Тайны лабиринтов времени

Убегли мы от татар и сели в лесу на полянке отдышаться – и ну гутарить. Вышел один хлопец в круг и говорит, что атаманом, мол, охоты быть, у него нет. По мне, говорит, разгуляться бы ватаге нашей вовсю ширь. Налететь на богатые селения и держать в страхе все дороги окрест, а когда станем богатые, то откупиться от татар, добрых коней купить, купца подкупить – и айда по домам.

Люди, конечно, заволновались, зашумели: «Неужели мы не казаки, а воры и ногайцы непотребные? Разве креста на нас нет? Нам ли, хлопцы, измученными рабским трудом, искалеченными этими бандитами, думать и заниматься разбоем?».

Казаки предлагали уйти в горы, найти место тайное и устроить там жилье, оклематься, прийти в себя. Охота прокормит, благо, зверья в этих лесах много, а оружие у нас есть, и мясо на еду, и шкуры на одежду, глядишь – и в полную силу войдем, а там и татарам бой дадим.

Казаки согласились, татары здесь не пуганные докы, оружия у них много. Предлагали в лес уйти или к скалам, но были казаки, что ни в какую не соглашались вести жизнь кротов. «Неужели прятаться от татар будем? – кричали они, – в норе всю жизнь не просидишь, да и пошто нам оружие, если в бой не ходить!».

Ну, тут я не выдержал. «Как, – говорю, – не ходить, ты это о чем, казаче? Прежде чем под пули идти, нам силы нужны. Татары не немощные и голодом не пытанные, работами не измучены и не робкого десятка, а мы еле на ногах держимся. Воровством кормиться – значит, себя перестать уважать, а татар мы будем бить, потому, как домой нас просто так никто отсюда не выпустит. Воевать нужно и победить нужно, иначе – смерть». Казак предложил в Корчев идти, там море рукавом узким проходит, можно напасть, отбить ладью у купца и вернуться домой.

Я поднялся и предложил проголосовать, потому как, вроде, круг у нас организовался.

Первое предложение поступило – в лес уходить и сил набираться, а уж опосля и воевать начинать. Второе – судно захватить и домой возвертаться, но на мой взгляд – это то же, что идти на верную смерть, галеры паши уничтожат одного торгаша враз.

Проголосовали, а меня атаманом выбрали, так и состоялся наш первый круг. Я долго не рассуждал и предложил лечь спать до ночи, днем идти опасно. Кто знает, на какой тропе татар встретить можно, идти придется лесами и сторониться дорог, так что – спать всем! Мне атаманом быть, мне – стало быть, и в дозор первому идти.

Ночь прошла тихо, мы с Хонькой, это казака так звали, обсуждали, куда нам путь держать, он все места окрест знал. Хонька палочкой на земле начертил берег моря, скалы и лес обозначил, а точкой определил, где находится их город Кафка. Извилистые дороги и тропы, что обходили стороной селения и гарнизоны турок и татар, вели аккурат в непроходимые леса, где можно разбить стан ватаги нашей.

– Здесь горы поросли дремучим лесом на много верст вокруг, опять же, в горах есть пещеры, где и нужно становится лагерем, – говорил Хонька. – В пещерах этих всегда тепло, независимо от времени года.

Выбрали огромную скалу с пещерой, что в самом центре леса стоит, дорог там никаких нет, и татары не ходят по этому лесу, потому, как нестроевой лес там растет. Деревья кривые и маленькие в том лесу, аулов поблизости нет, дорог тоже нет, значит, и татар нет.

– Атаман, а ты аул татарский описать сможешь?

– Попробую, бурсак. Татарские аулы неуютные и малопригодные к жилью поселения, да это и понятно – не умеют татары строить. Их предки кочевниками были и обходились юртой в степи или шатром, а то и просто на земле спали, подложив под голову седло, если оно было, конечно. Аул разбросан так, что, кажется – орда шла степью и остановилась на ночь. Воины легли спать в том самом месте, где их застала ночь. Юрты стоят вразброс, непродуманно и хаотично, только в одном месте, где начинается узкая дорожка, юрты – стоят теснее, а дома – татары их называют сакли – предназначены для богатых татар, стоят в центре аула и юрты их, как бы защищают.

Аул, к которому вышла наша ватага к утру, раскинулся в низине, а вокруг него лес и горы. За скалистой грядой, что опоясывает аул с южной стороны, море. Наша ватага стояла на скале и рассматривала, изучая и пытаясь запомнить место, где будем жить и воевать, ведь блуждаем по земле врага нашего. Недалеко от моря возвышалась гора, поросшая лесом, там, по словам Хоньки, и стоит гора с пещерой. Рядом с пещерой протекает речка, а в лесу есть полянка, но увидеть ее отсюда нет никакой возможности. Хонька провел в неволе много лет, и с этим аулом был знаком не по рассказам.

Ватага к месту, где казаки решили осесть, шла неспешно и с большими предосторожностями, через тропы перебегали скрытно и попарно. К горе вышли на зорьке. Я собрал людей и разослал их в разные стороны леса. Пусть каждый отойдет на версту от скалы и разведает, да и запомнит, а опосля мне перескажет. Потом решим – оставаться здесь или искать другое место для жизни.

– Лучше не найдешь, атаман, – сказал Хонька, – в пещере можно укрыться на случай дождя, от штормов закрывает дремучий лес, а от аула – каменная гряда и, опять же, лес.

– Согласен, но подождем хлопцев, а там всем миром и решать будем.

Лесной воздух пьянил после душного и вонючего подвала, где люди пропахли гнилью болячек немытого тела; кровью, сочившейся из-под колодок; протухшей едой, которой кормили татары, и смертью побратимов.

Фома пришел первый, за ним вернулись Грыцько и Иванко.

– Рассказывайте, что видели.

– Я и намалювать смогу, – сказал Фома.

– Оглядели всю гору, вокруг нее лес непроходимый, троп совсем нет, а зверья – не счесть.

– Добро, теперь пойдем в пещеру – и с божьей помощью начнем обживать становище.

Вход в пещеру скрыт густым терном, раздвинув кусты, Фома первым вошел в пасть пещеры. Пол сухой, стены, что бумага помятая, но прочная, скальная порода, а не сыпучая песчаная. Стены уходят вверх, образовывая рваный свод, и чем дальше мы заходили в пещеру, тем выше становился свод потолка. Вдали показался свет, и я подумал, что есть второй выход, а оказалось, это через щель проникали солнечные лучи. Внутри пещеры и правда было тепло и уютно, а главное – безопасно и не нужен огонь: солнце освещало огромное лоно пещеры.

Казаки повернули к выходу. Люди вернулись и отдыхали в тени деревьев.

– Был я внизу от пещеры, там, где ручей протекает…

– Ты сперва назовись, а то ведь я не запомнил всех.

– Николой меня кличут, с Днепра я, запорожский казак. Вдоль ручья прошел версты с две, а може, и три. Ягод и следов от всякого зверья богато, шо звезд на небе. Вода дюже вкусна, людей не бачив, тропы, або дороги якои – не видать. Лес непроходимый, та горы – так шо, татары не подойдуть до нас.

Нас в ватаге было пять десятков человек, и хлопцы подобрались хорошие. Казаки не только могли саблей воевать, но среди нас были: и ковали, и плотники, и каменных дел мастера.

Оружия оказалось немного: пять сабель, были мечи и поясные ножи, одна секира, пара топоров и одно копье.

– Атаман, я до аула дошел, там кони пасутся, и охраняет их один татарин, да и тот спит под деревом.

– Грыцько, Фома со мной. Возьмите топор, саблю и ножи. Всем сидеть тихо и ждать нашего возвращения.

Грыцько оглушил татарина, а мы с Фомой разрезали путы, связывающие копыта лошадей, и увели их в лес. Теперь у ватаги были кони.

Жизнь постепенно налаживалась: казаки охотились, мастерили стрелы и луки, стругали колья и рыли волчьи ямы, собирали ягоды и грибы, целебные травы и дикий мед. Смастерили стойло для коней и накосили травы, а вечером сидели у костров и вечеряли.

– Казаки! В круг! Я, ваш атаман, утверждаю, что ватага крепкой дружбой сильна, а не тем, что каждый для себя стараться будет. Будешь думать о братах, так ватага будет заботиться о каждом, только тогда мы – сила. Один за всех – и все за одного, тогда выживем, и домой вернемся. Согласны, казаки?

– Согласны, атаман.

– А ты, Фома, тоже согласен – или как?

– С чем мне быть несогласным, атаман?

– С тем, Фома, что не для себя, а для ватаги каждый добытчиком должен стать, а ватага – для каждого.

– Вестимо, согласен.

Я подошел к Фоме и потянул за тесемки его воротника, он не успел он и глазом моргнуть, как я выдернул у него из-за пазухи тяжелый коричневый кисет.

– Не тронь, не твое! – заскрипел зубами Фома и вырвал у меня из рук кисет. Тонкая кожа порвалась – и на траву, заблестев, посыпались монеты.

– Подними – и говори, где взял деньги.

– Сыздавна прячу, мои это…

– Ан врешь, вор! Кошель этот – ты у татарина украл, что коней стерег. Я видел, как ты обшаривал его карманы, когда мы коней в лес уводили, да только надеялся, что ты сам расскажешь ватаге о своей находке.

Фома согнулся и, развернувшись, побежал. Грыцько легко догнал его и зарубил.

– Что скажете, браты?

– Грыцько верно поступил, так и надо, атаман.

– Так и надо. Атаманствуй над нами, а мы всецело твои, будь нашей головой и сердцем.

– Спасибо, браты, за доверие.

***

В ауле том произошло сразу два преступления: пропали кони, а пастуха нашли мертвым и вечером, того же дня, рабы пытались бежать.

Чтобы держать в страхе и повиновении рабов, у татар были поставлены виселицы, вкопаны столбы позора и вырыты волчьи ямы.

Сейчас вокруг поляны казней татары собрали всех рабов, и они топтались в ожидании расправы. Татары заставляли смотреть на казни, чтобы другим неповадно было даже подумать о неповиновении. По толпе пробежало волнение.

– Ведут, ведут, – послышались голоса. Вооруженные татары вывели преступников, их обнаженные тела напоминали окровавленные вырезки мяса, но люди, а в них еще теплилась жизнь, самостоятельно двигались к своему последнему часу. Мужчин повесили сразу, а женщину привязали к столбу и стали бить плетками.

– Все вы знаете, за что наказаны эти рабы! Эта тварь забеременела от раба, не спросив разрешения господина, а потом пыталась бежать. Запомните, что так будет с каждой.

Ночью с поляны доносился вой, а наутро татары обнаружили, что женщины нет, веревки разорваны и вокруг столба много крови. Мужчины были похоронены, и у их могил стояли кресты.

Татары бросились к ямам, где должны были сидеть рабы, но там никого не оказалось, а стража была перерезана. В подвалах, где находились женщины-рабы, также пусто, замки сбиты, а охранники мертвы.

В ватаге появились женщины, прибавилось оружия и одежды. Ночью ватага прокралась в аул, и теперь в пещере появилась женская и мужская половины. Бывших рабов собрали у костра.

– В ватаге нужно быть добытчиком, воином, хозяином – и это касается не только мужчин, но и женщин.

Сутки прошли спокойно, и казаки отдыхали после ночной вылазки, а вновь прибывшие обживались и осваивались на новом месте. Нелегкий труд, направленный на выживание в сыром лесу, был в радость, а свобода придавала силы и вселяла надежду на возвращение домой.

Проходили не один десяток верст в погоне за раненым животным, выслеживали следы зверей или сидели в засадах по пояс в воде, но, поймав птицу, подбив кабана или оленя, поймав рыбу – казаки были счастливы и от ощущения воли, и от своей значимости для ватаги, которая стала новой семьей для этих людей.

Я выбрал место для кузни, и казаки притащили огромный гранитный валун, он первое время служил наковальней, теперь, после ночной вылазки, у нас была настоящая наковальня. Молотов мы не нашли, но тяжелые татарские топоры заменили их. Кандалы и цепи шли на переплавку. Горн сложили из ровных выпиленных камней, а плотники соорудили дом-кузню, женщины сшили из шкуры оленя замечательные меха, и они на славу гнали воздух в узкое горло горна.

Пока шла работа над кузней, Николка с казаками обжигали стволы деревьев. Те тлели сутки, обмазанные землей, но вот земля отвалилась – и в центре ямы лежали крупные куски древесного угля.

Горн наполнили углем, подожгли сухие головки и качнули меха. Высокий сноп искр вырвался из горна и осветил ватажников. Бросили цепь в огонь, а когда она накалилась докрасна, ее стали выпрямлять; потом вновь кидали в огонь, и снова в лесу звучал стук молотков. Кузнец сварил выпрямленные звенья цепи в один брусок, охладил его в воде и вновь бросил в горн.

Кузнец колдовал над бруском – и тот преображался в узкую и длинную ленту, которую кузнец скручивал, выпрямлял, снова вытягивал и скручивал. Сутки из кузни доносился перезвон, летели искры во все стороны, и кузнец, вытащив из горна раскаленный меч и сунув его в воду, коротким рывком выдернул и взмахнул им над головой. Кузня наполнилась белыми облаками пара, которые закрыли на некоторое время самого кузнеца.

– Ладно ли сделан, атаман?

Я, прежде чем взять в руки меч, чисто ополоснул в воде руки, вытер их об рубаху – и бережно взял клинок. Около горна стало шумно, казаки с восхищением смотрели на клинок.

Кузнец постарался на славу, ведь казаки знали, что, скручивая сталь, а затем, выпрямляя ее, кузнец добивался невероятной прочности клинка. Казаки были счастливы, что кузнец оказался на редкость знающим и толковым мастер-оружейником.

– В этом клинке – наша кровь, ведь он сделан из кандалов, а «кандалы» в переводе с татарского – «омоченный в крови». Не для разбоя этот клинок, но для свободы и мести. Убивать, чтобы ограбить – это не для нас, предлагаю освобождать рабов, независимо от того, грек он или перс, русич или казак.

Золото, отобранное у татар и турок, предлагаю отдавать для освобождения людей из рабства, иначе я не могу, иначе снимайте меня с атаманства.

– Давно ли ты говорил нам другое, атаман? Слова свои забывать не след, атаман. Отдохнем, говорил ты, и двинем через Корчев домой. Так ли? Нам ли чинить разбой, говорил? Говорил! А теперь куда зовешь?

– Значит, отдохнули, браты, и готовы к походу домой? Оружия, припасов, лошадей и денег достаточно? Казаки через море к татарам за зипунами идут, русских людей из полона освобождают, а мы, значит, награбили – и по домам? Что ж. совесть, конечно, у нас чиста, рабов горсточку освободили – и, будя с нас. Кто из вас не потерял друзей, родных и близких людей по вине басурман? Ну, что же вы молчите, отзовись, кому домой на печь охота?

Ватага молчала, казаки сняли шапки и поклонились:

– Веди нас на басурман, атаман.

Казаки налетали на татарские караваны, гнавшие невольников на самый большой невольничий рынок на полуострове, в город Кафку. Явор думал, рабы как только завоюют свободу, так и разлетятся, словно птицы из клетки, ан нет, люди шли в ватагу и днем, и ночью. Молва облетела весь полуостров, но никто не ведал, где скрывается ватага. Рабы, убежав, слонялись в поисках казаков и, не найдя, вновь попадали в рабство, но кто случайно смог найти, набрести на ватагу, отказа не слышал. Люд шел разный и по виду, и по наречию, и по крови. Все дальше и дальше отодвигалась мечта казаков попасть домой. Каждое утро казаки уходили на охоту за дичью, такую огромную ораву необходимо было прокормить. В ватаге появились ведуны и знахари, а пещера превратилась в лазарет.

Один к одному у пещеры стоят зеленые шалаши и землянки. Прямо против пещеры расположились кашевары, и в трех больших котлах, что висят под навесом, закипает знатный казачий кулеш. У ручья пасутся кони, табун вырос, ведь в ватаге уже не одна полноценная сотня. Кузница расширилась – и теперь слышен перезвон не одной, а нескольких пар кузнецов, перековывавших цепи на мечи.

Я боялся, что рано или поздно ватага превратится в разбойников. Добра уже накоплено много, татары рыщут по лесам, но с опаской – боятся казаков. Рабы продаются за бесценок – побыстрее бы избавиться, рынок работал и днем, и ночью.

– Я слышал, что некоторые казаки призывают к открытому бою с татарами, прекратите пороть горячку. На открытый бой мы не пойдем, если в живых хотим остаться.

Внезапность – наше оружие, выслеживание нехристей и неожиданное нападение, только так мы сможем сохранить людей и вырвать победу у сильного врага.

За лошадьми смотрите, но и людей не забывайте. Каждый день к нам приходят новые люди, среди них могут быть засланные татарами лазутчики.

– Мы людей не чураемся, атаман, а людей новых и правда, страсть как много – попробуй, уследи. Мы уж нахватались и армянских, и греческих словесов. Все путается в голове, прямо и смех, и грех – ей богу.

– Атаман! Иди к нам!

На поляне боролись казаки.

– Всех Матвей положил на землю и скрутил в бараний рог.

– Не всех, не бреши. А Грыцько?

– Грыцько – хват.

– Куды ему супротив Матвея – это ж медведь.

– Грыцько тэж нэ бэрэзка.

Грыцько и Матвей облапили друг дружку – и давай топтаться, и мять кости молодецкие. У обоих жилы вздулись, кряхтят, норовят хребет супротивнику сковырнуть.

Грыцько подсел под крестьянина, а Матвей рад стараться – навалился на плечи казаку и замычал, вдавливая его в землю.

– Не садись под него, сто чертив тоби в печинку. Грыцько, шо ты робышь?

– Дави, крестьянская твоя душа, вымай дух казачий, ломай его, окаянного.

Грыцько схватил за кушак Матвея и, упираясь ему в грудь другой рукой, поднял крестьянина над собой и бросил на землю.

– Шось голова болыть, – проговорил Грыцько и сел рядом с Матвеем, – воздуха как-то не хватает, и плывет все перед глазами.

– Так я тебя по голове кулаком огрел, когда ты меня над собой поднял. Славно вышло, как не сломал тебе шею, ума не приложу. Хорошо, что череп не расколол.

– Гудит, шо тот колокол на праздник. А шо ты лежишь?

– Так спину не согнуть, наверное, сломал, чертов бугай.

Ватага засмеялась, глядя на помятых богатырей.

– Вы бы татар так били, как друг дружку мутузите.

– За нами дело не станет, атаман, охапками вязать басурман будем.

– Я часто, хлопцы, думаю, чому нашим панам и помещикам не встать супротив татар разом?

– Хватит, казаки, воду в ступе толочь, мы на порубежье земли русской стоим. Паны и князья русские по другим законам живут, нежели крестьяне и казаки, а из этого следует, что мы в разных государствах живем с ними, – разозлился Явор.

– Как так?

– Каждый в своем мире проживает, во как, и ходу, друг к дружке – мы не имеем. Мы защищаем не панов и князей, а народ православный от рабства поганого.

Когда солнце окрасило небосвод малиновым цветом, и жаворонок запел нежную песню проснувшейся жизни, а роса серебряным покрывалом заиграла всеми красками лета, девушки вышли собирать лечебные цветы и травы.

Олэнка пришла на лесную поляну, где рос желтый горноцвет, и остановилась. На склоне горы у ручья сидел русский витязь и нежно гладил вороного коня, лежащего перед ним. Олэнка не раз слышала от батька росповидь о русском князе, хотя самого князя она никогда не видела, но девочка заставила отца несколько раз повторить рассказ о красивой и непривычной одежде князя. И вот теперь перед ней, словно из сказки, явился прекрасный витязь.

– Будь здоров, добрый человек.

– Здравствуй, красавица.

– Не чаяла здесь русского молодца увидеть, а ты, наверное, князь и никак не ниже?

– Конь пал подо мной, а я ногу повредил – и теперь стану добычей разбойников, что в лесах прячутся.

– Кто ж тебе, княжич, сказал, что в лесах разбойники обитают? Не о татарах ли часом мне говоришь?

На поляну вышли Явор и Грыць. Олэнка обернулась на звук голоса и побежала к лесу.

– А ты пригожий, князь! – выкрикнула девушка и засмеялась.

– Сиди, княжич, мы не разбойники для людей православных, но предателей не пощадим, а пуще – катов, которые своих же единоверцев в рабство продают. Сказывай, кто ты, откуда, куда путь держал и что делаешь здесь на земле басурманской?

– Не князь я, а толмач у визиря, понимаю италийский, греческий, татарский и турецкий языки. Зовут меня Степан. Я к морю еду, письмо должен доставить к русскому царю, а писано оно его посланником, что у визиря во дворце живет. На море галера ждет, что посла визиря на Русь доставить должна – вот ему и везу письмо для государя нашего.

– Русский царь ведет переговоры с татарами, которые его страну грабят, а его подданных в рабство уводят?

– Я толмач, атаман, и не дави на меня своей правдой, служу отечеству по мере сил своих и разумению.

– Хочу письмо прочесть.

– Твоя воля, атаман, но если догадаются, что письмо вскрывали, тогда смерть мне, и обещай, что отпустишь меня сегодня. Завтра утром галера уйдет в море.

– Олэнка ногу твою подлечит, а я письмо прочту – да так, что ни одна бисова душа не поймет, что его вскрывали.

Письмо.

«Великий государь, опишу тебе, какие они есть, эти ханы и визири: жестоки, хвастливы и невежественны. О том судить по множеству примеров можно.

Хан бранится с человеком своим из-за каждой капли дешевого масла, израсходованного на освещение дворца своего. Второй пример, государь: задумал хан поставить на входе во дворец свой ворота железные. Нашел венецианского мастера, так самолично уменьшил, из-за расходов – эти ворота и до таких пределов, что они превратились в калитку.

Сей правитель из рода Чингизидова, чем он непомерно гордится, зело не любит золотоордынского хана Ахмата и непрестанно с ним враждует, для того и вступил в союз с польским крулем Казимиром, сие можно использовать в нашу пользу.

Также хочу поведать, что распря татарских ханов нам также выгодна, и нужно распылять сию вражду непрестанно.

Прошу твоего, государь, соизволения, выйти на согласие с моим жадным ханом, а ты, государь, подпиши грамоту о дружбе с Ахматом.

Крымский хан очень любит русских рабов, а Ахмат, по словам моего татарского благодетеля, желает пограбить мать – землю русскую и говорит мой хан о золотоордынских воинах, как о разбойниках и грабителях. А придется им сразиться с настоящими витязями, так они сразу и побегут.

Здешние татары, может, они и все такие, батюшка государь, все со своим оружием: колчаном со стрелами, копьем, саблей и кинжалом; добывают все грабежом, то бишь не куют железа и не имеют оружейных мастеров.

Лошадей много и наездники вельми искусные, но когда в поход идут, то пустые кони численность орды увеличивают, хотя те кони и бегут без седоков, тогда сотня в две сотни со стороны, кажется.

Пленных мучают голодом, бьют плетьми, продают иноземцам.

У хана много жен, но одна – страсть, какая умная, но и страшна, как грех земной, прости, господи. Он ее слушает, с ней я и имею тайные мои переговоры, жадна – почище супруга своего. Подарков ей пришли, она дуреет от них, только в толк не возьму, где она их носить собирается. Да это я разгадаю, сама как-нибудь и проболтается.

Казаки сильно досаждают паше турецкому, воевать с ними его адмиралы опасаются, бьют этих басурман казаки, а татары только и годны, что бить не воев, к битве подготовленных, а налетать исподтишка, да грабить. Натравить бы казаков на хана, дать им денег, пушек – так они враз его Бахчисарай до зернышка бы обчистили.

Хану доложили, что в лесах объявился беглый атаман Явор – с шайкой русичей, он нападает на селения и на воинов, перегоняющих ясырь.

Такое случилось впервые: рабы, лишенные гордости – через побои и сил – через голод, не в состоянии объединиться и оказать хоть какое-нибудь сопротивление, а здесь невольники к нему убегают, а те, кто еще не убежал, молятся за спасение души его и за спасение жизней всех православных.

Хан послал человека – я его сам не видел, но мне о том жена хана за ожерелье италийское и по секрету рассказала – чтоб проник в шайку его. Этот атаман, государь, нам пригодится.

Вчера хан приказал, как только Ахмат пойдет походом на русских, ударить им в тыл и разнести его столицу. Ты, батюшка, упреди Ахмата об этом и набега избежишь, и татары друг друга перебьют, а от этого Руси – только польза великая. Хан готовит для этой битвы сорок тысяч воинов.

Сын хана – Алим, молод и глуп – попал в плен, но не назвал себя, а попал он к генуэзцам, что в крепостях крымских проживают, пытался девку выкрасть, ан и попался, стервец.

Государь, если не упустить момент и объявить имя пленника итальяшкам, то наместник Генуи в Крыму пожалуется султану на хана и его семейку и, если наместник потребует денежную мзду за разбой, в соответствии с договором, а султан в гнев быстро впадает, то хану крымскому не поздоровится. Султан лишит его очередной выплаты.

Вот тут бы нам и предложить свою помощь хану крымскому, дескать, русский царь не менее богат, чем султан турецкий. Договор с русскими дает тебе, хан, возможность нашими руками от генуэзцев избавиться. Мы их выгоним с Крыма – только пропусти в Кафку корабль с воинами нашими, а к вечеру твой флаг на крепости Кафки развеваться будет. Между генуэзцами и татарами подписан договор о дружбе, а хан любит чужими руками жар загребать.

Италийцы, прибыв на полуостров, должны были предоставить хану инженеров, ремесленников, учителей, художников и летописцев, а хан обязался обеспечить их землями и рабами. В реальности же – генуэзцы захватывают крымские земли силой, частью скупают, частью получают в зачет договора, а частью путем вымогательства или подкупа.