Тайны лабиринтов времени

– Настоятеля убили!

– Шукайте хлопцы, може, монахов знайдемо! Дай бог живы еще!

– Шляхтич все отбирает себе, а жид – себе. В сэли ни у кого ни коровы, ни курэй, ни лошади. Одними батогами нас потчует. Режь его!

Во всем крае царило насилие польских шляхтичей. У крестьян отбирали скот и птицу, хлеб и зерно. Детей насильно забирали в прислуги к шляхте, а если кто и осмелился сопротивление оказать, то без суда вешали и забивали батогами до смерти. Холопская доля короткая, кровавая, и крестьяне, побыв батраками у шляхты, убегали в Дикое Поле. Всюду ходили слухи, что на Запорожье собирается войско – и вольное казачество будет освобождать Русь от шляхты, жидов и татар; ведь московский царь – прихвостень и раб шляхты.

Холопы собирались в ватаги и, убив пана, жгли поместья и угоняли лошадей. Казаки мстили за уничтожение вольностей, за отнятые земли и голод, за поруганных детей и жен, за искалеченную жизнь. Их, вольных казаков, превратили в рабов, холопов: столько лет жил казак в своей хате, кормился от земли, что простиралась вокруг, а тут, откуда ни возьмись, пришел пан и говорит:

– Эта земля моя, хата твоя мне принадлежит, смотри, казак, за собаками, каких кормят лучше, чем самого холопа.

Всю домашнюю работу делает казак, да кто видел подобное, чтоб воина в уборщики определили? Да еще и добро бы платили, чтоб ноги не протянуть, так шляхта повинность увеличивает и деньги отбирает штрафами да взятками. Станет казак требовать свое, так ему сразу батагов или веревку на шею, а жилнерам и шляхтичам все добро казацкое достается, вместе с детьми и женкой, а казаку – могила, и то без креста.

В поле на ночлег расположился отряд.

– Ты, пан, думай, что хочешь, а я на ночь разбойника беглого связать приказал, иначе убежит, пся крев, спокойнее спать буду.

Выставив дозор, всадники уснули. Ночь степная тихая, кони разбрелись вокруг кургана и едят сочную траву. Дозорные присели на мягкую землю и задремали. Беглому холопу не спалось: придется смерть от плетей принимать – жуткую, лютую… Всю душу казака холодом сковало. Завтра в полдень его последний и мучительный час, казак сам станет молить о смерти катов. Вдруг из тьмы бесшумно проскользнул человеческий силуэт и подкрался к связанному холопу. Рукой рот казаку прикрыл, а другой веревки режет; ноги и руки освободил, шея вот только затекла и спина ноет. Прислушался: тихо кругом, значит, бежать нужно – и быстро бежать, пока дозорные храпят. На полусогнутых ногах, благо, в степи трава невысокая пока, не шуршит под ногами, незаметно прокрались, под носом у сторожей, к стреноженным коням и в степь. Бешеная скачка, туда, к горизонту. Холоп придержал коня:

– Уже далеко ускакали, не догонят, а кони притомились, им нужен роздых. О чем думаешь, казаче?

– Об отце: он у шляхтича во власти денежной пребывает, тяжко ему, а ведь отец не холоп. Работных людей у него много, а все едино, что холоп; вся прибыль на долги уходит. У холопа одна лошадь, и та еле ходит, да и за паном числится; а у отца конюшня, но панская. Сколь ни старался со своих людей содрать, все на долги уходит. Мужикам терпежу и не стало, а у отца и денег, чтоб расплатиться с ними, нет. Продал он меня в обучение шляхтичу.

– Обучение, видать, боком вышло? На тебе, небось смертоубийство, или я ошибаюсь?

– Да рубанул, так рубанул – так и рассек вдоль паныча. А ты то чо сбег? Понятно – я, поймают, так с живого кожу сдерут.

– Убег от жадности пана, все хапает, хапает. Людей по миру пускает, а доведись татары грабить придут да убивать, так за нашу спину спрячется. Мы, голые да босые, доколе терпеть его будем и спину гнуть? Вот тебя спас, а теперь в Дикое Поле подамся.

– Одному сподручно ли?

– Не сподручно, может, будешь сотоварищем моим?

– Мне обратной дороги нет.

– Как нет? А Московия? Там стрельцы нужны.

– Все знают, что князь московский – татарский данник, холоп, значит, что мы перед шляхтичем. Бояре да князья ихние сами татарву на Русь грабить приводят. Ты шо, думаешь, когда степняки на Русь идут их тамо никто не встречает? Ишо как ждут, князья людьми с ними торгуют и с татарином же барыши делят. А люди то все русские, православные. Воля, братец мой, только в Дикой степи, нет там рабства боярского, да и шляхтичей там нет, и татарва не купит казака. Я с тобой.

– Мы теперь смертью побратались.

– Отец только перед крестьянами о гордости своей вспоминал, а сам жесток стал с ними – это от злобы за нищету свою и зависимость. Мыслимое ли дело: огнищанина своего, который дружину его против татарвы вел, жизнь отцу спас, село не дал сжечь – под батоги отдал. Детишки сиротами остались, а в будущем, если выживут, холопская участь их ждет на всю короткую жизнь. Жену его взял к себе в постельничные девки – на забаву.

– Значит, в Дикое Поле?

– Значит, так, другой судьбы у меня нет.

– А у меня – другой дороги.

– Айда к ясам!

– На степняков бы не наткнуться, тогда смерть нам.

От Черного моря до Двины в одну сторону и к Волге в другую лежала полная опасностей невспаханная степь. На севере граничила она с Московией, а на западе – со шляхтой. Через Дикое Поле кипчаки проложили две дороги: одна вела в Московию и к Черному морю к туркам; другая – Черный шлях – к шляхтичам. У Ясов был свой, Чумацкий, шлях: от моря по степи к Днепру, а охраняли его казаки от жилнеров и татар, вот к ним и бежали бывшие холопы.

Окраина Руси охранялась ясами, и князь московский знал, что от полчищ кипчаков Русь спасают только казаки, стрельцов у царя русского не хватало. Стояли на побережье Руси и Дикого Поля несколько крепостей, поставленных в давние времена русскими князьями, но по старости они давно обветшали: стены покосились так, что конем перескочишь, а башни их давно обвалились. Войск у московского князя не хватало, и крестьян, бежавших от крепостного права в леса русские, а то и вовсе за границы Московии, некому было ловить; беглые собирались в разбойничьи ватаги – грабили бояр да служивых царю людей.

Многие города Московии особняком стояли и не шли под руку московского царя, не хотели. Холопы от панства – и в вольные города русские не могли бежать, без злата и серебра ты – раб, хоть где: хоть в Новгороде, хоть в Чернигове или Киеве, невелика разница; только у ясов воля – и бежали к запорожцам, на Волгу, на Дон или к Черному морю.

Служивые проснулись, а пленника то нет. Недосчитались еще одного – своего охранника, и, вроде как, не из холопов сам, а надо же, сбег с рабом в Дикое Поле. Дозор вернулся в село – и сразу доложили пану.

За последние сутки из приграничных деревень в Дикое Поле от пана убежало больше трех десятков мужиков. Теперь в бегах, по всему выходило, двести с лишним душ. Разгневанный пан приказал на всех дорогах выставить заслоны, число дружинников увеличить в двое, а беглых имать и без пощады бить, бросать в ямы, чтоб заживо сгнили.

Сидит пан у окна в шубе, лицо белое от злости. Прошло уже несколько дней, а от дружинников нет никаких известий. Пан знает, что нелегко поймать беглых в огромной степи, да и служивых можно потерять: кипчаки побьют или в рабство угонят, а то и сами холопы могут кровь пустить, если на курень казаков дружинники случаем выскочат. Ясы – злые они дюже на шляхту, и преданным шляхтичу холопам не уйти в степи от разъезда казачьего. Дружинники не токмо денег больших стоят, их еще найти нужно, верных да выносливых. Не дождавшись вестей, пан ушел в свои покои соснуть часок, другой.

Татары.

Татарин на взмыленной лошаденке мечется из конца в конец каравана, проклиная негодных пленников, этих забитых руссов. Не желают они уходить из родных мест, только и остается, что плеткой заставлять побыстрее шевелиться. Плетутся они медленно, как ни бей их, и татарин злится: вся орда уж ускакала вперед и рыскает по селам, набирая добро и рабов, веселят душу – жгут и насилуют.

Другие аскеры богатеют, а он зачем в поход пошел? Пленники не его, и как был он нищим, так им и останется, если, конечно, не успеет во время похода награбить добра.

Мучайся тут с этими дохлятинами, почти два тумена пленников оставили ему воины орды, а аскеров для охраны – всего полсотни. Попробуй, убереги рабов в дороге, чтобы не просто не передохли, а и непорченые дошли до моря, иначе на рынке за них большой цены не дадут. Выйти бы на Черный шлях, да и продать туркам, русским или шляхте, а, избавившись от обузы, и пограбить можно, двойной куш получится. За такое своеволие и самого могут на аркане с похода привести. Люди идут в три ряда, каждый связан с другим одной волосяной веревкой. Черная, словно змея, тянется она от невольника к невольнику по всему ряду. Шаг вправо, шаг влево – и никуда больше, не остановиться, не передохнуть. Шагай в рабство, а не можешь – забьют до смерти. Колодка на ногах натирает до крови, пыль, смешанная с потом, разъедает кожу под ней. Боли многие не выдерживают и сходят с ума или умирают.

Татары держат молодых женщин и девушек отдельно от казаков: одежда на них изорвана, а тело в синяках и кровоподтеках. Женщины связаны между собой, но колодок на них нет. Глаза пусты и безжизненны, у многих забрали детей и убили на глазах у матерей. Детей младше десяти лет татары не брали в рабство, все равно подохнут.

Тянется и тянется по выжженной земле невольничий караван, только пыль застилает глаза, только стоны невольников да дикие крики татар и хлесткие удары плетей слышны в степи. Вдоль дороги, по которой идет караван, остаются лишь трупы. Ночью бы идти, да не под палящим солнцем, но татары не видят во тьме ясырь.

Убегут пленники – тогда, считай, сам в рабство попал. Лишь только стемнеет, татары делают привал. Мужчины валятся на землю и забываются тяжелым сном, а во сне – вновь пыльная дорога и жгучая боль под колодками. Женщин аскеры отвязывают, поют водой и насилуют, ставших уже безвольными и бессловесными.

Пограничные села обнесены частоколом и рвом, в степи – заставы и разъезды, они должны предупредить казаков о приближении орды. Застава вырезана и валяется в пыли и крови, а в курене тихо и жизнь идет своим чередом.От заставы до куреня не рукой подать, далеко в степи лежат казаки, а вкруг них будто кто посеял – трупы мертвых кипчаков..

Давно не было орды – и люди успокоились, но казаки все же по степи гуляют: то шляхтича ограбят, то холопов от дружинников отобьют, то татар побьют. Зорко следят за степью казаки, да и разъездам вокруг села атаман приказал службу нести, а тут… Памятны селянам часы того утра.

Они еще вчера вкопали столб в землю. Казаки не спеша привязали к столбу веревки, натянули их и к свободным концам привязали лошадей. Кони шагали по кругу и копытами вымолачивали зерна арнаутки. Казаки присматривали за лошадьми и не спеша беседовали.

– Степан, а что, другого места для нас не нашлось? Ты ведь берег знаешь вдоль моря до самой затоки.

– А чего тебе не так?

– Да ветер, чтоб его! С лимана – с одной стороны, с моря – с другой.

– Тут спрятаться есть где, я эти места не токмо по земле исходил, но и под землей излазил. Пещеры тут есть, лазы подземные, катакомбы называются. Если кипчаки нагрянут, так там женщин и детей сховаем. Второе – это море, и лиман тут мелкий – турки скрытно не смогут подойти. Третье – Черный шлях далеко, татарам нет резону сюда соваться. Укромно, и залив с морем – как на ладони.

– Степь видна – не подберешься. А цвинтер за скалой будет?

– Да, за этим холмом, я в нем золотые монеты нашел, старые, но тяжелые, и вроде как нашими буквами, а все одно не по-нашему написано.

– Хлопцы, я дырку нашел, камень бросил туда, как колодец глубокая.

– Где?

– Здесь, на берегу, я полез.

– Ну, шо там?

– Пещера, вся в тине морской, но схованка хорошая.

– Ты монету атаману отдал?

– Отдал, треба пошукать – може, ще знайду.

– А шо атаман говорит: землянки рыть чи шо?

– Мазанки будем ставить, тут обживайтесь хлопцы, и не журытесь. Казаки давно на лиман подались – и от помещиков, и от ляхов, а еще раньше – от князей киевских. Тут воля.

– Кады как давно, почитай, до рождества Христова, Михей через Днепр бродом прошел – и до Волги дотопал; так все земли Дикого Поля ватаги бродников и обжили, а там и Волгу перешли, как раз подале от князя киевского и печенегов поганых. Дети Михея от Днепра сюда, к морю, пришли и лиман обжили.

– Атаман Явор двух холопов в ватагу принял, беглые они! – послышался голос вартового.

– Так ты про Михея сказывал. Де Днепр, а де лиман? От Днепра до моря птица не один день лететь будет.

– Беглые эти – при саблях и конях знатных – милостью божьей добрались!

– Да, окстись ты, мы о бродниках гутарим, атаман принял – и ладно, не мешай!

– Бродники от Днепра на юг и на север ходили, в ватаги собирались и новые земли искали, станиц не ставили, женщин с собой не брали и на месте одном не сидели.

– А мы, значит, хотим осесть?

– А шо, ты не хочешь? Жинка и дети тебе не нужны? Как ты их с собой в поход возьмешь? Много навоюешь с ними? Орда наскочит, так далеко с семьей не уйдешь, а всю жизнь – перекати полем, не проживешь.

– А тут от кипчаков есть спасение?

– Жен и детей малых в пещеры и катакомбы спрячем. Оборону держать сможем, ров у нас есть, лодки есть, и моряки мы – не самые плохие. Не отобьемся, так в море уйдем, а татарин долго на одном месте сидеть не будет. Посидит да уйдет восвояси. Атаман разъезды выслал, должны упредить, если татарин в степи появится.

– Эти хлопцы, шо атаман принял, не к нам шли.

– А куды?

– К ясам они бежали, а хто это, не ведаю.

– Так-то мы и есть ясы.

– Ты ж гутарил, бродники мы, а теперь – ясы?

– Мы новые земли шукаем для жизни, чи не?

– Ну, шукаем.

– Стало быть, бродники. А станицу ставить хотим без панов, да бояр?

– Понятно хотим.

– Стало быть, ясы – вольные, значит, казаки по-старому. Давно эти места наши предки обжили. Об этом крае еще дед мне рассказывал сказки: места, говорил, тут благодатные; бывало, косишь – так косой травы не отвернуть; погонишь лошадей пасти, так за травой их не видать, а у волов только рога из травы торчат. Отары в степи сами пасутся, гнать никуда не нужно. Ягод насушишь – на год хватает; настанет зима и выпадет снег, так нужды никакой, снег всей травы не покрывает и быстро сходит, а птицы, рыбы, зверя и яиц разных на весь курень хватает.

– Атаман на круг зовет, пойдем к турку за зипунами!

Письмо султану от Сагиб Гирея:

«Пришли казаки – и вред нанесли городу и увечье нашим людям. Я хотел на Московию идти, а только тридцать человек во всей крепости в живых и осталось. Казаки всех коней увели. Хорошо ли это? На казаков рать пошлю. Сейчас Очаков отбит, но он казакам и не нужен был…».

За скалой поднялась станица, маленькие дома из местного камня-ракушника, которого было полно в пещерах и катакомбах, беленькие и опрятные выстроились они вдоль моря. Казаки начали строить пристань и верфь для починки своих кораблей – чаек. Целый день шум моря сливается со звуком режущей мягкий камень пилы, с криками гомонящей птицы, с неумолкаемыми разговорами казачек, перекрикивающихся между собой рыбаков и окриками казаков.

Внезапно стало тихо, даже волны перестали биться о берег, женщины и казаки всматривались в степь. Сперва орды не видно, только степь притихла, и все живое замерло, спряталось и замолкло. Но вот на горизонте появилось серое пятно клубящейся пыли. Пятно растет – и скоро вся степь от края и до края затянута черной мутью. Неминучая беда оглушила грохотом и визгом всю степь. Смерть неслась на людей. Явор вытащил саблю и поскакал, пригибаясь к коню, навстречу орде, а за ним побежали казаки с вилами, саблями и рушницами.

– Бей татарву, режь их, руби, дайте спрятаться детям и женщинам! С Богом!

В этот момент все услышали свист бесчисленных стрел – и сразу же раздались крики и стоны раненых. Стрелы несли смерть со всех сторон, казалось, от них не спастись, и нет им конца и края. Стрелы свистели и свистели, татары уже врезались в ряды казаков, хотя ров и приостановил лавину кипчаков, но лишь на одно мгновенье. Началась сеча. Кривые татарские сабли секли насмерть, а казаки рубили татарским лошадям ноги, перерезали шеи. Люди, кони – выли и рычали от злобы и боли.

Вал рукопашной битвы перекатился к сторожевому хутору у станицы; казаки, татары и кони были в крови и грязи, ров заполнился трупами. Казаков не видно, одни татары снуют по пограничному хутору.

Явор раскручивал трех, вцепившихся в него басурман. Взмах саблей, крики и брызги крови, еще взмах, еще и еще – Явор рубил наотмашь, сея смерть среди татар.

Женщины стали рядом с казаками и обороняли родное село. Казаки сдерживали натиск орды, а казачки заряжали ружья, показывали, где прорвали оборону татары, и оттаскивали к катакомбам раненых.

Казаки дали залп из рушниц, но среди них было мало хороших стрелков – и свинец не причинил большого вреда кипчакам, хотя татары и рассеялись на какое-то время. Казачки успели за это мгновение подать заряженные ружья мужьям и братьям.

Новая атака орды – и снова залп. Татары падали, засыпая ров трупами, наконец, орда прошла ров, что вырыли за хутором, по трупам казаков и своих воинов – этот был последний рубеж обороны станицы. Казаки, выхватив сабли, бросились резать и кромсать татар.

Попасть в руки татарина – это значит, стать рабом. Мелькали руки, головы, извивались тела в предсмертных судорогах. Явор с казаками рубился и отступал к морю под натиском орды, казаки прыгали в чайки и отходили от берега. Пристань еще защищалась небольшим отрядом казаков, когда татары подожгли станицу.

Атаман не почувствовал боли, просто в глазах поплыли огненные круги, тошнота подступила к горлу – и Явор, захлебнувшись кровью, упал на берег моря. Осажденные были уже разбиты, и казаки, окровавленные, иной без руки, бросались на орду с рычанием и хрипами.

Многие женщины и дети успели спрятаться в катакомбах. Нор, ведущих под землю, было много, в них затаскивали раненых и искалеченных казаков.

Когда татары заползли в пещеру, она была пуста, только кровь на камнях и обрывки окровавленной одежды говорили о том, что здесь были защитники станицы. Татары не решились лезть в норы и, выйдя из пещеры, повязали немногих раненых казаков из ватаги Явора, разграбили и разрушили станицу. Ветер пролетел над казачьим станом – и нет жизни, пепелище и трупы на месте казачьей станицы остались после татарского набега. Атаман бился, пока силы не покинули его.

Явор шел в колодках и с веревкой на шее, так прошла ночь, а наутро – снова в путь. Теперь у православных под ногами – дорога скорби и унижений; длится она день за днем, и жизнь слилась в одну нескончаемую муку. На двадцатые сутки вышли к Моравскому шляху, ходили этим шляхом большие торговые караваны, а с ними московские, новгородские и суздальские купцы. Шлях должен был привести рабов к побережью и дальше – на галеры, через море в города Кафка и Карасу – на базар, где торговали всем, в том числе и рабами.

– Терпеть немного нада. Скоро отдыхать будем. Хороший место идем – в Ор-Капу, долго стоять нада, тогда придет русская каназ и выкуп дает. Домой поедешь, ждать нада, терпеть нада. На галере хорошо доплывешь, быстро в Кафку попадешь, если в Ор-Капу не продадут.

С галер рабы спускались медленно, Явор осмотрелся. Кафка – ворота Крыма.

– Ось тут и продадут тебя, казаче, як буйвола.

Тысячи пленных согнали в город. Невольников делили на кучки, расставляли попарно и связывали между собой. Явора связали с мужиком. Атаман поднял голову: нет, не казак, крестьянин. Волосы длинные спадают на плечи, борода редкая и противная, косматые брови и маленькие глаза.

– Я Иван, а тебя как кличут?

– Явор.

– Казак, значит.

Мужик посмотрел на татарина, тот подошел проверить узлы на веревке.

– Проверяй, не проверяй – все равно убегу.

Татарин по спине плетью бил, рукояткой сабли в зубы тыкал, конем давил, а мужик только громче кричит.

– Злой, дерзкий и сильный раб будет. Оставь его, пускай себе. – Татарин говорил без акцента. – Большие деньги возьмем. Сказал – и пошел вдоль рядов людей, выстроенных на продажу.

Ночью мужик пытался бежать – и не смог развязать узел. Татары всполошились и били так, что думал, богу душу отдаст, но ничего, оклемался. Утром Явор проснулся от крика мужика:

– Ну, погодите, нехристи, убегу – все вам верну сполна! – Убежишь ли?

– Не впервой. Который год на этой земле маюсь. Убегу, как свят убегу, дома жена и дети – живы ли, не знаю… Завтра продавать начнут, хорошо бы к одному хозяину попасть. Ты как, побежишь, аль нет?

– Ранен я, только обузой буду тебе. В побег хорошо со здоровым идти, чтоб спину мог прикрыть.

Мужик сел на землю, притянув веревкой и Явора к земле:

– Спи, нужны силы.

Явор растянулся на земле и разбросал ноги: хоть колодки сняли – так уже легче. Успели ли уйти в катакомбы дети и женщины, сколько казаков в рабство взяли, сожгли ли станицу? Вопросы, вопросы… они не дают другим мыслям взять верх над непокорной казацкой душой. Лица друзей казаков и казачек, улочки станицы, бой и плеть татарина, все смешалось и поплыло перед глазами Явора. Казалось, что все предусмотрел, а вишь, как получилось. Кому-нибудь да удалось уйти от татар живым, а станицу сожгли, ироды проклятые.

Явор спал и сам с собой спорил во сне. Сколь народу самого работящего и крепкого побили татары? Скольких женщин увели в рабство? Не исчезнет ли народ? Нет! Казаки – народ крепкий, не всякий и приживется в Диком Поле. Придет, бывало, парубок с Руси, Украины или Белоруссии к казакам, а может и грек прийти, всякое бывает, и говорит:

– Примите ради Христа в свое товарищество, братья. – Казаки сперва пробуют, сгодится ли он. Прикажут ему кашу сварить:

– Смотри же, вари так, чтоб не была сыра и не перекипела. Мы косить пойдем, когда будет готова каша, так ты поднимись на скалу – и кричи во все горло, зови нас. Мы придем поснидать.

Казаки берут косы и уходят в степь, а на кой черт им косить – залезут под камень, или в камыш спрячутся и следят за парубком. Парень кашу сварил, залез на скалу и ну орать. Казаки лежат и молчат. Хлопец поорет, поорет и думает себе: «Вот нелегкая меня понесла к этим казакам, сидел бы дома, на печи с отцом и мамой. Попробую еще раз», – и крикнет разок, другой, что, мол, каша перекипит. Казаки же лежат, молчат и ждут, что делать станет этот молодец, а парень сидит у каши и горюет: «Придут казаки – и всыпят мне за то, что каша перекипела». Казаки посидят еще немного и выходят к парню.

– Господа казаки, я кричал, кричал вас! Каша перекипела, но я звал вас, ей богу, звал, провалиться мне на этом месте.

Казаки приводят парубка в курень, дают лошадь в дорогу, харчей и денег немного. Ступай, мол, туда, откуда пришел.

– Не, не наш ты. Ступай себе к нечистому, – скажут и, перекрестив на дорогу, выведут за околицу.

Но бывает и по-другому: молодец попадется веселый и не из робкого десятка, крикнет раз-другой: «Эй, паны казаки, идите кашу есть! – и, как не откликнутся, то он и скажет себе: – Ну и черт с вами, когда не хочите. Я и один все съем. – Да еще и гапака как вдарит прямо на скале. – Ой, наемся и погуляю! Во жизнь! Затянет на всю степь песню – и идет к костру, ест всю кашу и ложится спать. Когда казаки приходят, он спит, наевшись до отвала, и храпит на всю степь. Казаки довольны: вот это наш, что надо, хлопец. Парубок просыпается и спрашивает:

– Где вас черт носил, господари? Я звал, звал, а чтоб каша не остыла, я ее и съел.

– Ну, чура, вставай. Полно тебе хлопцем быть, теперь ты казак, равный нам. Ведут в курень и принимают в товарищество.

Явор вспоминал и улыбался разбитыми губами. Не может быть, чтобы никто не выжил. Казаки могли в море уйти, а дети и женки – в катакомбы. Приходили к казакам не только молодые парубки с украины Руси, а и мужики из русских сел, вот как этот, все косматые и угрюмые, неподатливые на шутки и молчаливые. Сколько он таких знал – казаковали вместе не один год. Семьи создавали, за зипунами ходили, в море рыбу научились ловить, а все в лес смотрели. Домой тянуло крестьян, а домов тех уж давно и нет. Запах моря не смог им заменить воздух леса и запах луга; крики чаек не заменили щебета птиц, а сабля не притупила, уже ставшей родной, их злости.

Иное дело – коренные казаки – эти, напротив, радовались морскому раздолью и бескрайности степи, разудалой, веселой и походной жизни. Крестьяне и казаки вместе кочевали по степи, ища лучшей доли, воевали с турком и татарином, защищая села от воров. Так стали они побратимами и в труде, и в войне. В станице нашей не было реестровых казаков, то бишь служивых у панов да помещиков, все вольные.

Казаки считали себя сечевыми, запорожскими казаками, только живущими у моря. Как на Запорожье, так и здесь, верховодил этой вольницей атаман. Должность выборная, а достойного круг выбирал по мудрости, по мастерству воинскому и по смелости в бою. На совете стариков ему – почетное место и главное слово. Атаман должен быть первым в ватаге пластуном, рыбаком и головой всем казакам и казачкам.