Евангелие от Агасфера

Слушая Карловну, Юрис продолжал хохотать и приседать. Наконец, выпрямился, и вновь взялся теребить Федину пуговицу:

– Кума, ты опять оболгала высокие идеалы! Всё было несколько иначе…

– Я же сказала, что объясню в популярной форме, – парировала «кума».

– Популярно-то получилось, а вот суть опошлила. Федя, там дела были крутые и люди отнюдь не совсем рехнувшиеся, да и не робкого десятка. Впрочем, про это прочтешь в Википедии на досуге. Палачом действительно никто не отважился стать. Но ведь кто такой палач? Это отнюдь не мясник, не тупой убийца, как его могут показывать в дешевых фильмах или описывать в бульварной литературе. В Средние века и в Эпоху Возрождения, как правило, палач проходил очень серьезную подготовку. Это был аскет, все свободное время посвящающий молитвам и духовным упражнениям. Его работа была священнодействием – он должен был дать шанс душе казнимого за несколько минут или даже секунд – очиститься и возвыситься. Это уже когда наступило время так называемого «прогресса», палач, как духовный сан – выродился, и с конца восемнадцатого века, к революционной гильотине допустили даже отпетых мерзавцев, а дальше и подавно. Но Батай и его ученики знали, что значит быть Палачом с большой буквы. Именно поэтому никто и не взялся – все понимали, что обычное убийство ни к какой трансгрессии не приведет. На том «Ацефал» и распался. Однако, среди бывших ацефаловцев было заронено зерно, которое дало всходы в начале пятидесятых в кружке Пьера Клоссовски – философа, любителя мистики и художника.

– А еще он был большим почитателем маркиза де Сада, о коем как раз в конце сороковых издал скандальезнейшую книжку, а позже написал книгу о Бафомете – то бишь, о дьяволе – и тоже весьма Бафомета нахваливал. Что же до художника – видела я его рисунки – типичная порнографическая мазня, – не сдержалась Наина Карловна.

– Не мешай нам, о старушка-божий-одуванчик, – Юрис обратил к женщине умоляющий взор, – всё не так просто и однозначно. Клоссовски был очень серьезным мистиком, но любил эпатировать публику – это было модно в те времена. А кружок его был тайным, и прежде, чем осуществить эксперимент по трансгрессии, участники несколько лет практиковали медитацию и другие восточные и западные методы для достижения духовной отрешенности. Наш Жорж и был тем, кому досталась роль Палача. А жертвой выпало стать Жерару Кальви. Вот он-то и спраздновал труса. Возможно – к лучшему, кружок после этого тоже быстро распался. Но те, кто несколько лет там подвизались, прошли мощную школу. К теме Жертвы и Палача Клоссовски подвёл их далеко не сразу. Ученики постепенно получали задания, для выполнения которых приходилось перешагивать сильнейшие внутренние и, тем более, социальные барьеры – а каждое такое действие, совершенное не по дурости или пьяному куражу, а как способ тренировки воли и крепости духа, высвобождало колоссальные силы. Идеалом был, конечно, ницшевский образ Заратустры. Каждый месяц собравшиеся должны были вытянуть одну карту Марсельского Таро. Карта в символическом виде содержала задание.

– Да-да, – вновь встряла Наина, – выпала тебе, допустим, семерка Кубков – иди, дружок и предайся самому изощренному разврату в группе каких-нибудь подонков, да не ропщи – а извлеки из этого духовный опыт.

Юрис уже не засмеялся, а лишь рукой махнул:

– Будет тебе куражиться. Допустим, даже с семеркой Кубков не всё так просто. Но, как бы там ни было, речь шла об очень серьезных трансформациях личности, о разрушении привычных для простых смертных оценочных суждений, всех этих «добро и зло». Пройдя эту школу, человек становился не циничным распутником – хотя, наверное, и такое случалось, а отрешенным созерцателем, способным на Поступок. Вишенкой на этом торте и были карты Повешенного и десятки Мечей, которые Клоссовски до мая тысяча девятьсот пятьдесят третьего года намеренно изымал из колоды. Ну а дальнейшее ты слышал.

Фёдор Михалыч находился к этому моменту в состоянии лихорадочного возбуждения и, одновременно, какого-то зачарованного паралича. Хоровод разнообразнейших чувств кружился, побуждая то бежать из этого безумного места без оглядки, то напротив – внимательнейшим образом вслушиваться в речь Юриса. Тело безвольно топталось на месте. Мысли же роились и прыгали в самые непредсказуемые стороны. В ту минуту, когда хвостатый прервал свой монолог, Феде удалось как-то осознать эту столь ранее незнакомую разобщенность внутренних членов и сделать отчаянную попытку собраться, да вот поймав пронзающий взгляд Наины Карловны, всё вновь рассыпалось.

– Не стал палачом и Жорж, хотя намерение у него было наисерьезнейшее – появление Фулканелли ли тому причиной или этому помешали бы другие обстоятельства – сие неведомо, – Наина, всматриваясь внимательно куда-то сквозь Фёдора, медленно, по слогам произнесла:

– А вот в твоей судьбе, голубчик, этот эксперимент, похоже, найдет свое завершение и решение!

Юрис, впрочем, успел вмешаться и предотвратить очередной шок:

– Бро, не слушай эту дуру юродивую!

– Что ты там мелешь, гадёныш?, – взорвалась Карловна и схватила парня за грудки.

Наш герой почувствовал себя обязанным предотвратить намечающееся рукоприкладство:

– Постойте! Вы тут все рассказываете такие вещи, в которые невозможно поверить. Неужели это действительно столь легендарный человек. Ни он, ни вы ничего не выдумываете?

Юрис и Наина мгновенно расцепились и, как ни в чем не бывало одновременно одарили Дядю Фёдора сияющими улыбками.

– Весь мир – вымысел. Один вымысел губителен, другой исцеляет…

– Но, Жоржу тогда должно быть около девяноста лет? А выглядит он никак не старше семидесяти. Он действительно родился в 1930 году?

– Может быть и намного раньше. Можешь ли ты представить курьез о том, кто родился, но не умрет – это как-то представимо, а случай про того, кто не рождался, но должен умереть – та же бесконечная жизнь.

На этих словах Фёдор Михалыч смекнул, что ему зубы заговаривают.

– Вы хотите сказать, что он никогда не рождался?

– Эк ты хватил! – усмехнулся хвостатый парень, – Ну, не то, чтобы никогда, но вот копыта отбросить никак не может, а пора бы.

– Давно пора, – подхватила Наина, – последние пару столетий он уже совершенно невыносим.

– А, вот как!, – Фёдор вдруг расслабился, всё более убеждаясь, что его разыгрывают, – Как в фильме «Формула любви»: «Про тысячу лет не знаю, но те 300, что я возле него, он ничуть не изменился».

– Нет, голубчик, – Наина стала серьезной, – Я как раз тысяча девятьсот пятьдесят третьего года – родилась двумя месяцами позже тех событий, о которых давеча шла речь.

– А я и вовсе юн еще, родился в тысяча девятьсот восьмидесятом, – подмигнул Юрис.

Атмосфера смягчилась, Фёдор тоже смог улыбнуться:

– А я семьдесят первого года.

– Ну, вот, а Жорж примерно третьего или пятого.

– Час от часу не легче? Ему как Фулканелли нынче сто тринадцать или даже сто пятнадцать?

– Ну кто же такими цифрами оперирует. Ты остроумно вспомнил «Формулу любви» про Калиостро. Помнишь, веселый доктор рассказывал, что писарь в деревне ставил только год рождения, вот и живут в деревне Иванов – 2 года от Рождества Христова, Петров – 4 года, так вот и наш Жорж.

– Вы серьезно?

– Дружище, ты же сам назвал Жоржа легендарным человеком, вот тебе и легенда! А Карловна, конечно, любит брехать.

– Что значит – брехать?, – вновь наехала на молодого человека Наина.

Между ними вновь возникает потасовка, и Фёдор Михалыч в очередной раз примеряет новую для себя роль спасителя, пытается разнять бодающихся неожиданным вопросом:

– А почему тогда столь легендарная личность обретается в такой маргинальной обстановке и,., пардон, компании?

– А это особый вопрос, – Наина Карловна театрально воздевает перст, – Пробовал он учить людей из высших слоев общества, и очень много лет на них угробил, но – не годятся они, только те, кому нечего терять, могут представлять для него интерес. Но не пролетарии, как в своё время отметил классик, а именно маргиналы – тут ты, голубчик в самую точку попал!

– Здесь что – секта?, – испугался Дядя Фёдор.

– Хуже, – подмигнул ему Юрис.

– Как это? Впрочем, эээ… благодарю вас за беседу, было очень интересно, а теперь я пойду…

– Куда же ты пойдешь теперь? – пожал плечами Юрис, – Как говориться, ты теперь слишком много знаешь!

– Вы что угрожаете? Так я не в Литве живу, – наш герой разворачивается и делает решительный шаг в сторону выхода.

– Да хоть в Новой Зеландии! – закричала на него Карловна, – Жорж тебя из-под земли выкопает! Мы сами уже который год, а кто и десяток лет вырваться не можем. Хоть бы этот гад двинул кони, наконец, да вот же – никак! – тон ее стал грустно-ожесточенным.

– Ладно, дружище, не бери в голову. Как уже говорила Наина – весь мир – большая легенда, сотканная из легенд поменьше. Оставайся-ка еще на полчаса, сейчас самое интересное начнется!, – смягчился Юрис. И добавил, после недолгой паузы:

– Выбраться из паутины старого лиса действительно невозможно… У него свои люди везде, и в полиции тоже.

– Но я не местный.

– Это ничего не меняет. С того момента, как ты попал в поле его внимания, он найдёт тебя в любой точке планеты.

– Что же делать?

– То же, что и мы. Ждать, пока эта живучая сволочь – воплощение всех пороков мира – помрет наконец!

– Только непонятно, произойдет ли это когда-нибудь, – вмешалась Наина. – Я лично ожидаю освобождения уже около тридцати лет… В этом бешеном гении выпукло отражено все, что впитала в себя наша больная цивилизация за всю историю…

– Кстати, и мудрость тоже, – заметил Юрис.

– И доброту, щедрость, обаяние, невероятные знания, которыми он охотно делится, любовь ко всем нам, наконец, – подхватила Наина.

– Да, личность его крайне непростая, не заурядная, хотя и заурядность нет-нет да и проскочит в его поведении, – добавил молодой человек, вновь ухватив Фёдора за пуговицу.

– А еще он похотлив как павиан, – весело воскликнула Карловна и, кивнула в сторону комнаты, в которую, воротившись с лестницы, отправилась та, из-за которой наш герой попал во всю эту переделку, – эту бедняжку трахает с восемнадцати лет.

– Да и тобой Наина он никогда не брезговал, – хохотнул Юрис.

– Ну, меня-то хоть с тридцати…

– Зато по сей день!

Дядя Фёдор не заметил, когда в помещении появился Альгис, а он прохаживался вокруг увлеченной беседой троицы, как минимум минут пять, так как уж концовку разговора застал точно:

– Если говорить про павианов, то это не самый удачный пример похотливости, гораздо более подходящим к Жоржу является пример шимпанзе бонобо, – уснащая свою зычную речь озорными жестами, Актёрыч пустился в подробные описания, смакуя отдельные детали и, видимо не давая себе отчет, что со стороны его седины сочетаются с предметом рассказа не иначе как паясничание. Впрочем, возможно, он нарочно старался произвести такой эффект:

– Бонобо называют типичными хиппи мира животных, потому что они предпочитают заниматься любовью, а не воевать. Любые свои проблемы эти мудрые животные решают при помощи секса, и самого что ни на есть изощренного! Этих обезьян называют сексуальным сюрпризом эволюции. Они единственные в мире животные, способные заниматься сексом в «миссионерской позиции». В среднем бонобо любят друг друга каждые полтора часа. Они ведут себя так, как будто прочли «Камасутру». Эротика – универсальный язык бонобо, которым они пользуются с большим успехом, чем мы своей членораздельной речью. Секс позволил им добиться того, в чем не преуспели самые красноречивые из наших пророков, дипломатов и священников: бонобо никогда не воюют. Каждый раз, когда возникает чреватая агрессией ситуация, обезьяны не дерутся, а совокупляются. Бонобо, например, не ссорятся из-за еды. Сообщество бонобо, как коммуну хиппи, объединяют сексуальные узы, которые оказались прочнее и надежнее, чем власть и деньги. Свободные в любви, как пушкинские цыгане, бонобо упразднили право собственности друг на друга. В сущности, они живут в той утопии, о которой мечтали Платон, да и Александрой Коллонтай тоже.

Впрочем, Фёдора мало занимала история наших любвеобильных пращуров. Его внимание вновь прилепилось к босоногой, но сейчас он переживал острое чувство возмущения и жалость к несчастной:

– Бедная женщина, – произнес он с жаром в голосе. Присутствующим было очевидно, что сия реплика относится не к Наине Карловне, которая, кстати, мгновенно среагировала:

– Не такая уж она и бедная, потому что по себе знаю – Жорж – бог в сексе, и это невыразимое счастье – принадлежать ему. Среди всех нас Анне-Марии досталось больше всего его любви. Он постепенно открыл в ней Афродиту. С ее первоначальными данными этого бы никогда не случилось. А сейчас ни один мужчина не может устоять, когда она просто проходит мимо, причем в любом виде, хоть в косметике, хоть покрытая грязью и в драной холстине, – у тебя неизбежно встанет – шлейф Афродиты чувствуется за километр.

В этом как раз Фёдор Михалыч имел давеча несчастье (или счастье?) убедиться.

– Кто же, черт возьми, этот ваш Жорж?, – вопрошал бедолага.

– Да мы сами не знаем, он каждый раз предстает в совершенно новом обличии, – Юрис пожал плечами, – такое впечатление, что этот человек набрал невероятное количество гештальтов и ни один из них не закрыл. Теперь он отрывается на всех нас, да что там! – на всех, кого угораздит попасть ему на глаза!

– Да он же шизофреник! – пробормотал наш герой.

– Увы, это так, но разве наша цивилизация в целом нынче не заслужила того же диагноза?, – надрывно вскричал Актёрыч, и продолжил в том же тоне, – Друзья мои! Я знаю Жоржа долее, чем вы все. Он гениален, но, как и многие гениальные люди, не встретив сразу же признания своих талантов, настроил против себя очень многих, а потому долгое время с ним никто не хотел не то, что считаться, но даже общаться. Он стал обижен, и обида сквозит положительно в каждом его взгляде и жесте. Это чувствуется, согласитесь! Он обижен на весь мир. С другой стороны, что было бы со мной, если бы я не повстречал его? Он вынул из меня столько дерьма, сколько я бы и за десять жизней в психоанализе не выковырял.

Фёдор, слушая все противоречивые характеристики, даваемые его новыми знакомцами своему гуру, совершенно запутался:

– Он же ваш учитель, как же вы его обсуждаете?

Юрис усмехается:

– Обычное дело. Чем ещё заниматься ученикам, как не обсуждением Учителя, в кулуарах, разумеется? Обычная такая подленькая привычка. Чем мы отличаемся в этом отношении от многих?

Альгис подхватил:

– Да, когда-то мы говорили с ним о предательстве, вернее он создал ситуацию, в которой я предал его. Предал по-крупному. Надо сказать, что его реакцией на мою подлость был просто смех. Я ожидал, что он проклянет меня, прогонит к чертям, будет мстить, потому что это решительно в его силах – уничтожить человека – ты, друг мой, видел это нынче, и это еще сотая часть его возможностей, легкая разминка, так сказать. В ответ же на мое предательство он только смеялся, говоря, что все люди изначально склонны к предательству, только раньше, в прежние века, люди предавали под пытками, за золото, за деньги, женщин – за многое, но, по крайней мере, нужен был какой-то стимул. Ныне же мы предаём друг друга просто так, нам уже не нужно ничего предлагать, нас не нужно пытать, нас не нужно покупать – большинство делает это даже не задумываясь.

– Да уж, – пробормотал Юрис, – иудино семя есть в каждом из нас.

Наина встрепенулась:

– Готова поспорить с тобой! Отношение к Иуде сформировано кем-то нарочно нарицательно – не было бы Иуды, не было бы всей этой истории с Голгофой и воскресением. Очевидно же, что это был самый преданный ученик и именно ему выпала самая сложная задача. Так когда-то и тебя, Альгис, Жорж поставил в ситуацию предательства, и ты до сих пор мучаешься, вспоминая эту историю. Что же до Иуды, то Иисус скорее всего поручил ему самое ответственное и тяжкое бремя. Жорж расскажет об этом лучше. Конечно, версия эта высказана впервые не мной и даже не им, а впрочем, может быть, и им. Кажется, с Борхесом он тоже имел какое-то общение. А у Борхеса есть рассказ «Три версии предательства Иуды», в котором некий богослов неожиданно приходит к выводу, что Иисус и Иуда – две стороны одной медали. Причём если Иисусу достались все почести, хвала и слава, то Иуда даже в большей степени является Спасителем, ибо он знал, на что шёл, и отдавал себе отчет, что будет проклят в веках и само имя его станет нарицательным. Взойти на крест, когда ты знаешь или хотя бы веришь, что ты станешь символом света, добра и любви – всё же не так страшно, как если идти почти на такой же крест, даже ещё более тяжкий, зная наверное, что с тобой будет связан худший из грехов человеческих. А много ли людей, которые сейчас понимают диалектику Иисуса и Иуды, диалектику предательства как высшей формы любви? Вряд ли ты найдёшь их.

В комнате, где стоял стол с вином и стаканами, раздался шум. Любители философии, а с ними и наш герой отворили дверь, интересуясь, что там происходит. А там, между прочим, нерешительно топтались несколько новых персонажей – три женщины лет тридцати пяти – сорока и юноша, вероятно, студент. Навстречу им из другой комнаты уже выходил Жорж:

– Ну что, народ к разврату готов?

Глава 4

«Встречаются, чтоб разлучаться…

Влюбляются, чтобы разлюбить…

Мне хочется расхохотаться,

И разрыдаться – и не жить!

Клянутся, чтоб нарушить клятвы…

Мечтают, чтоб клянуть мечты…

О, скорбь тому, кому понятно –

Все наслаждения тщетны!..

В деревне хочется столицы…

В столице хочется глуши…

И всюду человечьи лица

Без человеческой души…

Как часто красота уродна

И есть в уродстве красота…

Как часто низость благородна

И злы невинные уста».

Игорь Северянин, «Поэза странностей жизни»

– К какому разврату?, – раздался тревожный и растерянный голос одной из вошедших дам.

– К очень простому, можно сказать – обыкновенному, бытовому, без всяких вычурностей и приспособлений, коими пользовался небезызвестный маркиз, – весело ответил Жорж, и самый тон его голоса, как показалось Фёдору, будто бы набросил на мрачное запущенное помещение и всех находящихся в нём, тончайшую паутину беззаботной расслабленности.

Выждав паузу и убедившись в том, что публика готова уже ко всему, чтобы он не предложил, старик продолжил:

– После… назовём это – эротических практик, Юрис покажет вам комплекс психо-энергетических упражнений для быстрого расслабления и максимальной мобилизации всех сил, ну а я сейчас оглашу домашнее задание на пару недель. Отчитаетесь потом Наине Карловне. Ежели вы со всей этой начальной программой справитесь, то сделаете первые серьезные шаги к неуязвимости.

– А если не справимся?, – поинтересовался юноша.

– А не справитесь – грош вам цена, и встречаться с вами в следующий раз не вижу никакого смысла. Итак, задание на дом. В социальных сетях, вы должны будете сделать несколько десятков постов от своего имени и без всяких смайликов о том, что, дескать, всё это не серьёзно. Нужно будет затронуть как можно больше самых животрепещущих тем, и аргументированно обозначить в них совершенно противоположное мнение и позицию тем, которых вы придерживаетесь. Тех, кто будет вас читать, важно не только удивить, но разозлить, раздосадовать, возмутить – ведь до этого они считали вас совсем другими людьми. Многие от вас отпишутся, но появятся и новые друзья. На комментарии отвечать, сохраняя совершенно серьезную приверженность написанному, приводить дополнительные аргументы, ожесточенно защищая ваши новые взгляды, не бояться вступать в конфликт…

– А на личности переходить?

– Если для вас это совершенно не свойственно – то – обязательно, если же вы, наоборот, привыкли отвечать в этом стиле, тогда – наоборот, оперировать только фактами. Повторюсь – попробуйте охватить как можно больше острых тем! Если вы придерживаетесь либеральных взглядов – люто разгромите либерализм, ну а коли вы напротив, к примеру, националист – напишите предельно либеральный текст, пройдясь по проклятым нацикам, от которых все беды. Ненавидите власть – без малейшего намёка на стеб, сочините хвалебную оду ей. Вы склонны к ревности? Тогда напишите про поощрение свободных отношений, пуще того, как это славно – когда изменяет жена или муж. А склонны к свободным отношениям – защищайте с пеной у рта моногамию. Искренне пишите! Если считаете себя крутым интеллектуалом, запостите цитаты из Донцовой или Правдиной, если же любите гламур – произведите разбор какого-нибудь текста Лакана или Делёза. Любите прозу Германа Гессе и стихи Бродского? Раскритикуйте их в пух и прах. Считаете себя порядочной женщиной? – Замечательно будет выложить дюжину откровенных фоток. И так, как минимум, по двадцати темам – создайте публичный образ себя во всем противоположного себе вчерашнему. Если вы этого не сделаете, значит вы убийственно отождествлены сами с собою – о чём тогда нам дальше говорить? Задача ясна, надеюсь?

В ответ – несколько робких реплик, мол, «попробуем», впрочем, старый плут отвечать на них не стал, выдержав длинную театральную паузу.

Наина Карловна, схватила Фёдора за руки и, притянув к себе, принялась громко и выразительно шептать ему на ухо:

– Понял теперь, почему он Юриса давеча загасил? Мы считаем мысли своими, но ведь само слово – оно же ничьё. Слово, даже такое как «я» – не принадлежит мне, как это ни парадоксально – меня нет вообще…

Жорж, бросил внимание на эту милую сцену, рассмеялся и, обращаясь ко всем, вытянул руку в сторону Наины и Дяди Фёдора:

– Вот вам пример умников, то бишь, идиотов, иллюстрирующих толпу засранцев, о которых Карл Юнг писал в своей «Красной книге», как о глупцах, поклоняющихся Духу Времени и не ведающих Дух Глубин!

– Господь с тобой, Жорж, – возмутилась Карловна, – мы же как раз о глубинах!

– Вот именно, Господь со мной, а с вами хрен знает кто, – оборвал ее гуру, показав абсолютное нежелание оспаривать возражения.

Возникла пауза. Вновь пришедшим (впрочем, как и Феде), видимо стало неловко от показного авторитаризма старика, которого они почитали как Наимудрейшего. Студент, попытался затушевать сей неловкий момент:

– Уважаемый… эээ… Жорж, я наслышан, что вы общались со многими замечательными людьми. А вот с Юнгом вам доводилось встречаться?

– Я что похож на человека, который встречается с мудаками?, – в той же манере отвечал старый лис.

В это время Наина шепчет Фёдору:

– В конце пятидесятых Жорж был очень дружен с Юнгом, регулярно выступал на его конференциях «Эранос» в Швейцарии.

Нетрудно догадаться, что у нашего горемыки Фёдора от переизбытка противоречивых впечатлений дня, голова, мягко говоря, буквально идёт кругом. Одна большая мысль, которую, вопреки заверениям, без сомнения, образованнейших людей, он упрямо считает своей, вертится в этой бедовой головушке: «Это не просто секта, из которой, пожалуй, действительно не вырваться, но это еще и какой-то нелепый цирк с конями! Как мне удрать отсюда? Меня, вроде бы, никто не держит, но вот на волевое усилие, дабы покинуть этот зловещий аттракцион, я положительно не способен. Меня как будто в какой-то водоворот затягивает непонятная сила. Что делать?». Понятное дело, что вопрос сей – риторический, и никакого ответа на него Федя не найдёт, чувствуя только, что его крепко держит какая-то невидимая, но невероятно сильная рука. Знал бы он, куда эта «рука» поведёт его еще сегодня!

В комнате, несмотря на недавнее замешательство, вновь, как по мановению невидимой режиссерской палочки, воцаряется атмосфера беззаботной лёгкости. Лишь одна из женщин, видимо, умом понимая множество несоответствий между увиденным и услышанным, пытается задать вопрос, и вопрос этот, обращенный к Жоржу, даже звучит, но, к удивлению самой вопрошающей, в реплике ее слышится отнюдь не тревожность, сообразная смыслу слов, а кокетство, переходящее в жеманность:

– Позвольте, но ведь написав за пару недель тексты, по рекомендованному вами… эээ… рецепту, мы потеряем не только большинство подписчиков, но рискуем поссориться с давними друзьями. Как же это? Мы ведь пришли сюда, чтобы, наконец, найти крепкий стержень в вихре нашего противоречивого времени, некую стабильность, как основу для саморазвития…

– Крепкий стержень, о свет очей моих, ты найдешь уже через десять-двадцать минут, – хохотнул Альгис. Жорж же, напротив, взял совершенно серьезный тон и отвечал барышне:

– Стабильность, надёжный тыл, распорядок и прочие благоглупости – всё это ведёт к остановке, застыванию, деградации. Это касается всех сфер жизни, а особенно тех случаев, когда человек обманывает себя, собираясь на фоне стабильности заниматься так называемым саморазвитием. Настоящее развитие возможно только в непрерывно меняющейся среде, к которой приходится приспосабливаться. При этом главное условие: именно среда окончательно контролирует ситуацию, а не человек. «Мы хотим жить, а не выживать» – говорят искатели саморазвития. Они не понимают, что жизнь вне рамок выживания невозможна в принципе, жизнь изначально возникла именно как выживание, она заточена только на выживание! Вне выживания носитель жизни самой жизни не нужен, он избыточен и паразитарен. Жить и выживать – это – синонимы. Другой вопрос, что очень немногие хотят жить, а вы до сей поры под жизнью понимали беспорядочное убийство времени в погоне за шаблонными, предсказуемыми, и стабильными удовольствиями. Я же прямо сейчас предлагаю вам выйти за свои пределы, сделать тот самый порочный шаг, который ведет за черту идиотской «нормальности». И, кроме прочего, это уже не стабильные удовольствия, а опасные и рискованные наслаждения. Но в наше время тот, кто не рискует – как раз рискует более всех. Так что, дамы и господа – каждой твари – по паре или как вам угодно. Комнат в этом прекрасном, изысканном особняке как раз хватит на все пары, хе-х!