Эта девочка, милорды, моя дочь. Она полукровка…

– Только не говори нам, что в тёмном лесу выскочил из кустов эльф и изнасиловал тебя. Эльфы не насилуют никого, и тем более – человеческих женщин.

– Я и не говорю. – Смутилась Рианна. – Это мой грех, я готова ответить за него, но моя девочка, моя Фэй, она всё, что у меня есть. Она моя кровь, моё дитя, я люблю её. А мой отец требует, чтобы я её отдала, каким-то монахам, которые предлагают деньги за неё… Деньги – за моё дитя! Я спать… – Она всхлипнула, – боюсь, чтобы её не похитили и не отдали неведомо, куда. Она не виновата в моём грехе! Я сбежала к вам, сюда, чтобы попросить вас о помощи, отдала всё, что у меня было, пряталась в трюме. Назад, к отцу, мне дороги нет, но это не главное! Главное – моя девочка… Помогите ей!

– Какой помощи ты ждёшь?

– Я слышала, что вы крестите полукровок своим особым соизволением. Становитесь их крёстными. – Она порывисто опустилась на колени, и девочка ухватилась за её шею и захныкала. – Умоляю, умоляю вас… Пожалейте невинное дитя, я знаю, я многого прошу…

– Я… – Дёрнулся Гэбриэл, и Гарет остановил его:

– Я не зверь, и ребёнка твоего не обижу. Но что ты хочешь для себя?

– Мне ничего не нужно. – Низко опустила голову Рианна. – Кроме того, чтобы моя дочь была жива и счастлива. Я виновата перед ней, так виновата! Если вы… позаботитесь о ней… Станете её крёстным, определите в хороший дом… Может быть, к эльфам, в Эльфийский квартал… – Она совсем смешалась, покраснела. – Как вам… угодно.

– Нам угодно, – сказал Гарет, – чтобы ты после крещения поехала в Лисс и взяла с собой девочку, мою крестницу. У нас там есть дом, которому нужна домоправительница в наше отсутствие. Зачем разлучать дитя с матерью, тем более, с такой, что на всё готова ради его блага?

– О, милорд… – Задохнулась Рианна. – О… Господь и Пресвятая дева вас не оставят милостью своей… Благодарю…

– Не благодари. – Гарет резко встал. – Чтобы ты знала, я противник ваших побегушек к эльфам, и знаешь, почему?! Потому, что пять минут потрахавшись, минутную радость от потрахушек поимев, вы жизнь даёте – и тут же калечите её, сучки безмозглые, обрекаете бедных детишек своих на такое… – Он осёкся. – Не монашкам их продают, а в бордели и хуже!

– Я знаю! – Всхлипнула Рианна. – Я знаю, и потому бежала к вам, вы же понимаете!

– Понимаю. – Смягчился Гарет. – Потому и помогаю тебе, дура. Хоть нашла в себе силы и мужество до нас добраться, в грехе признаться и просить. Только поэтому помогаю. Ступай.

– Благослови вас Бог. – Прошептала Рианна, успокаивая дочь и пятясь. – Спасибо вам, спасибо!..

– Спасибо. – Сказал и Гэбриэл, когда она вышла. – Ты эту девочку от фермы и… сам знаешь, от чего, спас только что.

– Я знаю. – Гарет выглядел суровым. – Потому и сделал так, хотя опять визг подымется из монастырей окрестных: «Животное есть и плод неестественной связи, бла-бла-бла…». Плевать. Я такое же животное, и ты тоже. Альберт! Следующего.

Вошёл бледный, невысокий, кривобокий, хромой парень лет семнадцати с длинным бледным лицом, напомнившим Гэбриэлу Марту. Поклонился:

– Я Иган, ваши светлости.

– Иган – а дальше?

– Я просто Иган, нет у меня другого имени. Я сирота. Накопил денег, работая в церкви святой Анны, заплатил ювелиру Иоганну Буру, учеником у него теперь…

– Что у тебя за дело?

– Милорды, я не о себе пришёл хлопотать, а о служанке нашей, Тэсс. Понимаете, она полукровка…

– Да что ж сегодня такое с вами?! – Воскликнул Гарет, и Иган испуганно смолк. – Продолжай! – Махнул Гарет кистью. – Что там с этой служанкой?

– Она хорошая девочка, милорды, послушная. Хозяйка её в хлеву держит, кормит тем же, что козам даёт, бьёт часто, но Тэсс не жалуется никогда. Ей тринадцать лет всего, но хозяин, он… он её…

– Он её поимел?

– И постоянно. – Смутился Иган. – Понимаете, он в своём праве, я понимаю. Но хозяйка в бешенстве от этого, и постоянно бьёт её за это. Она тоже в своём праве… – Добавил он робко. – Мне её очень жалко, и я иногда ей покушать давал. Три дня назад я ей яйцо дал. А хозяйка увидела скорлупу и избила её, а потом зашила ей… рот.

– Что сделала?.. – Не поверил своим ушам Гарет, а Гэбриэл напрягся и приподнялся, вцепившись в подлокотники.

– Зашила ей рот. Суровой ниткой. Тэсс так и сидит в хлеву, привязанная к кормушке, с зашитым ртом. Хозяин за неё хотел заступиться, но хозяйка ему такой скандал закатила, и он отступился. А я… что я, кто меня послушает. Я к священнику ходил, а тот сказал, что полукровки – это те же животные, и хозяин может со своим животным сделать, что угодно. Это, конечно, грех, и он на исповеди ей порицание своё выскажет, но Тэсс-то от этого не легче… Она же умирает!

– Иоганн Бур, говоришь…

– Я… – Гэбриэл вновь рванулся, и Гарет вновь остановил его:

– Марчелло займётся этим. Марчелло!

Итальянец, державшийся поблизости, мгновенно очутился рядом.

– Езжай в Гранствилл, к Иоганну Буру. Если найдёшь в его доме, в хлеву, девочку с зашитым ртом, заберёшь её моим именем, а ювелирше… Ювелиршу в колоду на сутки, за изуверство.

– Да, сеньор. – Склонил голову Марчелло.

– И пусть попы только вякнут. – Мрачно сказал Гарет. – Зимой один скорняк с пса заживо шкуру драл… Они ему требовали руку отрубить. Я его выпорол и выгнал за пределы герцогства. Пусть только вякнут, морды постные. Ступай, Иган.

– Не могу поверить… – Произнёс, потрясённый, Гэбриэл. – Я думал, это только в Садах Мечты, а здесь всё так спокойно, красиво… Люди такие добрые и приятные… Дома красивые! А за дверями и окнами – всё то же изуверство и боль! Почему?! Гарет, почему?! Ты говорил, что здесь без нашего позволения ничего не происходит… Что мы можем убить и взять что угодно…

– А вот такая сраная это штука, – с ожесточением ответил Гарет, – Эдикт и ненависть к эльфам и полукровкам!.. Я буду баб на улице трахать и купцам морды бить, и меня никто не тронет, но стоит только мне попытаться за полукровку вступиться или ребёнка-полукровку окрестить, и начинается такой вой, такая вонь, что хоть вешайся! Сразу же меня обвиняют в том, что я сам поганая кровь и эльфийский выблядок, и за своих против людей, и бла-бла-бла, и хочу Пойму Ригины назад эльфам отдать, а для того, чтобы это без боя сделать, полукровками заселить сначала… Типа, сначала полукровки, потом эльдары, а потом и чистокровные эльфы, а людей мы всех похерим, как-то так. И плевать бы на это, но пока что, Младший, пока что нам нельзя на подобный конфликт идти, нет, нельзя! Сейчас Пойма безоговорочно на стороне отца и нашей семьи, но если мы настроим людей против себя, нас уже ничто не спасёт.

– И что? – Взглянул на него Гэбриэл горящими от гнева глазами. – Позволить им и дальше это делать?! Девчонок насиловать, рот им зашивать?! Типа, мы полукровки, но мы хорошие и мы за людей?! Против своих?!

– Ну, как-то так. – Ответил Гарет. – Не получится пока иначе. И потом, что ты злишься? Я же послал Марчелло за девчонкой. Как бы там ни было, а я что-то делаю, не смотря ни на что.

– Одну спасаешь, а десять в это время гибнут, и ничего сделать мы не можем. – Отвернулся Гэбриэл, сжимая кулаки от бессильного гнева. – Неужели отец не может отменить Эдикт этот долбаный?!

– Не может. Это церковный Эдикт, и основывается он на том, что у эльфов и полукровок якобы нет души. Что они животные. И относиться к ним следует, как к животным. Прочее – грех. А всё, что касается души и веры, – не наша епархия. Это дела церкви и только её.

– С-суки… – Вырвалось у Гэбриэла. – А потом идут в Сады Мечты и такое творят… Члены с душой и верой! – Ему вспомнился попик Томас, с его наивными рассуждениями о полукровках. Если даже хороший и добрый человек так думает, искренне и от всей души, то что говорить о всяком быдле?! – Они ведь не могли не знать, Эдикт этот принимая, что начнётся! Как будут поступать с полукровками, к какой боли и страданиям это приведёт!

– Формально, – мрачно сказал Гарет, – Эдикт запрещает изуверство над полукровками и прочими животными.

– Да. – Кивнул Гэбриэл, он весь кипел от гнева. – Запрещает. Но Сады Мечты существуют… и вот такие бабы, ювелирши, – тоже. – Он помолчал. Потом спросил, уже спокойнее:

– А что ещё там о животных в законах говорится?

– Младший, – после некоторой паузы с тихим торжеством произнёс Гарет, – ты гений, ты знал?

– В смысле?

– Законы о животных! – Гарет тоже встал, глаза его горели злорадными огонёчками. – Я им такую свинью подложу под Эдикт этот их сраный, что они подавятся ею! Пошли к отцу!

– Волки, – говорил он по пути в Золотую Башню, – медведи, рыси, зубры и лоси являются королевскими животными. Охотиться на них могут только король, королева и принцы крови. Олени и кабаны – являются собственностью рыцаря, в чьих угодьях они водятся, и охотиться на них могут только сам рыцарь и его гости и родственники. Прочее считается браконьерством, и человеку низкого звания, убившему оленя или кабана, отрубают правую руку, а его собаке – правую лапу. Браконьеру, покусившемуся на королевское животное, отрубают голову, если он дворянин, и вешают, если он не дворянин.

– И ты хочешь… – Мигом сообразил Гэбриэл, и Гарет воскликнул:

– Да, Гэйб! Отменить их поганый Эдикт я не могу, но могу объявить полукровок королевскими животными. Они подходят по всем статьям, все приметы королевских зверей у них есть. И пусть эти ксендзы проклятые только посмеют возразить по существу, я им рот заткну их же Эдиктом, где все эти признаки перечислены! Нужно как следует продумать текст, чтобы потом никакой крючкотвор не подкопался, прописать закон и наказание, в этом нам отец поможет, он сколько уже лет законы пишет… И первая у меня ювелирша, мать её, под этот закон попадёт! Введём его в герцогстве Элодисском, и пусть его возмущаются. Им придётся либо свой собственный Эдикт отменять или переписывать, либо сожрать его молча и собственным ядом отравится к чертям собачьим!

В галерее они столкнулись с Марчелло, и Гарет, остановившись, спросил:

– Марчелло, что девчонка?

– Я привёз её. Страшное зрелище, сеньор, страшное. Жестокость, превосходящая всякое понимание.

– А ювелирша?

– Я отдал приказ городской страже, сеньор. Многие горожане будут недовольны…

– Пусть Марк этот, как его, каноник, прочитает проповедь о жестокости и милосердии ко всем божьим тварям. Девочку надо было…

– Я провёз её по улицам, синьор, и сделал так, чтобы её увидело как можно больше людей.

– Этого мало.

– Этого вполне довольно, сеньор. У неё не только зашит рот. Ей сожгли волосы, у неё обожжена голова, брови спалены, она в страшном состоянии. Люди были в ужасе.

– Мы поедем в город. – Гарет кивнул Гэбриэлу. – Поехали, младший. Марчелло, где девочка?

– В моей лаборатории, сеньор. Я сделал всё, что мог, но не знаю, выживет ли она. Она не пила три дня, это гораздо хуже, чем голод и ожоги… И у неё всё ещё зашит рот. Я не успел ничего сделать, пошёл доложить вам…

– Так иди и делай! – Гарет пошёл к выходу, Гэбриэл – за ним.

В город они приехали через полчаса. На главной площади толпился народ, ювелир Бур взывал к справедливости, толпа шумела. Увидев братьев, все притихли. Гарет прямо на коне въехал на помост, за ним – Гэбриэл.

– Я так понимаю, – громко сказал Гарет, – вы недовольны наказанием ювелирше?

– Она не какая-нибудь простолюдинка! – Возмущенно произнёс Бур, – она благородная дама, из хорошей семьи! И, в конце-то концов, что она такого сделала? Ну, перестаралась немножко… Но девчонка сама виновата!

– Виновата в том, что ты насиловал её в хлеву, а жена ревновала, а, жирный пузырь?! – Повысил голос Гарет. – Что, копьё своё вялое больше некуда сунуть, кроме как в девчонку беззащитную?!

В толпе засвистели; Бур побагровел:

– Это ложь…

– Ты во лжи меня обвиняешь?! Бросаешь вызов своему герцогу?! – и теперь ювелир побледнел и даже зримо сделался как-то меньше. – Может, в суд меня вызовешь, а, жирный детолюб? Но мы здесь не для того, чтобы обсуждать импотенцию господина Бура, – жестоко продолжил он, отворачиваясь к толпе, и толпа, обрадованная его жестокостью, заулюлюкала. – Мы здесь для того, чтобы кое-что напомнить вам. Все видели, что было сделано с этой девочкой?

– Многие видели! – Крикнул кто-то.

– Все вы ходите в церковь? – Спросил Гарет. – Все считаете себя добрыми христианами? Так как в вас сочетается это, а?! – Повысил он голос, и конь заплясал под ним, храпя и грызя удила. – Как можно, одной рукой свечку ставить, а другой жечь волосы живому ребёнку?! Как, я вас спрашиваю?!! Звери не делают такого! Кто из вас зашивает дома рот своей собаке и бросает её подыхать от боли и голода, а?! Может, ты это делаешь?! – Он указал пальцем на важного мужчину в толпе, и соседи тут же отшатнулись от него. Тот испуганно замотал головой:

– Да что вы такое…

– Тогда почему? – Спросил Гарет уже спокойнее. – Почему вы позволяете делать это? Да, она не крещена, и вонючим этим эдиктом приравнена к животным. Но что изменилось? А? она не живая, не чувствует боли, не страдает?! Я не о законе сейчас, люди, а о жалости. – У него изменился голос, и люди притихли. – О самой простой, обычной жалости. Вы подставляете соломинку мышонку тонущему, и отворачиваетесь, когда девочку, маленькую девочку, виноватую только в том, что её потаскушка-мамаша на блядки не туда бегала, голодом морят, насилуют и истязают! Вот сейчас вы все вышли сюда потому, что вам за ювелиршу вступиться захотелось? Хорошо. Если вы считаете, что ничего плохого она не сделала, что так, как она – можно, я её отпущу. Но тогда, – вновь повысил он голос, – не ждите жалости и к себе. Никакого милосердия, никакой жалости – только закон! Не приходите ко мне просить за мальчишку, укравшего коня у соседа, чтобы покататься – закон!! Закон для конокрада один – и вы его знаете! Вы так хотите?! Я спрашиваю – вы так хотите?!!

Повисла тишина. В таком качестве Гарет предстал перед горожанами впервые – обычно он вообще не говорил с людьми на площади. Но многие уже знали, что он бывает жесток и крут, и его приговоры бывают довольно неожиданными, но всегда – самостоятельными и не подлежащими обжалованию.

– Поступайте, как знаете. – Сказал Гарет надменно. – Но помните Евангелие: какой мерой меряете, такой и вам отмеряно будет. С сегодняшнего дня. – Он пустил коня вперёд, и тот спрыгнул с настила, присел на задние ноги и взял с места в галоп. Конь под Гэбриэлом покрутился на месте, встал на дыбы, и помчался вслед за конём Гарета – к воротам.

– Какой-то шум в городе. – Заметила Тильда, когда они выехали на Эльфийскую улицу из портовых ворот. Народ куда-то торопился, ребятня носилась с радостными воплями, стражники выглядели озадаченными… Но никто не просветил её насчёт странных событий – Веллингтон, не обращая никакого внимания на чернь, поехал в замок, и Моисей с Тильдой вынуждены были ехать за ним. Окрестности Гранствилла, между тем, нравились Тильде даже больше, чем Блумсберри. На турнирной площадке уже появились первые рабочие, располагались в тени одного из знаменитых Гранствиллских дубов; дорога была ухоженная, вымощенная камнем. Сады Твидла, у которых они повернули налево, уже отцвели, но цвели сирень и рябина, и ограда была увита цветущей фасолью, вьюнами и жимолостью. Объехав огромную тополиную рощу, кортеж выехал на мост, откуда хорошо стал виден замок на скале: не меньше небольшого города, обнесённый двойным кольцом стен, с величественной Золотой башней, возвышающейся над замком. Уже через несколько минут Моисей и Тильда предстали перед его высочеством. Невзирая на явные признаки болезни, выглядел принц внушительно: богатая одежда, ухоженная, модно подстриженная борода, прикрытая мантией рука.

– Ты и есть Мойше Левин? – Спросил принц. Алиса была тут же, сидела подле него с лютней. Услышав имя симпатичного старика с печальными глазами, она дрогнула, с детским любопытством и тайным трепетом взглянув на человека, который спас её любимого Гэбриэла. Моисей, машинально отмечая и признаки болезни принца, и обнадёживающие признаки, согласно склонил голову, пряча руки в рукава своего одеяния.

– А эта женщина – твоя экономка, Тильда Краус?

Тильда поспешно поклонилась.

– Не так давно ты подобрал в лесу недалеко от Редстоуна юношу, раненого, истекающего кровью, не так ли?

Тильда тихо застонала:

– Так я и знала, так и знала…