Страницы минувшего будущего

Стрелки наручных часов неумолимо двигались, предрекая совсем скорый рассвет, и небо в эти минуты казалось особенно чарующим.

Улыбка тронула искусанные губы, и Агата сделала глоток, обхватив кружку обеими руками.

Седьмая ночь казалась особенной.

Впервые она заночевала здесь две недели назад, когда не успевала сделать подшивку репортажей в срок. Потом вошла во вкус. Чтобы окончательно не растерять приобретённые в институте навыки, приходилось изощряться, и в том охотно помогали: Валерка то и дело приносил из дома старые наработки на кассетах, а Володя тайком от Кравцова доставал из архива целые мотки плёнок с репортажами самых разных сроков давности. И Агата вновь и вновь доводила допотопный проектор до огненной температуры, прокручивая материалы и цепко вглядываясь в уже давно знакомые лица.

Утка подплыла к самому краю озера и настойчиво крякнула. Пришлось кинуть ей кусок булочки.

Купольный крест храма сверкнул в сумерках. Утро вступало в свои права медленно и красиво.

Если бы только Агата умела рисовать!..

За спиной разом погасли фонари, ознаменовывая капитуляцию ночи окончательную. Ветер пробрался под свитер, покрыв кожу колкими мелкими мурашками. Поплотнее сжав колени, Агата потянулась, распрямляя плечи, и сделала очередной глоток.

Ночёвки здесь стали костью в горле Марка. Первые пару раз он демонстративно и старательно дулся, словно в надежде к совести воззвать; потом махнул рукой, поняв всю бесполезность выпадов.

По пустынным улицам ветер гнал листья вперемешку с мусором, а старенькая лавочка, на спинке которой и сидела Агата, упираясь подошвами кроссовок в сиденье, скрипела от каждого неосторожного движения. Становилось холодно, однако о том, чтобы уйти, не возникало и мысли.

Агате казалось, что утро будет вечным.

Утки начали плескаться с такой силой, что ледяные капли долетали до скамейки. Через час люди начнут покидать дома, спеша на работу, и двадцать четвёртое сентября тысяча девятьсот девяносто второго года наступит для всех. Но сейчас оно принадлежало лишь ей одной, и в том находилось что-то чарующе-прекрасное. Мгла отступала с каждой минутой, гасли последние звёзды, и город постепенно просыпался.

А вот спать хотелось неимоверно.

Синяки под глазами тщательно маскировались, и с каждым новым днём слой пудры становился всё толще. Володя пару раз спрашивал о самочувствии, на что в ответ получал лишь улыбку и заверение в том, что всё просто прекрасно. На том и расходились, потому как явно не в Вовкином характере в душу лезть.

Спрыгнув со скамейки, Агата поставила полупустую кружку на асфальт и, сложив руки на груди, медленно побрела вдоль озера. Ветер вновь рванул волосы, залез под свитер и обвил ноги, заставив поёжиться. Самая смелая утка взлетела, подковыляла к лавке и стянула остатки булочки.

Останкино никогда не знало сна. Всегда в здании телецентра имелись, помимо охраны, дежурные бригады и такие, как сама Агата, хотя последних было относительно немного. И пусть даже все каналы прерывали вещание во втором часу ночи, можно быть уверенным: телевидение работало всегда.

Башня длинным шпилем острым вонзалась в лёгкие облака, разрезая их и устремляясь в бесконечность розоватого неба. Агата долго стояла неподвижно, наблюдая за неспешным торжеством нового дня, и отчего-то в эти минуты ей очень хотелось петь.

Больше часа она ходила вокруг озера неспешно, встречая новый день и думая обо всём, казалось бы, на свете сразу. И потому в здание вернулась, лишь когда поняла, что пальцы перестали нормально сгибаться от холода, а остатки кофе в чашке напоминали не более, чем ледяное пойло.

Кабинет она, разумеется, не закрывала, ведь брать там нечего: стародавние плёнки мало кого сумели бы привлечь, равно как и древний проектор. И потому, распахнув дверь, Агата едва удержалась от вскрика, замерев на пороге и отчётливо ощутив сердце где-то под горлом.

Денис Кравцов стоял возле стола и рассматривал одну из плёнок в свете настольной лампы. Желваки на его острых скулах виднелись так отчётливо, что страх сам собой пробрался под кожу, заставив коленки задрожать предательски. Слова застревали на языке, да и не находилось их таких, которые бы прозвучать могли уместно. А потому приходилось лишь ошарашенно смотреть на собственное начальство в ожидании хоть какой-то реакции. Изо всех сил вцепившись пальцами в дверной косяк, Агата чувствовала, как исходила от Кравцова с трудом подавляемая агрессия.

Откинутая на столешницу плёнка тихо зашуршала, а сам Денис на несколько мгновений прикрыл глаза и голову запрокинул, словно пытаясь прийти в себя после длительной работы. Невооружённым глазом было видно всё напряжение, а ещё – как дёргался кадык; хотелось просто сбежать, чтобы не видеть и не слышать того, что Денис непременно бы сказал.

Ведь ничего хорошего ждать не приходилось.

С шумом выдохнув, Кравцов еле слышно побарабанил кончиками пальцев по столешнице и пару раз сжал челюсти: скулы от того ещё сильнее очертились.

– Ты выбрала самую плохую политику.

Недоумение, верно, во взгляде отразилось; неслышно шагнув в кабинет, Агата опустилась на подлокотник старенького диванчика и ощутила, что даже вздохнуть боялась громче обычного. Денис спрятал руки в карманы джинсов и обернулся.

В тёмных глазах такое привычное уже равнодушие с примесью чего-то, напоминавшего не менее привычную злобу. И Агате стоило нечеловеческих усилий заставить себя смотреть прямо, не отворачиваясь. Но она не понимала смысла сказанного, и это, должно быть, заметным оказалось, потому что Кравцов продолжил, холодно хмыкнув:

– Спать надо дома.

– Вы так рано на работе…

Чёрт. Чёрт, чёрт.

Тебе язык подрезать надо, Волкова. А то с самоконтролем у тебя явные проблемы.

Слова, сказанные настолько невпопад, явно Кравцова повергли в секундное недоумение: оно мелькнуло в тёмных глазах сквозь толщу холода едва различимым огоньком, но отчего-то Агате хватило и мгновения, чтобы увидеть. Захотелось провалиться сквозь землю или хотя бы со стыда сгореть. Впрочем, судя по тому, как жарко стало лицу, несложно догадаться, что щёки её сейчас наверняка сливались с волосами.

Демонстративно руку в локте согнув, Денис глянул на циферблат.

– Метро открывается в половину шестого. Сейчас почти семь. Ещё вопросы?

Стало невыносимо жарко, и даже привычный холодок, коим обычно от Кравцова веяло, совершенно не чувствовался. Вздох вышел слишком рваным и судорожным, словно Агата задыхалась.

Невольно вспомнились события недельной давности, когда Денис привёл её в себя после встречи с представителем новой России. Тогда показалось, что в нём промелькнуло нечто человеческое; сейчас приходило понимание всей глупости такого предположения.

Затравленно Агата на Кравцова смотрела, тут же вновь лишившись сил сказать хоть слово, и отчаянно впивалась ногтями в и без того прилично истрёпанную обивку диванчика. Отчего Денис вызывал такое состояние отчаянной опаски, оставалось непонятным, сколько бы не приходилось задумываться о том время от времени. Это походило на какой-то крик подсознания, инстинкт или даже привычку. Однако конкретно в этот раз имелось и кое-что ещё.

Тихо, Волкова. Угомонись.

Сидя неподвижно, Агата проследила за тем, как Денис вытащил из ящика стола удостоверение и ещё несколько бумаг. Привычка хранить документы в кабинете наблюдалась и у него, и у Володи – всё равно охрана пропускала без корок, зная практически всех в лицо. От осознания порой становилось завидно: саму Агату так ещё никто не успел запомнить.

Тишина давила на плечи, заставляя горбиться. Безмолвие совсем не походило на то, возле озера; это было тяжёлым, колючим и неприятным. Чувствуя на себе пристальный взгляд, Агата упрямо пялилась на собственные кроссовки, которые, должно быть, весьма нелепо сочетались с чёрной юбкой и чёрными же колготками. Денис словно думал о чём-то, глядя неотрывно, а вот собственные мысли никак не хотели хоть сколько-то сгруппироваться. Это напоминало какую-то бесконтрольную власть.

Всё закончилось слишком резко: Кравцов убрал документы в задний карман джинсов, осмотрелся, словно в поисках чего-то забытого, и направился из кабинета прочь. Лишь на пороге замер вдруг и повернулся к прикусившей язык Агате. Та даже вздрогнуть не успела.

– Володе передашь, что я сегодня с Апрельским.

Хлопнула дверь, и судорожный выдох вырвался из груди, внутреннее напряжение высвобождая. Мгновение, и Агата буквально ринулась к столу, и, схватив длинную плёночную ленту, впилась взглядом в кадры. Сердце пропустило несколько ударов сразу, но то незамеченным осталось.

Если только он…

Облегчение заставило пошатнуться. Плёнка выпала из рук, мягко шлёпнувшись о покрытую толстым стеклом столешницу, и её концы тут же скрутились в упругие кольца. Это были не те репортажи.

Внимательно просматривая каждую запись, Агата заметила одну весьма неприятную особенность, которая никак покоя не давала. На некоторых из них, как правило, более ранних, Кравцов, обыкновенно отстранённый и сухой, казался совсем диким: на белёсой коже, какой-то словно неестественно-выцветшей, синяки под глазами казались чёрными, а взгляд лихорадочно метался из стороны в сторону, словно без контроля. Когда это привлекло внимание впервые, Агата легкомысленно отмахнулась: мало ли, всякое могло случиться, может быть, он просто болел. Но подобное повторялось вновь и вновь, и постепенно в душу закрались самые отвратительные подозрения.

Его постоянная замкнутость, раздражительность и вечные синяки под глазами… хотелось по-прежнему верить, что они от недосыпа.

Тревожными мыслями даже поделиться было не с кем. Володя мог бы с лёгкостью послать её по всем известному адресу, несмотря на дружеские отношения, и не сказать, что он оказался бы неправ. Да Агата и сама прекрасно понимала, в какое положение она бы поставила себя, проявив такое «любопытство». Потому и прикусывала язык, делая вид, что ничего особенного в плёнках не находилось.

В глубине души царапались два совершенно разных чувства: с одной стороны, опаска и треклятые подозрения, с другой – понимание того, что её вся ситуация касалась в самую последнюю очередь, и вмешиваться не имелось никакого морального права. Но что, если Агата оказалась бы права? Стучать, конечно, не пошла бы, не из того теста слеплена, но… могло статься, что самой стало бы полегче.

Или только хуже?

Нервно всхлипнув, Агата дёрнулась, словно приходя в себя, и тут же почувствовала, как онемела от боли добрая половина лица, а на языке почувствовался лёгкий привкус металла. Она с такой силой закусила губу, что умудрилась прокусить её до крови, совсем того не заметив. Проведя пальцем по коже и увидев на нём красные следы, тихо чертыхнулась и схватила первую попавшуюся бумажку, уголок которой послужил заменой бинту и пластырю.

Володя пришёл в положенные ему девять часов, и всё время до его появления прошло в состоянии крайней степени отрешённости, на автомате прибирались и в вид божеский приводились разбросанные ночью материалы, а заодно и по углам кабинета пыль смахивалась. Сон, который так манил совсем недавно, словно рукой сняло, и, поскольку общества Кравцова сегодня большую часть дня не предвиделось, а все указания Агата успела ночью доделать, рабочий день обещал быть непривычно однообразным и даже в чём-то бесполезным.

Самой себе она напоминала сомнамбулу.

– А где?.. – Володя кивнул на пустовавшее в углу рабочее место, заваленное кипами бумаг, которые строго-настрого запрещалось трогать под любыми предлогами.

Молча Агата сформировала из кучки чистых листов ровную стопку и языком цокнула, когда самый верхний смялся от не самого аккуратного движения. Разговаривать не хотелось совершенно, язык словно онемел и прилип к нёбу – так непривычно и так тошно от самой себя…

– С Апрельским, – ответ буквально через силу выдавился, и, конечно, то не осталось незамеченным: Вовка вздохнул протяжно, голову склонил и внимательно проследил за тем, как слишком резкими и механическими движениями приводился в порядок его собственный стол. Затем вдруг дёрнулся и отобрал очередную кассету, тем самым заставив на себя посмотреть.

Лишь только пересёкшись с ним взглядом, Агата отвернулась и уставилась в стену – настолько неуютно стало.

– Ну мне что, морду ему набить, что ли?

Усталость. Она зазвенела в голосе столь отчётливо, что проигнорировать её оказалось просто невозможно. И Володю можно понять: рано или поздно метание меж двух огней начинало претить любому, даже человеку с такой выдержкой.

И сразу же стало жуть, как стыдно. И сразу же стало понятно, что ситуация вышла не такой, как думалось сначала: теперь, если она не сказала бы правду, Володя всё понял бы по-своему, и кто теперь сказал бы точно, чем это закончиться могло. Агата оказалась такой крупной дурой, что сама всю ситуацию обернула, в первую очередь, против самой себя.

Опустив голову, прикрыла глаза и досадливо поморщилась. Ей давно не было настолько гадко, и сейчас это чувство маленькими дозами отравляло внутренности с поразительным хладнокровием.

– Ты не понимаешь… – снова губу закусила и обхватила себя руками за плечи, упрямо избегая внимательного взгляда. – Мне страшно.

Взгляд стал ещё пристальнее, словно в ней дыру пытались проделать.

– Почему?

Страшно. Страшно. Страшно. А ещё очень противно и стыдно. От всей ситуации. От самой себя. От всего, что сейчас происходило.

Всё, Волкова. Теперь говори. Сама виновата.

Резко выдохнув, Агата шагнула к лежавшим на диване коробкам с плёнками и ткнула в одну из них пальцем. Володя проследил за жестом, однако комментировать его не стал.

Сердце ударилось о рёбра, словно пытаясь их переломать и выпрыгнуть из груди. Казалось, стук хаотичный можно услышать даже извне, и тщетны оказались попытки выровнять рваное дыхание.

– Можешь… можешь всё ему рассказать, и тогда я уйду. Но мне и впрямь страшно.

– Сядь и объясни по-человечески, будь добра, – ногой Володя выдвинул стул и буквально упал на него. Агата опустилась на подлокотник дивана и хрустнула пальцами.

– Я смотрела плёнки… внимательно. И заметила кое-что. Некоторые записи, в основном относительно старые, они… Кравцов на них… – слова никак не находились, и приходилось надолго замолкать, подбирая более или менее подходящие. – Он какой-то… какой-то…

– Какой-то не такой.

Быстрый взгляд, отрывистый кивок. Агата даже не заметила ровного тона прозвучавшей подсказки, полностью растворившись в собственных мыслях.

– Да. И я… я не знаю, как сказать, но я, когда смотрела – не раз и не два… это очень сильно заметно. И я… и я подумала, что он…

Нет. Не находилось слов сказать такое вслух. Не подумать, не предположить, а озвучить. Потому что это грязно, это плохо, это отвратительно. Агата никогда и ни про кого не распускала слухов, и сейчас на нарушение правила незыблемого не находилось никаких сил: ни физических, ни моральных.

– Я подумала, что он…

– Что он торчит.

Разряд тока. Вот, что напомнили резкие слова, вонзившиеся куда-то под ребро. Комок подступил к горлу, захотелось вдруг расплакаться от стыда и необъяснимого страха, которые словно торжествовали в сознании разрозненном. Ладони к лицу – так по-детски, так глупо и смешно. Если бы только в ситуации сложившейся имелось хоть что-нибудь смешное… Если бы только в ладонях можно было спрятаться.

– Да.

Глухо согласившись, Агата словно черту подвела под сказанным, и неимоверных усилий ей стоило отнять руки от лица, чтобы посмотреть на Володю. Она была готова ко всему, и понимала, что виновата сама. Прикусила бы язык, притворилась – и всё бы обошлось. А теперь всё, потому что слово – не воробей. Можно писать заявление.

Володя смотрел совершенно спокойно. В чём-то немого печально, устало, но спокойно и абсолютно беззлобно. Затем вдруг усмехнулся, однако в смешке не искрилось и намёка на радость – скорее, ощутимей было что-то, на жалость походившее.

Если бы только можно было сквозь землю провалиться!

Густая тишина душила. Но Агата пошевелиться боялась, не то, чтобы что-то сказать. И некоторое время безмолвие витало в кабинете незримой тенью, словно помогая всё сильнее ненавидеть саму себя.

Володя заговорил, когда казалось, что всё: всё кончено.

– Тебе надо было сразу сказать, чтобы таких ситуаций не возникало. Просто дело в том, что Денис – военкор.

Недоумение, верно, отразилось на лице слишком явно; нахмурившись, Агата исподлобья глянула и ртом схватила воздух.

– Чего? В смысле?

– По бумагам он, конечно, гражданский, – Володя тут же поправился, реакцию увидев. Голос его звучал необычайно спокойно и ровно: он словно силился вбить весь смысл своих слов посильнее, – и работает, соответственно, на гражданке. Но, если кого-то надо посылать в горячую точку, руководство точно знает, кого брать в первую очередь. Денис – гениальный военный корреспондент, я тебе это точно говорю, без преувеличений. Это его. Как гражданский он намного посредственнее. Плёнок этих не достать – в архиве такие вещи на руки не выдают, поэтому только если искать записи самих выпусков…

– Подожди, – Агата подняла ладонь, рассказ прерывая. Пальцы дрожали, и, когда это стало заметно, пришлось тут же руку спрятать, зажав её меж колен. – То есть, ты хочешь сказать, что вот это всё… – не найдясь, что ещё сказать, лишь шеей дёрнула, словно показывая состояние Кравцова.

Володя кивнул.

– Отходняк. Возвращение из одного мира в другой. Даже можно даты сопоставить – те плёнки, которые тебя смутили, записаны спустя день-два после окончания командировки. На всех есть даты, но я тебя не обманываю.

Молча Агата затрясла головой, словно моля прекратить, и речь прервалась.

Дура. Невыносимая, законченная идиотка.

Вот ты, Волкова, кто.

Журналистом стать хотела? А человеком побыть не пробовала?

– Господи… – провела пальцами по глазам и передёрнулась. – Какая же я дура.

– Всякое бывает. Я говорил, что тебе надо сразу всё рассказать, чтобы не было сюрпризов, но можешь представить, что мне было сказано. Надо было сразу все карты выложить, но тактик из Дениса никакой. Особенно в мирной обстановке.

Сердце постепенно возвращалось на природой ему место отведённое, но колотиться медленнее не начинало. И дыхание оттого никак не выравнивалось, оставаясь рваным и неровным. Агата словно задыхалась и то и дело хваталась за ворот и без того растянутого свитера в надежде воздуха глотнуть побольше. Всё на места свои встало, однако легче отчего-то не становилось.

– Не понимаю… почему надо было скрывать? Посылают ведь всех подряд.

Поднявшись на ноги, Агата принялась кабинет шагами мерить, заведя руки за спину. Пошедший от времени пузырями линолеум проминался под подошвами сбитых кроссовок, и шаги получались мягкими и практически беззвучными. Пять широких шагов в длину, четыре в ширину, если бы не шкаф и столы… Пальцы сплелись в замок, да так сильно, что занемели буквально через минуту, но дискомфорт практически не ощущался. Мысли находились в таком хаосе, что периодически приходилось головой трясти, словно мокрая собака, чтобы более или менее сфокусироваться на чём-то конкретном.

Володя молчал, рассматривая собственные ладони, и на мгновение показалось, что его молчание именно сейчас неспроста; словно он обдумывал и взвешивал что-то. Но придавать тому значения не ни сил, ни желания не имелось.

То, что от Агаты в очередной раз скрыли что-то, в шок не повергло. Скорее, имело место банальное непонимание: ведь ни для кого не секрет, что, когда на близлежащих к стране и, тем паче, внутренних территориях шли вооружённые конфликты, посылать в эпицентр могли любого. Это напоминало нездоровую лотерею, но альтернативы не существовало. Агата знала, куда шла, и сюрпризов не случилось.

Когда она поравнялась с диваном, голос Володи прозвучал словно из вакуума.

– Денис боится, что разнарядка придёт и на тебя.

Всё.

Каково это – когда разом внутри обрывается всё сразу?

Воздух закончился совсем. Куклой безвольной Агата упала на диван и посмотрела на Володю так, что тот опустил голову, явно не выдержав. И вдруг отчётливо показалось, что накрыл приступ лихорадки. Маленький кабинет показался клеткой, лишённой воздуха, а рука сама собой потянулась к горлу в надежде расцарапать его и получить хоть какое-то облегчение дыхания…

Задохнувшись, хотела что-то сказать, но получился лишь хрип бессвязный. Володя это, конечно же, заметил и потянулся к графину с водой; пришлось остановить его жестом.

– Что он делает?

Слова эти прозвучали тихим шелестом, почти неслышно. Она словно задавала этот вопрос пустоте. Самой себе. Господу богу. Кому угодно, но только не сидевшему в каких-то сантиметрах от неё Володе. На лице которого вдруг отчётливо мука проявилась. Прикрыв глаза, он протяжно выдохнул и запрокинул голову на мгновения. Потом его, конечно же, станет жаль: ведь уж кого-кого, а именно Володю вся ситуация касалась в степени наименьшей. Но сейчас Агате было совсем не до того. Она сейчас вообще едва ли могла трезво соображать.

– По документам вы работаете в паре. Никого не волнует, что ты делаешь де-факто, и, если бумаги придут, то придут они на два имени сразу. На три, потому что в таких поездках мы всегда вместе… Денис не сможет отказаться, он этим живёт. А ты – полноправный сотрудник, и ходишь под прямым подчинением одного из лучших военкоров. На тебя всё распространяется в той же степени, что и на всех нас.

– Значит, поэтому вам нужен был именно парень, – больше утверждение, нежели вопрос. Всё разом на свои места встало, но лучше бы – видел бог, если только он существовал, так было бы лучше – если бы неизвестность осталась неизвестностью.

Немой кивок в ответ.

Всё происходившее напоминало фантасмагорию.

– Только это между нами.

– Между нами… – Агата снова встала и пару раз прошлась по кабинету взад-вперёд. Затем вдруг крутанулась вокруг своей оси и не заметила, в какой момент голос преисполнился ядом. – А знаешь, что? Я не просила о такой чести. И можешь ему передать, чтобы не утруждал себя. Мне не пять лет, если вы не заметили, и я прекрасно понимала, на что подписываюсь. И продолжаю понимать.

– Ты понимаешь, – Володя говорил спокойно, словно пытаясь как можно осторожнее донести какую-то очень важную истину, которая никак усваиваться не желала, – но не представляешь. Мы там многого насмотрелись…

– Всё, хватит, – нервы дали сбой окончательно. Голос становился громче с каждым словом, но на самоконтроль сил просто не осталось, – вы мне не родители. Я уже взрослая девочка, и думать, что я возьму, испугаюсь и быстренько сделаю так, как того хочет Кравцов – плохая идея. Надоело, ясно? Надоело!

Она видела, как Володя подался было вперёд, собираясь встать из-за стола, и потому вылетела в коридор, напоследок хлопнув дверью что было сил, и буквально рванула прочь, никого не видя и не слыша. Кровь била в ушах незримым набатом, сердце ухало в унисон, а лицо горело так, что можно даже испугаться, если бы на то хватило сил.

Всему рано или поздно приходил конец. Терпение не слыло исключением, и сегодня закончилось и оно.

Вниз по разбитым ступеням, то и дело чудом избегая столкновений; подальше от кабинета, подальше от людей в принципе. Забиться куда-нибудь в угол потемнее, благо, таковых хватало, и сидеть там неподвижно до конца дня.

Всё, Волкова. Сбой дала система.

Долбаная истеричка.

Казалось, ещё совсем немного, и слёзы брызнули бы из глаз. Приходилось до боли прикусывать и без того настрадавшуюся за утро губу, чтобы хоть как-то отвлекаться от перспективы расплакаться. Обида, злость и усталость от всего происходившего смешались и теперь монотонно разрывали изнутри, словно на прочность проверяя.

Длинный коридор, поворот, вновь по прямой, мимо студий, мимо рекреаций, мимо людей и всего на свете. Кто-то окликал, кто-то пытался бросить пару ласковых в спину, но всё встречалось с совершенным безразличием.

Самая дальняя лестница; теперь уже Агата бежала вверх, поднимаясь на пятый этаж – там можно было выйти на крышу «колодца», который и представлял собой телецентр. Сейчас там не должно быть народа, а, если бы не повезло, то с пустынными местами дело обстояло намного лучше именно на пятом. И наплевать, что о ней могли подумать.

Бег сменился быстрым шагом, ноги дрожали и заплетались. Ей бы остановиться, перевести хотя бы дух… но она продолжала свой путь, упорно желая лишь одного – полного одиночества. Такое непохожее стремление, такое чуждое, но такое чёткое и почти осознанное.

Кто-то, одетый во всё чёрное, шёл навстречу; Агата толкнула его и даже не заметила того, не почувствовав ни боли, ни хотя бы дискомфорта.

И собственное имя прозвучало в пустынном коридоре слишком громким эхом, вмиг прорезав плотную тишину и шум в ушах. Хотелось проигнорировать оклик, но словно какая-то неведомая сила развернула помимо воли.