Криминалистика: теоретический курс

Решение проблемы качества правосудия на практике многие, однако, связывали исключительно с проблемой его прозрачности, о которой уже давно говорят и ученые, и практические работники и которая нередко воспринимается исключительно как доступность судебных актов для «общего пользования», как допуск населения к обозрению принятых решений. В этих целях еще в 2008 году был принят Федеральный закон № 262 «Об обеспечении доступа к информации о деятельности судов в РФ», который предусматривал размещение текстов судебных решений после их принятия в Интернете, а приговоров – после их вступления в законную силу. О том, как реализуется сегодня идея обеспечения прозрачности правосудия, можно судить не только по принятым на этот счет законодательным решениям, но и по их оценкам, высказанным заинтересованными должностными лицами.

Как на это нововведение отреагировали, в частности, судьи, говорят показатели, полученные по результатам их опроса, о котором говорилось выше. Оказывается, лишь 5,7 % опрошенных судей посчитали профессионально важными для себя качествами прислушиваться к мнению общественности.[798]

И это вполне объяснимо, поскольку для судейского сообщества контроль на уровне ознакомления с судебными решениями никакой опасности с точки зрения подрыва их авторитета не представлял. Как лица несведущие, представители общественности способны, вероятно, обнаружить в таких решениях только очевидные ошибки. Поэтому можно быть уверенными, что приведенные цифры вполне адекватно отражают ожидания от «внедренной» на законодательном уровне «прозрачности» работы отечественных судов, ибо профессиональным судьям нет никакого смысла реагировать на непрофессиональные оценки их труда. Надо полагать, подобная форма общественного контроля по степени эффективности нисколько не лучше, чем борьба за здоровье граждан путем ознакомления любого желающего с историей их болезни. Совершенно ясно, что обеспечение просто доступа к судебным решениям еще не гарантирует действенность общественного контроля. Какой смысл в ознакомлении с судебными (и не только) решениями, если «общие пользователи» не имеют достаточных знаний, чтобы давать этим решениям профессиональную оценку. Только обеспечив возможность профессионального реагирования на принятые решения и открытого обсуждения результатов, можно говорить о прозрачности правосудия как об условии повышения его эффективности и качества. Без доступа к результатам профессиональной оценки таких решений ни улучшения их качества, ни тем более результативности борьбы с коррупцией в рядах судейского сообщества ждать не приходится. Это значит, что прозрачность предполагает допустимость и возможность легализации профессиональной оценки «вывешенных» на сайтах судов решений независимыми специалистами, причем разных юридических специальностей с точки зрения их обоснованности, достоверности выводов, научности суждений и т. д. Без привлечения ученых узкой специализации это невозможно, и прежде всего, по делам экономической направленности, где требуются познания не только в финансово-экономической сфере, но и в области гражданского, коммерческого права, финансового, банковского права, таможенного и налогового права и т. д.

Об эффективности экспертной оценки качества правосудия посредством привлечения независимых специалистов говорит и то, с каким ожесточением такому нововведению противятся и следствие, и суды. Для многих их представителей экспертные оценки результатов проведенной ими работы вещь, надо полагать, довольно неприятная. Стоит ли удивляться реакции судейского корпуса на объявленные итоги экспертной оценки второго дела ЮКОСА и судьбе экспертов по этому делу. Что лишний раз подтверждает опасения относительно перспектив легализации правовой общественной экспертизы судебных решений. И понятно, почему: потому, что такая легализация экспертно-правовой оценки обоснованности и законности принимаемых решений для значительной части служителей Фемиды, может означать, образно говоря, объявление о собственных «похоронах». Оттого и яростное противодействие под самыми разнообразными предлогами. Кто-то говорит о недопустимости вмешательства в их исключительную компетенцию, кто-то – о подрыве авторитета судебной власти. Однако, ничто, надо полагать, не может подорвать авторитет судебной власти больше, чем принимаемые этой властью необоснованные, а нередко, и заведомо неправосудные решения.

Между тем, в действиях подсудимых по второму делу ЮКОСа ни один эксперт не нашел ничего криминального ни с точки зрения экономической науки, ни с точки зрения предпринимательского права, ни с позиций уголовного или уголовно-процессуального права. Самое удивительное, однако, то, что никто из «критиков» экспертно-правовой оценки судебного решения по второму делу ЮКОСА не высказал ни единого возражения по существу ответов на вопросы, проанализированные экспертами. Огромное количество публикаций с обвинениями экспертов в заинтересованности и предвзятости оказалось посвящено исключительно фактам получения ими денежного вознаграждения за проведенную экспертизу.[799]

При этом ни один из выводов, которые были сформулированы в этом экспертном заключении, никем из заинтересованных должностных лиц или ученых публично опровергнут не был. Всё критическое обсуждение итогов правовой экспертизы свелось к одному – к поиску документов, подтверждающих получение экспертами денег за свой труд. Нашли, правда, только подтверждение финансирования ЮКОСом общественных и правозащитных организаций, в которых когда-то работали отдельные члены экспертной комиссии. С тем же основанием можно было обвинить в предвзятости абсолютно всех экспертов, работающих в государственных ведомственных судебно-экспертных учреждениях, имея в виду, что и следователи, и эксперты, например, системы МВД получают денежное вознаграждение за свой труд из одного источника. Зато грязи вылито было на уважаемых ученых с избытком. Такой способ ведения дискуссий, увы, становится в юридической науке и практике весьма распространенным.

Как писал Фрэнсис Бэкон: «душа человеческая питается либо собственным благом, либо чужим несчастьем; кому не хватает первого, тот будет упиваться вторым; кто не надеется сравняться с ближним в достоинствах, старается сквитаться с ним, нанося ущерб его благополучию».[800] Я эту мысль основоположника науковедения, философа и юриста, высказанную еще в 16 веке, понимаю так: кто не может сравняться со своим оппонентом в убедительности аргументов – ищет у него недостатки, у кого вовсе нет аргументов в споре, которые могли бы опровергнуть доводы оппонента, тот стремится опорочить его, добывая компрометирующие оппонента материалы.

Между тем, «правовую экспертизу»[801] материалов уголовных дел не следует воспринимать только как средство выявления ошибок, допускаемых оперативными службами, следствием, прокуратурой и судом. Не менее важна юридическая профессиональная оценка их труда как превентивная мера, направленная на предупреждение злоупотреблений, в том числе принятия заведомо неправосудных решений.

Одной из причин безнаказанности служителей «закона», которые выносят заведомо неправосудные решения, помимо прочего, является то, что в этой сфере деятельности всегда ревностно охранялась тайна процедуры их принятия. Информация, содержащаяся в этих материалах, как правило, недоступна для общественного контроля и научной оценки, поскольку в силу закона уголовные дела вправе анализировать с юридическими последствиями только уполномоченные на то лица: руководители следственных подразделений, прокуроры, суд. Отчасти защитники и адвокаты. Увы, но провозглашаемая официальными лицами идея «прозрачности» правосудия в сфере уголовного судопроизводства все еще остается на уровне лишь благих намерений. И поэтому за ширмой «следственной тайны» легко было спрятать даже самые вопиющие факты нарушений закона, в основе которых лежат и некомпетентность, и коррумпированность правоохранительной и судебной системы. Легализация экспертно-правовых оценок материалов уголовных дел сведущими лицами могла бы стать одним из эффективных способов и распознавания, и профилактики таких явлений в сфере уголовного судопроизводства.

Лишенное контроля со стороны общественности, в том числе научной, в том числе на уровне экспертного исследования материалов уголовных дел и принятых по ним решений, отечественное правосудие, утратило способность воспринимать критику и понимать необходимость исправлять собственные ошибки. Думается, именно по этой причине российская правоохранительная, в том числе судебная система сегодня пришли к состоянию, которое оценивается как безнадежное. Профессор одного из колледжей Оксфорда, доктор политических наук, Владимир Пастухов дал, к примеру, такую, во многом справедливую ей оценку: «Судебная система России не подлежит ремонту. Она должна быть отправлена на свалку истории вместе со всеми своими жалкими обитателями. Никакие частные изменения невозможны. Любой не удаленный целиком сегмент со временем инфицирует новые здоровые ткани».[802]

Возможно, что с широким внедрением экспертизы материалов уголовных дел в практику общественного контроля, удастся минимизировать последствия, которые несет с собой деградация отечественного правосудия. Во всяком случае, хочется в это верить.

4. 4. Экспертно-правовая оценка материалов уголовных дел как средство противодействия коррупции в правоохранительной сфере

Вопрос о коррумпированности российской правоохранительной и судебной системы стал едва ли не самым обсуждаемым не только в средствах массовой информации, но и в профессиональных юридических кругах. И уж, по крайней мере, в среде тех, кто, так или иначе, оказался по ту или иную сторону российского правосудия. Хотя сам термин «правосудие», происходящий от словосочетания «правый» то есть «правильный» суд, не очень-то годится для характеристики тех процессов и явлений, которые подвергаются критической оценке.

Масштабы коррупции при утрате профессионализма работников правоохранительной сферы достигли того предела, за которым целесообразность даже постановки вопроса о реформировании силовых ведомств, следствия, прокуратуры и суда становится сомнительной, не говоря уже о любых попытках навести здесь порядок. Не успела, к примеру, завершиться переаттестация сотрудников МВД, а министр провозгласить, что с коррупцией в ее рядах наконец-то покончено, как вся страна вновь была шокирована очередными, безумными по своей жестокости проявлениями полицейской изобретательности в «борьбе с преступностью». Переаттестованные охранители правопорядка «успешно» перешли с дубинок и «электрошокеров» на новые садистские способы добывания признательных показаний. Пример казанских полицейских, изнасиловавших весной 2012 года до смерти одного из задержанных бутылкой из-под шампанского, может стать заразительным. А в июле 2012 года страна узнала, как один из надзирателей колонии «Полярная сова» под пытками заставлял осужденных на пожизненный срок лишения свободы признаваться в тяжких преступлениях, которых они не совершали. В общей сложности «находчивый» офицер ФСИН «раскрыл» 190 преступлений. В том числе «раскрытыми» оказались самые громкие убийства: президента Чечни Ахмада Кадырова, журналистов Пола Хлебникова и Анны Политковской. Чего не сделаешь ради «славы» и статистики.[803]

На этом фоне глубоко порочная идея легализации «презумпции доверия полиции», всё чаще звучащая в официальных кругах, и дальше будет провоцировать следователей и оперативных работников на злоупотребления, в частности, на применение незаконных методов и средств с единственной целью – добиться признательных показаний от задержанных, подозреваемых или обвиняемых. Как писал профессор А. М.Ларин еще в 1982 году, характеризуя действия репрессивных политических режимов в острых кризисных ситуациях, «… неписанным законом для судей становится девиз: «Полиция не ошибается» – одна их крайних формулировок презумпции виновности».[804]

Увы, но этот «девиз» сегодня можно услышать и от руководящих работников МВД России, и от депутатов Государственной Думы, предлагающих внести соответствующие изменения и дополнения в закон «О полиции».[805]

Между тем, на фоне злоупотреблений со стороны должностных лиц полиции, следствия, прокуратуры и суда, описанием которых переполнены средства массовой информации, полезнее было бы наоборот, ввести для сотрудников правоохранительных органов презумпцию виновности, прежде всего в делах о совершаемых ими преступлениях против правосудия.

Во всяком случае, по сравнению с жертвами полицейского произвола, представителям правопорядка легче было бы обеспечить себе алиби от любых голословных обвинений в злоупотреблениях служебным положением. Например, если все действия полицейских фиксировать с помощью современных технических средств, обеспечивающих наглядность, полноту и адекватность их последующего восприятия. При наличии наглядного подтверждения правомерности предпринятых сотрудниками полиции или следователями действий мало у кого из задержанных с соблюдением нормативных правил появится желание обвинять их в применении насилия к «подопечным», которого в реальности не было. Наказание за заведомо ложный донос, разумеется, должно стать при этом неотвратимым.

В борьбе с коррупцией сотрудников силовых ведомств и работников суда, видимо, недостаточно создавать даже самые эффективные методики расследования должностных преступлений. Так, любая разработанная в криминалистике и подтвердившая свою эффективность методика расследования, например, взяточничества, в новых российских условиях неизбежно будет «работать» избирательно. Многие из этих лиц в силу своего служебного положения оказались просто неуязвимы и поэтому недосягаемы для уголовного преследования. Причины разные, в том числе установленный законодательством иммунитет для значительной части должностных лиц, наделенных властными полномочиями и призванных вершить правосудие от имени государства. Корпоративная солидарность, «высокое» покровительство, «руководящие указания», «телефонное право», соблазн быстрого обогащения при минимальных «трудозатратах» и прочие «реальности» отечественной практики борьбы с преступностью создают, в конечном счете, почву для экономической, политической и «корпоративной» коррупции в системе отправления правосудия. Традиционные способы ее преодоления явно недостаточны. Нужны, очевидно, новые подходы к решению проблемы, в том числе, с позиций криминалистической науки. Важно поэтому, наряду с традиционными мерами, думать о создании условий, при которых взяточники, коррупционеры, будут знать о неизбежном разоблачении и привлечении к ответственности. Или, по крайней мере, не смогут так легко, как сейчас, пользоваться неправедно полученными средствами или безнаказанно демонстрировать свое благосостояние, обусловленное злоупотреблениями служебным положением. И не испытывать при этом угрызений совести за принятие заведомо неправосудных решений, абсурдность которых бывает, подчас, очевидна не только юристам, но даже людям непосвященным. Безнаказанность, как известно, порождает новые преступления. А безнаказанность за преступления против правосудия, совершаемые теми, кто призван стоять на страже закона, порождает тотальное недоверие к власти, в деятельности которой можно, порой, найти много общего с организованной преступной деятельностью.

Читая материалы, отражающие масштабы взяточничества и иных должностных злоупотреблений в правоохранительной среде, создается впечатление, что полицейскую систему и систему российского правосудия легче упразднить, создав заново, нежели пытаться восстановить ее авторитет, утраченный, похоже, безвозвратно. По данным Левада-Центра полное недоверие полиции выразили 29 %, частичное 40 % опрошенных, судам вообще не доверяют 22 %, частично не доверяют 43 % граждан России.[806] Удовлетворительно оценивают работы полиции только 6 %, те же 6 % населения верят в способность полиции защитить их от преступных посягательств.[807]

Одним из наиболее характерных признаков корпоративной коррупции российского следствия и суда стали, впрочем, даже не патологическая алчность отдельных их представителей, и даже не послушное, вопреки закону, исполнение команд высоких начальников, а стремление любыми способами защитить честь мундира. Здесь пострадавших от полицейского и судебного произвола может оказаться значительно больше. Демонстрируя солидарность с коллегами по принципу «своих не сдавать», коррумпированные правоохранители с легкостью лишают свои «жертвы» свободы и имущества. В результате множится число пострадавших, причем не только безвинно осужденных, но и членов их семей. Между тем, точное их количество никто, пожалуй, назвать не сможет. По данным криминологов число, напрасно отбывающих тюремный срок в стране весьма внушительно. Называют, например, цифру 100 000 человек.[808]

Учитывая нашу современную российскую реальность, было бы неплохо заимствовать некоторые из законоположений, которыми руководствовались органы правопорядка в отечественной истории. Интересно, к примеру, еще в 14–16 веках решался вопрос о стимулировании их активности в раскрытии убийств и отыскании преступников. О мерах такого рода говорилось, в частности, в уставных грамотах Великих князей 1398, 1488, 1509 годов. Из этих самых грамот, – писал в 1849 году В. А.Линовский, – «видно, что по душегубству, т. е. убийству, общества обязаны были отыскивать убийцу, а в случае неотыскания его платили виру».[809]

Штрафовать правоохранителей, не исполняющих или плохо исполняющих свои обязанности, и сегодня было бы более чем уместно, особенно когда их действиями (бездействием) причинен ущерб гражданам. Сегодня эту функцию с успехом выполняет, пожалуй, только Европейский Суд по правам человека, заставляющий государство этот ущерб компенсировать. Хотя правильнее было бы выплаченные государством суммы взыскивать непосредственно с виновных в принятии неправосудных решений следователей и судей, например, в порядке регресса. К сожалению, несмотря на существование законных оснований для такого взыскания сегодня, практика, как можно судить по открытым источникам, подобных примеров не знает.

В истории России принимались и другие законы, направленные на борьбу с заведомо неправосудными решениями в правоохранительной сфере. Так, в екатерининском «Учреждении о губерниях» (1775 года) говорилось, что «за умышленный неправильный уголовный иск стряпчие и губернские прокуроры подвергаются платежу всех убытков, лишению их мест и сверх сего тому наказанию, под которое старались подвести обвиняемого».[810]

Одна из причин безнаказанности служителей «закона» за вынесение неправосудных решений видится, помимо прочего, в том, что в этой сфере деятельности всегда ревностно охранялась тайна процедуры их принятия. Возможность ознакомиться, например, с материалами уголовных дел имели считанные единицы участников судопроизводства, а раскрыть их содержание для публичного обсуждения или независимой профессиональной оценки было делом практически невозможным. Не случайно, надо полагать, аудиторы Счетной палаты, оценивая результаты выполнения Программы повышения доверия граждан к судам (в 2007–2012 годах), отметили, что почти половина опрошенных (при запланированных 5 %) жаловались на нехватку информации о деятельности судебной системы.[811]

И дело даже не в том, что современные следователи, прокуроры, судьи, следуя сформировавшейся традиции, просто не желают никого допускать в сферу своей компетенции, а в том, что, отказываясь от квалифицированной помощи, они оказываются, порой, не в состоянии выполнять свои функции на должном профессиональном уровне. В значительной мере утратив способность к самооценке, следователи, прокуроры и судьи оказались неуязвимы и для оценки со стороны ученых или более опытных практических работников.

Между тем, только по материалам уголовного дела можно судить, каким арсеналом располагал субъект судебного исследования, какие действия были им предприняты для выяснения обстоятельств события преступления, насколько правильно и квалифицированно этот арсенал был использован следователем, дознавателем и другими участниками уголовного процесса, чтобы преступление можно было считать раскрытым, а истину установленной.

Именно ошибками в выборе познавательных средств, неправильным или неквалифицированным их применением (а порой и злым умыслом), чаще всего обусловлены претензии к собранным в ходе раскрытия и расследования преступлений доказательствам.

Информация, содержащаяся в этих материалах, часто однако бывает недоступна для общественного контроля и научной оценки, поскольку в силу закона уголовные дела вправе анализировать с юридическими последствиями только уполномоченные на то лица: руководители следственных подразделений, прокуроры, суд. Отчасти защитники и адвокаты. Увы, но провозглашаемая официальными лицами идея «прозрачности» правосудия в сфере уголовного судопроизводства все еще остается лишь благим пожеланием. И поэтому за ширмой «тайны следствия» легко спрятать даже самые вопиющие нарушения закона, в основе которых лежат и некомпетентность, и коррумпированность правоохранительной и судебной системы. Легализация экспертно-правовых оценок материалов уголовных дел сведущими лицами могла бы стать одним из эффективных способов и распознавания, и профилактики таких явлений в сфере уголовного судопроизводства. Перспектива стать объектом профессиональной оценки способна остановить многих из тех следователей, прокуроров или судей, кто сегодня готов за деньги, в угоду власти или по иным мотивам принимать решения, противоречащие и закону, и справедливости, и совести. Хочется надеяться, что практика обращения участников уголовного процесса к специалистам за разъяснением возникающих юридических вопросов на уровне независимых экспертно-правовых оценок качества расследования и разрешения уголовных дел не только не будет восприниматься как посягательство на исключительную компетенцию тех, в чьи обязанности входит принимать решения по уголовному делу, но и получит достаточно широкое распространение. Ибо ничто уже не может лишить человека, чьи права окажутся попранными, обратиться за квалифицированной помощью не только к профессиональным защитникам, но и к независимым экспертам для объективной оценки деятельности органов правосудия.

Такая уверенность небеспочвенна, ибо с принятием в 2003 году дополнений перечня источников доказательств заключением и показаниями специалиста (ст. 74 УПК РФ) стало возможным говорить о создании нормативной базы для расширения форм использования в уголовном судопроизводстве специальных познаний. В том числе и знаний специалистов в области правовых наук, способных профессионально оценить качество работы следователей, прокуроров, судей по конкретным уголовным делам.

Гласное обсуждение итогов работы правоохранительных органов и суда может, надо полагать, стать и эффективным способом противодействия коррупции, а возможно, и восстановления утраченного профессионализма сотрудников правоохранительной и судебной системы.

Поэтому материалы уголовного дела, характеризуя качество проведенной на предварительном следствии работы, важны не только для ее юридической оценки на последующих этапах судопроизводства – в кассации и или в надзорном производстве, но и для выявления допущенных злоупотреблений на уровне экспертных научных оценок. Выработка заведомо неправосудных решений происходит, вероятно, по законам, отличным от принятия ошибочных. Причины, последствия и признаки «заказных» решений, надо полагать, иные, нежели признаки просто некомпетентных и непрофессиональных. И они могут быть диагностированы, распознаны по имеющимся материалам уголовного дела. В частности, о заведомой, то есть осознанной неправосудности решений, принимаемых в стадии расследования и судебного рассмотрения уголовных дел, могут свидетельствовать:

1) абсурдность самого решения, в т. ч. наличие в нём противоречий с общеизвестными или иными достоверно установленными фактами. Издержки «внутреннего убеждения» судей, проявляются чаще всего в осуждении лица на основании показаний сотрудников правоохранительных органов при полном игнорировании имеющегося у подсудимого алиби, подтвержденного документально. В частности, из двух, противоречащих друг другу доказательств – например, видеоматериалов с записью обстоятельств расследуемого события, однозначно опровергающих обвинение лица в оказании сопротивления сотрудникам полиции, и показаний их коллег, участвовавших в пресечении беспорядков, возникших во время проведения массовых мероприятий, судьи практически всегда отдают предпочтение показаниям представителей правоохранительных органов;[812]

2) абсурдность мотивировки принятия решения с точки зрения здравого смысла, либо явно вопреки закону. Так, по уголовному делу о мошенничестве, следователь, отказывая обвиняемому и его защитнику в удовлетворении ходатайства о получении копии Заключения эксперта, мотивировал свой отказ ссылкой на то, что якобы, «согласно ст. 47 УПК РФ, ст. 198 УПК РФ, обвиняемый вправе знакомиться с заключением эксперта, но не обладает правом снятия копий с заключения эксперта». И это притом, что в п. 13 ч. 4 упомянутой следователем ст. 47 УПК, прямо говорится не только о праве обвиняемого знакомиться с заключением экспертизы, но и «снимать за свой счет копии с материалов уголовного дела, в том числе с помощью технических средств»;[813]