Тайны лабиринтов времени

Улицы, ведущие к пристани, были запружены народом. Старейшины города в белых одеяниях из тончайшей шерсти, купцы в фисташковых, золотых и розовых нарядах, ремесленники и простолюдины шли, спеша к причалам порта. К пристани подходили триеры с тремя рядами гребцов. По трапу с одной из триер сходил молодой перс среднего роста в просторном белом хитоне. Перед ним полуобнаженные девушки-жрицы в легких шафрановых, разрезанных почти до пояса хитонах, рассыпали цветы. Лицо офицера оставалось суровым и печальным.

Мальчики прибежали на пристань в непотребном виде: хитоны порваны, а у одного под глазом синяк, у другого кровоподтек от укуса на руке. Олгасий вздохнул, глядя на празднично украшенную пристань и разноцветную толпу горожан, ждущую начала праздника. В школе на занятиях он мог часами сидеть и слушать о подвигах героев и богов Эллады. Память у него была хорошая, и стихи запоминались легко, ему нравилось рассуждать, и мысли мудрецов казались простыми, близкими и понятными, но вот только чужой он среди этих маленьких и холеных отпрысков богатых греков. Олгасий – не грек, он, как его называют, дориец, сын скифа, погибшего в последней войне.

– В каком виде эти оборванцы сюда явились? – возмутилась богато одетая и очень толстая гречанка.

Олгасий вспомнил, как его спровоцировали на драку. Красавец Алкей, застегивая пояс из чеканного золота на своем хитоне, предложил ему подзаработать:

– Сегодня я хочу развлечься, Олгасий. Хочешь заработать пару золотых? Выбирай себе противника, а мы сделаем ставки, кто победит – тому и пара золотых. Ставлю на тебя.

У каждого богатенького грека был свой мальчик скиф. Он бегал в лавку, помогал одеваться своему покровителю и должен быть услужлив и уметь предугадывать прихоти своего господина. Грек за эту службу, если это было для него не обременительно, защищал своего добровольного раба от придирок и унижений в школе, помогал своему слуге пройти в театр, куда вход дорийцам был запрещен .

– Противником его должен быть только дикарь, такой же, как и он, – запротестовали школьники.

– А я хочу видеть борьбу только с греком, и ради этого ставку увеличиваю вдвое, – настаивал на своем Алкей.

– Если я его побью, мне – половину ставки, – сказал Агрип, он был самый сильный и умелый борец в классе. Греки засмеялись: Агрип – настоящий тяжеловес, и никто не сомневался в его победе. Алкей вышел в центр круга и собрал деньги.

– У нас тридцать золотых, если ты, Олгасий, победишь, то получишь дополнительно пять золотых монет от меня, а ты, Агрип, получишь половину ставки, как и договаривались. Согласны?!

Олгасий пошел на своего противника и попытался столкнуть с места, но Агрип, словно скала перед волной, даже не шелохнулся. Борьба есть борьба, и бить во время поединка нельзя, таковы правила.

– Я хочу придавить тебя, заморыш, твои убогие друзья только и смогут, что поплакать над твоим вонючим телом, – прорычал Агрип.

– Ставлю на Агрипа свою фибулу, – выкрикнул маленький мальчик.

– Принимаю вызов, а против твоей серебряной – моя аметистовая, – ответил Алкей.

– Я раздавлю тебя как лягушку, – хрипел Агрип, пытаясь поставить на колени Олгасия, а это засчитывалось как победа. Олгасий стонал и молча пытался захватить здоровяка сзади, но все усилия были тщетны, Агрип стряхнул Олгасия с себя, как лошадь стряхивает ящерицу, что щекочет кобылу, бегая туда-сюда. Олгасий ухватился руками за колено здоровяка и надавил на него всем своим весом – может быть, теперь Агрип потеряет равновесие. Олгасий рассчитывал, навалившись на него всем корпусом, опрокинуть Агрипа, но внезапно свет померк – и Олгасий рухнул на землю.

– Нечестно, – сказал Алкей, – ты ударил его локтем в глаз. Я не дам тебе денег, ты сжульничал.

– А и не надо, не поднимайте его, пускай валяется. Знатный будет синяк и опухоль на всю его морду. – Агрип подошел и наклонился к Олгасию, чтобы рассмотреть поближе увечье, которое нанес. Олгасий уже очнулся и все слышал, и как только Агрип наклонился, Олгасий вцепился ему в руку зубами. С диким воем Агрип отскочил назад, а Олгасий, вскочив с земли, ударил противника ногой в пах.

– Он дикий! – заорали мальчишки, а Олгасий бил и бил, не видя перед собой ничего и никого не слыша.

– Я заполучу твою серебряную застежку, – крикнул Алкей.

Драка продолжалась, мальчишки кружились, борясь друг с другом, но тут же начинали пинаться ногами и, уже не щадя, лупасили кулаками, куда ни попадя.

– Варвар! – кричал Агрип.

– Тупица! – отвечал хриплым голосом Олгасий, он отошел от противника перевести дух.

– Дерись, как хочешь, запретов нет, – весело прокричал Алкей, и Олгасий побежал на противника, размахивая руками, добежав, он внезапно наклонил голову и ударил Агрипа в грудь. Самый тяжелый и самый умелый борец в классе упал на задницу и громко застонал. Олгасий обрадовался и бросился на этот, обмякший под его ударом, мешок с костями. Агрип сумел поймать Олгасия за шею и скрутить ее так, что у того хрустнули позвонки, а перед глазами запрыгали чертики.

– Все, хватит! Ребята, растаскивайте их, иначе они поубивают друг друга! Олгасий, принеси жертву подземным богам, а с Агрипом я договорюсь. Вот твой выигрыш. Агрип, не дури и помалкивай о драке, иначе вся школа узнает, что тебя победил варвар. Все будут смеяться над тобой. Бежим к пристани, там собрался весь город.

Многие годы к берегам Румского моря причаливали купеческие корабли, и ни греки, ни персы не признавали меновой торговли. Дорогих – неутомимых и красивых – скифских скакунов, которых ценили за морями, за горами, за океанами продавали только за золото. Монеты нужно было платить за мечи, секиры, перед которыми не могли устоять никакие доспехи. За золото продавали и седла, греки их называли скифскими. Заморские купцы привозили на ярмарку сладости, пряности, диковинные фрукты, стоившие ничуть не меньше, чем дорогой боевой конь. Такие товары шли на обмен, но скифские скакуны было запрещено обменивать, только продавать. Китайский шелк у греческих купцов ценился особо дорого, и заморские купцы, торгующие этим товаром, могли получить в подарок скифского скакуна. Шелковые ткани, такие тонкие, почти воздушные, могли позволить себе купить только очень толстые греки. Чем толще купец, тем он богаче – так считали греки и очень гордились своими обвисшими щеками, толстыми губами и необъятными животами. В последнее время даже самые бедные греки наедали себе жирные бока и с превеликим усердием следовали этой моде.

Греческие города на Северном Побережье строились из камня. Улицы богатых кварталов украшали дворцы; кварталы же ремесленников были похожи на пчелиные соты и улицы назывались по названию ремесла, которым владели их жители. Кузнечная, кожевенная или столярная улицы, переулок золотарей, тупик пекарей. В этих городах проживало много рабов, они были гребцами на галерах, обслуживали дворцы и их хозяев; женщины становились гетерами, прислугой в доме или работницами в поле.

Рабы приносили немалый доход и были таким же товаром, как и прочий. Их охраняли солдаты гарнизона, и за это приходилось расплачиваться звонкой монетой всем жителям города. Ремесленники были вольными, но очень бедными людьми, хотя без заказов цеха не оставались. Обновить дом, построить фонтан, пошить или отремонтировать обувь, да мало ли что…

Ремесленники – это юноши, окончившие школу и умевшие читать и писать. Они поступали в ученики, а после отрабатывали плату за обучение. Эти парни не были греками, только хозяин цеха принадлежал к касте эллинов, и чем толще и безобразнее был грек, тем дела его шли прибыльнее.

Аристократию составляли греки, наделенные властью или особыми заслугами перед городской мошной.

Греческие города и их жители (каждый в отдельности, все зависело от дохода) платили налог персам и являлись колониальными жителями. Порт – вот бездонная бочка золота. Самый богатый грек был отцом Алкея, он хозяин порта и второй,после архонта, глава города. Бесчисленное количество рабов принадлежало ему, а каждый купец, решивший продать свой товар или прикупить чего-нибудь, платил процент от выручки или пошлину за купленный товар, отдельную плату за швартовку, разгрузку судна или погрузку.

Олгасий стоял в толпе, встречающей триеры, но сам ничего и никого не видел. Дома отец замучает упреками, девчонки будут обзывать дикарем или варваром, а учитель не станет даже выслушивать его бред. Олгасий понимал, что ему одна дорога – в ученики ремесленного цеха – это значит, на всю жизнь сдать свое тело в наем; может, пойти в легионеры, быть солдатом – не так уж и плохо, но для этого, как минимум, необходимо призвание. Друзья тянули Олгасия к причалам, и, чтобы не потеряться в этой давке, все крепко держались за руки.

– Большая радость обойти под тугим парусом весь мир, – донеслось до Олгасия, вероятно, купец говорил высокопарно, чтобы подчеркнуть хорошее образование и любовь к Гомеру.

– Мореплавание становится год от года опаснее, – с тревогой прервал его другой купец. – В море свирепствуют пираты, и я с огромным риском дошел до побережья, а мне говорят, что ярмарки не будет.

– Да, я тоже слышал, что табуны не пришли.

– Персы не простят рабам.

– Да хранят нас боги от новой войны.

– Персы не станут разбираться с нищими рабами, они выколотят деньги из нас. Что вы смотрите так, будто ничего не понимаете? Все золото, что персы потеряли с пропажей табунов, вытрясут из нас.

– Мы можем стать нищими. А если откупиться рабами? Их дети уже подросли, и на рынке стоимость двадцатилетнего сильного парня или красивой девочки высока. Такой подарок может смягчить персов – и они, быть может, не разорят нас.

– За городом степь, в нее убегают рабы. Кого отдавать будем?

– Я тоже слышал, что бегут рабы и молодые варвары. Они бродят по степи, да и только, у них ни оружия, ни умения воевать, как у скифов, только воровать и умеют. Походят по степи, оголодают – и вернутся, пускай тогда не рассчитывают на вольный труд.

– Думаю, вы правы: изнеженные городской жизнью, они привыкли получать зарплату и покупать себе еду, а в степи они просто с голоду сдохнут.

– Дарий забрал их воинствующий дух и сделал их нашими рабами, вот уж действительно дорийцы.

Волхвы, бродившие по кочевым дорогам, знали, что большинство граничащих со степью народов и государств, за теми же горами и морями, жили и процветали за счет рабов и дешевого наемного труда своих, доведенных до крайней нищеты, граждан. С ними, как и со скифами произошло грустное преображение. Всегда мускулистые, поджарые воины, дети степи, привыкшие к скудной молочной пище; люди-всадники, сросшиеся со скакунами, а весь народ – стремительная и непобедимая конница, перед которой трепетали могущественные цари. Этот великий народ вдруг начал грузнеть, раздаваться вширь от малой подвижности и объедания, а самое главное – лености духа, приспособленчества и покорности. Греки стали разносчиками подобострастной покорности и лени духа, они заразили скифов мягкотелостью и возможностью добыть легкий кусок еды.

Собрать в единый и сплоченный народ этих, рожденных рабами и убежавших от страха телесного наказания, скифских парней и девушек, бродивших по степи и погибавших от голода – цель волхвов.

– Что с вами стало? – вопрошал старый волхв. – Желтый жир сделал вас свиньями, похожими на греков. Неужто вы и есть потомки славных воинов из вольных племен? У нас есть прекрасные табуны, которые мы увели от греков и персов. Неужто вы не хотите вернуть себе свободу и силу, которой так боялись некогда наши поработители? Посмотрите вокруг себя и скажите друг другу, на кого вы похожи?! Если это увидят персы, они пустят вас на мясо для своих собак.

Запомните, вы вольные люди! Среди вас есть каменщики, плотники, рыбаки, кашевары и конюхи, вы владеете всеми профессиями, нужными для того, чтобы построить свой город. Мы должны стать воинами на побережье и на море, должны добиться того, чтобы с нами считались не только греки, но и персы. Вернем утраченную славу скифов!

Греки беглецов называют дорийцами, а мы будем звать себя древним именем, обозначающим волю, – ясы, значит, не рабы, а свободные люди. Девушки должны вместе с парнями учиться военному мастерству. Некогда воинственные и равноправные с мужчинами воинами, девушки носили оружие, учувствовали в походах и сражениях, являя собой красу и гордость скифского народа. Конницы дев возникали перед неприятелем, словно из-под земли, и, нанеся стремительные, жесткие удары врагу, мгновенно исчезали, оставляя в недоумении противника.

А что я вижу перед собой сейчас? Этот желтый греческий жир проник в детородные тела, сердца и сделал кровь холодной и вялой. Увешенные золотыми украшениями, изнеженные лживой лестью и негой, страдающие обжорством и ленью, сварливостью и любовью поболтать. Дети от таких женщин хворые, ленивые и алчные. Мальчики неповоротливые, а девочки холодные, и вместе они – бесстрастные, лишенные гордости вольного человека, рабы.

Мы сможем построить город, который защитим, и будем жить в нем без рабства, мы равны меж собою, все мы в прошлой жизни воины. Кузнецы смогут сделать мечи-акинаки. Землепашцы, скотоводы, охотники и рыболовы обеспечат нас едой.

Нам нужны корабли, но построить их без греков мы не сможем, а вот выдолбить из больших дубов лодки, да такие, чтобы в них могли поместиться до тридцати воинов, и они ходили бы под парусом – это сможем. Лошадьми из леса притянем стволы деревьев, обстругаем и выдолбим углубления для рыбаков или воинов со скамейками для гребцов, с крышей от дождя и шторма, с мачтами для парусов, а как станет у нас множество таких лодок, мы сможем потопить их триеры, нападая одновременно со всех сторон. Вы – ясы, вольные люди!

– Мы – ясы! – прозвучали грозные голоса мужчин и женщин, еще недавно бывших рабами.

– Наши лодки должны быть легкими, сильными в штормах и маневренными в бою, словно чайки во время охоты за рыбой. Так и назовем наши лодки – чайками.

Олгасий бродил по двору в унынии, рабы спали, и даже лохматый пес не захотел с ним играть, от нечего делать он забрался на забор, а внизу раскинулся сад отца Алкея. Дом отличался изящным фасадом: благородство пропорций строений, изящество линий дома, стройность колоннады вызывали восторг. Сад с тенистыми дорожками, которые вели к фонтану, обсаженному ирисами, был красив и прост по-домашнему.

– Зачем ты срезаешь цветы? – спросил Олгасий у сестры Алкея.

– Алкей попросил, он с отцом идет на пир в честь ярмарки.

– Ярмарки не будет, табуны не пригнали в город.

– Не будет? Ты лучше расскажи об Агрипе! Варвар ты – только дикие звери кусаются, тоже мне боец, а по призванию – раб брата. Может, станешь и мне прислуживать?

Олгасий спрыгнул с забора и уселся на корточки, обхватив руками голову. Все кончено, – думал он, – я опозорен на веки вечные, и не будет мне тут жизни. Олгасий поднялся и побрел, ничего не видя перед собой.

В каморке под лестницей жил старик, вольноотпущенник. Ему некуда было идти, негде было жить и никого он не любил, кроме Олгасия. Мальчик подкармливал своего учителя, ведь этот старик для него был учителем; сколько он рассказал об отце – скифском князе, старик называл его сколотом. Олгасий, так звали отца, и это же имя теперь было и у него, но князь, смешно – сам – чуть ли не раб. Конечно, он рабом не будет никогда, но будущее его – стать подневольным ремесленником, на котором висит долг за обучение, а это почти рабство и на всю жизнь. Старик говорил: чем больше знаешь, тем нужнее людям, и Олгасий старался запомнить историю, учить языки и законы, математика не так интересна, а вот астрономия – это чудо, а не наука. Вечерами он выводил старика на морской берег подышать морской прохладой, иногда слушал Гомера под шелест волн и рассказы старика о скифах, сарматах, об их жизни и войне.

– У меня – горе! – Олгасий уткнулся лицом в потрепанный хитон старика и стал рассказывать о своем несчастье. Старик терпеливо выслушал, поглаживая лицо мальчика. Пальцы у него были сухие и тонкие, кожа – морщинистая и мягкая, словно бархат.

– Этот Агрип глуп и невежественен, так?

– Так, но мне от этого не легче.

– Ты слышал, что табуны угнали в степь?

– Да, учитель, но что с того? Как мне жить в этом городе дальше?

– Попомни мои слова, они придут еще к тебе за помощью. – Зачем я им сдался?

– Ты многих можешь назвать, кто знает скифский язык, греческий или язык персов?

– Нет, признаться, никого, скифский язык никому не нужен сегодня.

– Завтра понадобится, поверь мне. Ты первый по риторике и поэзии в школе, в твоей душе – стремление к знаниям. Варвар не ты, а они.

– Хорошо вас слушать, люблю, когда меня хвалят.

– Все это любят, малыш. Посмотри на волны – и поймешь, что все бежит и заканчивается, к сожалению.

Старик читал Гомера, и голос его становился необычайно весомым, мощным, почти басом. На минуту Олгасию показалось, что сам Гомер стоит рядом с ним: мудрый, всезнающий и вечный путник.

– Что молчишь, князь?

– Ты читал, как Гомер.

– Олгасий, уходи из города и найди волхвов. Твой народ просыпается – ты им нужен.

Пир.

– Ряд веков Эллада для всего человечества была солнцем радости разума и истины. Свободолюбивый народ Эллады создал Акрополь, храм Зевса, весь мир восхищается Ахиллом, Плутоном и Сократом. Могучий дух живет в груди великих греков, а разве не мудры мы, сыны Эллады, сидящие за этими столами? Мы – эллины, и должны вернуть уважение персов, наказать рабов за воровство и строптивость! Задета наша честь, честь эллинов.

– Архонт, возьми все мои деньги, моих рабов. Мы должны уничтожить этих варваров и вернуть табуны! – звучали пьяные голоса в ответ на пламенную речь архонта города. Греки поднимались со своих мест и, пошатываясь, подходили к архонту, начинали обнимать его и лезли целоваться.

– Я разделяю чувства нашего славного архонта, и умру за честь города!

– И я умру! Но не хочу.

– Тебя лошадь не выдержит!

– Зато я могу отдать много рабов!

– Смотри, чтобы они тебя самого не вывезли в степь – и там не бросили на съедение собакам.

Такие разговоры греки вели заплетающимися языками, чавкая и прищелкивая от удовольствия: такая вкусная еда и на дармовщинку, а вина пей, хоть залейся, все всласть!

– Я эллин – и кладу свою жизнь на алтарь отчизны!

– Жизнь ты кладешь, а вот хлеб для города зажал.

Архонту жали руку, он всех потряс своим красноречием об эллинах, но почему-то ничего не сказал о табунах, а ведь от него перс ждет решения.

– Архонт, ты потряс нас своим благородством и красноречием!

– Мы любим тебя!

Перс, сидящий во главе пира, слушая этот пьяный поток любезностей, брезгливо поморщился. Полуприкрыв глаза усталыми веками, он смотрел на греков презрительно и гневно. Он поднялся, и греки смолкли.

– Хватит болтать об эллинах, об их подвигах и о Гомере! Никому не нужны ваши драгоценные жизни. Никто их не требует. Понятно я говорю?

Греки дружно закивали головами.

– Нужны солдаты, но не голодные и ленивые; иначе они разбегутся еще до сражения. Вы жалеете кусок лепешки солдатам – и как они смогут воевать с варварами? Слушайте! Молчать! Вы мне надоели. Все деньги, которые царь царей должен получить от прибыли с продажи скифских скакунов, заплатите вы! Заплатите сейчас, архонт, по истечении трех дней я отплываю с деньгами. Ты понял? Трех дней!

– Это он зря, – медленно проговорил еще полутрезвый грек, – мы скорее договоримся с рабами, чем с персами.

– Ты прав, теперь персы сюда не сунуться, не выгодно, они так растрепали свою империю этой глупой войной, что могут только лаять из-за моря.

– Персы думают, что нас ограбят своими извинительными речами, нет, не извинительными, а угрожающими! Во!

– Я не согласен, персы сильны – и нам настанет каюк.

– Купец прав: персы сюда больше не придут, и войны не будет, а с варварами нужно договариваться и возвращать табуны. Всех коней продадим, и куш останется нам, а персам – кукиш.

– Это точно!

– Диких племен давно нет и в помине, а беглецы – это ремесленники, а не воины; если с ними договориться, то у нас будут и табуны, и деньги, и вольные работники, а не сожженные города!

– Все побережье будет наше!

– Потише, приятель! Варвары, а не мы, греки, могут ухаживать за табунами. Варвары, а не мы, умеют строить, доить, ковать. Мы умеем только продавать, но это немало! Поэтому нам нужен союз с варварами, а не с персами. И хватит их называть варварами!

– К черту этих персов! Мы создадим свое государство, без царей!

– Да, пир, кажется, удался на славу, как думаешь?

– Перс отчалит отсюда, не солоно хлебавши.

Купцы усмехались, расходясь по домам. Архонт и перс стояли у колонны и провожали взглядами захмелевших отцов города.

– Решение свое вынесу завтра утром, – сказал архонт и, повернувшись спиной к персу, ушел.

Градоначальник готов был провалиться сквозь землю, но с купцами он был согласен: от перса нужно избавиться – и как можно быстрее, заключить договор с варварами и вернуть табуны. Кони – это живые деньги; да и как проживут города без скифских скакунов? Рабами торговать – значит, пойти в услужение персам. Избавиться от этого индюка-перса – и к варварам – нужно возвращать табуны.

В трюме стало темно, и фигуры гребцов едва виднелись, их проступающие части тел, освещенные лиловым светом, струящимся из окон, были измотаны. В окна уходили древки весел, сделанных из цельных бревен. Под резкие звуки флейты и барабана сто восемьдесят человек, как один, нагибаясь и откидываясь назад, ворочали огромными веслами и наполняли трюм дружным выдохом, вырывающимся изо ртов гребцов, чем-то похожим на крик гиены.

Гребцы не могли знать конечной цели пути, но догадывались, а среди рабов прошел слух, что рабству – скоро конец, и они смогут стать вольными. Надсмотрщик крикнул что-то своему подручному, когда молодой раб приник к расщелине в борту корабля своим глазом. Рабы дружно опустили головы, но наказания не последовало, и молодой раб не подвергся кровавой расправе. Все поняли: слух о скором освобождении – не простая сплетня, и скоро конец путешествию; только теперь гребцы почувствовали острую боль, накопившуюся в руках и спинах. Триера замедлила скорость, но продолжала плавно двигаться вперед.

– Табань!

Надсмотрщик за все плаванье ни разу не пустил в ход бич. Гребцы недоумевали: они не получили ни одного удара палкой или плетью; ни одной голодной смерти раба и ни одного пересохшего горла за время всего путешествия, впервые жажда не мучила рабов. Такого благожелательного отношения к себе рабы не помнили.

Триера остановилась, загрохотала и зазвенела якорная цепь – и якорь с грохотом плюхнулся в воду.

– Сушить весла!

Значит, триера не будет подходить к причалу, его просто нет, и швартоваться, стало быть, негде. Рабам разнесли, невиданное дело, сушеное мясо – и матросы стали обливать гребцов холодной забортной водой. Они передавали ведра, наполненные морской водой, с верхней палубы, выстроившись в цепочку вдоль скамей, на которых сидели гребцы и поливали ею измотанных людей. Рабы сползли со своих скамеек, залезли под них – и сразу уснули. К Триере подходило судно, слышен был звонкий голос, говоривший протяжно, но недолго, ему ответили с корабля. На верхней палубе засуетились и забегали матросы, стали слышны голоса важных греков, которые находились на триере и доставляли своим нытьем немало хлопот команде во время плаванья.

Судно не отходило от триеры, вероятно, на нем ждали ответа, но гребцы, которые прислушивались к переговорам, ничего не поняли. Язык говорящего был им непонятен, отдельные слова можно было разобрать, но говорили не на греческом.

На борту триеры находились пассажиры: архонт, важные купцы города и какой-то мальчик – варвар по рождению, но, судя по отношению к нему офицеров, из вольных. Его – то как раз и искали по всему кораблю матросы; наконец, прозвучал колокол, он обозначал, что архонта, стоящего на специально сделанной платформе, с помощью подъемного крана спускают на подошедшее к триере судно.

Сумерки сгущались, и матросы зажгли бронзовые светильники, гребцы в свете вспыхнувшего пламени увидели главного надсмотрщика.

– Все вы, может быть, получите свободу, когда вернется архонт, а сейчас вам дадут пресной воды. Матросы внесли глиняные амфоры и, зачерпывая огромными кружками воду, разливали ее по плошкам и отдавали гребцам, следом внесли ящик с лепешками. При таком отношении многие рабы стали прославлять господина и с жадностью заглатывать большие куски хлеба.

– Не спешите!

Снова зазвучал колокол, и гребцы вновь полезли под свои скамьи. Голоса на триере стихли, матросы и рабы спали, только часовые на верхней палубе переговаривались между собой. Приближался рассвет, потушили светильники – и предметы приобретали серый цвет, но прошло еще много времени, прежде чем открылась гладь моря, и показались очертания берегов.