Марсельская сказка

Елена Букреева

Марсельская сказка

Пролог

Длинная резная стрелка на пыльном циферблате медленно подползла к полуночи. Вопреки моим ожиданиям, часы не издали бой, оповещающий о наступлении нового дня, и я благодарно прикрыла веки. Сегодня ни один звук не должен нарушить эту волшебную атмосферу. Даже наше дыхание. Даже размеренный стук наших сердец.

– Сегодня утром все будет по-другому. Ты готова к этому?

– Замолчи, пожалуйста.

Он поднял уголок рта. Я закатила глаза: как же он невыносим. И тем не менее, улыбнулась тоже. В глубоком синем мраке, разгоняемом лишь льющимся в открытое окно серебряным светом луны, его голубые глаза светились особенно ярко. Я знала, что сейчас, в этот самый миг, он счастлив, и видит бог, я была счастлива вдвойне. Оно разливалось внутри меня, искрилось, как игристое вино, это истинное неподдельное счастье, и, придвинувшись ближе, я коснулась кончиками пальцев его колючей щетины.

– Реми, – тихо позвала я, – неужели все это и правда происходит с нами?

Вероятно, он опешил от чрезмерной нежности в моем голосе. И, слегка приподняв голову с пуховой подушки, обвел мое лицо усмехающимся взглядом. Чёртов мерзавец.

– Не знаю. Ты мне скажи, – его пальцы настойчиво переплелись с моими под невесомой ситцевой простыней.

Прикосновение не отличалось особенной нежностью, как и все прикосновения до этого, но что-то тёплое и трепетное разлилось по всему моему телу, а после ярким румянцем выступило на щеках. Прочный мост, проложенный между нашими душами, заставлял меня чувствовать все на совершенно новом уровне, почти неземном, в то время как сам он оставался спокоен, абсолютно невозмутим. Конечно, это выводило меня из себя.

Но впереди была вся жизнь, чтобы к этому привыкнуть.

– Мне кажется, будто я попала в сказку, – поймав на себе его изучающий взгляд, я поджала губы. – С плохим началом и хорошим концом. И без прекрасного принца, конечно же.

Реми усмехнулся и закатил глаза.

– Так ты уже знаешь, каков будет конец? – он задал не тот вопрос, который я ждала. – Напомни-ка, что там нам напророчила твоя драгоценная тётушка? Что мы поубиваем друг друга в первую же неделю?

– Разве «и умерли они в один день» – это не хороший конец?

Мы улыбнулись друг другу – устало и вымученно. Тяжесть этого дня – всех дней – давила на наши плечи незримым грузом, делала веки тяжёлыми, как свинец. Утром нам понадобятся силы, а мы вымотались, эмоционально и физически. Нам нужен крепкий сон, просто необходим, и я так счастлива, что мы оба сошлись хотя бы в этом. Я поняла это, когда Реми сократил расстояние между нами и, поцеловав в висок, собственнически сгрёб меня в охапку. Расслабившись в его руках, почувствовав, как умиротворение растекается по всему моему телу, я улыбнулась и прошептала в сгиб его сильной руки:

– Какой ужас, завтра я снова увижу твоё лицо.

Хрипло рассмеявшись в мои спутанные волосы, Реми оставил еще один поцелуй на моем затылке.

– Спи уже, – пробормотал он едва слышно.

Вскоре его дыхание стало ровным и глубоким, и он, ни на секунду не ослабив хватку, уснул. Я закрыла глаза, стараясь дышать в такт с ним. Яркие образы того, что произойдёт уже утром, мгновенно наполнили сознание, отчего пульс участился, а сон наотрез отказывался приходить, несмотря на усталость. В самом деле, какая несправедливость! Это наша первая ночь в столь комфортных условиях, а я не могу сомкнуть глаз. Узор на стене начал раздражать меня уже через несколько минут. Я отчаянно боялась бросить взгляд в окно и увидеть полосу рассвета. Чуть сдвинувшись, я крепко зажмурилась и недовольно вздохнула. Как символично, ведь в тот день, когда мы были вынуждены впервые переночевать вместе, я тоже страдала бессонницей.

Вероятно, прошёл целый мучительный час, прежде чем мой организм перестал бороться с усталостью и поддался соблазнительному приглашению в объятия Морфея. Сны мне снились отрывистые и тревожные, и я часто просыпалась, чтобы, прижавшись ближе к Реми, снова провалиться в сладостное небытие. Внутренние часы уже вовсю твердили о том, что наступило утро, но наша временная обитель по-прежнему была погружена во мрак – не нужно было открывать глаза, чтобы убедиться в этом. В какой-то момент тепло покинуло моё тело – Реми наверняка отвернулся, но стало так неуютно, будто я снова лежу на сырой земле, среди холода и мрака. Неохотно открыв глаза и несколько раз поморгав, отгоняя дремоту, я наткнулась на сплошную пелену мрака.

Тревога тотчас охватила моё яростно заколотившееся сердце. Как бы я ни старалась озираться по сторонам, тьма, поглотившая комнату, была почти непроглядной. Но что-то мелькнуло в ней, что-то до мурашек знакомое, и когда зрение наконец привыкло к отсутствию света, я смогла разглядеть всего в нескольких шагах от себя силуэт человека. Он смотрел на меня своими ясными голубыми глазами, смотрел и улыбался, пока я изо всех сил боролась со своими хаотичными чувствами. Это сон или реальность? Почему комната не кажется мне той, в которой мы уснули несколько часов назад? Здесь пахнет сыростью… знакомой сыростью.

Силуэт неспешно двинулся на меня. Первый порыв подорваться с места и нырнуть в безопасные объятия прервался отблеском металла в кромешной темноте. Человек подошёл ближе, остановился прямо у моих ног, и взгляд мой испуганно врезался в зажатый в его руке пистолет.

И прежде, чем я успела узнать место, в котором проснулась, прежде, чем успела хоть что-то вымолвить, холодное дуло коснулось моего виска. Имя, слетевшее с дрожащих губ, стало и молитвой моей, и проклятием.

– Реми?.. Что происходит? Где мы?

Лицо моё опалил чужой взгляд до боли знакомых глаз.

Глава 1. Холод и гостеприимство поместья Роузфилд

В последнее время я часто теряюсь в своих фантазиях. В фантазиях о будущем, где создаю самые невероятные и будоражащие сюжеты, и о прошлом, где исправляю ошибки и заполняю пробелы. Мои фантазии, обретшие небывалую силу, часто вырывают меня из цепких лап реальности и с обманчиво ласковой улыбкой уводят в придуманный мною несуществующий мир, где нет ни забот, ни боли, ни тоски. И я, влюблённый странник, часами блуждаю по этому миру, благоговейно разглядывая всё, что когда-либо создавало моё богатое на детали воображение. Но время от времени дорога, сотканная из мечтаний, приводит меня к перепутью. Тогда я остаюсь на стыке реального и выдуманного, не зная, куда следовать, как корабль в бескрайнем море, потерявший свой курс. Где мир настоящий, а где мир моих грёз?

Скоро грань окончательно сотрется, и я, как заблудшая душа, никогда не узнаю, каково это – обрести покой.

***

Дирлтон, Шотландия

5 июня

В Дирлтоне сегодня на редкость пасмурно. Шарлотт говорит, погода портится лишь в те редкие дни, когда я приезжаю, и теперь, складывая вещи в свой уикендер, я не забываю положить зонт. В конце концов, она ещё никогда не ошибалась.

Стоит, наконец, признаться себе в том, что эти места никогда не были для меня по-настоящему родными. Сейчас, проезжая в кэбе по узким вымощенным улочкам и смотря через пыльное стекло на одутловатые неулыбающиеся лица местных жителей, я не испытываю ни унции радости от возвращения домой. Трепет не поднимается в моей душе после целого года разлуки, а сладостное предвкушение связано исключительно с предстоящим обедом от моей обожаемой Морны.

Пожалуй, в моем понимании край света выглядел именно так. Безликие пейзажи удручали и вгоняли в тоску: по узким и часто разбитым дорогам клубился густой туман, всегда свинцовое небо угрожающе низко висело над головой, а крутые холмы прямо за тускло-зелёными полями создавали обманчивую иллюзию гор. Здесь нечем было заняться, некуда сходить и не с кем обсудить погоду – жители, уставшие и нелюдимые, были заняты своими проблемами, редко выходили из домов, а если и выходили, то сидели на разбитых ступеньках у дверей и подолгу смотрели в туманную даль. Немудрено, что Дирлтон так и не стал приманкой для приезжих – его не спас ни одноимённый замок, ни близость к Северному морю.

Вот и я не любила сюда возвращаться. Вероятно, я бы и не вернулась, будь на то моя воля.

– Миссис Маклауд сегодня в хорошем расположении духа? – спросила я Гилана – нашего водителя.

Гилан поднял одну косматую бровь и взглянул на меня в зеркало заднего вида. Он был суровым и молчаливым мужчиной, задумчивым и неприхотливым. Моя мать любила эти качества в нем, в то время как я, замученная скукой, искала любые ниточки для разговора. К счастью, дорога из Эдинбурга в Дирлтон всегда занимала не больше сорока минут.

– Она была воодушевлена вашим приездом, мэм, – сухо ответил Гилан.

Вздохнув, я отвернулась.

В душе не клокотало волнение, но я знала, что настроение матери во многом задаст тон моему плановому визиту. Например, если её не устроит недостаточная влажность воздуха на улице, я буду вынуждена все выходные терпеть громогласные речи о глобальном потеплении и о том, как «третьи лица» всех нас водят за нос. О каких третьих лицах каждый раз шла речь – большая тайна, известная только Розалинде Маклауд, и я надеюсь, мне она её никогда не раскроет.

Наконец, старый кэб въехал на узкую дорогу, усыпанную гравием, а это означало только одно – мы подъезжаем к поместью Роузфилд. Крошечная деревенька теперь угрюмо смотрела на меня из бокового зеркала, а впереди простиралось зеленеющее поле и ровный ряд тополей, служащих живым барьером между Дирлтоном и домом, в котором я выросла. Теперь роскошное георгианское поместье было как на ладони – спустя год разлуки я могла чётко видеть его, утопающим в бесконечной зелени сада, и все же каким-то отрешенным, гордым и одиноким, равнодушным к взглядам – завистливым и восхищенным. Здание было построено ещё в прошлом веке, оно пережило и кризис, и войну, и даже визит моего дядюшки Фрэда. Поместье Роузфилд являлось родовым гнездом лорда Гоидриха Бэлфора и его супруги, леди Мэрид Бэлфор – моих прадедушки и прабабушки, а роскошные приёмы, которые устраивались в этих стенах, и по сей день остаются у всех на слуху.

Я обожала Роузфилд столь же сильно, как и ненавидела. Эти толстые дымоходы, устремляющиеся высоко в серое небо, эти маленькие белые оконца, забранные решёткой, эту сдержанность в деталях, эту холодность и даже этот плющ, с которым матушка не разрешала расправляться садовнику, позволяя паразиту нагло поглощать стены из красного кирпича. Вопреки тому, что Розалинда сделала с нашим розовым садом, уродливые зеленые лапища сорняка она находила живописными. Я – безобразными. Но кто меня слушал? Я уронила взгляд на старый фонтан перед поместьем и мысленно улыбнулась. Вода. Меня всегда слушала вода. С самого детства я садилась на небольшой бордюрчик у фонтана и делилась с ним всем, что только приходило мне в голову. Вода журчала в ответ, возмущаясь, соглашаясь и споря… О, в Роузфилде воды всегда было в достатке, начиная фонтаном перед входом и несколькими небольшими прудами и заканчивая бескрайними могучими владениями Северного моря. Как жаль, что вид на него открывался лишь с маленького пыльного оконца на чердаке.

Помню, как папа, стремясь отбить мою охоту снова и снова забираться на чердак, пугал: «Наверху водятся приведения, милая, не советую тебе туда подниматься». «Но разве приведения водятся не во всем нашем доме, папочка?» – с озорной улыбкой вопрошала я. О, местные жители всегда слагали легенды о нашем поместье и, если быть честной, в детстве я и сама пускала слухи о призраках, что по ночам выходят поблуждать по тёмным холодным коридорам – виной тому служила моя страсть к любого рода сочинительству. А еще мне нравилось, как изумленно вытягивались лица мальчишек, с которыми мне не было позволено болтать, и как злилась мисс Синклер – домоправительница, которая иногда тайком брала меня с собой на рынок, пока Шарлотт, моя старшая сестра, заговаривала матери зубы, только бы скрыть этот постыдный акт побега.

В детстве я хотела казаться бесстрашной, но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю – у меня и самой по спине пробегали мурашки от одного только взгляда на Роузфилд. Теперь я смотрю на него со скучающим равнодушием, пытаясь принять тот факт, что мне больше не удастся сбежать отсюда, прикрываясь учёбой.

Завидев авто, остановившееся у высоких кованых ворот, привратник суетливо выбежал из сторожки и принялся звенеть ключами. Я украдкой взглянула на пожилого мужчину, силясь вспомнить его имя, но кэб тронулся с места, и теперь я с улыбкой глядела на людей, выстроившихся у широких каменных ступеней, ведущих в дом. Мама, Лотти, мисс Синклер и Морна – они о чем-то переговаривались и выглядели одинаково взволнованно лишь за одним исключением. Время будто назло замедлилось: мы всё ехали и ехали по узкой ленте подъездной аллеи, минуя маленькие розовые кустарники и невысокие шаровидные клёны. И когда кэб наконец остановился прямо напротив дорогих моему сердцу женщин, я с огромным нетерпением стала ждать, когда Гилан выйдет и откроет мне дверь. Выбравшись из салона, я с трудом подавила в себе желание наброситься с объятиями на каждую из них.

– Не стоило отрываться от дел и встречать меня, – я с широкой улыбкой посмотрела в голубые глаза сияющей от восторга Морны.

– Что ты говоришь, девочка моя! Ах, как же я скучала, как скучала, дорогая моя Эйла!

Наша кухарка что-то пробормотала себе под нос, махнула рукой и бросилась в мои объятия, сжимая мои плечи своими сильными руками, привыкшими к тяжёлой работе. Весело рассмеявшись, я обняла её в ответ. О, как я любила эту полную неиссякаемой энергии и очаровательную в своей простоте женщину! В особенности подолгу сидеть с ней на кухне и с благоговением окунаться в волшебство кулинарии, пока какая-нибудь из бесчисленного множества гувернанток не оттаскивала меня от Морны и не усаживала за учёбу.

– Я приготовила твой любимый апельсиновый кекс, – отстранившись, пропела она со своим ярким западным акцентом.

– Между прочим, Морна, я тебе помогала, – Шарлотт – моя старшая сестра, подошла ко мне, чтобы крепко меня обнять. Я широко улыбнулась, прикрывая глаза и вдыхая запах ее волос. Моя дорогая Лотти… – Сестрица, я очень рада, что ты наконец дома.

– Добро пожаловать домой, Эйла, – сдержанно улыбнулась мисс Синклер, когда мы с Шарлотт отстранились друг от друга.

Едва я успела вымолвить хоть слово, как моя мать – скульптура, высеченная изо льда на фоне этого цветника – отодвинула кухарку в сторону и подошла ко мне. Розалинда растянула бледно-алые губы в неправдоподобной улыбке. Её руки висели по швам, когда она остановилась напротив меня.

– Ты хорошо добралась?

– Добралась чудесно, – ответила я чуть взволнованно. – Гилан встретил меня на перроне.

– Гилан большой молодец, – мама коротко кивнула нашему водителю, что стоял позади меня с моим багажом. – И все же он мог ехать чуть быстрее. Я вся озябла, пока тебя ждала. В какой-то момент у меня в голове даже мелькнула мысль о том, что ты и вовсе не приедешь. Ты бы и в прошлом году не приехала, не подвернись для этого повод, не так ли?

Я сжала зубы и подавила раздраженный вздох. Под «поводом» она, конечно, подразумевала внезапную кончину моего отца. Любопытно, как долго Розалинда будет держать на меня обиду за то, что я не последовала примеру Шарлотт и не оставила учёбу только для того, чтобы весь этот «невыносимо трудный и душераздирающий» год провести рядом с ней, поддерживая флёр траура вокруг нашей семьи и принимая соболезнования исключительно в виде пузатых конвертов с фунтами? К показному горю я не привыкла, да и актриса из меня никудышная, чего не скажешь о Розалинде. Горевала ли она на самом деле по нашему отцу, любила ли она его? Едва ли об этом догадывался даже сам папа. Всё, что говорила и делала эта женщина, было покрыто непроглядным слоем фальши.

Даже сейчас Розалинда играла на публику, давно знающую все её уловки. Когда она положила ладонь на моё плечо, я, кажется, на миг даже поверила в талантливую игру и наивно предположила, что за этим жестом последуют сухие родительские объятия. Но Розалинда сделала это только для того, чтобы повести меня в сторону дома, не позволив мне как полагается поприветствовать Шарлотт и мисс Синклер. Я оглянулась – сестра кивнула мне со смешком, домоправительница пожала плечами, а Морна с укором уставилась на мою мать.

– То, что ты получила диплом – замечательно, у женщины должно быть образование, – причитала Розалинда, даже не удостаивая взглядом дворецкого, открывшего для нас двери. Мы вошли в тёмный пустынный холл, и в нос мне ударил ни с чем не сравнимый запах дома. Всё здесь осталось на своих местах – каждая ваза с цветами, каждый подсвечник, каждая картина. Я засмотрелась на старинную хрустальную люстру над головой, сперва даже не упустив тот момент, когда Розалинда заговорила вновь. – Но теперь ты дома, и тебе пора задуматься о твоём будущем.

Я остановилась, в недоумении уставившись на Розалинду.

– Мне казалось, моё будущее уже определено. Или что-то изменилось в нашей договорённости?

– Будущее априори не может быть определено, дорогая, оно туманно для всех без исключения, – протянула моя мать, сверля меня своим бесстрастным взглядом пустых холодных глаз. – Всё может измениться в один миг.

– О чём ты говоришь?

– Ты с дороги, Эйла. Мы продолжим этот разговор позже. А сейчас ступай в свою спальню и переоденься, обед стынет. Морна расстроится, если ты снова его пропустишь.

От волнения у меня на спине проступил пот. Что могло измениться с нашего последнего разговора? О каком будущем мне стоит задуматься, если ещё с отцом мы условились о том, что, вернувшись в Дирлтон, я целиком и полностью уйду в написание книги, а родители как минимум год не будут налегать на меня с браком? Розалинда весьма снисходительно отнеслась к этому решению, но неужели сейчас она и впрямь клонит к браку? Пугающие предположения захватили меня, и я не нашла в себе сил, чтобы возразить, когда она резко развернулась и направилась прочь, вероятно, в сторону гостиной. Я уставилась ей в спину немигающим взглядом, и тут заметила, какой наряд она выбрала для встречи со мной. Меня нисколько не удивило то, что Розалинда не перестала придерживаться траурных оттенков в одежде, но разве это не то самое шерстяное платье, которое было на ней в день похорон отца полтора года назад? Неужели она снова вернулась к попыткам вызвать во мне чувство вины? И до того, как изящная фигура матери скрылась в вечных сумерках длинного коридора, я успела разглядеть её дрожащую руку, пригладившую выбившиеся из причёски каштановые кудри.

– Ты ничуть не изменилась, – вдруг прозвенел голос сзади, и я дернулась, приложив ладонь к груди. Шарлотт обошла меня и остановилась напротив. – Прости. Я не хотела тебя напугать.

Я взглянула на сестру – внешне точную копию матери, и коротко ей улыбнулась. Мы с ней совсем не были похожи. Она, невысокая, с аристократической худобой и теплыми карими глазами, обладала невероятной чарующей красотой, притягивающей и мужские, и женские взгляды. Шарлотт очаровывала людей вокруг себя, она могла одной улыбкой сразить целые толпы, в ней был какой-то необъяснимый и в то же время очевидный шарм, она легко заводила знакомства и так же легко сжигала мосты. В отличие от меня. Мой снобизм, моя жажда свободы, а вместе с ней и нужда в одиночестве, создали вокруг меня железную броню, никого ко мне не подпускающую, чему я была несказанно благодарна. А черты во внешности я и вовсе переняла у отца: его темно-карие глаза, его смуглую кожу, приятный шоколадный оттенок волос и высокий рост. На это я, впрочем, не жаловалась. Наш отец был удивительно красив.

Что ж, мы с Лотти были настолько разными, внутренне и внешне, что именно это нас и сплачивало. Я считала нашу сестринскую дружбу вполне удовлетворительной, даже если временами она и давала трещины. Как сейчас, например.

– Ты меня не напугала, – я говорила с осторожностью, следя за каждой эмоцией на лице старшей сестры. – В отличие от нашей матушки.

– О… – Шарлотт обеспокоенно оглядела меня. – Она уже успела омрачить твоё возвращение своими упадническими настроениями? Прошу, не держи на неё зла, ты ведь знаешь, она никогда не изменится! Лучше расскажи мне о своём выпускном! И ещё я хочу взглянуть на диплом! К слову, ты уже начала работу над книгой?

Последний вопрос заставил меня в недовольстве сморщиться и прервать сестру:

– Давай поднимемся наверх, не хочу здесь болтать.

– Разумеется, – Лотти весело хохотнула и, взмахнув своими прямыми каштановыми волосами, направилась к широкой деревянной лестнице. Она обернулась через плечо, чтобы беспечно бросить: – Не терпится увидеть твою реакцию!

Что-то в груди неприятно сжалось. Я приостановилась, схватившись за деревянные перила.

– Реакцию? О чём это ты?

– Увидишь, когда войдёшь в свою спальню!

Мне вдруг захотелось спуститься вниз, окликнуть Гилана и вернуться в Эдинбург, чтобы затем безвозвратно уехать в Кембридж на ближайшем поезде. О, как я не любила сюрпризы! Так же сильно, как я, вкусившая свободу, не любила возвращаться в Роузфилд.

И всё же я направилась за сестрой. Мы поднялись на второй этаж, встретив на своём пути трёх горничных, миновали очередной бесконечный коридор и остановились напротив двери, ведущей в мою спальню. Необыкновенно воодушевленная Шарлотт впорхнула туда и, вспомнив обо мне, схватила меня за руку, чтобы силком затащить в комнату. Я зажмурилась, выражая внутренний протест любым сюрпризам, но резвый, звенящий голос сестры заставил меня распахнуть глаза:

– Оно превосходно, правда? Его привезли из Лондона специально для тебя!

Глупым немигающим взглядом я уставилась на атласное платье жемчужного цвета в руках сестры. Я тотчас сгорбилась под невидимым весом обрушившегося на меня горя. И пока сияющая от радости Шарлотт кружилась вокруг своей оси с моим платьем, я сгорала от негодования и желания сбежать из Роузфилда как можно скорее, ведь это платье могло означать только одно – Розалинда устраивает бал.

Глава 2. Прихоти миссис Маклауд

Мой отец когда-то сказал мне, что гнев – самое очевидное проявление слабости.

Я упорно хранила его заповедь в сердце, совершенно не принимая во внимание тот факт, что до сего момента никто по-настоящему не выводил меня из себя. В действительности та сила, которую, как мне казалось, я взрастила в себе, веря словам отца, оказалась лишь едва уловимой взором призрачной оболочкой. Мне не приходилось сталкиваться с гневом как таковым в своей короткой, скудной на события жизни: люди, окружающие меня, были тактичными и деликатными, принимающими мою страсть к одиночеству и не нарушающими моих личных границ; каждый день был похож на предыдущий, что лишало моё душевное равновесие возможности пошатнуться; а внезапная кончина отца вызвала во мне скорее тупую отравляющую боль, чем огнём полыхающую ярость. В самом деле, я не знала себя в гневе.

До этого момента.

Я самой себе казалась капризным ребёнком, которого вырвали из зоны комфорта и бросили в самый водоворот событий, его устрашающих. Мне хотелось забиться в угол, кричать и плакать, и эмоции кипели во мне, как лава в жерле вулкана, грозясь вырваться из заточения хилого самообладания истинной катастрофой. Стиснув зубы до болезненного скрежета и сжав в руках серебряную вилку так, что та в любой момент обещала согнуться пополам, я смотрела на свою по обыкновению невозмутимую мать, жующую апельсиновый кекс, и едва сдерживала себя от совершенно необдуманного и импульсивного нападения на её решение провести бал. О, Розалинда наверняка чувствовала мой прожигающий взгляд у себя на лбу, но талантливо не подавала виду. Она никогда не проявляла лишних эмоций, способных показать её уязвимость, и мне стоило бы этому поучиться. Но сейчас, краснея и пыхтя от негодования, я едва могла вспомнить и о словах отца, и о железной выдержке матери.

И все же я продержалась до десерта. Это было моим маленьким достижением, и я даже облегчённо вздохнула, когда Розалинда убрала вилку в сторону, сложила руки в замок и посмотрела на меня из-под своих тонких чёрных бровей.

– Эйла, полагаю, наш диалог ещё не закончен. Через полчаса я буду ждать тебя в саду. И, ради бога, переоденься уже наконец. Что подумают люди, увидев тебя в университетских лохмотьях?

Раздув ноздри, я резко втянула воздух и отвернулась. Всё это время Шарлотт смотрела на меня с сочувственной улыбкой, давая мне понять, что она на моей стороне. Я ничего не ответила сестре – ни словом, ни взглядом, мысленно отсчитывая секунды. Одна, две, девять… стул скрипнул, и Розалинда встала, удаляясь в коридор, ведущий из столовой к главной лестнице. Меня будто освободили от невидимых пут: я часто задышала, заморгала, заёрзала на своём стуле. Шарлотт придвинулась ближе и сжала ладонью мои заледеневшие пальцы.

– В чём дело? Ты не вымолвила ни слова с того момента, как я показала тебе платье. Неужто расстроилась из-за бала?