«Крутится-вертится шар голубой»

«Крутится-вертится шар голубой»

Елена Тара

Посвящается моим родителям

Тарловским Константину Герасимовичу и

Дине Геннадьевне,

их родителям:

Тарловскому Герасиму Осиповичу и

Фарбер Софье Зельмовне,

Осокиным Геннадию Васильевичу и

Агнии Кузьминичне

Дизайнер обложки Женя Тарловская

© Елена Тара, 2021

© Женя Тарловская, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0053-8657-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кто мы и откуда пришли? Кто проложил нам путь в Мир и помогает найти свое место на Земле? Сам ли человек идет по жизни или чья-то неведомая рука ведет и направляет его? Некоторые никогда об этом не задумываются, полагая, что после того, как перерезана пуповина, мы полностью отделились, став самостоятельными сущностями; и нет больше постоянной, видимой связи, ежеминутно соединяющей нас с теми, кто дал нам Жизнь, кто привел в Мир.

Конечно же, мама и папа остались с нами, рядом и бабушки с дедушками, и все вместе они заботятся о нас, кормят, играют, водят гулять, рассказывают сказки и учат, как поступать в той или иной ситуации, объясняя, что есть хорошо и что плохо. В детстве дети чаще всего послушно соблюдают правила, установленные родителями.

Вырастая и вступая во взрослую жизнь, человек абсолютно уверен, что сейчас-то он стал совершенно самостоятельным и независимым, и все его поступки, а также происходящие события контролируются лишь им самим или же случаются под влиянием окружающей среды. Бабушки и дедушки давно нет в живых, а сами мы уехали от родителей в другой город и даже в другую страну и все реже их вспоминаем, забываем то, что знали о них. Нам интереснее наша сегодняшняя жизнь, она нас волнует, она для нас важнее. А наши предки остались в прошлом. Пуповина давно перерезана, ее нет, ее не видно, следа от нее не осталось.

Но почему-то наступает момент, когда хочется остановиться и оглянуться, чтобы увидеть позади, в прошлом, тех, кто незримо стоит за нами, кто с любовью взирает на нас из тайных уголков Вселенной и поддерживает невидимой рукой в трудную минуту. Такое желание появилось и у меня.

Трудно сказать, что явилось толчком, какие события побудили по крупинке складывать воедино те обрывочные факты, которые хранились в памяти. Возможно, это была смерть моей мамы, когда я вдруг поняла, что все уходит, что все уйдет, и ничего не останется; а может, ощущение незавершенности чего-то важного в жизни, потребность материализовать на бумаге имеющиеся знания о своих родителях, бабушках, дедушках, чья судьба закручено так витиевато, так жестко, что специально не придумаешь, даже если очень постараться.

Пазл сложился, когда дочь прислала несколько цитат из книги «Я у себя одна, или Веретено Василисы» Екатерины Михайловой. И всё встало на свои места – у меня в тот момент даже дух захватило.

Есть легенда о Костяной Женщине, единственная работа которой – собирать кости. Она собирает и хранит, главным образом, то, что может стать потерянным для мира. Она ходит по пустыне и пением оживляет косточки; и из фрагментов, кажущихся мертвыми и бессмысленными, она воссоздает нечто живое и целое. Эта легенда о том, что мы носим в себе всю историю своего рода – и мужчины и женщины, – не ощущая этого. Костяная Женщина говорит с нами сотнями разных способов, да только слышим мы не всегда. Но если человек услышал ее, он может найти ответы на многие вопросы, жизнь обретает иной смысл, вдруг появляются новые силы, опора, о которой человек даже не догадывался. Обращаясь к памяти предков, он не только ищет отгадки или помощь, но и исполняет что-то такое, что жизненно важно сделать. Он оплакивает, прощает и просит прощения, соединяет оборванные нити, в конце концов просто подтверждает: они были, поэтому и я есть. Потребность восстановить историю своей семьи связана с пониманием того, что время беспощадно смывает, уносит с собой все события, имена, судьбы. С другой стороны, в нашей памяти слишком много грозных напоминаний о том, что мы сами, да и наши родители, и их родители – выжившие, и пришли в этот Мир не благодаря, а вопреки историческим обстоятельствам.

И эта Женщина пришла ко мне.

Пуповина перерезана, ее больше нет. Но связь осталась, невидимая глазу, необычайно прочная связь, которая соединяет нас с нашими прародителями, благодаря которым мы те, кто мы есть. И чем лучше человек знает свой род, своих предков, тем он сильнее, тем увереннее стоит на этой земле.

—

Он ждал этот день и готовился к нему. Как, впрочем, и в прошлом году. И в позапрошлом. Сколько было этих лет? Кажется, все случилось совсем недавно – конечно, не вчера, не неделю назад, но явно прошло не так много времени, поскольку он помнил этот день до мельчайших подробностей – день, когда счастье, наконец, заглянуло в его судьбу, день, когда он встретил ее, главную женщину всей своей жизни.

И, как обычно, он мучился стоящим перед ним выбором: чем порадовать ее в этот день? Она была равнодушна к дорогим подаркам; порой ее могла обрадовать пустяковая вещица, сущая безделушка, как, например, чайная чашка или шелковый платок. Что ей надо на этот раз? Что зажжет блеск в ее глазах? Как и любой мужчина, он метался и впадал в ступор, принимая это непростое решение.

Из дома он вышел довольно рано, Диана еще спала. Пока голова разрывалась от роящихся в ней идей, ноги сами побрели на ближайший рынок. И когда голова вернулась в реальность и вновь подружилась с ногами, стало ясно, что это самое правильное решение. Летний рынок – если даже нет еще четкого представления, что можно там купить, – он сам все покажет и подскажет.

Бродя между рядами, он разглядывал прилавки с выставленными на них веселыми прыщавыми огурцами, розовато-недозрелыми помидорами, буйными залежами зеленого лука, укропа и петрушки. Кабачки поросятами лежали в ряд, перемигиваясь с неопрятными разлохмаченными кочанами молодой капусты, словно хвастаясь своими гладкими боками. Диана любит свежие овощи, потому что они «вкусные и в них так много витаминов». Она каждый раз говорит об этом, когда ставит на стол витаминный овощной салат, который ему пришлось полюбить.

Тетки-цветочницы выстроились в ряд, преграждая путь к фруктово-ягодным рядам. Он не очень разбирался в цветах и часто путал их названия. Ему казалось, что это несущественная информация, – какая разница, как они называются, лишь бы были красивые. А какие из них красивые? Ему нравились все цветы, точнее, казались одинаковыми в плане эмоций, которые они могут вызвать у женщины. А после того, как цветы оказывались в вазе, он не обращал на них никакого внимания – выполнив свою функцию подарка, они переставали для него существовать. После акта дарения от цветов не было больше никакой пользы. Да, «от них нет пользы» – Диана тоже так считала и предпочитала практичные подарки. Как он мог про это забыть!

Прорвавшись сквозь заграждение из теток с цветами к теткам с фруктами, он расслабился, почувствовав, что решение где-то рядом. Прямо перед ним на прилавке бесстыдно развалилась клубника. Да, именно развалилась! Женщина средних лет высыпала на полосатое полотенце спелые ягоды и сортировала их по маленьким ведеркам – крупные в одно, помельче – в другое. Мельком бросив опытный взгляд, она сразу распознала в нем не определившегося, но потенциально готового на все покупателя, тут же добродушно улыбнулась ему и призывно махнула рукой.

– Только сейчас с грядки сняла, – деловито убеждала она. – Бери, не пожалеешь! Тебе как первому покупателю дешевле отдам. Ягода отборная, сама выращиваю, никакой химии, только навоз конский, да еще….

Он больше не слушал ее похвалы собственной продукции. В мыслях он уже принес домой ведерко самых крупных и спелых ягод и выставлял их перед Дианой в большой тарелке. Лучше не смотреть на другие прилавки, над которым возвышались бойкие торговки – придется слушать их трескотню, сравнивать, выбирать. Боязнь ошибиться в этом выборе моментально разрешила ситуацию, и он, не спрашивая цену, указал на ближайшее ведерко.

Это будет замечательный сюрприз! Диана наверняка забыла, какой сегодня важный для них день, а он все помнит, любит ее и готов заботиться о ней всегда. Аккуратно поместив ведерко с ягодами в спортивную сумку, он с облегчением пошел к ней.

Он открыл дверь своим ключом и шагнул в прохладный полумрак квартиры. Диана уже проснулась и сидела, прямая, неприступная, голова слегка откинута назад; пальцы нервно теребили носовой платок в крупную клетку; нога закинута на ногу и едва заметно раскачивалась в монотонном ритме. Всем своим видом она показывала, что не ждала его.

– Привет, любимушка! Это тебе! – он вынул из сумки клубнику и чмокнул ее в щеку.

– Где мой муж? – встревожено вопросила она.

Опять! Все радостное возбуждение, которое он принес с рынка, уходило как песок сквозь пальцы. Он попытался ухватиться за остатки своего утреннего настроения и сохранить его; он понимал, что нужно что-то срочно сделать, чтобы исправить промах, который он еще не осознал. В который раз с замиранием сердца он заглядывал в ее лицо, пытаясь встретиться с неуловимым взглядом. Почему она не смотрит на него, как прежде? Она больше не хочет его видеть? Может, сделал что-то не так? Но он же пытается угадать любое ее желание, поймать незаметный поворот головы, прочитать малейшее движение губ. Сердце его обмирало, замерзало, леденело. В ушах набирала обороты звенящая нота, которая, достигнув невыносимой высоты, вдруг внезапно оборвалась и вместе с сердцем ухнула в бездну жестокой правды: она больше не хочет смотреть на него, больше не хочет его видеть, больше не хочет его… Она больше не ….. Этого не может быть – он так любит ее, любит как никто и никогда! И она его так любила! Они любили друг друга – с самой первой встречи, с самого первого взгляда.

Забытая клубника в ведерке плакала кроваво-красным соком. Он же не мог оторвать от этой женщины глаз – она была его мечтой, его наградой, счастливым билетом который однажды судьба выдала ему, словно натешившись, наконец, опоминалась и принялась наверстывать упущенное, пытаясь искупить все то, что натворила.

Он смотрел на нее и видел прекрасные глаза, которые казались чуть прищуренными из-за высоких скул, доставшихся ей, вероятно, от татарских предков; он не мог оторвать взгляд от бровей, дерзко разлетающихся к вискам в неповторимой дуге; он любовался гладкой упругой кожей, в угасающем свете дня завораживающей матовым сиянием; лицо обрамляли непокорные густые локоны, волнами скользящие по плечам, подчеркивая стройную линию шеи, которая упиралась в четко очерченный подбородок.

Она была рядом, но не с ним, она смотрела, но сквозь него. Он не мог проникнуть в ее мир, который вдруг закрылся для него, стал чужим… Или он стал чужим для нее? Она словно отталкивала, гнала его от себя – молча, безжалостно, навсегда.

Он коснулся руки, ее руки, которая еще недавно обнимала его, нежно блуждала по его волосам, загребая их пальцами словно расческой. От этих прикосновений он замирал, млел, таял и уносился далеко-далеко, туда, где все расплывалось, как за стеклом, по которому стеной сползал ливень, куда память порой отказывалась пускать его, но иногда, будто дразня и играя, приоткрывала свои потайные дверцы и небольшими порциями выдавала ему воспоминания из той, из прошлой жизни, из жизни до нее…

…когда с ним рядом была ТА, другая, которая точно так же, задумчиво улыбаясь, перебирала его волосы. И тогда на его голове зарождались мурашки, медленно начинали ползти по шее, вдоль спины, и наконец, восторженно разбегались во все стороны, брызгами салютов рассыпаясь по всему телу, наполняя его умиротворенным блаженством…

Она была для него всем, целым миром. Она жила для него. Она любила его беззаветно, без всяких условий, просто потому, что он есть, просто потому, что он – ее. Он ждал каждой встречи с ней, и каждый день, каждое мгновение, проведенное вместе, наполнялись головокружительным счастьем. Эти встречи были для него волшебной сказкой, сказкой с продолжением, которого он каждый раз ждал и каждый раз боялся, что этого продолжения не будет…

…В первый момент Диана никак не отреагировала на его прикосновение. Это придало ему смелости, и он нерешительно начал поглаживать ее великолепную, совершенную руку, утонченные пальцы с бледно-розовыми ногтями идеальной формы. Ее губы дрогнули и неопределенно скривились – то ли в удовольствии, то ли в раздражении. Он воспринял это как поощрение и сжал ее руку в своей. Она резко дернулась, бросив на него возмущенный взгляд.

– Не смей больше так делать!

Он встал и в растерянности отошел к окну.

Его мучила ситуация невозможности понять ее: она то привечала, то гнала прочь, то игнорировала его. Хуже всего было это равнодушие, которое в последнее время все чаще и чаще исходило от нее. Оно обдавало холодом, парализовало мысли и действия, ввергало в тупое отчаяние. В такие моменты пространство, в котором они находились, превращалось в космический вакуум, в котором не существовало каких бы то ни было чувств; в этом пространстве не было ни прошлого, ни будущего. Он зависал в этом вакууме, и жизнь останавливалась, и он безнадежно страдал от того, что не может ни на что повлиять.

Чтобы отвлечься от разъедающих душу мыслей, он понес ставшую вдруг ненужной и бессмысленной клубнику на кухню, переложил ягоды в дуршлаг, подставил под струю воды и стал смотреть, как красные потоки закружили в раковине; затем закрыл кран, механически распахнул шкафчик с посудой, уставился на стопку тарелок и стоял так какое-то время. Наконец взгляд зацепился за яркую пиалу, которую он недавно подарил ей по какому-то случаю и которая ей вроде бы понравился. В прошлый раз этот подарок вызвал у нее положительный эмоции, значит надо положить клубнику в пиалу и предпринять новую попытку. Клубника плюс пиала – вдруг это поможет, со свойственной рациональностью рассуждал он.

Диана благосклонно посмотрела на его подношение, даже улыбнулась – ему ли? Взяла самую крупную ягоду и положила в рот. По подбородку потекла кровавая дорожка сока, но она этого не заметила. Тогда он ладонью поспешил остановить струйку и, пытаясь навести порядок, стал неловко размазывать сок по ее подбородку.

– Я сама, – опять улыбнулась она, но при этом ничего не сделала. Он поколебался, и еще несколько раз провел рукой по ее подбородку, добившись, с его точки зрения, достаточной чистоты. Решив, что свой покладистостью она подала ему знак, он немного осмелел, взял из салатника ягоду и поднес к ее губам. Ее улыбка уже не исчезла, она осторожно приняла ягоду полуоткрытым ртом и блаженно принялась перекатывать ее во рту.

– Очень вкусно! Спасибо!

Он просиял и стал перекладывать ей в рот ягоды одну за другой. Чтобы закрепить успех, он оживленно рассказывал, как ходил утром на рынок, что погода сегодня замечательная для прогулки, что на рынке изобилие, надо ли чего-нибудь купить, никого из знакомых не встретил, а вчера встретил Сергея Афанасьевича из второго подъезда, у него еще жена на почте работает, дворник опять мусор смел под скамейку, что эту клубнику он купил специально для нее, потому что сегодня такой день, о котором он всегда помнит.

– А ты помнишь?

Вопрос застал Диану врасплох. Лоб слегка нахмурился, но при этом она продолжала есть клубнику.

Он подумал, что пора вновь, в который раз, признаться ей в любви, сказать, как он счастлив быть с ней рядом, видеть ее каждый день, что он не представляет своей жизни без нее. Но все эти слова представлялись ему слишком банальными, застревали у него в горле и дальше не шли. Других же слов он придумать не мог. Все это напоминало ему их первые свидания. И сейчас у них тоже свидание: он такой же робкий, нерешительный, а она неприступная, гордая.

– Сегодня день нашего знакомства! – наконец объявил он и поднес к ее губам очередную клубнику.

Ее глаза вдруг сузились, губы намертво сомкнулись, отвергая ягоду, лицо закаменело. Она резко оттолкнула его руку.

– Я знаю, что ты хочешь! Ты опять задумал что-то нехорошее и не говоришь мне об этом. Я все знаю! У тебя ничего не выйдет, я все ему расскажу!

Диана отвернулась к стене, словно не желая видеть ни его, ни все то, что ее окружает.

Он покорно поднял выпавшую из рук ягоду, положил ее в пиалу и вновь отошел к окну. Окно было его отдушиной – оно открывало ему другой мир, где ходили люди, эти люди жили своей жизнью, в этой жизни у них были свои важные задачи, и им не было никакого дела до него, до нее, до них…

Как недолго длилось это их свидание, как мало ей от него надо. Но он и этому был рад. Он даже не расстроился, когда она закапризничала и разорвала тонкую нить, которая начала вновь соединять их. Пусть лучше она отталкивает его, как сделала это сейчас, пусть проявляет любые эмоции. Это дает ему хоть малую, но надежду – надежду, на то, что все может еще измениться, что ее равнодушие пройдет, и она вновь будет его любить. Он был готов на любые чувства по отношению к себе, он даже не претендовал на ее прежнюю любовь – только бы она не смотрела сквозь него, не воспринимала его как случайную вещь в этой комнате.

Пусть прогонит его, он поймет и примет это, он не будет больше докучать ей своим вниманием и требовать внимания от нее. Он просто останется рядом невидимкой и будет выполнять все ее желания и капризы. А вдруг она уйдет от него? ….

…. как ушла ТА, другая, которая была в его жизни, была для него всем, понимала и жалела его, принимала и прощала, потому что он был – ее.

Их очередная, последняя, встреча на этот раз затянулась и была самой долгой и счастливой, несмотря ни на что. В эти месяцы они были близки, как никогда. Они словно понимали, что продолжения не будет и старались узнать друг друга лучше, узнать то, чего они еще не успели узнать, запомнить это и унести с собой в вечность…

– Милый! – позвала Диана. – Куда мы сегодня с тобой пойдем?

Он резко обернулся и непроизвольно отступил от окна. В груди затрепетало, екнуло; он пытался разгадать, что заставило ее сменить гнев на милость, но мысли не давались, разлетались, рассыпались, мысли о том, когда же они по-настоящему были вместе в последний раз. Нет, не как сейчас, в одной комнате, а вместе и душой, и телом, когда они стремились друг к другу, понимали друг друга без слов, смотрели в одну сторону и жили жизнью – одной на двоих.

В памяти, как кадры из старого фильма, замелькали обрывки прежних дней, когда она была другой, любящей, заботилась о нем, снимала с его губ невысказанные слова, читала его желания. Тогда он воспринимал свое счастье как раз и навсегда данное, счастье, которое никогда не кончится, которое они будут вместе черпать полной ложкой… Когда это было? Он никак не мог сосредоточиться и вернуть память об этих днях, об этих минутах, которые, казалось, он переживал еще вчера…

…Последние мгновения, когда он был с ТОЙ, другой, врезались в память и остались с ним навсегда. Он видел их в ночных снах, он видел их наяву, он видел их и тогда, когда не хотел видеть. Эти воспоминания приносили ему неимоверные страдания. Вновь и вновь в голове стучало: он мог что-то сделать, на что-то повлиять, что-то изменить. Он мог остаться с ней! Мог ли …?

Она притянула его к себе и крепко обняла в последний раз, затем поцеловала, заглянула в глаза, словно стремясь запомнить надолго, и тихо, но твердо сказала:

– Тебе пора.

– Я останусь с тобой!

– Нет, ты уедешь. Так надо.

– Я хочу остаться с тобой!

– Ты знаешь, что это невозможно! Иди. Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю. Очень.

– Я знаю. Обещай, что не попытаешься вернуться.

– Обещаю. Мы ведь еще увидимся? Да? Мы будем жить вместе?

Она через силу оторвалась, отстранилась от него и оттолкнула в сторону ожидающей машины:

– Конечно, мой милый, разве может быть иначе?

Оказалось, что может….

– Милый! Куда мы сегодня с тобой пойдем? – вырвал его из прошлого голос Дианы.

Куда они сегодня с ней пойдут? Куда они могут пойти?

Они уже два года никуда не ходят.

Она уже два года не может никуда ходить.

Она вообще не может ходить.

Она не может думать.

Она ничего не помнит.

Она не может выразить свои мысли.

Она не может обслуживать себя.

Она даже не может любить его!

Она не может НИЧЕГО.

Под конец девятого десятка к его жене пришел Альцгеймер и забрал ее у него. На шестидесятом году их совместной жизни ее тело было с ним, но ее самой рядом не было. Альцгеймер забрал ее всю, без остатка – ее мысли и чувства, ее радости и печали, жизнелюбие и активность, ее любовь к нему. Осталась одна лишь дряхлая оболочка.

И с этим он никак не мог смириться.

Он помнил и хотел ее прежнюю, хотел, чтобы она разговаривала с ним, чтобы они вместе гуляли по утрам в парке, готовили обед, за вечерним чаем обсуждали недавний концерт, который видели по телевизору, разговаривали по телефону с детьми и по скайпу с внуками и правнуками. Все это и есть любовь, которой ему так не хватало.

Он все время пытался вернуть ее прежнюю – ведь чудеса бывают! Он воспринимал ее, как ту, с которой познакомился совсем недавно – конечно, не вчера, не на прошлой неделе, но явно прошло не так много времени, поскольку он помнил этот день до мельчайших подробностей.

Он ловил ее потухший, запавший взгляд, подернутый мутной пеленой, бессмысленно уставившийся в никуда, и видел прекрасные, чуть прищуренные глаза, над которыми разлетались в неповторимой дуге брови; он смотрел на ее пожухшее, испещренное старческими морщинами и пятнами лицо, но видел гладкую упругую кожу, завораживающую матовым сиянием; он скользил взглядом по ее редким седым волосам, сиротливо торчащим в разные стороны, и представлял непокорные густые локоны, скользящие по плечам; он касался ее изуродованных артрозом скрюченных пальцев, с растрескавшимися от старости ногтями, но перед его взором представала великолепная, совершенная рука, с утонченными пальцами с бледно-розовыми ногтями идеальной формы.

Он любил свою Диану как прежде: она была для него всем, целым миром. Он жил для нее и ради нее. Он жалел и принимал ее без всяких условий, просто потому, что она есть, просто потому, что она – его.

2.

Маленький Йося притаился за изголовьем кровати и тихонько таскал сухари из большого холщового мешка, втиснутого между спинкой кровати и стеной, оклеенной обоями с незамысловатым рисунком. По ночам на кровати спали бабушка с дедом, а днем она могла превращаться во что угодно – в зависимости от фантазии и желаний Йоси.

Сегодня кровать была кораблем, и мальчик воображал, что плывет по реке Двине к Белому морю. Он был хозяином этого корабля, а заодно и капитаном, и штурманом, и матросом. Он сам себе отдавал приказы и бросался их выполнять. Подушки служили парусами, которые вздымались под ударами его маленьких кулачков; металлические перекладины, на которых крепилась панцирная сетка, были бортами корабля, и он крепко держался за них, чтобы его не смыла волна и не унесла в бушующее море; спинки кровати являли собой мачты, и он время от времени взбирался на них, чтобы посмотреть, не видно ли долгожданную землю.

Если ты отправляешься в дальнее плаванье, необходимо иметь с собой основательный запас провизии, чтобы не умереть с голоду. Такой провизией и были сухари. Мешок с сухарями, хотя и находился за пределами «корабля», был неотъемлемой его частью. Йосе он представлялся трюмом, в котором были припасены несметные вкусности: треска жареная, треска вареная – та, которую он любит вылавливать из суповой тарелки, уха из хребтов семги, ливерная колбаса, печенная в золе картошка, черный хлеб, молоко, лепешки из серой муки, которые пекла бабушка. Именно все это он и представлял, когда старательно пережевывал очередной сухарик.

Сухари были предметом постоянной заботы бабушки. Хотя она и не собиралась в дальнее плаванье, но кое-какие запасы скопила, поскольку хорошо знала, что такое голод, и навсегда усвоила, что он может застать семью в любой момент. Она жила в постоянной готовности к этому «не приведи господи никому иметь такой ужас». Каждый день бабушка приносила из магазина две буханки хлеба: одну убирала в буфетный шкаф, стоящий тут же в комнате, – это на еду, а другую сразу же нарезала большим ножом на сухари и выкладывала на противень. Зимой сухари сушились в общей кухне на печке – а где еще сушить сухари зимой? Кроме того, противни с сухарями были наглядным свидетельством того, что баба Люба мудрая, дальновидная и хозяйственная женщина; а самое главное – никто из соседей не мог сказать, что семья Соломона Фарбера плохо живет. Летом противень выставлялся на залитый солнцем подоконник. На солнце сухари сушились дольше, чем на печке; иногда скапливалась небольшая флотилия из противней с будущими сухарями, представлявшаяся Йосе баржами, тянувшимися летом по Двине. Бабушка Люба педантично исполняла свой ритуал по заготовке сухарей, стараясь не пропускать ни одного дня, за исключением случаев, когда не удавалось купить сразу две буханки или хлеб заканчивался ещё до того, как подходила ее очередь. При этом она ревностно следила, чтобы домочадцы приближались к заветному мешку на строго вымеренное и известное лишь ей одной расстояние; ведь у каждого рука так и тянется, так и норовит вытащить пахнущие достатком и уверенностью в завтрашнем дне хрустящие корочки.