Ведьмак. Башня Ласточки

Цири была разочарована и удивлена, но это быстро прошло. Она училась. В частности, тому, чтобы не удивляться сверх меры и не ждать слишком многого, ибо в таких случаях разочарование бывает не столь убийственным.

– У меня, дорогие Крысы, – тем временем продолжал Хотспорн, – есть и ремедиум от всех ваших забот. От нисаров, баронов, префектов, даже от Бонарта. Да, да. Потому что, хоть он и затягивает на ваших шеях аркан, я располагаю методами, которые позволят вам из петли выскользнуть.

Искра прыснула. Рееф захохотал. Но Гиселер остановил их жестом: позволил Хотспорну продолжать.

– В народе идет слух, – сказал, чуть переждав, купец, – что вот-вот будет объявлена амнистия. Если даже кого-то ждет кара за неявку, да что там, даже если кого-то ждет веревка, он будет помилован, если, конечно, явится с повинной. К вам это относится в полной мере.

– Херню порешь! – крикнул Кайлей, пуская слезу из-за слишком большой дозы фисштеха, попавшего в нос. – Нильфгаардские штучки, фортели! Нас, старых воробьев, на такой мякине не проведешь!

– Погодь, Кайлей, – сдержал его Гиселер. – Не горячись. Хотспорн, насколько мы его знаем, не привык трепаться зазря и чепуху молоть. Он привык знать, что и почему болтают. А значит, знает сам и нам скажет, откуда взялась столь неожиданная нильфгаардская милость.

– Император Эмгыр, – спокойно сказал Хотспорн, – женится. Вскоре у нас в Нильфгаарде будет императрица. Потому и собираются объявить амнистию. Император, говорят, безмерно счастлив, ну, вот и другим отщипнуть желает толику этой безмерности.

– В заднице у меня императорская безмерность, – торжественно провозгласила Мистле. – А амнистией я позволю себе не воспользоваться, потому как эта нильфгаардская милость что-то мне свежим запахом щепок отдает. Вроде бы кол заостряют, ха-ха!

– Сомневаюсь, – пожал плечами Хотспорн, – чтобы это был обман. Тут вопрос политики. И большой. Большей, нежели вы, Крысы, или все здешнее разбойство, вместе взятое. В политике тут дело.

– Это в какой же такой политике? – насупился Гиселер. – Я, к примеру, ни черта не понял.

– Марьяж Эмгыра – дело политическое, и при помощи этого марьяжа могут быть решены многие политические проблемы. Император заключает персональную унию, чтобы еще сильнее сплотить империю, положить конец пограничным стычкам и распрям, обеспечить мир. Знаете, на ком он женится? На Цирилле, наследнице престола Цинтры!

– Ложь! – рявкнула Цири. – Треп! Вранье!

– На основании чего мазель Фалька осмеливается обвинять меня во лжи? – поднял на нее глаза Хотспорн. – А может, упомянутая мазель лучше проинформирована?

– Еще как лучше-то! Наверняка!

– Потише, Фалька, – поморщился Гиселер. – Когда тебя на столе в гузку кололи, так ты тихонько лежала, а теперь хорохоришься. Что еще за Цинтра такая, Хотспорн? Какая еще такая Цирилла? Почему все это навроде бы так уж важно?

– Цинтра, – вмешался Рееф, отсыпая на палец порошок, – это маленькое государствишко на севере, за которое Империя воевала с тамошними хозяевами. Три или четыре года тому прошло.

– Верно, – подтвердил Хотспорн. – Имперские войска захватили Цинтру и даже перешли через Ярру, но потом вынуждены были ретироваться.

– Потому что получили трепку под Содденским Холмом, – буркнула Цири. – Ретировались так, что чуть было портки не растеряли. Драпали, вот что.

– Мазель Фалька, как я вижу, знакома с новейшей историей. Похвально, похвально. В столь юном возрасте. Дозволено мне будет спросить, где мазель Фалька ходила в школу?

– Не дозволено!

– Хватит! – снова напомнил Гиселер. – Давай о Цинтре, Хотспорн, и об амнистии.

– Император Эмгыр, – сказал купец, – решил создать из Цинтры плющевое государство…

– Сплющенное? Это что еще за штука?

– Не сплющенное, а плющевое, несамостоятельное. Как плющ, который не может существовать без могучего ствола, вокруг которого обвивается. А стволом этим, разумеется, будет Нильфгаард. Такие государства уже имеются. Возьмем, к примеру, Метинну, Мехт, Туссент… Там правят местные династии. Как бы правят, разумеется.

– Это называется органическая автономия, – похвалился Рееф. – Я слышал.

– Однако проблема Цинтры оказалась сложнее. Тамошняя королевская линия угасла…

– Угасла?! – Из глаз Цири, казалось, вот-вот сыпанутся зеленые искры. – Хорошо же она угасла! Нильфгаардцы прикончили королеву Калантэ! Пришили самым обычным манером! Это ты называешь «угасла»?

– Признаю, – Хотспорн жестом сдержал Гиселера, собиравшегося снова отчитать Цири за вмешательство, – что мазель Фалька явно поражает нас своими обширными не по возрасту познаниями. Королева Калантэ действительно погибла во время войны. Погибла, как считалось, и ее внучка Цирилла, последнее звено в королевской линии. Получалось, что Эмгыру не из чего было слепить эту, как мудро заметил милсдарь Рееф, органическую автономию, в смысле, конечно, ее ограниченной автономности. Но тут неожиданно, как бы ни с того ни с сего, отыскалась вышеименованная Цирилла.

– Сказочки, понимаешь, какие-то, – фыркнула Искра, опираясь о плечо Гиселера.

– Действительно, – кивнул Хотспорн. – Немного, надобно признать, смахивает на сказку. Говорят, злая чародейка держала Цириллу где-то взаперти на дальнем севере, в магических узах. Но Цирилле удалось сбежать и попросить убежища в Империи.

– Все это одна огромная, чертовская, неправдивая неправдивость, болтовня и глупость! – разоралась Цири, потянувшись трясущимися руками к шкатулочке с фисштехом.

– Император же Эмгыр, если верить молве, – продолжал не сбитый с толку Хотспорн, – как только ее увидел, влюбился без ума и жаждет взять в жены.

– Соколица права, – твердо сказала Мистле, подтверждая свои слова ударом кулака по столу. – Все это чертовы бредни! Никаким чертовым чертом не могу понять, о чем тут говорят. Одно ясно: строить на этой дури надежду на нильфгаардскую милость было бы еще большей дурью.

– Верно! – поддержал ее Рееф. – Какое нам дело до императорского жениховства? Хоть с кем хошь император окрутится, нас завсегда будет невеста ждать. Из пеньки сплетенная!

– Не в ваших шеях дело, дорогие Крысы, – напомнил Хотспорн. – Это политика. На северных рубежах Империи ширятся восстания, бунты и волнения, особенно в Цинтре и ее округе. А возьми император в жены наследницу Цинтры, так Цинтра успокоится. Если будет торжественно объявлена амнистия, то бунтующие партии спустятся с гор, перестанут рвать Империю и чинить беспорядки. Да и вообще, если цинтрийка взойдет на императорский престол, то бунтовщики вступят в императорскую армию. А вы знаете, что на севере за Яррой продолжаются войны, каждый солдат на счету.

– Ага! – выкрикнул Кайлей. – Теперь я понял! Вон она какая амнистия! Дадут тебе на выбор: вот кол острый, вот императорские цвета. Или кол в жопу, или цвета на горбушку. И на войнючку, подыхать за Империю.

– На «войнючке», – медленно сказал Хотспорн, – действительно бывает по-всякому, как в той песенке. То бишь на войне, как на войне! В конце концов не каждому достанется воевать, дорогие Крысы. Возможно, конечно, после выполнения условий амнистии, то есть явки с повинной, будет введен некий род… альтернативной службы.

– Чего-чего?

– Я знаю, в чем дело. – Зубы Гиселера на мгновение сверкнули на загорелом, синеватом от бритья лице. – Купеческая гильдия, дети мои, пожелает приветить нас. Приютить и обласкать. Как матушка родная.

– Как курвина мать скорей, – буркнула себе под нос Искра.

Хотспорн сделал вид, будто не слышал.

– Ты совершенно прав, Гиселер, – сказал он холодно. – Гильдия может, если захочет, дать вам работу. Официально, в виде альтернативной службы в армии. Дать защиту. Официально и взамен.

Кайлей хотел что-то сказать. Мистле тоже хотела что-то сказать, но быстрый взгляд Гиселера заткнул рты обоим.

– Передай гильдии, Хотспорн, – сказал ледяным тоном атаман Крыс, – что за предложение мы благодарим. Мы подумаем, поразмыслим, обсудим. Посоветуемся, как поступить.

Хотспорн встал.

– Я еду.

– Сейчас, в ночь?

– Переночую в селе. Тут мне как-то не с руки. А завтра прямиком на границу с Метинной, потом главным трактом в Форгехам, где пробуду до Эквинокция, а может быть, и подольше. Потому что там буду ожидать тех, кто уже подумал, размыслил, обсудил, посоветовался и готов явиться, чтобы под моим присмотром ожидать амнистии. Да и вы тоже очень-то не тяните с раздумьями и размышлениями. Добром советую, потому что Бонарт вполне может и решительно готов опередить амнистию.

– Ты все время пугаешь нас Бонартом, – медленно сказал Гиселер, тоже поднимаясь. – Можно подумать, будто эта стервь уже за порогом… А он, верно, еще за горами, за лесами, за синими морями…

– …в Ревности, – спокойно докончил Хотспорн. – На постоялом дворе «Под головой химеры». Милях в тридцати отсюда. Если б не ваши выкрутасы над Вельдой, вы наверняка наткнулись бы на него уже вчера. Но вас это не волнует, знаю. Ну, бывай, Гиселер. Бывайте, Крысы. Мэтр Альмавера, я еду в Метинну и люблю компанию в пути… Что вы сказали, мэтр? Охотно? Так я и думал. Ну, стало быть, упаковывайте свои причиндалы. Заплатите мэтру, Крысы, за его художества.

Почтовая станция пропахла жареным луком и картофельным супом, который готовила жена хозяина, временно выпущенная из чуланного заточения. Свеча на столе фукала, пульсировала и раскачивала хвостиком пламени. Крысы наклонились над столом так, что огонек грел их почти соприкасающиеся головы.

– Он в Ревности, – тихо говорил Гиселер. – На постоялом дворе «Под головой химеры». Точно день езды отсюда. Что вы об этом думаете?

– То же, что и ты, – проворчал Кайлей. – Едем туда и прикончим сукина сына.

– Отомстим за Вальдеса, – сказал Рееф. – И Мухомора.

– И нечего, – прошипела Искра, – разным там Хотспорнам тыкать нам в глаза чужими делами и прытью. Пришьем Бонарта, этого трупоеда, оборотня. Приколотим его башку над дверьми кабака, чтобы названию соответствовало! И чтоб все знали, что никакой он не волевой, а обычный смертный был, как все другие, и что вообще сам на тех, что посильнее, нарвался. Сразу станет видно, чья ганза покрепче всех будет от Кората до Переплюта!

– На ярмарках станут о нас песни распевать! – запальчиво бросил Кайлей. – Да и по замкам тоже!

– Поехали. – Ассе хлопнул по столу рукой. – Едем и прикончим стервятника.

– А уж потом, – задумался Гиселер, – поразмыслим о хотспорновской амнистии… О гильдии… Ты чего морду кривишь, Кайлей, ровно клопа разгрыз? На пятки нам наступают, а зима приближается. Я так думаю, Крысяты: перезимуем, погреем задницы у камина, амнистией от холода прикрывшись, амнистийное теплое пивко потягивая. Перетерпим с этой амнистией нормально и толково… как-нибудь до весны. А весной… Как травка из-под снега выглянет…

Крысы рассмеялись в один голос, тихо, зловеще. Глаза горели у них, как у настоящих крыс, когда те ночью, в темном закоулке подбираются к раненному, не способному защищаться человеку.

– Выпьем, – сказал Гиселер. – Бонарту на погибель! Похлебаем супчика и спать. Отдохнуть надо, потому как до зари двинем.

– Ясно, – фыркнула Искра. – Берите пример с Мистле и Фальки, те уж час как в постели.

Жена хозяина почтовой станции задрожала у чугуна, слыша от стола тихий, злой, отвратный хохот.

Цири подняла голову, долго молчала, засмотревшись на едва тлеющее пламечко каганка, в котором уже догорал остаток фитиля.

– Тогда я выскользнула из станции, будто воровка, – продолжила она рассказ. – Под утро, в полной темноте. Но не сумела убежать незаметно. Когда я вставала с постели, проснулась Мистле. Прихватила меня в конюшне, где я седлала коня. Не выдала удивления. И вовсе не пыталась меня удержать… Начинало светать.

– Да и сейчас уже недалеко до рассвета, – зевнул Высогота. – Пора спать, Цири. Завтра продолжишь.

– Может, ты и прав. – Она тоже зевнула, встала, сильно потянулась. – У меня глаза слипаются. Но в таком темпе, отшельник, я никогда не докончу. Сколько вечеров прошло? Никак не меньше десяти. Боюсь, на весь рассказ потребуется тысяча и одна ночь.

– У нас есть время, Цири. Много времени.

– От кого ты собралась сбежать, соколица? От меня? Или от себя?

– Конец бегству! Теперь надо догонять. Поэтому нужно вернуться туда… где все началось. Необходимо. Пойми меня, Мистле.

– Так вот почему… почему ты была сегодня так ласкова со мной. Впервые за столько дней… Последний прощальный раз? А потом – забыть?

– Я тебя никогда не забуду, Мистле.

– Забудешь.

– Никогда. Клянусь. И это не был последний раз. Я тебя разыщу. Я приеду за тобой… Приеду в золотой карете с шестеркой лошадей. Со свитой дворян. Вот увидишь. Я очень скоро обрету… возможности. Огромные возможности. Я сделаю так, что твоя судьба изменится… Увидишь. Убедишься, как много я смогу сделать. Как много изменить.

– Для этого необходима гигантская сила, – вздохнула Мистле. – И могучая магия…

– И это тоже возможно. – Цири облизнула губы. – Магия тоже… Могу отыскать… Все, что я когда-то утратила, может ко мне вернуться… Клянусь, ты удивишься, когда мы встретимся снова.

Мистле отвернулась, долго смотрела на розово-голубые облака, которые рассвет уже вырисовал над восточным краем мира.

– Верно, – сказала она тихо. – Я буду очень удивлена, если мы еще когда-нибудь встретимся. Если еще когда-нибудь я увижу тебя, малышка. Ну – поезжай. Не будем тянуть…

– Жди меня. – Цири шмыгнула носом. – И не дай себя убить. Подумай об амнистии, о которой говорил Хотспорн. Даже если Гиселер и другие не захотят… Ты все равно подумай, Мистле. Это, может быть, позволит тебе выжить. Потому что я вернусь за тобой. Клянусь.

– Поцелуй меня.

Светало. Ярчало. Усиливался холод.

– Я люблю тебя, Свиристелька моя.

– Я люблю тебя, Соколушка моя. Ну – поезжай.

– Конечно, она не верила мне. Думала, что я струсила и погналась за Хотспорном, чтобы искать спасения, умолять об амнистии, которой он так нас соблазнял. Откуда ей было знать, какие чувства овладели мной, когда я слушала трёп Хотспорна о Цинтре, о моей бабушке Калантэ… И о том, что «какая-то Цирилла» станет женой императора Нильфгаарда. Того самого императора, который убил бабушку Калантэ, а за мной послал черного рыцаря с пером на шлеме. Я рассказывала тебе, помнишь? На острове Танедд, когда он протянул ко мне руку, я устроила ему кровопускание. Надо было его тогда убить… Но я почему-то не смогла… Глупая была. Впрочем, кто знает, может, он там, на Танедде, изошел кровью и подох… Что ты так на меня смотришь?

– Рассказывай. Расскажи, как поехала за Хотспорном, чтобы восстановить право на наследство. Отыскать то, что тебе принадлежало по… закону.

– Ты напрасно язвишь, напрасно ехидничаешь. Да, я знаю, это было глупо, теперь-то я вижу, а вот тогда… Я гораздо умнее была в Каэр Морхене и в храме Мелитэле, там я знала, что все ушедшее не может вернуться, что я больше уже не княжна Цинтры, а что-то совершенно другое, что никакого наследства у меня уже нет, все потеряно, тут уж никуда не денешься, надо смириться. Мне объяснили это умно и спокойно, и я это приняла. Тоже спокойно. И вдруг все стало возвращаться. Сначала, когда мне в глаза пытались пустить пыль, проорав титул той касадеевой баронессы… Мне всегда было плевать на такие штуки, а тут я вдруг взбеленилась, задрала нос и еще громче заорала, что-де мой титул повыше ейного и мой род гораздо знатнее. И с той поры это не выходило у меня из головы. Я чувствовала, как во мне нарастает злость. Ты понимаешь, Высогота?

– Понимаю.

– А слова Хотспорна переполнили чашу. Я чуть не лопнула от ярости… Мне раньше столько болтали о Предназначении… А тут, понимаешь, получается, что моим Предназначением воспользуется кто-то другой, да к тому же благодаря мерзостному шарлатанству. Кто-то выдал себя за меня, за Цири из Цинтры, и получит все, будет купаться в роскоши. Нет, я не могла думать ни о чем другом… Я вдруг как-то сразу поняла, что недоедаю, мерзну, засыпая под открытым небом, что вынуждена мыть интимные места в ледяных ручьях… Я! У которой ванна должна быть из золота, вода благоухать нардом и розами, полотенца – теплыми, постель чистой! Ты понимаешь, Высогота?!

– Понимаю.

– Я уже готова была поехать в ближайшую префектуру, в ближайший форт, к тем самым черным нильфгаардцам, которых так боялась и которых так ненавидела… Я была готова сказать: «Это я – Цири, вы, нильфгаардские тупицы, не ее, а меня должен взять в жены ваш глупый император. Вашему императору подсунули какую-то бессовестную авантюристку, а этот ваш кретин не почуял мошенничества». Я была в такой ярости, что так бы и поступила, если б подвернулся случай. Не раздумывая, понимаешь, Высогота?

– Понимаю.

– К счастью, я охолонула.

– К великому твоему счастью, – серьезно кивнул он. – У проблемы императорской женитьбы все признаки государственной аферы, борьбы партий или фракций. Если б ты раскрылась, подпортив планы каким-то влиятельным силам, то не избежала бы кинжала или яда.

– Я тоже это поняла. И забыла. Намертво забыла. Признать, кто я такая, означало смерть. Я могла не раз убедиться в этом. Но не будем забегать вперед.

Они какое-то время молчали, занимаясь шкурками. Несколько дней назад улов оказался довольно богатым, в ловушки и капканы попало множество ондатр и нутрий, две выдры и один бобер. Так что работы хватало.

– И ты догнала Хотспорна? – наконец спросил Высогота.

– Догнала. – Цири отерла лоб рукавом. – Очень даже быстро, потому что он не шибко-то спешил. И совсем не удивился, увидев меня!

– Мазель Фалька! – Хотспорн натянул поводья, танцуючи развернул вороную кобылу. – Какая приятная неожиданность! Хотя, признаться, не столь большая. Я ожидал, не скрою, ожидал. Знал, что вы сделаете выбор. Мудрый выбор. Я заметил вспышку интеллекта в ваших прекрасных и полных прелести глазах.

Цири подъехала ближе, так, что они почти соприкоснулись стременами. Потом протяжно отхаркнулась, наклонилась и сплюнула на песок дороги. Она научилась плевать таким манером, отвратительным, но эффективным, когда надо было остудить пыл предполагаемого обольстителя.

– Понимаю, – слегка улыбнулся Хотспорн, – вы хотите воспользоваться амнистией?

– Ты плохо понимаешь.

– Тогда чему же следует приписать радость, доставляемую мне лицезрением прелестного личика мазели?

– А надо, чтобы было чему? – фыркнула она. – Ты на станции болтал, будто любишь компанию в дороге?

– Неизменно, – шире улыбнулся он. – Но если дело не в амнистии, то не уверен, что нам по пути. Мы находимся, как видите, на пересечении дорог. Четыре стороны света. Выбор… Символика, как в хорошо знакомой легенде. На восток пойдешь, не вернешься. На запад пойдешь, не вернешься… На север… Хм-м-м… К северу от этого столба – амнистия.

– Не морочь мне голову своей амнистией.

– Как прикажете. Тогда куда же, если дозволено будет спросить, дорожка ведет? Которая из дорог символического перекрестка? Мэтр Альмавера, искусник иглы, погнал своих мулов на запад, к городку Фано. Восточный тракт ведет к поселку Ревность, но я определенно не советовал бы выбирать этот путь…

– Река Ярра, – медленно проговорила Цири, – о которой шла речь на станции, – это нильфгаардское название реки Яруги, верно?

– Ты такая ученая, – он наклонился, заглянув ей в глаза и переходя на «ты», – а этого не знаешь?

– Ты не можешь по-человечески ответить, когда тебя по-человечески спрашивают? – не осталась в долгу Цири.

– Я пошутил, зачем же сразу злиться? Да, это та самая река. По-эльфьему и по-нильфгаардски – Ярра, по-нордлингски – Яруга.

– А устье этой реки, – продолжала Цири, – Цинтра?

– Именно Цинтра.

– Отсюда, где мы сейчас стоим, далеко до Цинтры? Сколько миль?

– Немало. И зависит от того, в каких милях считать. Почти у каждой нации свои, ошибиться нетрудно. По методу всех странствующих купцов такие дистанции удобнее считать в днях. Чтобы отсюда доехать до Цинтры, понадобится примерно двадцать пять – тридцать дней.

– Куда? Прямо на север?

– Что-то тебя, мазель Фалька, очень уж интересует Цинтра. К чему бы это?

– Собираюсь взойти на тамошний престол.

– Прелестно, прелестно. – Хотспорн поднял руку, как бы защищаясь от удара. – Тонкий намек понял, больше вопросов не будет. Самый короткий путь в Цинтру, как это ни парадоксально, ведет не прямо на север, потому как там кругом бездорожья и болотистые приозерья. Сначала следует направиться к городу Форгехаму, а потом ехать на северо-запад, до Метинны, столицы аналогично называемой страны. Потом следует ехать через равнину Маг Деиру, торговым трактом до самого города Нойнройт и только уже оттуда направиться на северный тракт, ведущий к долине Марнадаль. А долина Марнадаль – это уже Цинтра.

– Хм-м-м… – Цири уставилась в зеленый горизонт, в размытую линию темных взгорий. – До Форгехама, а потом на северо-запад… Это значит… куда же?

– Знаешь что, – Хотспорн едва заметно улыбнулся. – Я направляюсь как раз к Форгехаму, а потом до Метинны. Вот этой дорожкой, что между сосенками песочком золотится. Поезжай за мной, не заблудишься. Амнистия амнистией, но мне будет приятно общество прелестной девушки.

Цири смерила его самым пренаихолоднейшим из всех своих холодных взглядов. Хотспорн шельмовски закусил губу.

– Ну так как?

– Едем.

– Браво, мазель Фалька. Мудрое решение. Я же говорил, ты столь же мудра, сколь прелестна.

– Слушай, Хотспорн, кончай меня мазелить. У тебя это звучит как-то обидно, а я не позволяю обижать себя безнаказанно.

– Как прикажете, мазель…

Многообещающий прекрасный рассвет не оправдал возлагавшихся на него надежд. Наступивший день был серым и промозглым. Влажный туман приглушал цвета осенней листвы склонившихся над дорогой деревьев, отливающих тысячами оттенков охры, пурпура и золота.

Во влажном воздухе стоял аромат коры и грибов.

Они ехали медленно по ковру опавших листьев, но Хотспорн часто подгонял вороную кобылу, время от времени заставляя ее идти галопом либо рысью. В такие моменты Цири восхищенно глядела на них.

– Ее как-нибудь зовут?

– Нет, – сверкнул зубами Хотспорн. – Я отношусь к верховым лошадям чисто потребительски, стараюсь не привыкать к ним. Давать коням имена, если не содержишь конного завода или табуна, я считаю претенциозным. Согласна со мной? Конь Воронок, собачка Дружок, киска – Мурка. Претенциозно!

Цири не нравились его поглядывания и многозначительные улыбки и уж тем более насмешливый тон вопросов и ответов. Поэтому она пошла по самому простому пути – молчала, говорила кратко, не провоцировала. Если, конечно, удавалось. Правда, удавалось не всегда. Особенно когда он заговаривал об амнистии. Когда же в очередной раз – и довольно резко – она выразила недовольство, Хотспорн на удивление «сменил фронт» – принялся доказывать, что в ее случае амнистия излишня, более того – ее вообще не касается. Амнистируют преступников, а не их жертвы.

– Сам ты жертва, Хотспорн! – зашлась смехом Цири.

– Я сказал совершенно серьезно, – заверил он. – Не для того, чтобы вызвать у тебя птичье щебетание, а чтобы посоветовать, как спасти шкуру в случае, если тебя поймают. Конечно, на барона Касадея это не подействует, да и на Варнхагенов тоже вряд ли, от них снисхождения не жди, эти в самом лучшем случае просто линчуют тебя на месте. Быстро, и если прытко пойдет, то безболезненно. Но вот если ты попадешь в руки префекту и предстанешь перед судом, суровым, но справедливым лицом имперского закона… О, вот на этот случай я порекомендовал бы тебе такую линию защиты: заливайся слезами и настаивай на том, что ты невинная жертва стечения обстоятельств.

– И кто в это поверит?

– Каждый. – Хотспорн наклонился в седле, заглянул ей в глаза. – Потому что ведь такова истинная правда. Ты – невинная жертва, Фалька. Тебе еще нет шестнадцати, по законам Империи ты – несовершеннолетняя. В Крысиной банде оказалась случайно. Не твоя вина, что ты пришлась по вкусу одной из бандиток, Мистле, противоестественная сексуальная ориентация которой ни для кого не секрет. Ты подпала под влияние Мистле, тебя использовали и принудили к…

– Ну, вот и выяснилось, – прервала Цири, сама удивляясь своему спокойствию. – Наконец-то выяснилось, что тебе надобно, Хотспорн. Видывала я уже таких типусов, как ты.

– Серьезно?

– Как у всякого петушка, гребешок у тебя вскочил при одной мысли обо мне и Мистле, – продолжала она спокойно. – Как у каждого глупого самца, в твоей дурной башке шевельнулась мыслишка попробовать вылечить заблудшую овцу от противной натуре болезни, обратить на путь истинный. А знаешь, что во всем этом самое отвратное и противное натуре? Именно такие мыслишки!

Хотспорн посматривал на нее молча, храня довольно загадочную усмешку на тонких губах.

– Мои мысли, дражайшая Фалька, – сказал он, немного помолчав, – может, и необычны, может, и не совсем хороши, и уж, что там говорить, совершенно очевидно далеки от невинности… Но, о Господи, они соответствуют натуре. Моей натуре. Ты оскорбляешь меня, полагая, будто моя тяга к тебе зиждется на некоем… извращенном любопытстве. Ха, ты оскорбляешь самое себя, не замечая или же не желая замечать, что твоя пленительная красота и редкостная прелесть в состоянии заставить броситься на колени любого мужчину. Что очарование твоего взгляда…