Разговор с автором

Меня накрыла какая-то безысходность. Я шел к своему подъезду, смотрел на маленьких детей, играющих на детской площадке за деревьями в какие-то догонялки и думал, как хорошо быть ребенком. Мне бы сейчас им стать. Никаких проблем. Ни кризиса, ни Алисы, ни-че-го. Только игры и безделье. А погода еще такая была до противного приятная. Такая приятная, что даже стыдно было грустить сегодня. Но ничего с собой поделать я не мог. А что, если она и вовсе не вернется? Перестанет отвечать на звонки. Исчезнет. Как же я тогда? Что же мне тогда делать?

Я поднялся на свой этаж, шаркая по белой пыли на ступеньках подъезда, зашел в темную квартиру, не спеша разделся и улегся на диван. Почему-то я был сильно измотан и очень хотел спать. Но спать совсем не мог. Было такое дурацкое состояние, когда вроде и отключиться без задних ног вот прямо сейчас хочется, но и напряжение какое-то есть, беспокойство. Это беспокойство спать не дает. И лежишь, мучаешься в попытках. Сейчас бы перекусить чего. Или сходить куда-то развеяться. Хотя, я только что ел… Наверно, это нервное. А сходить… Куда сходишь во вторник вечером? Завтра можно будет в клуб литературный… Интересно, а она там будет? Клуб литературный хоть бесплатный. А то сейчас денег и так впритык. Не дай бог, если еще зарплату задержат… Это вполне себе ожидаемо будет. Скорей бы завтра. Хоть бы она пришла…

Когда на следующий день я зашел в класс литературы, Алисы там не было. «Ну ладно, – подумал я, – до начала урока еще есть время. Может все-таки придет». Я стоял у входа, разглядывая уже таких знакомых мне людей, задумался об Алисе и о том, куда сегодня лучше сесть, чтоб не слишком близко и не слишком далеко. Чтоб Настасья Евгеньевна ко мне, как в прошлый раз, не придралась. И вот, когда я думал, заметил, как женщина в сером положила на стол нашего учителя две книги. Те самые книги, благодаря которым я в этом клубе очутился. Достоевский и Горький… Воспоминания о том, как я, уставший после работы, тащил те стопки на себе из библиотеки, пронеслись перед глазами. И у меня возник вопрос. Такой вопрос, который должен был возникнуть еще тогда, в самую первую среду в литературном клубе. Даже нет. В тот момент, когда мама дала контакты Настасьи Евгеньевны. Вопрос, который казался очевидным. И я удивился, что не задал его раньше. Что он раньше не пришел ко мне в голову. Но сейчас, зато, я могу задать его напрямую Настасье Евгеньевне, а не просто гадать сам с собой. И я спросил:

– А зачем вообще вам тут эти книги? Неужели, ученики не могли сами сходить в библиотеку и взять каждый сам себе?

Настасья Евгеньевна подняла голову, оторвав взгляд от бумажек, разбросанных по ее столу, и, убедившись, что вопрос адресован ей, ответила:

– Здравствуй, Андрей. У нас договор с районной библиотекой. Мы не спеша пополняем школьный архив. И ребята из моего класса эти книги после вас читать будут. На переменах или после школы, когда маленькие остаются на продленку ждать родителей.

– А маленьким не рано читать такие книги? – удивился я.

– У меня есть мальчик из третьего класса, – отвечала Настасья, как всегда в своей уверенной манере, – который уже читает перевод Гамлета. Он очень умный и все понимает. Ты забываешь, Андрей, что не все люди похожи на тебя. Есть дети, которые умнее даже меня. И это же прекрасно. Наша школа существует, чтоб давать таким развиваться.

Я понимающе покачал головой. «Умнее меня… – пронеслось в мыслях. – Какая-то она сегодня слишком прямолинейная».

Урок начался, а Алиса так и не появилась. Я занял, как мне показалось, очень удачное место прямо за подружками-болтушками, на третьей парте у окна. И потом очень часто в это окно поглядывал. Особенно, когда мальчик возраста моей Яны читал свой скучный рассказ. Имя у этого мальчика было какое-то сложное. Я на первом занятии его еще услышал, но запомнить, как ни старался, не смог. Поэтому для меня он теперь навсегда просто – мальчик Яниного возраста. Потому что нечего такие сложные имена носить! Настасья Евгеньевна в самом начале урока, поприветствовав нас, объявила, что сейчас он будет читать свое творение, а нам надо будет очень внимательно слушать и потом дать обратную связь. Но я не мог внимательно слушать. Потому что, понятно, где были мои мысли. Где угодно, но не здесь. Единственное, что я услышал – это нудное начало, благодаря которому я, собственно, в свои мысли и ушел. Почему они не читают Алисин рассказ? Он же в тысячу раз лучше! Как вообще можно было с таким рассказом проиграть конкурс?

– Что думаете? – прервала поток моих мыслей Настасья Евгеньевна.

Я молился, чтоб меня не спросили. И повезло. Высказаться решила женщина, которая на первом занятии была в ярко-красном шарфе. Елизавета, кажется, ее зовут.

– Мне не очень понравилась задумка. Про компьютеры и игры. Это как-то… странно.

– Вкусовщину опустим, – прервала ее Настасья. – Нравится идея – не нравится, вопрос индивидуальный для каждого. Я хочу анализ по делу. С точки зрения профессионального литератора.

– Суховато как-то… Без души, – сказала та из подружек-болтушек, что сидела справа.

– Я хочу, чтоб вы все навсегда запомнили, – говорила Настасья Евгеньевна размеренно и серьезно. – Я вам не какой-нибудь редактор газеты. Что попало читать не буду. Вот скажи, – обратилась она к мальчику, – ты это писал, потому что надо или, потому что тебе правда сильно захотелось?

– Если честно… – пробормотал он, опустив голову, – потому что надо.

– Жестко она его, – прошептал я себе под нос, после чего сразу же поймал осуждающий взгляд повернувшейся правой подружки-болтушки. В ее глазах так и читалось: «Молчи!»

Эти две одинаковые на мой взгляд девочки тоже не закрепились в моей голове за какими-то конкретными именами. Нет, я их знал. Просто не запомнил четко. Запомнил только что-то вроде Аня или Таня, а может даже Маша. Не знаю… Имена, которые не запоминаются вообще бывают двух видов: слишком сложные и слишком простые. Вот у мальчика Яниного возраста слишком сложное. Я даже пытаться не стал. А у этих двух такие… такие обычные русские имена. И сами они такие обычные русские красивые девочки, абсолютно славянской и одинаковой внешности. Хотя, наверно, дело и не в именах. Просто я их как людей не вижу. Смысл запоминать? Неинтересные они.

– Во-о-от! Сразу заметно. Не нужно писать потому что надо, – продолжала неумолимая учительница. – Пиши только то, что хочется и тогда, когда хочется. Понял?

– Понял.

Она недовольно вздохнула.

– Расстраиваете вы меня сегодня.

– Настасья Евгеньевна, – сказала все та же правая подружка после небольшой образовавшейся паузы, – а Вы мой рассказ прочитали? Я от души писала, честно.

– Нет. Некогда мне было. – Она села за стол и начала перекладывать на нем какие-то бумажки. – Такой сегодня день… Мальчик один из моего класса умудрился локоть себе расшибить.

– Ого! Как это, – отвечала болтушка.

– Да вот, на подоконнике любите вы сидеть. То ли толкнул его кто, то ли сам соскользнул. И прямо локтем о бетонный подоконник. Шуму было… Затаскали меня сегодня по медпунктам и психологам. Завтра с его родителями завуч и я беседовать будем. Что-то серьезное там…

Все молчали и внимательно слушали. Так вот, почему она такая взвинченная сегодня.

– Не зря же запрещают на этих подоконниках сидеть. Потому что вот, что бывает… Такое у вас, у детей, шило в попе волшебное. И себя калечат, и меня потом по разборкам таскают почем зря. Так что проверю, как смогу.

– Конечно-конечно, – отвечала болтушка. – Раз такое дело…

Настасья Евгеньевна еще раз глубоко вздохнула и посмотрела на того мальчика, лицо которого уже приобрело несчастный оттенок.

– Прости, что так резко, – обратилась она к нему. – Не обижайся, хорошо?

Он уныло кивнул.

– Я понимаю, что ты только начинаешь. Но идти в правильном направлении нужно с самого начала. А иначе то, чему я вас здесь учу не имеет никакого смысла.

Она почему-то посмотрела на меня. Прямо ровно на меня. И я почувствовал себя каким-то чужим среди этих творческих людей. Они все тут, даже самые с виду никчемные, все пишут что-то. Возможно, даже красиво, как Алиса, например. А что здесь делаю я? Особенно сейчас, когда нет ее…

Дальше разговор у этой правой болтушки и Настасьи Евгеньевны зашел куда-то про вкусовщину в литературе. Все остальные просто сидели и наблюдали за их общением. Я в том числе. За таким делом прошел остаток занятия. Даже раньше обычного сегодня разошлись. И, когда последние литераторы покидали класс, я подошел к Настасье Евгеньевне еще раз.

– А Вы не знаете, где Алиса?

Она отложила бумажки, которые перебирала и задумчиво ответила:

– Не знаю. Я, вообще-то, у тебя то же самое хотела спросить…

– Это плохо, – пробормотал я себе под нос.

– Что-то случилось?

– Я думал, Вы знаете…

Народ уже окончательно испарился из класса, так что наша беседа приобрела приватный характер. Настасья Евгеньевна нахмурила брови и стала слушать намного более внимательно.

– Она, наверно, мне за это спасибо не скажет, но я так волнуюсь, – продолжал я. – Тот конкурс она проиграла…

– А-а-а, – простонала Настасья и облегченно вздохнула. – Это я уже знаю. Мы – литераторы – тут все между собой общаемся. – Возникла пауза. – Ты думаешь, она из-за конкурса сегодня не пришла?

– Не только сегодня. Она с самого понедельника мне ни на звонки, ни на сообщения не отвечает. И когда она результаты узнавала, так расстроилась сильно. Я волнуюсь… А что, если у нее депрессия? Или что-то с ней случилось…

– Давай так. Я позвоню завтра ее родителям и узнаю, все ли с ней в порядке…

У нее есть номер Алисиных родителей? А, ну да… Конечно же есть. Черт! Как бы мне хотелось сейчас самому им позвонить. Набрать номер, услышать в трубке голос ее отца или требовательной мамы. Кстати, никогда не слышал от нее ни слова про отца. Даже представить не могу, каким бы голосом он мне ответил. Маму могу, а отца – нет. Хотя, наверно, он говорил бы как все обычные отцы, серьезным низким голосом. И этот голос сказал бы мне, что с Алисой все хорошо, что она дома. Тогда стало бы ясно, что она просто меня игнорирует. И тогда я бы совершенно открыто, без угрызений совести мог бы на нее злиться. Я бы думал или даже говорил вслух все, что думаю. Что я ее ненавижу. Ненавижу эту девчонку! Она берет и так безжалостно играет моими чувствами. Пропадает, появляется. Творит всякую ерунду. А я страдаю! Из-за нее страдаю. И ее ненавижу. Может, она и не в курсе. Конечно, у нее своя жизнь, свои проблемы. До меня ей и дела нет, мы же толком не знакомы даже. Но в том, что мне так плохо, виновата она. И за это я ее ненавижу.

Но я не мог этого ни говорить, ни думать. Не мог себе позволить, потому что, а вдруг, все не так. Вдруг с ней вправду что-то случилось серьезное. И у нее есть на все это причина, объяснение. И эта неопределенность меня изнутри съедала. Это что мне теперь, с такой неопределенностью до завтра жить? Ждать до завтра, когда Настасья Евгеньевна позвонит?

– А нельзя сегодня? – аккуратно перебил ее я.

– Хм… – она посмотрела на свои старые золотые наручные часы. – Уже поздно.

Я глубоко вздохнул.

– Завтра утром первым делом позвоню. Вот, – она протянула мне квадратный маленький листок, похожий на стикер, только не липкий, – можешь оставить свой номер. Я сразу же тебе перезвоню.

Настасья дала мне свою ручку и посмотрела с каким-то пониманием.

– Знаешь, – продолжила она, когда я дописал номер, – я думаю, с ней все хорошо. Скорее всего, у нее просто сложный творческий период в жизни…

– Но я же не могу просто взять и перестать за нее волноваться, – перебил я.

– Понимаю. Хоть ты этого и не сделаешь, все равно скажу тебе, что Алису сейчас нужно оставить в покое. Пусть она пройдет свои уроки сама, сама отстрадает. Я в свое время тоже долго и сложно искала свой путь. Потом еще несколько раз с него сбивалась и искала снова, – она улыбнулась. – Но спокойствие и осознание, которое я испытываю сейчас того непременно стоит. Когда занимаешься своим делом, когда знаешь цели и средства, понимаешь, кому нужно то, что ты делаешь и, кто готов идти с тобой рядом – это все достижения, которые дают силу и спокойствие, но достигаются огромным трудом.

– И что получается? Каждый писатель должен так страдать? – пробормотал я.

– Страдать просто необходимо. И не только писателю. В любой творческой профессии, даже рисуй ты единорогов в королевстве сладостей или сочиняй детские песенки, у каждого случаются кризисы и это нормально.

– Это ж сколько ей надо всего пройти, чтоб стать настоящим писателем?.. – Я задумчиво посмотрел в окно. Как быстро стемнело… – И почему творить можно только в муках? – продолжил я как бы сам с собой. – Что за законы такие… несправедливые?!

– Только кризисы и отчаяние дают нам силы двигаться дальше. Это своего рода пауза. Остановка, чтоб свериться с навигатором и понять, правильно ли ты движешься. Алиса сейчас проходит этот этап. И я рада, что она пришла к нему, это значит, что она растет. Значит, что скоро она поймет, куда нужно двигаться и будет счастлива. Но счастье познается только в сравнении с болью. Это законы вселенной. Не я их придумала. Я просто на своем опыте увидела, как это работает и теперь помогаю увидеть это другим. Вот и все, – она улыбнулась. – Кто мы такие, чтоб судить о справедливости законов, появившихся до нас, работающих столетиями? Ты лучше не спорь со вселенной. А попробуй ее понять.

Нет, я не перестал звонить Алисе. И волноваться за нее тоже не перестал. Но стало немного легче. И я пробовал понять сказанное Настасьей, отвлечься от своих этих волнений, не несущих никому пользы, а только раздражающих меня и не дающих мне жить. Старался концентрироваться на том, что происходит вокруг. Замечать свою работу и нервничающих на ней людей. Нервничающих из-за того, что в воздухе витала куча неопределенности, и каждый боялся за свой собственный зад. Снова начал играть в судоку и тому подобную ерунду, занимая свой мозг, отвлекаясь от проблем. Я гулял и старался вглядываться в лица прохожих, наблюдать за ними. Даже за домом своим начал наблюдать. И снова каждый день бросался в глаза и раздражал неоконченный ремонт и куча пыли. Единственное, что я так хотел заметить, но никак не мог – это соседи.

—

Своих нынешних соседей я знать не знал. Иногда мне вообще казалось, что их нет. Не существует. Уж что в этом доме хорошо, так это толстенные стены. Живу как в бункере, честное слово. И на площадке мы как-то особо не пересекались. Вернее, с соседями на этаже мы не пересекались вообще. Я никогда не знал и не знаю до сих пор, как они выглядят, есть ли у них дети, домашние животные, друзья… Чисто теоретически мне всегда казалось, что они есть. В то, что их не существует, поверить было невозможно. Хотя бы потому, что периодами они оставляли следы своего существования. В прямом смысле следы. Сырые грязные следы под дверью осенью и весной или комочки снега с обуви зимой. Еще, пока шел этот нескончаемый ремонт, дверь второй квартиры на этаже, той, которая располагалась углом к моей, систематически обновлялась. Где-то раз в два-три дня она полностью очищалась от пыли. При чем только она. И в том, что во второй квартире на этаже кто-то существует, я по этим признакам был уверен точно. На счет первой еще можно сомневаться. Но вот вторая – жилая.

Иногда мне хотелось думать, что там живет какая-нибудь грациозная хрупкая леди. Настолько хрупкая, что шагов ее по подъезду было не слышно. Не слышно было даже того, как она открывала и закрывала дверь. Хотелось думать…

Но эти мои невидимые и неслышимые соседи оставляют в напоминание о себе лишь следы и чистую дверь. Не видел я их еще, наверно, потому, что уходил на работу сравнительно поздно – к десяти, – а возвращался тоже поздно или как попало, как в кофейне сиделось, так и возвращался. Детей соседских, это пожалуйста. Каждый вечер во дворе наблюдаю. А вот взрослых… Ну должны же быть у детей свои взрослые. Не могут же это быть сами по себе дети.

С ребятами сверху ситуация обстоит еще хуже. Их двери и следы я не вижу. Только один раз за весь год жизни тут, один раз я встретил на лестничной площадке женщину, спускающуюся сверху. Она была одета в толстый пуховик то ли черного, то ли темно-синего цвета. Спросонья не разобрал. Было это сразу после Нового года. А сам Новый год я отмечал у мамы. Друзья тогда разбежались по компаниям, Санек со своей мадам умчал в жаркие края. Потом он мне еще долго фотографии показывал, как они там пальму гирляндой обматывали и хлопушки в море и на пляж запускали. Все резко куда-то делись, и мне пришлось принять единственное приглашение, которое я не хотел принимать на новогодние праздники – отмечать с мамой, ее новым, не очень-то мне близким мужем и совсем не близкой мне Яной. Скромный выдался тогда праздничек.

Поэтому и в Новый год своих соседей я не видел и не слышал. А сразу после праздников, день на третий или четвертый, как начались законные трудовые будни, я столкнулся с ней. Под толстым пуховиком зимой часто не понимаешь, каких по правде размеров человек. Но у этой женщины безошибочно и ярко из-под толстого пуховика выглядывало такое же толстое лицо. Округлое, с большими щеками и несчетным количеством подбородков. Ее ужасное лицо было как раз тем, что заставило меня проснуться после новогоднего отдыха. Отойти от наркоза, так скажем. Она прошла по лестнице так, как обычно такие женщины ходят – дерзко, объемно, будто она тут во всем подъезде главная. И была она не в том смысле женщиной, как ее представляют – ухоженной, статной и все в таком духе, а наоборот. Той женщиной, которой кричат в автобусе: «Жен-щи-на-а-а, ну, не толкайтесь», – гнусавым таким высоким голосом кричат, другие такие же женщины. Вот эту свою соседку сверху я запомнил на всю жизнь. Я ее тогда пропустил вперед, чтоб она на меня случайно не упала, пока спускалась. Не знаю, почему, но абсурдный страх того, что меня придавит огромная страшная женщина в таком же огромном страшном пуховике, и, что я умру, сломав сразу все кости, на этой старой лестнице в своем дряхлом подъезде, меня поглотил. И я пропустил ее вперед.

Этажами ниже рассказывать тоже нечего. Типичные семьи с уставшими исхудавшими мамочками, маленькими, вечно грязными детьми и мужчинами с пивным пузом. Ни одной как-то счастливо выделяющейся семьи или просто соседа-одиночки я в нашем доме не встречал.

И вот, видимо, настал день, когда судьбой мне было предначертано познакомиться со всеми ними. С теми, с кем я еще не знаком и даже с их какими-то знакомыми.

Я, как обычно, поднимался по абсолютно пыльному подъезду. Думал о чем-то очень отвлеченном. Из таких вещей, которые в момент раздумий кажутся сильно важными и интересными, а когда перестаешь о них думать, мгновенно забываешь, и важность их резко испаряется. Думал себе, думал. Настолько сильно и сосредоточенно думал, что даже шаркнулся о перила между первым и вторым этажом. Испачкал новое пальто. Черное о белую пыль. Я его купил на какой-то огромной распродаже под конец прошлой весны. Тогда было уже жарко, не для пальто погодка, но купить было нужно. По распродаже – святое дело. И одежды чисто осенней у меня тогда не было. А тут такая удача! Всегда мечтал о пальто. Мне казалось, что выглядеть я в нем буду загадочно и по-взрослому. И мужчины в пальто в целом, как будто, романтичнее. Атмосферные такие. С размером повезло. Оставался только мой и совсем-совсем большой. Вообще, с размером мне по жизни везло. Уродился идеального роста и телосложения, почти в минимальной границе для мужчин. Мой, сорок шестой, и найти не сложно, и не быстро разбирают. А вот тем, кто чуть меньше – уже сложнее. Одним словом, удачная вышла покупка. С тех пор, как купил, первый раз надел вот сегодня. Оно мне так нравилось. Испачкал, и настроение сразу упало. Я разозлился на перила, на пыль и на рабочих, которые так долго тянут с этой грязищей. Подумал, что кто-то же должен что-то с этим сделать. И преисполнился решимости по приходу домой найти какой-нибудь способ оставить жалобу на это безобразие. Раньше меня такие общедомовые дела не волновали от слова совсем, но именно в этот вечер меня настолько сильно зацепило это белое пятно на моем новом черном пальто, что в голове сразу родился план. И план этот состоял из поиска ответственной за наш дом управляющей компании, составления на них жалобы в полном и не очень корректном объеме, а после удовлетворенного восстановлением справедливости вознаграждением себя за проделанную работу на благо, как я посчитал, всего дома. Я отряхнулся хорошо, и пятно стало почти незаметным. Но я-то знал, что оно там есть. И от этого пальто вдруг потеряло ту силу и уверенность, которую мне давало. Нет, точно нужно с этим что-то сделать. Это так оставлять нельзя. Достало уже! Последняя капля! В общем, я и мой план активно поднимались на свой этаж, как вдруг откуда-то сверху донесся резкий хлопок дверью и разъяренные крики мужчины.

Я на долю секунды завис, задержав ногу над следующей ступенькой, и задумался, стоит ли продолжать движение. Притаив дыхание, я пытался расслышать, что за слова изрекал из себя тот мужчина. Услышал много ненового и несвязного мата, но понял для себя, что слова звучат весьма трезво. Не злой алкаш – уже хорошо. Но неконфликтная моя внутренняя натура все же пыталась отговорить тело подниматься дальше. А как иначе-то? Спуститься и ждать у подъезда, пока все утихнет? На улице холодно и противный мелкий дождь. Да и, кто его знает, сколько ему вздумается так стоять и кричать на дверь. Пересилив себя, я все же продолжил движение и, тихо преодолев еще этаж, понял, что звуки доносятся как раз с моей площадки. Ко всему прочему добавились еще не менее разъяренные стуки в дверь. Я глубоко вдохнул и отправился навстречу очевидным неприятностям, когда послышался скрип замка и распахивающейся двери.

– Ты сошел с ума?! Хватит! Всех соседей распугаешь! – расслышал я женский голос.

– Пусти! – ответил все тем же злым тоном мужчина.

– Ты чего добиваешься? Я не буду с тобой разговаривать и баста! Понял?! Сейчас вызову полицию. Уходи, видеть тебя не хочу!

– Да послушай же ты…

В этот момент я резко и громко сделал несколько шагов. Сердце заколотилось сильно-сильно, сигнализируя о надвигающейся опасности. Я вышел на площадку на пол-этажа ниже моей, выглянул из-за угла и твердо встал на обе ноги напротив лестницы, ожидая реакции бунтующих. Мне показалось, что я должен сделать хоть что-то. Что, если мужчина увидит свидетелей, то хоть немного успокоится. Дальше этого мои мысли не ушли. Я не подумал о плане отступления, не подумал, что возможно придется с этим мужчиной драться. Даже не подготовил телефон, чтоб набрать полицейских. Ветер пронесся сквозь мою голову и очень быстро освободил ее от вообще всех мыслей. Я застыл напротив лестницы. А те двое застыли в дверях второй квартиры на этаже. Той самой квартиры, дверь которой постоянно чистилась. И той самой квартиры, в которой, я думал, жила хрупкая среднего роста девушка.

А увидел я отнюдь не хрупкую девушку. Она была от силы метр десять ростом, боевой комплекции, с черными-черными, длинными до колен волосами и такими же черными глазами. Черными и испуганными глазами. Тот, что еще несколько секунд назад ввел меня в ступор своими криками и стуками и нагнал страху, сейчас скорее вызывал желание рассмеяться. Он был тоже очень крепкого телосложения и тоже метр с чем-то ростом. В общем, жил я по соседству с карлихой у которой был под стать ей гневливый знакомый. И тут я сразу вспомнил, как несколько недель назад какой-то дурак разбудил меня в воскресное раннее утро своими барабанными стуками в мою дверь. Тогда я не придал этому значения, а сейчас… Весь страх как рукой сняло. Я уже уверенно и даже немного осуждающе смотрел на этих двоих. А они смотрели на меня.

И ничего лучше, чем просто продолжить подниматься и спокойно зайти в свою законную квартиру, не пришло в голову. Я прошел по середине лестницы и почти сравнялся с ними. В гробовой тишине уже начал доставать ключи, но инстинктивно обернулся. Девушка все теми же испуганными глазами смотрела на меня и как скажет:

– Помогите, пожалуйста. Он уходить не хочет, я уже не знаю, что делать.

– Лида, мы сами разберемся, – тут же прервал ее маленький мужчина.

А она все продолжала на меня смотреть так, что отвернись я и продолжи открывать свою дверь – никогда бы себе не простил. Я задумался, что можно в такой ситуации сделать, но поток мыслей из разряда: «Позвонить в полицию» или «Начать конфликтовать с этим мужчиной», был прерван словами Лиды:

– Выпроводите его из нашего подъезда, пожалуйста.

– Что это значит «выпроводите»?! – повысил голос мужичок.

– Вы слышали, – неожиданно для себя вмешался я. – Дама сказала, вам здесь не рады. Уходите по-хорошему или я вас выведу.

Он бросил на меня озлобленный взгляд.

– Или ты сейчас же уходишь, или я звоню в полицию и говорю, что меня домогается какой-то маньяк! – резко сказала Лида и бросила на меня взгляд, побуждающий к действию.