«Крутится-вертится шар голубой»

Соломон задумчиво тер лоб. Мужик незнакомый, а в мастерской инструмент ценный, материалы хорошие – так рисковать он не мог. Но и на улице оставлять человека нельзя, не по-людски это. Наконец, возникла идея.

– Ладно, ступай за мной. Пристрою тебя на ночь. Повезет, может, и на постой возьмут. У нас в соседнем доме кассирша живет из кинотеатра, у нее мужа недавно …., в общем, забрали – угол освободился, да и деньги ей сейчас нужны – одна осталась.

Так оно и случилось.

Работником Герасим оказался усердным и старательным. Соломон сразу понял, что руки у него растут откуда надо. Первым делом поручил он новому помощнику подготовить каркас для дивана. Это был горящий заказ для директора местного Коопторга. Тот уже на неделе заглядывал в мастерскую и интересовался, когда в его гостиной появится, наконец, новая мебель. Герасим изучил чертеж, уточнил кое-какие детали, и принялся сноровисто перетаскивать из подсобки тяжелые дубовые доски. Разложив материал на полу, он начал его размечать.

– Запас предусмотри, когда пилить будешь, – не удержавшись, подсказал мастер. – Обивку к чему крепить будем?

Фарбер с удовлетворением наблюдал, как хлипкий на вид, но на удивление крепкий работник, пилит доски для каркаса, таскает обрезки в специальный ящик у входа – что-то еще на дело пойдет, что-то продать можно. Соломону же оставалась «белая» работа по сборке дивана.

В первый день Герасим сколотил спинку и сиденье; назавтра приколотит боковины. Останется положить пружинный блок и изготовить мягкую часть. Соломон подготовит мягкую прокладку и раскроит обивку из коричневого с золотой искоркой плюша. Герасим, тем временем, покроет каркас лаком. Затем они аккуратно прибьют обивку специальными гвоздиками-шпильками, приклеят деревянные подлокотники, после чего Фарбер самолично проверит все изделие. И можно приглашать заказчика принимать работу.

С новым напарником дела пошли быстрее, и Соломон повеселел. Скоро он рассчитается по всем заказам и сможет устроиться на завод. О месте он уже позаботился. На «Красной Кузнице» работал его бывший ученик-подмастерье; с крепким опытом, приобретенным у Фарбера, он быстро пошел вверх и стал заместителем начальника цеха. Испытывая к своему бывшему наставнику большое уважение и благодарность, он рекомендовал Соломона Моисеевича своему начальнику как ценного работника.

По утрам мужчины шли на работу вместе. Мастерская находилась в десяти минутах ходьбы, в небольшом помещении бывшего склада, который Фарбер взял в аренду у строительной артели. Герасим выходил чуть раньше и поджидал Соломона Моисеевича, сидя на лавке у его крыльца. Тот выходил, мужчины, здороваясь, жали друг другу руки и неторопливо выходили со двора.

В семье знали, что у отца появился новый помощник. Впервые Соня увидела его через две недели после того, как Герасим начал работать в мастерской. Тем утром матери нездоровилось. Она не пошла в магазин, а отправила туда старшую дочь. Соня сбежала с крыльца вслед за отцом, на ходу забирая в узел разметавшиеся на ветру непослушные волосы. С лавки поднялся мужчина, пожал руку отцу, взглянул на Соню и замер. Он стоял так несколько мгновений, пока Соломон не отнял у него свою руку, которую тот продолжал сжимать.

– Познакомься, Герасим, это Софья, моя дочь, – с гордостью представил Соломон девушку.

Мужчина слегка наклонил голову и протянул Соне руку. Девушка стушевалась – никто еще с ней так не здоровался – но вложила свою ладошку в ладонь Герасима. Его легкое рукопожатие было коротким и уверенным.

– Вы с папой работаете? – для вежливости поинтересовалась Соня, хотя и так поняла, что это папин новый помощник.

Герасим кивнул, не сводя с нее глаз.

– Ладно, нам пора, – закруглил разговор Соломон. Мужчины зашагали со двора, Соня же помчалась в магазин стоять очередь.

Это случайная встреча произвела на девушку впечатление. В течение дня она несколько раз возвращалась к ней в мыслях; ей было приятно и волнительно вспоминать ощущение трепета, овладевшее ею от прикосновения сильной и твердой руки, поймать на себе восторженный взгляд взрослого человека. Но затем вся эта история стерлась из памяти, вытесненная делами и заботами.

От Соломона же не укрылось восхищение Герасима при виде его дочери. Он промолчал, но в мастерской, приступая к работе, как бы невзначай, предупредил:

– Соня у нас девушка серьезная, скромная. Да и вообще она еще ребенок, а ты – мужик взрослый. Вот и думай.

Герасим продолжал пилить доску и ничего не ответил. Но утреннюю встречу не забыл, запрятал в дальний уголок души и бережно хранил.

После этого случая Герасим нет-нет, да и встречался Соне: то во дворе как бы невзначай с ней столкнется, то у крыльца вечером сидит. Каждый раз они вежливо здоровались, но разговор ни тот, ни другой не начинали.

Однажды под вечер мама поручила Соне развесить белье. Девушка взяла большую корзину с мокрыми простынями и вышла во двор. Герасим сидел на лавке у их дома. Увидев Соню, он молча поднялся, пошел рядом, по другую сторону от корзины и, не замедляя шага, перехватил у нее ношу. Соня от неожиданности дернула корзину на себя, но мужчина осторожно, но твердо отстранил девушку.

– Я помогу, – решительно заявил он.

Соня улыбнулась.

– Вся в хлопотах? – улыбнулся в ответ Герасим.

– Да, у нас семья большая, дел всегда много, – согласилась Соня.

Дойдя до натянутых под липами веревок, Герасим опустил корзину на землю. Соня наклонилась, взяла простыню, ловко накинула ее на веревку и закрепила деревянными прищепками, висевшими на шее, как бусы. Когда она собралась вновь наклониться, чтобы взять белье из корзины, Герасим уже подавал ей мокрое полотенце

– Ко мне в помощники подрядился? – засмеялась девушка. – Мало отец тебя работой загружает?

– Мне все равно по вечерам нечего делать. Так быстрее управишься, – чуть смутился Герасим.

– Папа говорит, ты ссыльный? – осмелела Соня. – А где сидел? Откуда к нам приехал?

– На Соловках был, – нехотя ответил Герасим.

– А за что тебя туда сослали? – продолжала любопытничать Соня. Ей нравилась ее новая роль. Она – ответственная за развешивание белья, и у нее есть помощник, причем значительно старше нее. А она над ним главная. Им можно руководить, а он пусть развлекает ее разговорами.

– Участвовал в революционном движении, защищал права рабочих. Так понятно?

– Так ты делал революцию? – удивилась Соня. – Тогда почему же тебя на Соловки сослали?

– Я не так ее делал, как хотели большевики. Поначалу мы были вместе, но потом у нас взгляды разошлись.

– У кого у нас?

– У анархистов. Слышала про таких?

Соня неопределенно пожала плечами. Слышать-то слышала, но не более того: политикой она не интересовалась. Не желая показаться невежественной, девушка решила обойти неловкий вопрос.

– А сейчас ты тоже анархист? – с любопытством поинтересовалась она.

– Анархизм – это целая идеология, это взгляды и убеждения, которые ты принял и которые считаешь единственно верными. Это не рубаха, которую можно носить, а можно снять и в шкаф сунуть. Ты этим живешь, это – на всю жизнь. Да, я анархист. И то, что я несколько лет провел в лагере, ничего не изменило.

– А как ты жил в лагере? Чем там занимался?

– Жизнью это назвать нельзя, – горько усмехнулся Герасим. – Да и зачем тебе это знать? Ты лучше живи и радуйся, что есть у тебя родной дом, есть отец с матерью, люди хорошие тебя окружают. Это ли не счастье для молодой девушки?

– Не совсем так, – возразила Соня. Ей захотелось, чтобы этот взрослый мужчина узнал, что и в ее жизни уже были невзгоды. – Я этим летом в институт поступала, но меня не приняли. Мой папа не член профсоюза.

– Это не беда. Скоро Соломон Моисеевич начнет работать на заводе и вступит в профсоюз. И это хорошо! Профсоюз – очень нужная организация. Он защищает интересы рабочих и помогает им отстаивать свои права. За ними – будущее, – с каждым словом Герасим все больше воодушевлялся. – Наступит день, и люди поймут, что они сами в состоянии управлять заводами и фабриками, что все, что они производят и зарабатывают, принадлежит им. И только они должны решать, как им распределять блага, которые сами же и создают. Это будет мир максимально культурных и справедливых людей, где возможно счастье для каждого.

Соня слушала, затаив дыхание. Как увлекательно и складно излагает Герасим свои мысли! Насколько он убежден и абсолютно уверен в том, что говорит! С каждым его словом таяли всякие сомнения и росла вера в то, что такой день непременно наступит.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила она.

– Так говорят очень умные и знающие люди. Они написали об этом целые книги.

– И ты их читал? Они интересные? Дай мне эти книжки почитать! – внезапно загорелась Соня.

Герасим вмиг посерьезнел. Для девушки это было любопытство, но он-то знал, к чему приводит чтение таких книг.

– Во-первых, эти книги запрещенные, за них могут арестовать.

– А во-вторых?

– А во-вторых … – Герасим явно колебался и, наконец, неуверенно добавил, – … а во-вторых у меня их нет.

Соня не очень-то поверила в последние слова, но приставать со своей просьбой не стала. Она чувствовала, что этот человек пока не готов впустить ее в свой незнакомый и, по всему видно, опасный мир.

– Вот бы поскорее наступило это время! – мечтательно протянула девушка, чтобы заполнить возникшую паузу.

– Все не так просто. Многие люди думают совершенно по-иному. За этот свободный мир надо бороться.

– Так тебя поэтому и отправили в лагерь, что ты боролся? – догадавшись, ахнула Соня.

Герасим кивнул, и, словно опомнившись, что наговорил лишнего, тут же сменил тему:

– Куда же ты хочешь поступать?

– На химический факультет.

– Тебе нравится химия?

– Очень! Там все так увлекательно, все понятно. А какие опыты с веществами нам учительница в школе показывала! Ты не поверишь!

– Почему же не поверю? – засмеялся Герасим, – Соглашусь с тобой, химия – интересный предмет. А знаешь, как Менделеев открыл свою таблицу?

– Знаю, во сне!

– Точно! Только я тебе скажу, что физика и математика важнее.

– Это отчего?

– Физика объясняет, как устроен наш мир, как происходят различные явления. Математика дает расчеты. Физика и математика – основа развития. Без этих предметов невозможно создать новые машины, передовую технику. Самые интересные и захватывающие открытия происходят в физике.

– Ну, например?

И Герасим с увлечением принялся рассказывать про открытия в области физики, про логику математических формул, про необходимость изучения точных наук.

– Откуда ты все это знаешь? – с уважением спросила Соня.

– Я учился в техническом институте в Москве.

– Правда? На кого же ты выучился?

– Ни на кого, – помрачнел Герасим. – Хотел выучиться на инженера, но революция началась, все закрутилось…..

Соня тем временем прищепила последнюю простыню и собиралась взять корзину, но Герасим ее опередил. Так он и нес корзину до самого дома.

– С тобой очень интересно, – призналась Соня.

– С тобой тоже, – улыбнулся Герасим. – Ты любознательная. Женщины редко интересуются такими вещами. Ты, наверное, много читаешь?

– Да, я люблю читать. У нас дома есть книги – немного, но зато все интересные. Если хочешь, дам почитать.

– С удовольствием, – согласился Герасим.

Соня еще долго перебирала в памяти обрывки этой беседы. Никто из ее сверстников не смог бы разговаривать на такие темы. С ребятами из класса можно было поболтать о фильме, который показывали в кинематографе, обсудить школьные события, планы на выходные. Герасим же знал так много и так интересно рассказывал! При этом он разговаривал с ней, как с равной, не делая скидку на ее возраст. И ей льстило внимание взрослого мужчины, так не похожего на ее прежних друзей.

Люба наблюдала в окно, как Соня с Герасимом развешивали белье, как вместе шли к дому, а после стояли у крыльца, о чем-то разговаривая. Затем дочь забрала корзину и вошла в дом. Герасим еще какое-то время потоптался у крыльца и направился к себе. Муж рассказывал, что познакомил Соню с новым помощником, поведал о своих наблюдениях. После этого мать и сама стала замечать, что Герасим часто попадается ей на глаза, но не относилась к этому серьёзно. Во-первых, он живет в соседнем доме, снимает угол у Тони, кассирши из кинотеатра, – вот и ходит по их двору. Во-вторых, Соня только школу окончила, у нее другие планы – на будущий год опять поступать поедет. И в-третьих, этот человек намного старше их дочери, какой ему интерес с девчонкой связываться. Но сегодняшние наблюдения заставили Любовь Григорьевну призадуматься.

А Соня и Герасим с того дня уже не просто кивали друг другу при встрече, а иногда, когда ни тот, ни другой никуда не спешили, останавливались и разговаривали. Соня, как и обещала, давала ему книги, что служило пищей для новых бесед.

Прошло без малого два месяца, как Герасим начал работать у Фарбера в мастерской. Соломон заканчивал последние заказы и потихоньку распродавал остатки материалов. Он был доволен, что напоследок ему попался такой хороший помощник – трудолюбивый, работает споро, табак не курит – перекуры не устраивает, брака в работе не допускает, перепроверять за ним не надо. Да и мужик вроде нормальный, правильный. Ну и что ж, что ссыльный. В их краю, куда пальцем ни ткни – всюду ссыльные. Места здесь такие, северные.

За что Герасима сослали, Соломон толком не знал, с лишними вопросами не лез. Сказал – политический, значит, властям где-то дорогу перешел. Но сейчас никаких грехов за ним не замечается. Да и Герасим не был расположен к откровениям. С Фарбером он держался почтительно, разговоры вел исключительно по работе – как лучше деталь изладить, как правильнее обивку раскроить, куда заказ доставить. Порой он уходил в себя и сидел отрешенно, погруженный в известные лишь ему одному мысли.

Как-то днем к Фарберу заявился посетитель. Он вальяжно разгуливал по мастерской, бесцеремонно, по-хозяйски заглядывал в каждый угол. Герасим, не переставая набивать плюш на каркас кресла, поднял голову и вопросительно посмотрел на Соломона, который следовал за посетителем по пятам. Тот развел руками и обреченно повесил голову.

– Это большой человек, – украдкой шепнул он Герасиму, проходя мимо.

«Большой человек», тем временем, остановился у ящика, куда складывали обрезки досок, ещё пригодных для изготовления мелких изделий, и принялся в нем копаться. Перебирая материал, он хмурил лоб, и лицо выражало высшую степень недовольства. Наконец, взгляд его просветлел, и он вытащил на свет гладко оструганную широкую доску мореного дуба. Повертев ее в руках и придирчиво осмотрев со всех сторон, посетитель сунул доску Соломону.

– Вот, держи, сделаешь мне полочку, как у Порфирия Степаныча, – безапелляционно заявил он. – Видел у него твою работу в прихожей, когда давеча гостевал с супругой. И смотри, чтобы резьба была не только поверху, как у него, но и с двух сторон по боковинам.

Соломон безропотно кивал головой на каждое слово. Тем временем «большой человек» вытащил из кармана носовой платок, брезгливо отер им ладони и широким шагом направился к выходу. Соломон едва поспевал за ним, не выпуская из рук дубовую доску. У дверей посетитель чуть задержался и бросил через плечо:

– Смотри, не тяни, завтра к вечеру пусть твой человек доставит.

– Не сомневайтесь, Егор Петрович, изготовим в лучшем виде, – в полупоклоне склонился мастер.

Плотно затворив за посетителем дверь, Соломон расслабился и в сердцах сплюнул на пол. Герасим по-прежнему не отводил от него взгляд, но молчал.

– Что смотришь? – в сердцах бросил Фарбер. – Это второй заместитель начальника управления коммунального хозяйства.

– Ну и что, – неожиданно зло произнес Герасим. – Кто бы он ни был, он не имеет право разговаривать с вами столь непочтительно. Почему он вел себя, словно все здесь принадлежит ему? К тому же, если он сделал заказ, надо было выписать квитанцию, взять предоплату за материалы. Мы же всегда так делаем.

– Ты что! – замахал руками Соломон, – Какая квитанция, какая предоплата! Да если он захочет, мне такие проблемы сделают – себе дороже с начальниками связываться…., – и осекся под тяжелым взглядом своего помощника.

Герасим отложил молоток, сурово сдвинул брови и враждебно посмотрел на дверь, за которой только что скрылся незваный гость. Таким его Фарбер еще не видел.

– Соломон Моисеевич, – тихо, едва сдерживая закипающий гнев, заговорил он, – Вы – трудовой человек, который своими руками делает нужные вещи. Посмотрите, – Герасим обвел рукой помещение, – все, что здесь находится, создано вами, вашим трудом, куплено на ваши деньги. Вы приносите пользу людям, производите полезный общественный продукт. Вы – здесь хозяин и имеете полное право всем распоряжаться. Почему вы позволяете этому…., – Герасим замешкался, подбирая слова, а затем просто махнул рукой на дверь, – командовать в вашей мастерской? Какова его роль в обществе? Что полезного создал он в своей жизни? Строчил распоряжения и отчеты, бумажки из папки в папку перекладывал, с портфелем по городу разгуливал?

Соломон испуганно озирался по сторонам, словно «большой человек» никуда не ушел, а притаился за верстаком и подслушивал. Как он смеет сказать что-то поперек или ослушаться начальственное лицо? Кто он перед ним? Да, у него есть и гордость, и самоуважение, но что он, бедный еврей, может сделать? В любой момент этот Егор Петрович нашлет к нему проверяющих, которые изведут придирками, стребуют десятки бумажек, найдут, к чему придраться. Работать станет некогда, исправляя выявленные недочеты, все заказы встанут. Лучше пять минут потерпеть и сколотить эту чертову полку, чем потом терпеть убытки.

– Так ведь издавна повелось, что без начальников ничего не делается, – начал было Соломон, пытаясь мирно закруглить неожиданный разговор. – Как же без них…

– Как? Да очень просто! – с негодование прервал его Герасим. – Вы что, хуже бы работали, если бы не было этих управляющих контор с их начальниками и сворой заместителей? Вы без них не знаете, как диваны и кушетки мастерить, где материал закупать, кому продукцию свою продавать? Государство расплодило целую армию чиновников, директоров, управляющих, которые сидят на шее трудового народа. Рабочий класс сам должен решать, какие организации ему нужны, кому и за что платить свои кровные деньги.

Так-то он прав, мелькнула у Фарбера мысль. Сколько он тратит на налоги, отстёгивает иных платежей – и тем, и этим. Вроде и заработки хорошие имеются, а в итоге на руках не так уж много остается. Порой даже досада одолевала. Но ему и в голову не могло прийти этими мыслями с кем-либо поделиться. А его помощник так вот запросто все это высказал. Упрямый он человек: отсидел свой срок, а с властью так и не примирился.

– Знаешь, парень, – осторожно заговорил Соломон, когда Герасим умолк, словно внезапно выдохнувшись. – Был бы ты поосмотрительнее, такие разговоры до добра не доведут – ты это лучше меня знаешь. Не волнуйся, дальше этих стен эти слова не уйдут, – словно спохватившись, тут же добавил он. – Тебе же лучше при себе свои мысли держать – времена сейчас такие. И чует мое сердце, грядут еще хлеще.

Герасим промолчал. До самого вечера они работали, словно этого разговора и не было. Но Соломон в душе понимал, что никакими словами он не переубедит этого человека.

В некоторой степени Соломон Моисеевич чувствовал свою ответственность за своего помощника. Он вял его на работу, платил немного, как любому вновь нанятому работнику, а тот вкалывал за двоих и не роптал. Сейчас бы ему и зарплату можно поднять – так через неделю мастерскую закрывать. Сумеет ли Герасим куда пристроиться? Не каждый ссыльного возьмет. Надо бы как-то помочь человеку, думал Соломон.

– Куда после подашься? – спросил он как-то у Герасима, когда тот натягивал обивку на будущее кресло, удерживая ее по краям, чтобы мастеру было удобно крепить кожаный лоскут к дереву. – Я сам на завод иду. Могу замолвить за тебя на словечко. У тебя получится, ты мужик рукастый.

– Таких, как я, на государственное производство не очень-то берут. Мне одна — дорога в артель или к кустарям, как вы. Но не думайте, – тут же поправился Герасим. – Я рад, что попал к вам – многому научился, да и вы ко мне с добром.

От такого необычного для работника многословия Соломону стало приятно, и он еще сильнее укрепился в желании помочь Герасиму.

– А знаешь что, заходи-ка ты как-нибудь к нам. Люба чего сготовит, посидим, потолкуем. Что-то да придумаем. Ведь действительно, не чужие люди – два месяца с утра до вечера вместе трудимся.

– Вы это серьезно? – поднял голову Герасим.

– А почему нет?

– Так ведь и приду!

– Приходи! А что впустую болтать – сегодня у нас среда? Давай на пятницу после работы и сговоримся. У нас будет Субботний ужин. Ты ведь Субботу соблюдаешь?

Соблюдает ли он Субботу? В его семье традиции чтили и строго соблюдали. Да и как иначе – в Крынках едва ли не половину жителей составляли евреи. В пятницу утром женщины готовили обильную еду, до белизны скоблили гладко оструганные некрашеные полы и чисто подметали двор. После обеда все дела прекращались, а под вечер, с первой звездой, зажигали свечи; когда же в их селение протянули провода, то включали и электрические лампочки. Свет горел до вечера субботы. Люди надевали самое лучшее и нарядное, гуляли, ходили друг к другу в гости. После все пошло по-другому, прежний уклад не вписывался в новую жизнь, не соответствовал революционным убеждениям. В лагере о Субботе не могло быть и речи; там он был заключенным, без прав, без национальности, без традиций.

И сейчас, получив приглашение от Фарбера, сердце сладко защемило. Он придет в дом, сядет за стол, накрытый белой скатертью, на котором стоит домашняя еда; за столом – семья, пусть и не его. И все будет, как раньше, когда он жил в родительском доме. Как давно это было!

А еще за столом будет сидеть Соня. При мысли о ней сердце защемило еще сильнее. Увидев девушку в первый раз, Герасим был поражен ее красотой. Как природа могла сотворить такое совершенное создание! Он смотрел и не мог оторвать глаз. Окружающая действительность меркла и бледнела рядом с ней; она затмевала своей красотой все серое пространство вокруг, воцаряясь над повседневностью как путеводная звезда.

Не желая себе признаться, Герасим непроизвольно начал искать с девушкой встречи: под любым предлогом выходил во двор, садился на скамейку у ее дома, якобы наблюдая за играющими в мяч ребятишками. Поначалу он любовался ее лицом, станом, походкой, но, познакомившись ближе, стал замечать ее внутреннюю привлекательность. Соня была совершенно естественной, открытой; от нее исходила теплота и искренность. Каждая встреча с девушкой наполняла его жизнь смыслом, исцеляла и отогревала, и весь оставшийся день умиротворенная улыбка блуждала по его лицу. Соня возвращала его к жизни, от которой он отвык. С ней было просто и хорошо, с ней он мог разговаривать обо всем, почти обо всем.

Герасим не питал никаких иллюзий, понимая, насколько Соня юная и чистая, особенно рядом с ним, который в свои тридцать пять лет прошел огонь и воду, вынес испытания, которые многие не пережили. Она была ему нужна, как глоток свежего воздуха, в этом северном городе на краю земли, в который его загнал круговорот событий.

В эту пятницу Любовь Григорьевна суетилась сильнее обычного. Соломон предупредил, что у них к ужину будет гость. Надо уважить человека, объяснил муж. Он мне крепко помог. Скоро разбежимся в разные стороны: я-то ясно куда – на завод. А он пока не у дел. Но есть кое-какие варианты, надо обсудить. Да и Субботний ужин с ним разделить будет правильно – одиноко ему здесь.

Люба нажарила трески, начистила картошки, чтобы поставить на керосинку перед самым приходом гостя и горячей подать на стол. Детям строго наказала, чтобы к ужину были вовремя и за столом вели себя как полагается.

Герасим пришел чуть раньше назначенного времени и выжидал у крыльца, чтобы не застать хозяев врасплох. Хая с Тубой, старшеклассницы, кое-что уже смекающие во взрослой жизни, нарочно несколько раз выбегали из дома, будто по делу, потом заходили обратно, при этом краем глаза косили на Герасима. Девчонки старались разглядеть, что за человек придет к ним сегодня в гости. Мать, заметив любопытство дочерей, шикнула и велела перетереть тарелки. Тролля же все время крутился на кухне возле матери, справедливо полагая, что ужин сегодня будет богаче обычного, и приглядывал себе кусок пожирнее.

Соня долго причесывала и закалывала непокорные волосы, стоя перед зеркалом у шифоньера. Оглядев себя, девушка задумалась, разглядывая висящее в шкафу нарядное крепдешиновое платье, сшитое на поступление в институт. После возвращения она убрала платье в шифоньер как вещь, напоминавшую о злополучной поездке, и с тех пор ни разу не его надела. Сейчас Соня спокойно разглядывала небесно-голубой крепдешин, и ей казалось, что с того дня прошла целая вечность. Она решительно и широко распахнула дверцу шифоньера, чтобы, как ширмой, загородиться ею от посторонних взглядов, и переоделась.