Ведьмак. Сезон гроз

Колокол заголосил, когда ведьмак въехал меж крайними хибарами Пальмиры.

Пальмира воняла рыбой, стиркой и кружалом, толкотня на улочках была ужасная, проезд стоил ведьмаку изрядного времени и терпения. Он вздохнул с облегчением, когда наконец-то добрался до моста и переехал на левый берег Адалатте. Вода смердела, разнося комья грязной пены, результат работы стоявшего выше по реке кожевенного заводика. Отсюда недалёко было до дороги, ведущей к окруженному частоколом бургу.

Он отвел лошадь в конюшни под бургом, заплатив за пару дней наперед и оставляя конюху бакшиш, чтобы гарантировать Плотве должный присмотр. Направился к караульне. В Керак можно было попасть лишь через караульню, после прохождения контроля и сопутствующих оному малоприятных процедур. Ведьмака эта необходимость несколько раздражала, но он понимал ее цель – обитателей бурга за частоколом не слишком радовала мысль о визитах гостей из портовой Пальмиры, особенно сошедших на сушу моряков из чужедальних стран.

Он вошел в караульню – деревянный сруб, в котором находилась, как он знал, кордегардия. Полагал, будто знает, что его ждет. Ошибался.

В жизни своей доводилось ему посещать различные кордегардии. Малые, средние и большие, в закоулках мира близких и весьма отдаленных, в регионах, отягченных цивилизацией в большей и меньшей степени, а то и вовсе не отягченных. Все кордегардии мира смердели затхлостью, по́том, кожей и мочой, как, впрочем, и железом со смазкой для консервации оружия. То же было и в кордегардии Керака. Вернее, было бы, когда б классические кордегардные запахи не забивала тяжелая, душная, под потолок встающая вонь пердежа. В меню гарнизона здешней кордегардии, несомненно, преобладали крупносеменные стручковые, навроде гороха, бобов и цветной фасоли.

Гарнизон же был исключительно дамским. Состоял он из шести женщин. Сидевших за столом и увлеченных полуденной трапезой. Все дамы жадно хлебали из глиняных мисок нечто, что плавало в реденьком перцовом соусе.

Самая высокая из стражниц, видать, комендант, отодвинула от себя миску, встала. Геральт, который всегда полагал, что некрасивых женщин не бывает, внезапно почувствовал настоятельную необходимость пересмотреть свои убеждения.

– Оружие на лавку!

Как и все присутствующие, стражница была острижена наголо. Волосы успели чуток отрасти, покрыв лысую голову неопрятной щетиной. Из-под расстегнутого камзола и расхлюстанной рубахи виднелись мышцы пресса, при виде которых сам собою вспоминался большой перетянутый рулет. Бицепсы стражницы, дабы остаться в рамках гастрономической образности, были размером со свиные окорока.

– Сказала же – оружие на лавку! – повторила она. – Оглох?

Одна из ее подчиненных, все еще склоненная над миской, чуток приподнялась и перднула, истово и протяжно. Ее подруги заржали. Геральт обмахнулся перчаткой. Стражница глядела на его мечи.

– Эй, девочки! Давайте-ка сюда!

«Девочки» встали, без охоты, потягиваясь. Все, как приметил Геральт, одевались в стиле скорее свободном и легком, а главное, позволявшем прихвастнуть мускулатурой. На одной были короткие кожаные штаны с распоротыми по шву штанинами, чтобы втиснуть голени. А вверх от талии одёжкой ей служили в основном перекрещивавшиеся ремни.

– Ведьмак, – сказала она. – Два меча. Стальной и серебряный.

Вторая, как и все – высокая и широкая в плечах, приблизилась, бесцеремонным движением распахнула рубаху Геральта, ухватилась за серебряную цепочку, выудила медальон.

– И знак есть, – подтвердила. – На знаке волк, с зубами ощеренными. Выходит, и взаправду ведьмак. Пропускаем?

– Устав не запрещает. Мечи он сдал…

– Именно, – спокойно включился в беседу Геральт. – Сдал. И полагаю, они пребудут пока в охраняемом депозите? И я получу их назад по расписке? Каковую мне сейчас выдадут?

Стражницы, щеря зубы, окружили его. Одна толкнула, словно бы невзначай. Вторая громко перднула.

– Вот тебе расписка, – фыркнула она.

– Ведьмак! Наемный убийца чудовищ! А мечи отдал! Сразу! Покорный, как пацанчик!

– Хреняшку свою тоже бы сдал, если бы приказали.

– Так прикажем, а? Что, девки? Пусть вынет из штанов!

– Подивимся, какие там у ведьмаков хреняшки!

– Хватит, – рявкнула комендант. – Разыгрались, дырки. Гонсхорек, ну-ка сюда! Гонсхорек!

Из соседнего помещения появился лысоватый и немолодой милсдарь в бурой епанче и шерстяном берете. Едва войдя – раскашлялся, снял берет и принялся им обмахиваться. Без слова принял обернутые ремнями мечи, сделал Геральту знак, чтобы шагал следом. Ведьмак не заставил себя упрашивать. В наполнявшей кордегардию смеси газов газы кишечные уже начинали преобладать.

Помещение, в которое они вошли, разделяла толстая железная решетка. Милсдарь в епанче заскрежетал в замке большим ключом. Повесил мечи на крючок подле прочих мечей, сабель, кордов и ножей. Раскрыл потрепанную амбарную книгу, карябал там медленно, неторопливо, непрестанно кашляя и с трудом переводя дыхание. Наконец он вручил Геральту расписку.

– Я так понимаю, мои мечи здесь – в безопасности? Под ключом и охраной?

Бурый милсдарь, тяжело дыша и похрипывая, затворил решетку и показал ему ключ. Геральта это не убедило. С любой решеткой можно совладать, а звуковые эффекты от флатуленции дам-стражей по-любому заглушат попытки взлома. Однако выхода не было. Надлежало завершить в Кераке то, ради чего он прибыл. И покинуть город как можно скорее.

* * *

Кабак или же – как гласила вывеска – австерия «Natura Rerum»[3] располагалась в не слишком большом, но довольно изящном строении кедрового дерева, с остроугольной крышей и высоко торчащей трубой. Фасад дома украшало крыльцо, уставленное раскидистыми алоэ в деревянных кадках. Из помещения доносились кухонные запахи, главным образом печеного на решетках мяса. Запахи были столь соблазнительны, что ведьмаку «Natura Rerum» сразу же показалась Эдемом, садом наслаждений, островом счастья. Местом успокоения благословенных, млеком и медом истекающим.

Оказалось, однако, что Эдем оный – как и всякий Эдем – охраняем. Был у него свой цербер, страж с мечом огненным. Геральту выпала оказия увидать его в действии. Цербер, мужик невысокий, но кряжистый, на его глазах изгнал из садов наслаждений худого юнца. Юнец протестовал – покрикивал и жестикулировал, что, похоже, цербера нервировало.

– Тебе запрещено входить, Муус. И ты хорошо об этом знаешь. Так что – ступай себе. Я повторять не стану.

Юнец торопливо отшагнул от ступеней, чтобы избежать толчка. Был он, как заметил Геральт, преждевременно лысеющим, реденькие и длинненькие белесые волосы начинали расти в районе темени, что, в общем-то, производило впечатление куда как мерзкое.

– Драл я вас и ваш запрет! – распалялся юнец с безопасного расстояния. – Не больно-то и хотелось! Да вы и не одни, к конкурентам пойду! Индюки надутые! Парвеню! Вывеска золоченая, а на сапогах – дерьмо все то же! И значите для меня ровно столько же, как дерьмо это! А говно – говном и останется!

Геральт слегка обеспокоился. Лысеющий юноша, хоть и мерзкий экстерьером, выглядел вполне себе по-господски, может, и не по-богатому, но в любом случае куда изысканней его самого. А потому, если именно изысканность являлась решающим критерием…

– А ты куда, спрошу-ка, – холодный голос цербера прервал течение его мыслей. И подтвердил опасения.

– Это эксклюзивное заведение, – продолжил цербер, загораживая собой лестницу. – Понимаешь значение слова? Это типа исключительное. Для немногих.

– Отчего не для меня?

– Не платье красит человека, – стоявший двумя ступеньками выше цербер мог смотреть на ведьмака сверху вниз. – И ты, чужеземец, ходячая иллюстрация этой народной мудрости. Твое платье ничуть тебя не красит. Может, и украшают тебя иные – скрытые – вещи, вникать не стану. Повторю: это эксклюзивное заведение. Мы не рады здесь людям, одетым как бандиты. Равно как и людям вооруженным.

– Я не вооружен.

– Но выглядишь совсем даже наоборот. Оттого – будь добр, направь стопы куда-нибудь в другое место.

– Погоди-ка, Тарп.

В дверях заведения появился смуглый мужчина в бархатном кафтане. Брови – кустистые, взгляд – пронзительный, а нос – орлиный. И крупный.

– Похоже, – поучал цербера орлиный нос, – ты не в курсе, с кем имеешь дело. Не знаешь, кто к нам заглянул.

Затянувшееся молчание цербера свидетельствовало, что тот и вправду не знает.

– Геральт из Ривии. Ведьмак. Известный тем, что защищает людей и спасает их жизни. Как неделю тому здесь, в наших краях, в Ансегисе: спас мать с ребенком. А несколькими месяцами ранее, в Цизмаре, и о том много говорили, убил он левкроту-людоедку[4], сам при этом получив ранения. Посмел бы я кому-то, кто занят таким вот честным ремеслом, запретить вход в мое заведение? Вовсе нет: я рад такому гостю. И почту за честь, что он решил меня посетить. Господин Геральт, австерия «Natura Rerum» приветствует вас в своих стенах. Я Феб Равенга, владелец этой скромной ресторации.

Стол, за который усадил его мэтр, был накрыт скатертью. Все столы в «Natura Rerum» – в большинстве своем занятые – накрыты были скатертями. Геральт не помнил, когда он в последний раз видывал скатерти в кабаке.

Хоть и заинтригованный, он не глазел по сторонам, не желая сойти за провинциала и простеца. Мимолетный взгляд, однако, выявил обстановку скромную, хоть утонченную и изысканную. Изысканной – пусть не всегда утонченной – была и клиентура: по его прикидкам, в основном купцы и ремесленники. Встречались капитаны кораблей, загорелые и бородатые. Хватало и пестро одетых господ дворян. Пахло здесь тоже славно и изысканно: жареным мясом, чесноком, тмином и большими деньгами.

Он почувствовал на себе взгляд. Когда за ним наблюдали, его ведьмачьи инстинкты сигнализировали об этом тотчас. Он зыркнул уголком глаза.

Наблюдавшей – и тоже весьма скрытно, незаметно для обычного смертного – была молодая женщина с по-лисьи рыжими волосами. Изображала она предельную увлеченность блюдом – чем-то аппетитным на вид и даже издали искушающе пахнувшим. Внешний вид, как и язык тела, не оставлял места для сомнения. Только не для ведьмака. Он готов был биться об заклад, что это – чародейка.

Мэтр, прокашлявшись, оторвал его от раздумий и накатившей вдруг ностальгии.

– Сегодня, – сообщил торжественно и не без гордости мэтр, – мы предлагаем телячье гузно, тушеное в овощах с грибами и фасолью. Ягнячий кострец, печеный с баклажанами. Свиной бок в пиве, подаваемый с глазурованными сливами. Лопатку кабана печеную, подаваемую с яблоками в желе. Утиную грудку жареную, подаваемую с красной капустой и клюквой. Кальмаров, фаршированных цикорием, с белым соусом и виноградом. Удильщика на решетке, в сметанном соусе, подаваемого с тушеными грушами. А еще наше фирменное: гусиные ножки в белом вине, с набором фруктов, запеченных в фольге, и тюрбо с рачьими шейками в карамелизированных чернилах каракатицы.

– Если предпочитаешь рыбу, – у стола невесть когда появился Феб Равенга, – то я крайне рекомендую тюрбо. Из утреннего лова, само собой. Гордость шефа нашей кухни.

– Тогда тюрбо в чернилах, – ведьмак одолел в себе иррациональное желание заказать сразу несколько блюд, понимая, что это было бы дурновкусием. – Спасибо за совет. Я уж начал испытывать муки выбора.

– Какое вино желает милсдарь предпочесть? – спросил мэтр.

– Прошу вас выбрать что-нибудь подходящее. Я слабо разбираюсь в винах.

– Мало кто это признаёт, – усмехнулся Феб Равенга. – И куда как немногие в этом признаются. Не беспокойтесь, подберем сорт и год, господин ведьмак. Не стану мешать, доброго вам аппетита.

Пожеланию не дано было сбыться. Геральту не пришлось также узнать, какое вино ему подберут. И вкус тюрбо в чернилах каракатицы также остался для него загадкой.

Рыжеволосая женщина внезапно отбросила свои уловки, нашла его взглядом. Улыбнулась. Он не мог избавиться от впечатления, что – злорадно. Почувствовал дрожь.

– Ведьмак, называемый Геральтом из Ривии?

Вопрос задал один из трех одетых в черное субъектов, которые тихонько подошли к столу.

– Это я.

– Именем закона, вы арестованы.

Какой же суд мне страшен, если прав я?

В. ШекспирВенецианский купец[5]

Глава третья

Назначенная Геральту государственная защитница избегала смотреть ему в глаза. С упорством, достойным лучшего применения, она листала папку с документами. Документов там было немного. Точнее – два. Госпожа адвокат, должно быть, учила их наизусть. Чтобы блеснуть защитной речью – надеялся он. Но была это, как подозревал, надежда тщетная.

– В тюрьме, – госпожа адвокат наконец подняла взгляд, – вы причинили увечья двум сокамерникам. Мне, полагаю, стоило бы знать причину?

– Primo, я отверг их сексуальные ухаживания, они же не хотели понять, что «нет» означает «нет». Secundo, я люблю бить людей. Tertio, это ложь. Они сами покалечились. О стены. Чтобы меня очернить.

Говорил он неторопливо и равнодушно. После недели, проведенной в тюрьме, ведьмак сделался совершенно равнодушен. Защитница закрыла папку. Чтобы тут же снова ее открыть. После чего поправила вычурный парик.

– Избитые, – вздохнула она, – жалобу, думаю, не подадут. Поэтому сосредоточимся на акте инстигаторском. Асессор трибунала обвинит тебя в серьезном преступлении, грозящем суровым наказанием.

А как же иначе, подумал он, созерцая красоту госпожи адвоката. Задумался, сколько ей было лет, когда попала в школу чародеек. И в каком возрасте школу эту покинула.

Оба действующих университета чародеев – мужской в Бан Арде и женский в Аретузе на острове Танедд – кроме выпускников и выпускниц производили также отходы. Несмотря на густое сито вступительных экзаменов, в принципе позволявшее отсечь и отделить безнадежные случаи, только первые семестры осуществляли реальную селекцию и выявляли тех, кто умел маскироваться. Тех, для кого мышление оказывалось делом досадным и нежеланным. Скрытых глупцов, лентяев и ментальных сонь обоих полов, коим в школах магии ловить было нечего. Проблема состояла в том, что они обычно оказывались отпрысками персон зажиточных – или по иным каким причинам считавшихся важными. После изгнания из университета надлежало с этой молодежью что-то делать. С парнями, выброшенными из школы в Бан Арде, проблем не возникало – они попадали к дипломатам, ждали их армия, флот и полиция, а для самых безнадежных оставалась политика. Магические отбросы прекрасного пола лишь на первый взгляд было сложнее пристроить к делу. Пусть даже впоследствии изгнанные, дамочки-то сперва переступали порог чародейского университета и сколько-то там магии успевали опробовать. А влияние чародеек на правителей и на все сферы политико-экономической жизни было слишком велико, чтобы бросать дам на произвол судьбы. Так что им обеспечивали безопасную пристань. Попадали они в сферу справедливости. Становились юристками.

Защитница закрыла папку. После чего снова открыла.

– Я рекомендую признать свою вину, – сказала она. – Тогда мы можем рассчитывать на более легкий приговор…

– Признать в чем? – прервал ведьмак.

– Когда суд спросит, признаёшь ли – отвечай утвердительно. Признание вины будет признано смягчающим обстоятельством.

– Как тогда ты собираешься меня защищать?

Госпожа адвокат захлопнула папку. Словно крышку гроба.

– Пойдем. Суд ждет.

Суд ждал. Из судебного же зала как раз выводили предыдущего делинквента[6]. Не слишком-то, как заметил Геральт, радостного.

На стене висел засиженный мухами щит, на нем можно было разглядеть герб Керака, голубой дельфин nageant[7]. Под гербом стоял судейский стол. Восседали за ним трое персон. Худой писарчук. Выцветший подьячий. И госпожа судья – дама, степенная статью и лицом.

Лавку одесную от судей занимал исполняющий обязанности обвинителя асессор трибунала. Выглядел он серьезно. Достаточно серьезно, чтобы остерегаться встречи с ним на темной улочке.

На противоположной же стороне, слева от судейского состава, стояла лавка для обвиняемых. Место, ему предписанное.

Дальше пошло бойчей.

– Геральт, именуемый Геральтом из Ривии, по профессии – ведьмак, обвиняется в злоупотребленьи, в завладеньи и присвоеньи средств, принадлежащих Короне. Действуя в сговоре с иными персонами, коих он коррумпировал, обвиняемый завысил размер выставленных за свои услуги счетов, намереваясь завладеть оными избытками. Что повлекло за собою траты из казны государства. Доказательством является донос, notitia criminis[8], каковой обвинение прилагает к акту. Донос оный…

Скучающее выражение лица и отсутствующий взгляд судьи свидетельствовали, что степенная дама мыслями находится далеко. И что совершенно иные занимают ее вопросы и проблемы – стирка, дети, цвет занавесок, подходящее тесто для макового пирога и предвещавшие кризис счастливого супружества складки на ягодицах. Ведьмак смиренно принял тот факт, что сам он – куда менее важен. Что не конкурент подобным материям.

– Совершенное обвиняемым преступленье, – продолжал без эмоций обвинитель, – не только рушит страну, но и порядок общественный расточает и подрывает. Правопорядок требует…

– Приложенный к акту донос, – прервала судья, – суду придется воспринимать как probatio de relato, доказательство со слов третьего лица. Может ли обвинение предоставить другие доказательства?

– Других нет… Пока что… Обвиняемый, как сказано, ведьмак. Это мутант, пребывающий вне людского сообщества, презирающий законы человеческие и ставящий себя над ними. В своей криминогенной и социопатической профессии он общается с преступными элементами, а также с нелюдьми, в том числе и с расами, человечеству традиционно враждебными. Нарушение закона – у ведьмака в самой его нигилистической природе. В случае ведьмака, Высокие Судьи, отсутствие доказательств – наилучшее доказательство… Доказывает коварство и…

– А обвиняемый… – Судью, похоже, совершенно не интересовало, что еще доказывает отсутствие доказательств. – Обвиняемый признает ли свою вину?

– Не признаю. – Геральт не обратил внимания на отчаянные сигналы госпожи адвоката. – Я невиновен, не совершал никакого преступления.

Был у него определенный опыт, приходилось иметь дело с законниками. А еще он поверхностно ознакомился с соответствующей специальной литературой.

– Я обвиняем в результате предубеждения…

– Протестую! – крикнул асессор. – Обвиняемый провозглашает речь!

– Отклоняю.

– …в результате предубеждения относительно моей личности и профессии, то есть в результате praeiudicium, что наперед предполагает ложь. Кроме того, я обвиняюсь на основании анонимного доноса, вдобавок – единственного. Testimonium unius non valet. Testis unus, testis nullus[9]. Ergo, это не обвинение, но предположение, сиречь praesumptio. А предположение оставляет сомнения.

– In dubio pro reo[10]! – очнулась защитница. – In dubio pro reo, Высокий Суд!

– Суд, – судья грохнула молотком, пробудив выцветшего подьячего, – постановляет установить имущественный залог в размере пятиста новиградских крон.

Геральт вздохнул. Его интересовало, пришли ли оба его сотоварища по камере в себя и извлекли ли из произошедшего хоть какие-то уроки. Или же придется их бить и пинать сызнова.

А что такое город? Наш народ.

У. ШекспирКориолан[11]

Глава четвертая

На самом краю людного торжища стоял небрежно сколоченный из досок прилавок, обслуживаемый старушкой в соломенной шляпке – божьим одуванчиком, округлой и румяной, словно добрая фея из сказки. Над старушкой виднелась надпись: «Счастье и радость – только у меня. Огурец бесплатно». Геральт задержался, выудил из кармана медяки.

– Нацеди, бабка, полкварты счастья, – потребовал хмуро.

Вдохнул поглубже, выпил махом, выдохнул. Вытер слезы, которые сивуха выжала у него из глаз.

Был он свободен. И зол.

О том, что свободен, как ни забавно, узнал он от персоны, ему известной. Внешне. Был это тот самый преждевременно облысевший юнец, которого на его глазах спустили со ступеней австерии «Natura Rerum». И который, как оказалось, служил трибунальским щелкопером.

– Ты свободен, – объявил ему лысеющий юнец, сплетая и расплетая худые, испятнанные чернилами пальцы. – Залог выплатили.

– Кто выплатил?

Информация оказалась конфиденциальной, лысеющий щелкопер отказался ее предоставить. Отказался также – и тоже наотрез – вернуть реквизированную сумку Геральта. Где содержались, кроме прочего, наличность и банковские чеки. Движимое имущество ведьмака, разъяснил он со злой ухмылочкой, было воспринято властью cautio pro expensis[12], в качестве взноса в счет судебных издержек и будущего наказания.

Ругаться было бесцельно и бессмысленно. Геральту следовало радоваться, что на выходе ему отдали хотя бы те вещи, которые при задержании находились у него в карманах. Личные безделушки и мелкие деньги. Настолько мелкие, что никому не захотелось их красть.

Он пересчитал оставшиеся медяки. И улыбнулся старушенции.

– И еще полкварты счастья, пожалуйста. За огурчик спасибо.

После бабкиной сивухи мир заметно похорошел. Геральт знал, что это ненадолго, а потому ускорил шаг. Оставалось уладить еще кое-что.

Плотва, его кобылка, счастливо избежала внимания суда и не вошла в список cautio pro expensis. Пребывала там, где он ее оставил, в конюшне, обихоженная и накормленная. Подобное ведьмак не мог оставить без награды, независимо от состояния собственного кармана. Из горсти серебряных монет, что уцелели во вшитом в седло тайничке, несколько сразу досталось конюху. У сердяги от оной щедрости аж дыханье сперло.

Горизонт над морем темнел. Геральту казалось, что он примечает там искорки молний.

Перед входом в кордегардию он предусмотрительно набрал в грудь свежего воздуха. Не помогло. Госпожи стражницы, видно, употребили сегодня больше фасоли, чем обычно. Значительно, значительно больше. Как знать, может, нынче было воскресенье.

Одни – как обычно – ели. Другие играли в кости. Увидав его, поднялись из-за стола. И окружили Геральта.

– Гляньте-ка, ведьмак, – сказала комендант, стоя почти вплотную. – Взял и прилез.

– Я покидаю город. Пришел забрать свое имущество.

– Ежели мы позволим, – вторая стражница толкнула его локтем, словно бы случайно, – то что нам за это будет? Выкупить надобно, братка, выкупить. Верно ж, девки? Что мы прикажем ему сделать?

– А пусть каждую в голую задницу поцелует!

– И лизнет! Да поглубже!

– Да ну-у… Вдруг заразу какую занесет!

– Но ведь должен он нам, – еще одна наперла на него бюстом твердым, будто скала, – чо-нить приятное сделать, нет?

– Песенку пусть нам споет, – другая громко перднула. – А мелодию под этот мой тон подберет!

– Или под мой! – другая перднула еще сильнее. – Потому как мой погромче будет!

Остальные дамы аж за бока от смеха хватались.

Геральт прокладывал себе дорогу, пытаясь не переусердствовать с применением силы. В этот момент дверь склада депозитов распахнулась и на пороге появился милсдарь в бурой епанче и берете. Депозитарий, Гонсхорек, или как там его. Увидав ведьмака, раззявил широко рот.

– Вы? – выдавил. – Как же оно?.. Ваши мечи…

– Именно что. Мои мечи. Попрошу их отдать.

– Ить… Ить… – Гонсхорек захлебнулся, хватаясь за грудь, с трудом сглатывая воздух. – Ить у меня ж тех мечей нет!

– Что-что?

– Нет… – лицо Гонсхорека покраснело. И искривилось, словно в пароксизме боли. – Их же забрали…

– Это как? – Геральт почувствовал, как охватывает его холодное бешенство.

– Забра… ли…

– Как это – «забрали»? – он ухватил депозитария за ворот. – Кто, сукин ты сын, их забрал? Что это, в душу мать, должно значить?

– Расписка…

– Вот именно! – Он почувствовал на плече железную хватку. Комендант стражи оттолкнула его от захлебывающегося Гонсхорека. – Именно! Расписку покажи!

Расписки у ведьмака не было. Расписка на хранение оружия осталась в его суме. Суме, реквизированной судом. Как взнос в счет судовых издержек и будущего наказания.

– Расписка!

– Нет. Но…

– Нет расписки, нет депозита, – не дала ему закончить комендант. – Мечи забрали, али не слышал? Сам же, должно быть, и забрал. А теперь яйцами тут бренчишь? Чего-нибудь у нас отжать хочешь? Не выйдет. Пшел прочь.