Марсельская сказка

– Сейчас ты морочишь мне голову, – рявкнул он и замолчал, стиснув челюсти.

С каждым преодоленным ярдом злость во мне закипала всё сильнее, но я упорно противостояла ей, понимая, что едва ли смогу добиться желаемого, если начну истерить. Собственная верность этой глупой затее, беспричинно родившейся в моей голове сегодня ночью, поражала. Зачем я вообще церемонюсь с ним? Будто для меня это тоже важно! Это ведь неправда. Всё, что мне действительно необходимо – как можно скорее добраться до Парижа. Только это.

И все же я зачем-то продолжала стоять на своём, совсем не ведая, что говорю, и какие чувства за эти слова в ответе.

– Твой отец сказал очень правильные слова. Нужно встречать свои страхи лицом к лицу. А ты просто боишься. Оказавшись дома, ты столкнёшься со своими воспоминаниями, боль выплеснется наружу. А тебе это не нужно. Ведь удобнее и проще закрыться в себе, проживать все внутри, терзать себя, верно?

Он весь едва ли не трясся от злости, желваки плясали на его скулах, но авто ни на милю на прибавило скорости. Даже наш амёбный Гилан уже слетел бы с катушек и отправил нас на верную гибель, но Реми всё ещё изо всех сил держал себя в руках. Эту ругань нужно было срочно прекратить. Но я не знала как.

– Какая забота, я сейчас расплачусь, – выплюнул он, и от этого неожиданно едкого тона у меня зазвенело в ушах. – Тебе-то какое дело до того, что у меня внутри?

– Не знаю! – вскинув ладони, честно ответила я. – Я просто хочу помочь. Мне жаль, что всё случилось именно так. И если есть хотя бы малейший шанс облегчить…

Внезапно автомобиль остановился, и меня резко мотнуло вперёд. Едва не ударившись о панель, я так же стремительно отклонилась назад и в изумлении уставилась на Реми. Он тяжело дышал, глядя остекленевшим взглядом перед собой, его ноздри раздулись. Недобрый знак… что его так сильно разозлило?

– Мне не нужна твоя жалость, – прошипел Реми, даже не глядя в мою сторону. Когда он, наконец, повернулся ко мне, душа моя вспыхнула жаром его яростного взгляда. Это был не тот Реми, которого я знала. Мне хотелось убежать от него, спрятаться и больше никогда не показываться ему на глаза. Это так противоречило всем тем чувствам, которые вызывало во мне одно лишь его присутствие. – Тебе не идёт эта псевдозабота, Эйла, продолжай беспокоиться о своей шкуре. Или ты думаешь, что всё сказанное мною ночью было для этого? Чтобы вызывать твою жалость? Нет. Я сказал это для того, чтобы ты успокоилась уже, наконец, и перестала терроризировать меня своими вопросами.

От резкости его признания у меня на миг перехватило дыхание. Все мои привычные ориентиры сбились. Глаза застелило пеленой злости. Всё плохое, что произошло между нами за эти дни, вспыхнуло в моей душе и стало разъедать меня изнутри, и я уже не видела иных граней.

– Да катись ты к чёртовой матери, – в отвращении выплюнула я и, схватившись за ручку, рывком открыла дверь.

Последнее, что я запомнила, прежде чем выбраться из салона – его растерянный взгляд. Оказавшись на дороге, я отошла к обочине и стремительным шагом понеслась вперёд. Злость, обида, невысказанная боль управляли мной, меня будто ветром гнало невесть куда, настоящим ураганом, что был повсюду, особенно в моей голове. Как он может быть таким подлецом? Его ночные откровения истерзали мою душу, они сместили мои полюса, я так отчаянно хотела ему помочь, я поступилась со своей свободой и безопасностью ради него! Ради него я была готова оттянуть поездку в Париж! Поставила его интересы превыше своих! И почему? Потому что мне его жаль? Какой же он идиот, если ничего не понимает! И какая идиотка я, если позволяю ему вести себя подобным образом!

Внезапно бешеный поток моих чувств разбился прямо о крупную каплю, упавшую на мой затылок. Это не отрезвило меня, но заставило всего на миг остановиться и вскинуть голову, встретив недоуменным взглядом затянутое свинцовым пологом небо. В этот же момент слева от меня притормозило авто, и Реми выглянул из окна, окликнув меня.

– Эйла. Возвращайся в машину!

– Я никуда с тобой не поеду! – выкрикнула я, даже не поворачиваясь в его сторону и возобновляя путь. – Ты просто мерзавец!

Еще несколько капель ударились о мой лоб. Я содрогнулась, обхватила себя руками и ускорила шаг. Реми настойчиво ехал рядом, не обгоняя и не сбавляя скорость, а оттого желание найти по дороге какой-нибудь булыжник и швырнуть в эту чёртову машину возрастало во мне с каждым пройденным ярдом. Я и сама не знала, на кого злилась больше, но эта ярость застилала мой разум и подчиняла душу. И когда холодные капли вдруг обрушились на меня обезумевшим тяжёлым ливнем, я вскрикнула, как сумасшедшая, и сорвалась на бег. Я что, чёрт возьми, в романе Джейн Остин?! Мне не нужен этот гребаный дождь! Он ничем не поможет! И никьто не признается мне в любви, поступившись со своей гордостью!

Стена из ливня казалась непроглядной, но я всё равно бежала вперёд, ничего не опасаясь и никого не боясь. Капли бились о мои плечи, о мой затылок так сильно, что становилось больно, волосы отяжелели, а я продолжала бежать в эту неизвестность, будто стоит мне только преодолеть это препятствие, как вместе с солнцем на горизонте появится и моя жизнь, настоящая жизнь – та, из которой меня так варварски выкрали.

– Эйла! – глухо прогремело где-то за моей спиной. – Эйла, да остановись же ты!

У меня не было другого выбора – чья-то рука сомкнулась на моем запястье и, рывком развернув меня к себе, прижала к своему мокрому, но горячему телу. Я вскинула голову, моргая, чтобы отогнать потоки воды с ресниц, и встретилась с его огнём полыхающим взглядом. Дрожь пробрала меня насквозь. Близость захватила меня в удушающий капкан, я оцепенела в его руках, стала безвольной и будто бы бестелесной, просто растворилась в нём вместе с потоками дождя. Рука Реми переместилась с моего запястья на талию, ещё крепче прижав меня к себе, и я тихо ахнула, сгорая, безвозвратно сгорая от вихря самых противоречивых чувств. Я смотрела на его губы. Он же смотрел прямиком мне в душу. Наверняка уже прочел мою немую радость, ведь там, на самой её глубине и в самых тёмных уголках таилось неистовое желание быть пойманной в кольцо его сильных рук.

– Я сожалею, – сказал вдруг Реми, встретив мой изумленный взгляд. Из-за шума ливня говорить ему пришлось громче, но я уже давно нашла правду в его глазах. – Моим словам нет оправдания, Эйла, я идиот. Но я не хочу… – его ладони обхватили мои щеки, взгляд приковался к моим полуоткрытым губам, пока я медленно таяла в его руках. – Я не хочу, чтобы ты убегала от меня. Не хочу допускать даже мысль о том, что ты можешь сбежать от меня раньше условного срока. Я к этому просто не готов.

Его слова действовали на меня почти воскрешающе. Я почти ему поверила, почти канула в бездну из этих дурманящих чувств. Улыбнувшись ему, я встала на носочки и накрыла его большие ладони, всё ещё держащими моё лицо, своими. Ливень безжалостно поглотил нас, но нам словно не было никакого дела до этого. Мы стали почти неуязвимыми.

– Не готов? – прошептала я, приблизившись настолько близко к его лицу, что наши губы едва соприкасались. – Тогда докажи мне это. Покажи мне Марсель, Реми. И тогда я тебе поверю.

Глава 24. Колокольчики

Он встретил нас хмуро, неприветливо, может быть, даже с толикой враждебности, что читалась и в глазах Реми, крепко сжимающего кожаный руль. Это был наш первый крупный город. Прежде я здесь не бывала, и сейчас, проезжая по узким каменным улицам всё ещё окрестностей, я не могла перестать им любоваться. Была ли это любовь с первого взгляда?

Да что я вообще знала о любви…

Всю дорогу меня сковывало напряжение. Я то и дело переводила взгляд на Реми, боясь, что в любое мгновение он передумает и сдаст назад. «Мы едем прямиком в пасть бестирийцев, и если что-то пойдёт не так, ты будешь в ответе за это», – последнее, что он сказал перед тем, как надолго замолкнуть, стиснув зубы и уставившись на дорогу. Что удивительно, каждое изредка проезжающее авто, будь это легковая машина или грузовик, почти не вызывало во мне эмоций. После всего пережитого я чувствовала себя почти неуязвимой перед бандитами. Если мы, расслабленные и безоружные, смогли улизнуть у них из-под носа, то теперь, в огромном оживленном городе и с машиной на ходу нам точно ничего не грозит. Конечно, это не умаляло безрассудности моего ультиматума, и всё же я свято верила в то, что нам просто необходимо вернуться в Марсель.

Но почему же Реми, не разделяющий моей веры, все же пошёл на поводу моих капризов?

– Я не был здесь больше десяти лет, – впервые за этот час подал голос мой спутник, чем выдернул меня из густого тумана догадок. – Могу и не вспомнить адрес. В таком случае не будем тратить время и поедем в Лион.

Закатив глаза, я лишь усмехнулась.

– Не будь ребёнком, Реми. Всё ты помнишь.

– В любом случае, идти нам придётся пешком. Оставим машину где-нибудь… – он завернул на очередную узкую улицу, ведущую к фабрике, огражденной высоким металлическим забором. – Здесь.

Высокая постройка из красного кирпича устрашала: из длинных толстых труб валил густой чёрный дым, поблизости не было ни людей, ни других зданий, а в небе парили и кричали вороны. Я многое читала и многое слышала о Марселе, но сердце подсказывало, что Реми покажет мне самую правдивую его изнанку.

– Постарайся не привлекать внимания и не выставлять свой нрав напоказ, – заговорил Реми, когда заглушил мотор и открыл дверь. – Бестирийцы не патрулируют улицы, но это не значит, что они не могут быть повсюду. И ещё нам следует перекусить. И заправить бак тоже. Так что не смей придираться.

– Разве я когда-нибудь придиралась? – возмутилась я, выбираясь вслед за Реми из авто. – Не нужно мне указывать. Когда ты нервничаешь, ты становишься особенно противным.

Сверкнув в меня рассерженным взглядом, Реми обошёл машину и открыл багажник. Я оглядела пустынные окрестности и, поёжившись, подошла к нему. Он рылся в своей сумке, без конца хмурясь и что-то бормоча. В миг, когда среди вороха вещей показалось моё платье, я смущённо улыбнулась и отвела взгляд. Быть может, мне стоит переодеться? Я взглянула на свое платье, пострадавшее от ночных событий, и уже собралась выразить своё желание переодеться, когда Реми вдруг вытащил из сумки мой жакет и с серьёзным видом протянул его мне.

– Надень. Твоё платье слишком нарядное.

– Нарядное? – усмехнулась я, опустив взгляд на порванный подол и следы от грязи, но всё же приняла из его рук жакет. – Что ж… хорошо.

Реми продолжил копаться в сумке, и когда он выудил, казалось, с самого дна небольшой бумажный свёрток, взгляд мой загорелся. Ну, разумеется, там были деньги. Он быстро сунул свёрток в карман и повернулся ко мне, предоставив свою руку. Я взяла Реми за локоть и подняла на него взгляд – оказалось, все это время он смотрел на меня. Робкая улыбка тронула мои губы, в душе потеплело, и на миг мне показалось, словно температура между нами поднялась, и несколько, наверное, самых непрочных льдов треснуло. Я вздохнула и, отведя взгляд, спросила:

– Ты готов?

– Ты и сама прекрасно знаешь, что нет.

– Замечательно. Тогда идём.

И мы двинулись вниз по безжизненной улице, как можно дальше от этой леденящей кровь фабрики и жутких ворон. Когда мы свернули за угол, оказавшись в жилом, но всё ещё промышленном районе, Реми заметно напрягся. Он явно хорошо знал эти места – узнавание читалось в его взгляде, слегка напуганном, может быть, даже затравленном. Ещё не было полудня. На улице, где не мелькнуло ни одного зелёного уголка, а четырехэтажные кирпичные дома казались приклеенными друг к другу, вовсю носились дети. Пожилые марсельцы играли в шахматы, усевшись на каменных ступенях, а по дороге изредка проезжали автомобили.

– Ты живёшь где-то здесь? – пробормотала я и нахмурилась, когда Реми вздрогнул, услышав мой голос.

Я сглотнула, задержав дыхание в ожидании его ответа. Неужели я зря на него надавила? Может, это и правда было плохой идеей? Что, если он лгал, когда говорил, что всё бы отдал, чтобы вернуться сюда? И никакая индульгенция в стенах родного дома его не ждёт? Что, если ему не станет легче?

В глубине души я понимала: если бы Реми действительно не хотел воспользоваться шансом вернуться в Марсель, он бы не вернулся. Затащил бы меня в авто и дал по газам – к вечеру мы уже бы были в Лионе. Но я видела эту борьбу в его глазах в момент, когда озвучила свой ультиматум. Я знала, потому что на его месте поступила бы также.

– Нет, – наконец, ответил он. – Тремя кварталами дальше.

Я обратила внимание на женщину, что шла нам навстречу. Она увлечённо читала газету, тяжёлая сумка висела на сгибе её плеча, потрескавшиеся губы сжались в тонкую полоску. Незнакомка проплыла мимо нас, и в этот миг Реми тихо усмехнулся.

– Почему ты смеёшься?

– Надень это, – он протянул мне платок.

Широко распахнув глаза, я резко остановилась.

– Ты украл его у той женщины? – прошипела я, оборачиваясь на незнакомку – та ни на секунду не замедлила свой шаг. – Боже, Реми, откуда такая ловкость?

Я восхищённо улыбалась, повязывая платок на голову и искренне веря, что это хоть как-то спасёт нас от бестирийцев. В его поступке мне не виделось ничего криминального, а вот Реми моего веселья не разделял. Он так и не ответил на мой вопрос, а когда с платком было покончено, едва ли одарил меня взглядом. Мы двинулись вниз по улице, настигли дорожный знак и зачем-то остановились. Казалось, Реми перестал узнавать родные улицы. Может быть, за годы его отсутствия всё здесь изменилось, и теперь он и правда не мог вспомнить дорогу? Но уже спустя мгновение он потянул меня вправо – на более широкую улицу, где на первых этажах жилых домов расположились торговые точки. Никто из марсельцев, встречающихся нам на пути, не выглядел столь же жутко и угрожающе, как бестирийцы, и вскоре я отпустила мысли о них, поддавшись лёгкой грусти – самую красивую часть Марселя, его южные районы, восхитительный порт и исторический центр мы не увидим. Я с тоской оглядела безликие здания. Неужели Реми провел здесь своё детство? Неясная картинка того, как грузовик, забитый добровольцами, несётся по этим улицам, а за ним бежит мать Реми, сжал мою душу в тисках. Зачем же я подписала его на это? Зачем заставила вернуться?

Он, должно быть, ненавидит меня сейчас.

– Здесь всегда продавали лучший писсаладьер, который только можно представить, – возбуждённый голос Реми ворвался в моё подсознание, и только сейчас я поняла, что мы стоим напротив двери, ведущей в, судя по вывеске, булочную. – Не могу поверить, что они всё ещё здесь. Старик Жерар наверняка уже отошёл в мир иной.

– Что за писсаладьер? – поинтересовалась я, вслед за Реми заходя в булочную.

Невероятный аромат выпечки тотчас объял нас, и мой желудок жалобно заурчал. «Скажи спасибо, что в этих диких условиях мы вообще находим себе пропитание!» – мысленно потребовала я, испепеляя влюблённым взглядом прилавок.

Боже мой… круассаны, багеты, профитроли… всё изящество французской выпечки сейчас смотрело на меня, умоляя, требуя попробовать себя на вкус. Я схватилась за живот и даже не заметила, как Реми направился к кассе – туман голода и вместе с тем очарования надолго меня захватил. Я слышала чьи-то голоса, но не могла реагировать на внешний мир. Даже в тусклом свете пасмурного дня всё здесь выглядело румяным и аппетитным, сияло своими поджаристыми корочками и манило к себе. Я подошла ближе, коснувшись пальцами стекла, но меня слишком быстро вернули на землю. Реми мягко взял меня за локоть и повёл на выход. Лишь когда дверной колокольчик звякнул, а мы снова оказались на улице, я медленно пришла в себя. Реми возвышался надо мной, держа в свободной руке завернутые в салфетку куски пирога.

– Всё, на что хватило денег, – поспешил оправдаться он, когда я подняла на него взгляд. – Это луковый пирог.

Я поморщила нос.

– Но я не люблю лук.

– О-о-о, Боже! Помилуй меня!

Отпустив мою руку, Реми стремительно зашагал дальше по улице. Я, недолго думая, поспешила его догнать.

– Что, если там живут люди? И они не захотят нас впустить? – бросил он через плечо, когда я почти поравнялась с ним.

– Ты сомневаешься в моём даре убеждения? – поправив платок, поинтересовалась я.

– Разве он у тебя есть?

– А разве мы бы сейчас шли по этой улице, не будь его у меня?

Он не ответил, потому как резко остановился, едва не выронив наш пирог. Я посмотрела на него с недоумением, а затем перевела взгляд, заметив выглянувшую из-за поворота улицу – она мало чем отличалась от той, на которой мы оказались, выйдя из переулка фабрики. Одинаковые дома, которые по крайней мере стояли на расстоянии друг от друга, и узкая полоса дороги – всё серое, безликое, бездушное. Или так казалось только мне, ведь взгляд Реми тотчас остекленел, и он сжал свободную руку в кулак, отчего костяшки на пальцах его побелели. Но едва я успела подобрать слова, когда он возобновил шаг, теперь не такой быстрый, может быть, даже нерешительный. Чувство вины больно кольнуло в груди. Я такая дура! Зачем заставила его проходить через это?

– Кажется, это он, – на выдохе произнёс Реми, когда мы, миновав большую часть улицы, остановились напротив дома, ничем не отличающегося от соседних домов.

Четыре этажа, каменные ступеньки, ведущие к деревянной двери, балконы на каждом этаже, а на балконах – цветы в длинных горшках. Дверь соседнего дома хлопнула, и на улицу вышел пожилой мужчина с маленьким мальчиком – вероятно, внуком. Реми громко сглотнул, не сводя с него глаз.

– Ты его знаешь?

– Да, – глухо ответил он. – Это месье Видаль. Он так изменился…

Мужчина смерил нас удивлённым взглядом и, крепче сжав руку мальчика, хромым шагом направился в противоположную сторону улицы – туда, где вовсю звенел детский смех и гудели машины. Реми снова посмотрел на меня, а затем перевёл взгляд на дом.

– Когда я вернулся с войны и понял, что нашу квартиру заняли другие люди, – вдруг тихо начал он, – я не знал, куда мне деваться. Почти все, кого я знал, уехали. Мои соседи, и месье Бенуа был среди них, передали мне письмо, где моя тётя рассказала о гибели мамы и Дайон. Я не хотел в это верить. Поэтому поселился в подвале этого дома. В том же письме тётя сообщила, что я всегда могу вернуться в Швейцарию, что дом, их дом, она завещает мне, но я не мог этого сделать. Я чувствовал себя недостойным дома. И остался здесь, – Реми горько усмехнулся, кивнув на дверь. – Идиот, который ждал, что они вернутся, и прислушивался к каждому хлопку двери. Когда я встретил Бартема на рынке, то солгал ему о месте своего… кхм, жительства.

– Так вот, почему он спросил тебя о квартире?

– Да. Я не нуждался в его жалости. И в помощи тоже. Достаточно было того, что он платил мне за рыбу.

– А как ты оказался у Зоэ?

– Это долгая история. После того, как Верн уехал, я прибился к кучке рыбаков, что шли на восток. Долго бродил один. Уже на подступах к Шеризу увидел, как шайка каких-то отморозков пытаются с вытрясти с пожилой женщины деньги.

– Это… это были бестирицы?

– Они самые. До полусмерти меня избили. Зоэ кое-как меня отходила. Я толком и не жил у неё, иногда приходил ночевать, Фабриса отваживал, когда тот выпьет. Я жил на пристани, в рыбацком доме, но и тот был общим.

Сердце моё болезненно сжалось. Если бы он только услышал все мои жалобы на роскошную жизнь в Роузфилде, его, должно быть, хватил бы удар. Насколько нелепыми были все мои недовольства в сторону скрипучей лестницы и надоедливых слуг? Насколько изнеженной и избалованной была моя жизнь? Я словно посмотрела на себя чужими глазами, глазами семнадцатилетнего юноши, прошедшего войну и засыпающего среди сырости и крыс, с надеждой увидеть утром лица своих погибших матери и сестры. Стыд и осознание собственной никчёмности охватили меня, но вдруг случилось что-то совершенно невероятное – я ощутила почти невесомое прикосновение его ладони к своей. Подняв взгляд на Реми, я едва не потеряла равновесие – он смотрел на меня с теплотой, какую я прежде ещё не видела в его глазах. Настоящее волшебство. Взгляд, полный равнодушия или источающий гнев, сейчас таил в себе небывалую нежность. Я не могла не позволить себе в ней утонуть. Это было выше моих сил.

– Давай просто сделаем это. Просто зайдём туда, – с придыханием сказал он.

Я молча кивнула. С каждым шагом тревога в груди разрасталась. Что, если нас и правда не захотят пустить в квартиру? Или, что ещё хуже, она просто будет заперта? Реми открыл тяжёлую деревянную дверь, и мы оказались в маленьком тёмном холле. На первом этаже была всего одна квартира, а справа от двери мы разглядели узкую деревянную лестницу. Мы двинулись к ней, осторожно ступая по скрипучим ступенькам. Вдруг Реми остановился и прикрыл глаза, втянув носом запах пыли. Он отпустил мою руку, чтобы коснуться ладонью тёмно-жёлтой стены.

– Здесь даже пахнет так же, как двадцать лет назад, – прошептал он, глядя на высокий потолок. – Пойдём.

Мы поднялись на последний, четвёртый этаж. Нас встретил тёмный коридор – не такой длинный, как в отелях, в которых мы останавливались, и совершенно неосвещённый. Реми снова взял меня за руку и повёл в самую его глубь.

– Одиннадцатая, двенадцатая, тринадцатая… – бормотал он себе под нос, пока мы шли мимо высоких деревянный дверей. – Четырнадцатая.

Он остановился. Я потупила взгляд, заметив клочок бумаги, вложенный в щель между дверью и стеной.

– Что это? – спросила я, доставая записку и разворачивая её. – Дорогой Симон, я не оставляю надежды на твоё возвращение. И не воспринимаю всерьёз наше расставание. Когда ты придёшь сюда и найдёшь эту записку, знай – мы с Лизетт ненадолго уехали в Страсбург, смотреть новый дом. Я знаю, что ты придёшь. Ты можешь жить у нас столько, сколько потребуется, хотя мы и подготовили все вещи к переезду. Я люблю тебя и всегда буду любить. Ключи ты найдёшь в том же месте. Пожалуйста, не держи на меня зла. Ничего себе.

– Она так и написала? Ничего себе? – Реми усмехнулся.

– Как думаешь, «в том же месте» – это где? – я проигнорировала его вопрос, обратив к нему возбуждённый взгляд.

Реми вздернул бровь, приоткрыв рот.

– Предлагаешь вломиться туда? Позволь напомнить, мы – не Симон.

– Мы большее, чем Симон. Этой девушке, которая позволяет себе пускать сопли о мужчинах, досталась квартира, которая принадлежала твоей семье. Ты никогда не интересовался, как это произошло?

– Шла война, Эйла. Тогда понятия собственности не существовало. Я не видел смысла бороться. И не мог доказать, что квартира принадлежит мне.

– Думаю, ключи под ковриком, – пробормотала я, присаживаясь на корточки и вдруг с ужасом понимая, что коврика у двери нет.

Смерив меня усмехающимся взглядом, Реми направился к небольшому окну в конце коридора и просунул руку в маленькую щель под подоконником. Я поднялась на ноги и с изумлением уставилась на сверкнувший в темноте ключ.

– Мама говорила, что это самое надёжное место, – он подошёл к двери, останавливаясь напротив меня. – Что, если нас заметят соседи? Что мы ответим?

– Покажем записку и скажем, что ты – Симон.

– Кто же тогда в этой безумной истории ты?

– Твоя молодая и ветреная любовница, – фыркнула я, выхватила из его рук ключ и вставила его в замочную скважину. Дверь сразу же поддалась. Толкнув её, я обернулась к Реми – он застыл, вглядываясь в сумрачную пустоту квартиры. – Ты готов?

Он кивнул. Слабо и неуверенно. Впервые я видела Реми таким. Я не знала, зачем делаю это, не знала, что управляет мной в этом глупом и бессмысленном желании ему помочь – как правило такая помощь всегда оказывалась ничем иным, как медвежьей услугой. И всё же отступать было некуда. Перешагнув через порог чужой квартиры, я отошла в сторону и дождалась, когда войдёт Реми. Он шёл медленно, продолжая бороться с собой, и когда дверь за ним захлопнулась, едва заметно вздрогнул и пару раз моргнул. Мне оставалось лишь гадать, как тяжело было ему сейчас.

Деревянный пол скрипел под каждым его шагом. В самом конце длинного тёмного коридора виднелась полоска света – вероятно, там находилась кухня или гостиная. Остановившись рядом со мной, Реми посмотрел на меня, а затем перевёл взгляд куда-то за мою спину. Он потянулся ко мне, и вдруг я услышала щелчок, за которым больше ничего не последовало.

– Света нет, – прошептал Реми скорее с усмешкой, чем с досадой. – Но я знаю самую освещенную часть квартиры.

Я сама не знаю, почему задрожала, когда он взял меня за руку и повёл по коридору к той самой полоске света. Его ладонь, тёплая и сильная, крепко сжимала мою, и это дарило мне надежду на то, что моё присутствие успокаивает его, может быть, так же сильно, как и злит. Но сейчас Реми совсем не злился. Он толкнул двойные деревянные двери, и я почувствовала где-то на интуитивном уровне, как он взволнован.

Яркий дневной свет ударил нам в глаза, когда мы вошли в просторную комнату – гостиную. Небольшой диван стоял рядом с правой стеной, возле него – башенка из коробок с подписями. У огромных окон без штор разместился круглый деревянный стол, а у противоположной стены я увидела пустой шкаф для книг. Блёклые жёлто-оранжевые обои дарили обманчивое впечатление проникающего сюда солнечного света, стёкла запылились, а краска на полах потрескалась. Это место казалось застывшим во времени, безжизненным, и будто вечно чего-то ждущим. Или кого-то? Реми прикрыл глаза, рвано вздохнул и, отпустив мою руку, направился к окну. Он положил на стол наш пирог и сцепил руки за головой. Его напряжённая фигура застыла напротив решётчатого окна, но, как оказалось, ненадолго – Реми выдохнул и направился к проходу, который соединял гостиную с другой комнатой. Кухня, спальня его родителей, их с сестрой комната – я молчаливой тенью шла за ним, видя лишь его спину, боясь каждого его вздоха. Дольше всего он задержался в своей комнате – она оказалась совершенно пуста. Никакой мебели, только голые стены и маленькое окно, выходящее на окна соседнего дома. Как они с сестрой уживались в таком крохотном пространстве? Невольно я вспомнила свою спальню в Роузфилде. И спальню Шарлотт. Наши комнаты находились на разных этажах, а спальня родителей и вовсе в противоположном крыле поместья. Как же люди живут так непосредственно близко друг к другу? А личное пространство? Свой маленький уголок, где можно побыть наедине с собой? Пока я размышляла об этом, Реми уже вышел из комнаты. Я последовала за ним и остановилась, увидев его посреди пустой гостиной. Его глаза блестели, плечи были опущены, но – так странно – почему-то он улыбался.