Тайны лабиринтов времени

Я шепотом прочел молитвы, затем исполнил все полагающиеся церемонии, после чего погрузился в раздумья. Так, в размышлениях, я провел несколько спокойных часов. Когда же тишина ночи, казалось, достигла полной глубины, в комнате вдруг резко запахло серой, и из плотного, задушного воздуха горницы беззвучно образовался упырь.

Он был громадной величины и неопределенной, постоянно меняющейся формы. В тот же момент я почувствовал, что у меня нет сил: ни пошевелиться, ни заговорить, ни даже закрыть глаза. И вот я с содроганием увидел, как это нечто подняло в воздух мертвое тело чудовищными лапами с длинными когтями и пожрало его с хрустом быстрее, чем кот проглатывает мышь. Начав с головы, оно жрало все подряд: волосы, кости и даже саван, которым было накрыто тело.

Покончив с усопшим, упырь набросился на поминальную еду – и в мгновение ока съел все вместе с посудой и корзинками. После этой богомерзкой трапезы он вдруг исчез, так же бесшумно и таинственно, как и появился.

Наутро, когда селяне сочли, что можно больше ничего не опасаться, они вернулись на хутор. Я их приветствовал, стоя на пороге дома старосты. Селяне с ужасом глядели на мое изможденное лицо, и по одному проходили в горницу, где вчера оставили покойника. Однако никто из пришедших не выразил ни малейшего удивления тому, что тело и поминальная пища исчезли. Хозяин дома вошел последним и обратился ко мне:

– Достопочтенный господин, мы все очень беспокоились за вас. И мы рады видеть вас живым и невредимым, хотя, как я полагаю, вам этой ночью довелось увидеть то, что разумный человек не в силах был бы перенесть. Поверьте, ежели бы это было возможно, мы были бы рады остаться с вами. Но обычай наших предков далеких, как я уже говорил вам прошлым вечером, обязывает нас покидать наши дома после того, как к кому-либо из хуторян приходит смерть. Если бы этот обычай был нарушен, некое огромное несчастье должно было бы обрушиться на всех нас. Возвращаясь утром, мы находим, что покойник и поминальная пища исчезают за время нашего отсутствия. Так было всегда. Но теперь вы, пожалуй, знаете, отчего так происходит, и не откажетесь поведать нам об этом.

Я, который все еще был в глубоком потрясении от виденного этой ночью, рассказал селянам, как бесшумно появился упырь неясных очертаний и огромных размеров, как он пожрал труп и поминальную пищу. И никто не показался мне удивленным услышанным рассказом. Сам же хозяин дома заметил:

– То, что вы нам сообщили, добродию, в точности согласуется с тем, о чем рассказывали нам деды наши. И так ведется с древних времен.

Тогда я спросил с недоумением:

– Но разве святой отшельник, живущий вон на том холме, не совершает похоронных обрядов над вашими умершими?

– Какой отшельник? – спросил удивленно староста.

– Тот древний старец, который вчера вечером и направил меня в вашу сторону. Я попросился на ночлег в его святую обитель, но он прогнал меня, сказав, чтобы я шел сюда.

Селяне посмотрели друг на друга с нескрываемым недоумением. После долгого молчания староста сказал:

– Достопочтенный господин, мы всего лишь темные, бедные селяне и просим нас извинить, но на том холме нет – ни скита, ни отшельника. Более того, вот уже на протяжении многих поколений в окрестностях нет никого, кто мог бы совершать священные обряды.

На это я пожал плечами, и возражать не стал. Я понял, что моя вчерашняя встреча с отшельником – проделка злого демона, который воспользовался моментом, когда мой добрый ангел-хранитель, по какой-то причине, ненадолго потерял меня из виду. Но после того как я распрощался с гостеприимными жителями хутора, расспросив их подробно о своем дальнейшем пути, я все-таки решил еще раз взглянуть на тот самый холм. Как это ни странно, я обнаружил скит отшельника на том же самом месте, что и вчера. Однако на этот раз престарелый обитатель сам пригласил меня в свое жилище. Когда я вошел, согнувшись в три погибели, отшельник униженно склонился передо мной, восклицая:

– Прости меня, Христа ради, божий человек!

– Вам не следует стыдиться того, что отказали мне в ночлеге, старче. Вы ведь направили меня на хутор, где мне оказали радушный прием, и я благодарен вам за это.

– Мне не за то стыдно, – сказал отшельник, – я все равно не вправе давать приют смертным. Стыд сжигает меня из-за того, что вы видели меня в моем подлинном обличье. Ведь тем Упырем, который на ваших глазах пожрал тело усопшего прошлой ночью, был я.

Сжальтесь надо мной, божий человек, и позвольте мне поведать вам мой тайный грех, за который я и был ввергнут в этот страшный образ. Давным-давно, так давно, что я уж и не помню, когда, я был священником в этом малонаселенном краю. На много верст вокруг здесь не было никого, кроме меня, кто мог бы совершать церковные обряды. Поэтому жители Дикого Поля вынуждены были приносить своих умерших сюда, зачастую находясь в пути по нескольку дней.

Сперва я ревностно служил Богу и справно исполнял возложенные на меня церковные обязанности. Но со временем меня обуяли гордыня и корысть. Поскольку я был единственным священником в этих местах, я понял, что могу извлекать прибыль из своего положения. Я пренебрег своим священным долгом. Грубо отказывая родным покойного, я вымогал у них подношения в виде еды, одежды, злата и серебра. За эти гнусные деяния Господь покарал меня, обратив после смерти в упыря.

И с тех самых пор я вынужден питаться телами людей, умерших в этом краю. Я пожирал каждого, и вчера вы видели меня за этим занятием.

Теперь же, Божий человек, я умоляю вас не отвергать моей просьбы: прочтите молитву и помогите этим избавиться мне от того ужаса, в коем я пребываю бесконечно долго.

Высказавшись и облегчив душу, старец покорно опустился наземь предо мной.

Пораженный до глубины души, я, встав на колени, глубоко склонился в поклоне и зашептал «Отче наш». Трижды прочел я молитву, уйдя душою к Господу и отрешившись от земного, а когда поднял голову, увидел, что отшельник исчез. Исчезла и его обитель. А себя я обнаружил, стоящим на коленях в высокой траве возле древнего, вросшего в землю и покрытого мхом каменного креста, истертого временем и непогодой. На шероховатой, побитой ветрами поверхности каменного изваяния еще можно было прочесть чудом сохранившиеся буквы, складывающиеся в слова «раб божий».

– Иди, бурсак, есаул пристроит тебя, на довольствие поставит и присмотрит, на всякий случай, что да как.

Курень атамана Явора был обнесен земляными насыпями и рвами с водой, за которыми торчали вбитые в землю острые деревянные колья.

От пристани вела дорога к куреню (это несколько построек для складирования оружия, продовольствия и небольшие дома для казаков, конюшни и ремонтные мастерские, конечно, кухня и баня).

Струги, бусы и чайки стояли в заводи у пристани. Ватага и укрепления, построенные казаками станицы, могли выдержать осаду целой армии. Дальние дозорные и караульные на сопках и валунах – укрывались в замаскированных окопах. Они следили как за степью, так и за морем, сами оставаясь невидимыми для противника.

Явор старался все организовать так, чтобы не повторилась трагедия, и люди не погибли от рук татар или османов.

Отряды вооруженных казаков дежурили в землянках, построенных перед земляными насыпями в форме подковы и укрытых лапотником, листьями, ветками и травой.

В центре куреня земля была вытоптана сотнями ног и образовывала круг – майдан, где решались самые важные вопросы ватаги. На майдане стояли длинные, грубо сколоченные, столы. Они прятались от солнца под навесом, крытым камышом. За теми столами ватага трапезничала. Рядом со столами помещалась поварня, представляющая собой несколько огромных чугунных котлов, подвешенных над кострищами, в них готовили кашу или похлебку.

В курене была своя кузня, где заправлял Макар кузнец и его помощник Ольша.

Явор своего дома не имел, а жил на бусе, в капитанской каюте. Войско атамана Явора насчитывало десять сотен казаков. Если выпадало время, когда казаки не воевали, то основными занятиями становились охота и рыбалка. Казаки были умелыми добытчиками, скот прикупали в деревнях, в кузне делали для селян подковы, косы, серпы, топоры, плуги и бороны, которые обменивали у крестьян на хлеб и другие съестные лакомства.

В станице поддерживалась удивительная чистота, в конюшнях стояли сытые кони, готовые к бою.

Явор готовился к походу и ждал подходящего момента для начала боевых действий, казакам нельзя давать расслабляться, иначе забалуют. Сотня каждый день объезжала окрестные села, и кипчаки не совались в эти места. Селяне были довольны и не хотели, чтобы войско уходило в поход. А к походу все было готово. Съестные и огненные припасы, оружия чуть ли не на целую армию, чайки и бусы проконопачены и просмолены, даже пошиты новые паруса.

Казаки все чаще стали посещать корчмы и шинки в окрестных селах, и селяне привозили их на возах в непотребном виде, сгружая тела на майдане. Явор не давал евреям торговать спиртным в станице, но пьянки становились неотъемлемой частью жизни казаков.

Атаман сидел за столом и пил чай с малиновым вареньем, когда к нему подошел старший дозорного отряда.

– К тебе девка с хлопцами, в поход просится. – Явор поперхнулся и, повернув в сторону казака голову, многозначительно посмотрел. – Ну, ей богу, атаман, девка в поход просится.

– В Сечи с тебя голову бы срубили за такую известию. Кто в курень девку пустил?

– Они издаля пришли, орда их пожгла, все, кто остался цел, пришли к нам.

– Пошли на майдан.

Девушка была одета в шаровары, вышитую сорочку, перепоясана кушаком, а за ним виднелись пистолеты, на боку висела турецкая кривая сабля. Сорочка была вся в пыли, на голове короткие волосы. Девушка заметила взгляд Явора.

– Я косы обрезала, когда орда приближалась к нашим селам. Драться и стрелять я умею – не хуже тебя, атаман.

– А если я проверю?

Явор скинул свитку, снял саблю. Девка бросила на землю пистолеты и сняла саблю.

Весть о том, что атаман будет драться с девкой на кулаках, моментально облетела всю станицу. Казаки сбежались на майдан.

– Где видано, чтобы сечевой атаман с девкой на кулаках дрался? – кричали казаки. – Не бывать этому! Выгнать девку с куреня!

– Братья казаки, – обратился Явор к казакам. – Мы не в Сечи, и перед нами море, а не Запорожье. Если девка рубится и бьется, как казак, она станет первым есаулом-женщиной над своими людьми. Принимаем бой, братья казаки?

– Принимаем! Да! – закричали казаки.

Поединок походил на драку медведя и рыси. Атаман бросился вперед – и кулаки засвистели в воздухе. Девушка присела – и проскочила под руками Явора.

Оказавшись у него за спиной, она прыгнула атаману на спину и хлопнула ладошами ему по ушам. Ошалевший от боли атаман схватил ее за сорочку двумя руками – и, что есть силы подбросил девушку вверх. Она взлетела и, получив удар по ребрам и корчась от боли, стала извиваться в воздухе. Явор сдавил двумя руками свою голову, чтобы, хоть на время избавиться от боли, а девушка улетела за несколько шагов от атамана.

Каждый удар казаки сопровождали криками и смехом, каждое передвижение противников вызывало живейший интерес казаков.

Девушка вскочила на ноги, и – не успел Явор прийти в себя – как кинулась в драку. Атаман, наверное, мог убить ее кулаком, но она исхитрилась вцепиться зубами в его руку. Явор взвыл – и ударил кулаком девку по голове. Она, оглушенная ударом, упала на землю.

Явор с видом победителя выпрямился, но неожиданно для себя получил удар головой под ребра. Атаман свалился, словно подкошенный.

Девушка и атаман лежали в центре майдана – и только постанывали. Явор поднялся:

– Бери свое оружие и иди за мной.

У майдана стоял деревянный воин-чурбан, он держал длинную палку. Явор стал за воином и приказал девке изрубить деревяшку.

– Представь, что это ордынец. Ну, давай!

Девушка подняла саблю на уровень своих глаз и приблизилась к чурбану. Взмах палкой – и Явор мощным движением крутанул деревянного истукана, но девушка все же успела поднырнуть под него, и палка пролетела у нее над головой. Девушка поднялась в полный рост – и полосанула деревяшку сверху вниз, от плеча до паха, рассекла ее на две неровные половинки. Явор стоял за чурбаном, и если бы не отскочил, то, наверное, погиб бы.

– Новый чурбан вырубишь, он еще пригодится.

– Я буду есаулом?

– У круга надоть спрашивать. Браты казаки, принимаем… Как тебя зовут?

– Галя.

– Принимаем Галю на время похода есаулом над людьми, с которыми она пришла к нам? Сколько у тебя людей?

– Сотни не будет.

– Любо! – кричали казаки и бросали в воздух шапки.

На дворе ночь, все казаки разбрелись по домам или разъехались по селам. На майдане собрались есаулы.

– Люди твои пристроены и накормлены, сейчас отдыхают. За дисциплину спрошу с тебя – и не думай, что будут поблажки. Завтра начнем проверять твоих людей, а сейчас… Ты грамоте обучена?

– Нет, атаман.

– Эй, бурсак! Иди к нам. Опишешь все, что видел, после запишешь ее рассказ и прочтешь казакам на майдане. Подожди, не уходи, бурсак! А ты, Галя, ступай себе, тебе в горенке постелили.

Михаил! Знакомься, бурсак – это писарь, твой начальный. Он тебе и отец, и бог, и учитель – слушай его, подчиняйся и все запоминай, чтобы нареканий от него не было, иначе попрощаешься с пером, а познакомишься с дорогой. Выгоню к чертовой матери. Служи исправно, Михаил у нас с образованием, и при гарматах, и при кораблях – навроде инженера. Знаешь, что это такое?

Станица просыпалась медленно, уже прискакал разъезд со степи, а Михаил с писарем еще не ложились.

– Как тебя занесло сюда? – спросил бурсак.

– Барин мой, молодой еще совсем, был послан в Геную учиться инженерному делу, да только ему не повезло. Купца, что вез нас через море, корсары пограбили и барина моего пришибли, а я спасся. Прыгнул в море, но от корабля не поплыл, а прижался к борту. Слава богу, пираты не пожгли судно, а когда они ушли, я забрался на разграбленный и брошенный корабль.

– Корсары – это ж кто такие?

– Наши воровские казаки, что всему миру враги. У них нет друзей даже среди своих, грызут друг друга, обворовывают и убивают.

Обшарил я все закоулки корабля в поисках еды, прожил неделю без еды и воды, думал, богу душу отдам, пока корабль прибьет куда-нибудь волна. Приоделся в кафтан моего молодого барина, там по всему кораблю валялись вещи, в основном, старые и вонючие тряпки моряков. Кафтан я случайно нашел, а в нем – паспорт и письмо.

Меня итальянцы подобрали. Подошел к моему кораблю фрегат, на палубу взошли моряки – и нашли меня под лестницей полуживого. Капитан увидел мой паспорт – и отвез в Верону учиться, а я любил это дело с детства.

Малышом еще на торгах азбуку украл, по ней и выучился читать, дьякон мне тогда очень помог. Грамотный и незлобливый он, когда был трезв, конечно.

Я, когда в Италию попал, быстро по-ихнему разговаривать научился, тамошние профессора меня примечать стали и пророчили большое будущее. Говорили, что выгоду принесу науке немалую, и послали маменьке моего барчука письмо хвалебное. Посольство в Верону приехало, а вместе с ним и родственник барчука моего заявился.

– Да, ну? И чего дальше? Узнал он, что с барчуком твоим сдеялось?

– Ну чего-чего… Ничего хорошего. В кандалы меня заковали и всю кожу со спины батогами срезали. Обвинили в убийстве и бросили в тюрьму. Родственник барчука любил поиздеваться над крепостными – и меня к себе в подвал забрал. Всю ночь потешался. Бил нещадно, я уж бога молить стал, чтоб убил побыстрее. Утром ушел изверг, а меня и охранять уже не было смысла, мертвые не убегают.

– Так ты помер?

– Как видишь, нет, но это я сейчас такой живой, а тогда меня профессор, с которым я сдружился, выкрал из подвала. Студенты спрятали и выходили, а когда выздоровел, то вернулся домой с новым паспортом.

– Почему же ты не остался в Вероне?

– Меня домой тянуло, да и рассчитаться нужно было за любовь и ласку.

– Рассчитался?

– А как же! Усадьбе красного петуха подбросил, да так, что только дворня, жившая в подвалах и на скотном дворе, невредимой осталась, ни у кого даже ожогов не было.

Михаил – настоящий профессор в механике и химии, астрономии. Для гармат поставил приспособление, которое поднимало и опускало ствол орудия – и от этого менялась дальность полета ядра; по звездам мог провести корабль – и не было еще случая, как говорил Явор, чтобы сбились с намеченного курса; это по его чертежам строили пристань и усложняли фарватер. Михаил соорудил хитроумную машину, способную снять с мели любой корабль, а главное, это делалось быстро, что в походе означало жизнь или смерть.

В курене не было колодцев, но огромные бочки всегда заполнены пресной, свежей и холодной водой. Два казака, словно дети малые, на качелях катаются, а вода – знай, наполняет бочки холодной и сладкой водой.

– Это мой насос, – пояснил Михаил, когда я посмеялся над казаками, впавшими в детство.

Отдельный домик, где жил этот казацкий гений, был завален инструментами и книгами, на столе стоял самогонный аппарат, и пахло какой-то гадостью.

– Хочешь, покажу что-то?

Он взял глиняную плошку, наполненную темной жижей, именно она воняла так, что святых выноси, и вышел с ней на улицу, поставил плошку на землю, достал кристало и зажег лучину. Как только огонь коснулся жидкости, она вспыхнула ярким пламенем, от которого и повалил едкий дым.

– Попробуй погаси водой.

Я плеснул воду на плошку, но произошло невиданное и чарующее глаз: огненные брызги полетели в разные стороны. Я отскочил и, крестясь, прошептал молитву о спасении души.

– Адово пламя!

– Не, греческий огонь. Я еще в университете увлекся секретом этого огня, но тогда у меня ничего не получилось.

В старинных алхимических книгах, которые давал читать профессор, я прочел, что одним из компонентов этого огня должно быть земляное масло, которое есть на востоке. Достать его я не мог, слишком дорогое удовольствие. А нынешней зимой, когда гостил у своей зазнобы, меня и осенило, так ведь греки еще сто лет назад где-то в Причерноморье добывали такое масло, и называлось оно белым и черным.

Я примчался сюда, но масла тут нет, зато вдоль побережья стоят греческие поселки, они с персами торгуют. Я – к ним и, не поверишь, повезло, два горшка купил, вот тогда и с Явором познакомился. Атаман денег дал, а теперь, перед походом, нам много этого масла потребуется для войска.

Я ведь даже не знал, что такое казак, а вот ведь – сам теперь казакую.

В тот же вечер мы взяли лошадь, запрягли в телегу и поехали в шинок. Пили, пока под лавкой не оказались.

Утром проснулся в телеге, а она в центре майдана стоит, казаки хохочут, а Мишка спит и во сне о научном рассуждает. Разлепил я кое-как очи и смотрю, ко мне казак подходит, здоровый, толстый что, боров, берет меня за шиворот – и давай трясти, что есть мочи. Голова раскалывается, а этот – знай, трясет, словно грушу.

– Дубина – говорю, положи на место. А этот увалень швырнул меня на землю под хохот казаков. Я вскочил на ноги – откуда только силы взялись, не знаю, от злости, наверное – и прыгнул ему на шею. Казак не удержался на ногах и свалился, а я залез на него – и давай мутузить со всей своей дури, а после откусил ему мочку уха.

Явор наказал того казака, у него чуб длинный, значит, давно казакует, а закон гостеприимства никто не отменял, но ссоры у нас с ним никакой не было. Казак вздумал потешить себя, издеваясь над слабым в центре майдана, теперь обходит меня стороной, словно я бешеная собака.

Явор меня предупредил, чтобы больше ни на кого не кидался, сдерживал порывы гневные и берег силы для похода.

Атаман пользовался у казаков великим уважением, а все потому, что был настолько же строг, насколько и справедлив, никогда и ничем не показывал своего превосходства над казаками, но, спуску никому не давал, и дисциплина военная поддерживалась его авторитетом. Весь день Явор трудился в поте лица своего, не чураясь никакой, даже самой грязной, работы. За едой сидел за общим столом, ходил босой, в рубахе без пояса, травил байки с казаками и сам больше всех смеялся, а казаки потешались над ним за это. Говорили: «Атаман-то наш сам расскажет, сам посмеется, да так заразительно, что весь курень от смеха захлебывается».

Вот одна история, которую любил рассказывать Явор казакам:

«Выбрали как-то казаки меня в посольство к хану крымскому. Бо дуже крепко язык у меня подвешен был. Никто из казаков, либо ляхов заезжих, либо, скажем, послов от царя Рассейскаго, не мог меня переспорить. На каждое слово чужое у меня было десяток своих припасено.

На што уж, товарищи дорогие, Шлемка-жид поговорить – отнюдь не дурак будет, и любому захожему в корчму и горилочки продасть, и бубликов связку впридачу обязательно всунеть, какие захожему и не нужны вовсе, а и тот, как только завидит меня, так враз мовчки кухоль горилки наливаеть, да закусочку добру выкладываеть. Бо помнит Шлемка, как однажды заспорил с казаком, да едва без штанов не остался. Но только ту гишторию, казаки, я вам как-нибудь другим разом поведаю.

Ну так вот… Приехали, значить, казаки с посольством в Бахчисарай, до хана Саип-Гирея. Начали про мир толковать, да чтоб Саипка-то полон русский возвернул. Бо дуже много он полоняников с земель Рассейских увел, да на рынок невольничий в Кафку-город отправил.

Да, Саипка-то, не дурак будь, и говорит: «А что, если, казаки, мы с вами вот как поступим? Я свово отгадчика посажу супротив вашего. Да и зачну загадки загадывать. Коли мой отгадчик победит – восвояси уйдете, и больше ко мне, ни ногой. Не будет мне с вами миру, а людям русским – покою. Пожгу городов ваших, сколь смогу. А только ведомо вам, что и до Москвы я доходил и жег Москву-то.

Ну, а коли ваш отгадчик все мои вопросы разрешит, так и быть – заберете полон свой, да воротитесь в земли ваши без всякого произволу с моей стороны!

Да, вот только, одно условие у меня будеть, – продолжаеть Саипка, ухмыляяся коварно. – Ответить надо верно на три вопроса подряд. Кто первым ответит правильно, тот и победил».

А только что ж делать казакам? Саип-Гирей, бо лютый был крымчак. Войска несметное число имел. Кажный татар вооружен был до зубов. Лошадей заводных по три-четыре имел, потому скакать могли татары сутками, все засидки княжески опережая.

Пригорюнилися казаки. А я и говорю: «Да ништо, браты! Нехай ставит супротив нас свово отгадчика. Еще поглядим, кто из нас на язык хутчей окажется. А только не может татарин разумом казака победить, я так мыслю!».

А Саип-Гирей таку каверзу казакам приготовил, что они себе и представить не могли. Послал он гонцов в далекий Самарканд, да привезли гонцы оттудова не кого-либо, а самого Насреддина Ходжу – вельми известного в краях восточных мудростью своею, да умом гострым. Согласился Насреддин-то умом с казаком потягаться, да и удовольствие поиметь от того не малое.

На другой день сели мы насупротив друга дружки, Насреддин Ходжа и я.

Ходжа глаз левый щурит, казака разглядывая, силясь понять, откудова у энтого руса, на вид шельмоватого, ума поболе евойного наберется.

А мне все нипочем: сижу себе на подушке мяконькой, да мух на потолке сосчитать пытаюсь. Чтобы, значить, ум размять. Стукнул тута визирь ханский в медный тазик палкою. Звон тугой, тягучий тазик издал, тута Саипка и молвит:

– А вот скажите мне, мудрецы, что тяжельче будет: пуд железа, или, скажем, пуд ваты хлопковой? Обрадовался тут Насреддин Ходжа, да и говорит:

– Да, энтот вопрос легкий. Одинаково весят, что пуд ваты, что пуд железа.

– Э-э, нет, – говорю. – Пуд железа тяжельче будет.

– Да как же? – изумился Ходжа. – Ить и то, и это весит ровно пуд!

– Раньше я тожить так думал. Пока с жинкой не поскандалил. И вот мне моя жинка враз доказала, что кочережка железна – зело тяжела. А того ж весу пучок ваты – ну, не в пример полекше будеть! Ежели схочешь, поедем в мой курень, она и тебе докажеть!

Посовещалися тут хан с визирем, да хан рукою в мою сторону и указал – мол, за казаком первый вопрос. Хлопнул визирь снова по тазику, звон тягучий издав, и Саипка вопрошаеть:

– Вот вам другой вопрос, мудрецы: что исделаете вы, коли придёт к вам товарищ ваш, да попросит на короткий срок денег взаймы. – Ответствует Ходжа:

– Я денег дам, ежели на короткий срок. Но, только не в тот день, а на следующий.

– Почему так? – спрашивает хан.

– А, чтобы должник прочувствовал цену денег, какие ему даю.

Хан головою одобрительно кивнул, да ко мне обратил взор свой.

– Что ж, – говорю, – а только я, так отвечу товарищу свому: денег тебе, любый друже, я дать, пожалуй, не смогу. Но, срок могу дать тебе любой, какой схочешь!

Тута хан едва в ладоши не захлопал – так ему казацкий ответ понравился. В третий раз прозвучал тазик звоном своим тягучим, и снова вопрошает хан:

– Ну, теперя вам третий вопрос. Что будет делать кажный из вас, коли зять поколотит дочь вашу, и та в слезах прибежит к отцу?