Тайны лабиринтов времени

– Не случайно… – машинально прошептал собеседник, царапая стилом по дощечке. Он не пытался вникать в смысл слов хозяина, которые много раз слыхал, ибо сам был всего лишь грамотным рабом, а поэтому оставался бесконечно далеким от хозяйских праздных рассуждений. Но господин и не нуждался в ответных речах своего безгласного и бесправного спутника. Он продолжал ворчать, обращаясь то к рабу, то к длинной рее, окутанной грязным, выцветшим парусом, угол которого почти касался его головы.

– Счастье Гераклеи, что она отделена от метрополии морем. Румское море спасает нас от частых посещений таких вот искателей наживы, желающих получить полновесное зерно в обмен на свои гнилые товары! С тех пор, как мы потеряли богатых и щедрых покупателей из Эллады, нас стали усиленно посещать такие вот голодранцы! Они на правах «братьев из метрополии» хотят поживиться на скифских берегах! Эти подозрительные проходимцы, я уверен, собрали всякую дрянь вместо товаров, сообща в складчину наняли корабль – и теперь мечтают стать богатыми после удачного плавания в Скифию! Тьфу! А ведь было время… Неожиданно он замолчал, увидев, что к нему направляется Меник.

Виноторговец подошел в сопровождении раба, нагруженного амфорой и фиалами.

– Почтенный демиург, уважаемый Орик, сын Гедила, не откажется промочить горло этим вином?

Раб поднес два фиала, наполненные розовой жидкостью. Орик поблагодарил и принял фиал из рук раба. По его знаку то же сделал и секретарь Матрий. Все гераклеоты, притихшие было, сразу приветливо засмеялись и окружили эллинов. Все держали в руках полные фиалы – и длинные тени забегали по доскам палубы. Автократ, прищурясь, произнес с ухмылкой сатира:

– Давайте, друзья, выпьем за дружбу наших городов Гераклеи и Ольвии! Они подобны двум дубам, которые растут по обеим сторонам моря! Гераклея – метрополия греческой колонии. Гераклея – мать наша! И ольвийцы всегда скажут: "Нет города лучше Гераклеи! Нет статуи в мире лучшей, чем статуя Геракла на площади вашего города! Ваш мраморный Геракл прекрасен, все приезжие поражаются его отделке, золотой львиной шкуре на его плечах, золотому оружию в его могучих дланях!"

– О! – взревел Меник, подбрасывая чашу вверх. – Геракл – покровитель нашего полиса, и его мы чтим выше всех богов! В нем душа и сила нашего города! Может ли быть лучший покровитель, чем тот, кто победил Немейского льва, удушил гидру, оторвав ее от земли Антея?!

– Нет! – дружно ответили гераклеоты.

Орик повел бровями, склонил голову и, переждав, когда кончится шумный восторг гераклеотов, ответил:

– Мы, ольвийцы, также, как и вы, поклоняемся Гераклу – ведь мы же эллины! Но мы приносим жертвы и моления Зевсу, Земле, Солнцу и многим олимпийским богам, а также Дионису – богу виноградарей, ибо виноделие – это одна из статей нашего хозяйства! Но нашей прямой заступницей была и остается Дева, ксоан которой хранится в храме города! И мы любим нашу Покровительницу и гордимся ею!

– Да-да! – поспешно вмешался Автократ, бросая укоризненный взгляд на Меника. – Все боги хороши, лишь бы они хорошо нам служили! Велик Геракл, но и Артемида Тавропола, чудесная богиня Ольвии, известна во всем мире! Слава Деве! Осушим в честь ее фиалы!

– Слава! Слава!

Все подняли над головами фиалы и после громкого крика «Эй, ла!» – выпили.

Автократ обтер усы и с одобрительной усмешкой обратился к Орику:

– Говорят, после прошлогоднего разгрома скифы стали послушными, как доморощенные рабы! Теперь у них и на уме нет того, чтобы напасть на Ольвию, не так ли?

– Диофант Синопеец показал им, каковы зубы у Кербера! – добавил громко Меник.

Орик сделал неопределенный жест. Каждый по-своему истолковал это движение. Гигиенонт кисло усмехнулся.

– Варвары живучи, – проскрипел он, – они подобны траве: растут лучше, когда их косят! Смотрите, как бы они опять не появились у стен вашего города! Кха-кха…

Купцы недовольно посмотрели на говорившего. Орик стоял, как бы обдумывая его слова.

– Да, – мягко ответил он, не поднимая глаз на Гигиенонта, – скифы подавлены, но набеги с их стороны возможны, и мы всегда помним об этом! Но одно можно сказать с уверенностью: к настоящей войне скифы уже не способны, да они и не посмели бы выступить против Ольвии из-за почтения к нам. Кому они еще нужны? Все захохотали с удовлетворением. Даже Гигиенонт удовлетворенно кивнул головой, но заметил:

– Вы правы, скифы нижайше почтенны. Однако не забывайте, что варвары вероломны, понятия о чести у них маленькие, да и те заимствованы у нас, эллинов. Говорят, что до общения с греками скифы даже днем убивали друг друга, чтобы отнять понравившуюся вещь.

– Скифы – полу животные! Они еле различают добро и зло!

– Тише, друзья, – предупредил доселе молчавший Никодим, человек с бледным полным лицом, – на корабле едут скифы!

– Да? Где они?

– Они в каюте и, видимо, отдыхают. Они подсели к нам в Истре. Я слыхал, что они прибыли туда из Родоса, а может, и из Афин. – Что же они так долго спят?

– Варвары спят или едят, если не пьянствуют и не убивают!

– Тсс… кажется, они идут.

На палубу вышли двое – молодой и старый. Первый имел русые кудри и льняного цвета вьющуюся бородку. В чертах его чистого красивого лица сквозила душевная мягкость. Серые глаза смотрели задумчиво, в них не было того острого внимания и пытливого любопытства к попутчикам, которые так отличали эллинов от других народов. Так смотрят праздные мечтатели, обеспеченные бездельники, охотнее упражняющие свое воображение, нежели волю. Ступив на палубу, он задержал взгляд на греках, зевнул без стеснения и сощурился, как бы привыкая к солнечному свету. Выглядел молодой скиф живописно, чему способствовали красные шаровары с блестящим, расшитым бисером поясом и голый торс, лоснящийся под солнцем. Он походил на циркового гимнаста, готового начать свои упражнения на арене, окруженной зрителями.

– Как сильно печет солнце, – заметил он по-скифски, – можно подумать, что мы продолжаем плавание по Эгейскому, а не по Румскому морю. А на самом деле мы уже на далеком севере, у берегов той страны, про которую эллинские моряки любят рассказывать страшные вещи. Даже мой учитель гимнастики Тимагор перед нашим отъездом говорил с сожалением, что я еду туда, «где воду рубят мечами и оплакивают свои отмороженные ноги». Он не мог поверить, что я по своей охоте возвращаюсь на родину. А сейчас он был бы поражен, если бы почувствовал этот гиперборейский жар вместо холода!

Орик немедленно перевел гераклеотам речь скифа. Купцы в молчании разглядывали молодого красавца и его пожилого спутника, когда те прошли мимо них.

Второй был седой старик с лопатообразной бородой и блестящей лысиной. Остатки волос, что сохранились у него на затылке и около ушей, он прихватил красной тесьмой, завязав ее на лбу. Сутулая, но крепкая фигура старика казалась неуклюжей в том одеянии, которое он носил. Замшевые шаровары, засаленные и нуждающиеся в ремонте, висели грубыми складками и были заправлены в мягкие сапоги. Потертый, неопределенного цвета кафтан, наброшенный на плечи, был помят, а спереди широко распахнут, так что был виден толстый, как седельная подпруга, пояс из воловьей кожи, украшенный медными бляхами. На поясе слева висел короткий меч – акинак, справа – оселок и кружка для питья.

– Погляди, князь, – хрипло пробасил старик, показывая на море черным пальцем. – Фагимасад сердится. Эк разогнал своих посыльных!

– Греки говорят, что это Протей, пастух Посейдона, загоняет в стойло морских коней. Только мне кажется, что дельфины мало похожи на коней!

– Возможно, ночью грянет буря. Но нам она не страшна, к ночи мы уже будем в Ольвии, на родной земле.

– Что ж, – беззаботно возразил молодой человек, – в буре есть своя красота! Я хотел бы испытать бурю в скифском море и увидеть, как умеет гневаться старый Фагимасад-Посейдон!

– Неладно говоришь, сын мой. Никогда не напрашивайся, на беду. Она имеет тонкий слух, сразу услышит твои слова и тут же падет на твою голову. На бурю хорошо смотреть со стороны, так же, как и на битву. А на этих эллинских плавучих гробах я всегда чувствую себя пищей для рыб.

– Ты, как врожденный степняк, не любишь моря. Вспомни, по преданию, мудрый царевич Анахарсис считал плавающих по морю почти мертвыми.

– Скифия должна иметь свои корабли и своих моряков. Но он, как и все мы, чувствовал себя хорошо лишь среди степи, сидя верхом на добром коне. Ах, мой юный князь! Я уже старик, но сегодня мое сердце бьется совсем так же, как в прежние годы! Одна мысль о том, что я скоро увижу родные места, волнует меня, словно молодого парня – женщина! Мы были на Родосе, в Афинах, в Милете, но все их красивые дома, сады и капища не стоят одной ночевки под звездами родины. Хорошо иметь родину, а такую, как наша, особенно. Воспоминания о ней согревают даже на чужбине. Чувствуешь ли ты это? Остался ли ты скифом-сколотом, чего хотел твой отец Арсак, или чужбина сделала тебя эллином, Олгасий?

– Царь скифов уже имеет свой флот. А я… нет старик, я не эллин. Я сколот и тоже радуюсь возвращению домой. Но не скрою, что отвык от Скифии, воспоминания о ней кажутся мне сном, а люди, которых я знал когда-то – тенями. А вот эллинские города, да и сами эллины с их хитростью и лицемерием – это явь и действительность! Я привык быть среди эллинов, слышать их речь, толкаться на шумных площадях – и не могу представить, как буду чувствовать себя в хижине среди пустыни.

– Скифия – не пустыня, Олгасий, – сурово возразил старик, хмуря брови. – Кто родился и вырос в степи, для того она полна жизни и движения! Там, – показал он рукой на восток, – твой народ, могилы твоих предков, твои боги! – И, подумав, пробормотал самому себе: – Да, ты слишком долго дышал чужим воздухом. И я начинаю сомневаться, выполнил ли я завет твоего отца – воспитать тебя скифом! Боюсь, что ты ускользнул от меня. Ты попал в силки эллинских обычаев и привязался к чужому образу жизни! О, Эллада! Если ты не можешь превратить человека в раба и посадить его в эргастерий, то порабощаешь душу его, обманываешь его лживым блеском своей жизни!

Князь с улыбкой обнял своего дядьку.

– Не печалься, Макент, – сказал он, – того, кто поручил тебе сопровождать и воспитывать меня, уже нет. Отец умер, но я еще раз говорю тебе, что я бывал в греческих храмах из любопытства, но не для того, чтобы поклониться их кумирам. Своим богам я не изменял, как это сделали Скил и Анахарсис, если только они, в самом деле, существовали. Я не приносил жертв никому, кроме Зевса, не наряжался в скоморошьи одежды и не плясал на вакханалиях. Мои предки были прибрежными сколотами, такой же и я. Но я забыл правила степной жизни, отвык от них и, пожалуй, уже не смогу пить кровь, смешанную с молоком, или сдирать с убитого врага кожу, чтобы обтянуть ею колчан.

– Ну-ну, – продолжал хмуриться старик, – я хочу верить в лучшее! Ты родовой князь, тебе не придется делать того, что выполняют простые воины. А потом…ты должен знать, что сколоты снимают с головы мертвого врага кусок кожи, а твои культурные греки дерут шкуру живьем с целых народов сразу! Знаем мы эту культуру, эллинскую и римскую, она крепко пахнет кровью и эргастериями! Не так ли?

– Может, и так, но, Макент, ведь и ты во многом изменил обычаям «царских скифов»!

– Что? Ты шутишь, князь?

– Нет, не шучу. Ты пристрастился к эллинской кухне и, думаю, заливную рыбу по-афински или соус с заморским перцем предпочтешь куску кислого скифского сыра, в котором немало испорченного творога и овечьей шерсти! – Старый сколот пожал плечами, и Олгасий рассмеялся. – Только в одном я убежден, мой степной богатырь: ты всегда останешься верным себе, где бы ни жил.

– О чем ты, сын мой?

– Ты всегда и везде: в Афинах ли, в Риме, в общем, куда бы ни забросила тебя воля богов, будешь носить у пояса меч, отточенный против врагов Скифии, и кружку для питья, чтобы пить из этой кружки только…

– Что «только»? Продолжай.

– Только неразведенное и крепкое вино, желательно, греческое!

Макент махнул рукой, как бы досадуя, а на самом деле усмехался в бороду. Как скиф, проживший среди греков большую часть жизни, он действительно пристрастился к вину. Сейчас он искоса поглядел на группу греков, что сидели поодаль. Увидев, что купцы тянули из чашек вино, отвернулся и плюнул в море. Это было замечено гераклеотами и вызвало с их стороны ропот возмущения:

– Проклятый варвар, невежа! Он плюет в глаза Посейдону, словно нарочно стараясь вызвать его гнев! Плевать в море – великий грех!

– Разве варвары понимают это?

Скифский князь потянулся, подставил грудь навстречу повеявшему ветерку.

– Я совсем расслабился от сна и безделья. Греция приучила меня ежедневно упражнять свое тело. Позови Пифодора, пусть принесет оружие, разомнемся немного.

На окрик старика явился раб-сириец.

– Позови Пифодора. Уж не умер ли он там в каюте?

Нет, господин, он точит меч.

– Занятие, достойное мужчины! Пойди за ним!

Но тот, о котором шла речь, был уже здесь. Полуголый, как и его господин, одетый лишь в хитон-безрукавку, с пестрым платком на черных кудрях, он с легкостью рыси выпрыгнул на палубу и окинул всех быстрым взглядом. В его выпуклых блестящих глазах проглядывали беззастенчивость и лукавство, что сразу не понравилось гераклеотам. Они увидели в нем человека, отличающегося от них самих. Чем? Они сразу и не сказали бы, но его насмешливый, вызывающий вид оскорблял их чувство сдержанности и благочиния, ту внешне деловую солидность, которая была принята в обращении среди греков-колонистов.

– Фу, какой нехороший! – вполголоса пробурчал Гигиенонт, делая брезгливую мину на своем бледно-сером лице.

– Похож на тех, которые бродят ночами по большим дорогам и не прочь ограбить храм самого Зевса!

– А я убежден, – добавил Автократ, – что этот южный эллин – бродяга и нищий, сбежавший из своего города или изгнанный за грабеж. Вчера он обокрал своего хозяина, а сегодня кормится у стола варвара!

– Скажи лучше, у костра варвара, – рассмеялся Меник. – Варвары не имеют столов, и жрут мясо, поднимая его прямо с земли вместе с навозом.

– Вот такие-то и образуют пиратские шайки! Фу! Я заковал бы его в двойные кандалы и послал бы на рудник!

Раб-сириец принес из трюма оружие и доспехи. Он помог одеться в броню князю Олгасию, потом Макенту. Оба скифа надели рукавицы и нахлобучили на головы бронзовые шлемы. Теперь они выглядели очень внушительно.

– Поглядите, братья мои, варвары вооружились! – почти испуганно воскликнул Никодим, хватаясь за пояс, где у него были спрятаны золотые деньги. Кибернет внимательно наблюдал за действиями скифов с высоты командного места, готовясь дать сигнал матросам и гоплитам, чтобы поднять их по тревоге. Беспечность – это качество сонных варваров, греки же никогда не страдали этим пороком и ставили бдительность и осторожность превыше всего. Пифодор и сириец отошли в сторону, весело скаля зубы. Скифы с боевыми топорами в руках стали один против другого. Общее смущение слетело прочь, греки оживились.

– Не страшись, Никодим, – сказал Меник, – варвары всего-навсего хотят развлечь нас гладиаторским боем.

Сидевшие встали. Спортивный азарт, как и страсть к коммерции, всегда бурлил в крови античных греков. Лица заострились, глаза вспыхнули.

– Сейчас они схватятся!

– А ну!

Старик взмахнул секирой, но князь ловко увернулся.

– Р-раз!

Лезвия столкнулись, искры посыпались дождем.

Бойцы не стеснялись в ударах, били крепко, с очевидным стремлением угодить в уязвимое место, но ловкость и сила оказались равными. Олгасий нападал с большей горячностью, Макент же действовал осмотрительнее и реже делал промахи. Князь улучил момент – и со всего размаха чуть было не хватил секирой по шлему противника. Все ахнули. Но старик сделал встречное движение – и оружие князя полетело за борт с переломленным древком.

– Отразил! Вот это старик!

Противники сняли шлемы и рассмеялись. Они вспотели и тяжело переводили дыхание.

– Ты опять победил меня, отец! Ты силен в бою на секирах! А вот на мечах я тебя одолею! Давай!

Макент отрицательно покачал головой:

– Нет, Олгасий, с меня довольно одного переломленного топорища. Бейся с Пифодором!

Черномазый грек мгновенно облекся в шлем и нагрудник. Они с жаром скрестили мечи, прикрываясь овальными щитами. Почти весь экипаж, кроме гребцов, прикованных к своим местам, собрался на палубе и громко выражал свои чувства. Неожиданный крик самого юного из матросов, которым все помыкали и командовали, заставил зрителей оторваться от увлекательного зрелища.

– Чего ты?.. – зарычал судовой повар, внезапно свирепея и готовясь залепить ему затрещину.

Молодой матрос показывал грязной рукой на море, продолжая кричать:

– Посмотрите, посмотрите! Корабль!

Все повернули головы, и десятки взоров вопрошающе устремились в морскую даль. Навстречу «Евпатору», покачиваясь на волнах, шло парусное судно. Его единственная мачта и большой парус вспыхивали золотом в лучах солнца, начинающего склоняться к западу. Ветерок еле чувствовался, и парус, выпячиваясь вперед, тут же опадал, обвисая в воздухе. Несколько пар весел вразнобой ударяли по воде. Люди издалека казались совсем маленькими. Иногда ярко вспыхивали отблески, по-видимому, на их шлемах и оружии. Можно было подумать, что судно спешит вперед, наперерез «Евпатору». Проревс – матрос, в обязанности которого входило первым оповещать о встречных судах, сейчас мирно спал, положив под голову ведро для поения рабов. Кибернет дал сигнал тревоги. Матросы застучали по палубе босыми пятками, и зазвенело оружие. Откуда-то показались заспанные гоплиты, они громко зевали, на ходу застегивая ремни панцирей. Купцы благоразумно приблизились к задней рубке, чтобы вовремя за нее спрятаться от пиратских стрел. Когда разбудили триерарха, он выпучил глаза и долго не мог прийти в себя. Греки, доселе смотревшие на скифов с плохо скрытым пренебрежением и сознанием собственного превосходства, теперь широко улыбались им. У каждого купца мелькнула мысль, что воинственные варвары окажутся весьма кстати во время схватки с пиратами. Кибернет что-то приказал слуге. Тот кинулся в трюм. Автократ, сладко улыбаясь, обратился к Олгасию:

– Князь! Ты сможешь через несколько минут обмыть свой меч в крови морских грабителей! Это забава, достойная витязя! – Кибернет принял из рук слуги новую секиру. – Вот тебе, доблестный князь, секира из халибской стали взамен изломанной! Скромный приз за состязание! А хороша ли она, ты узнаешь сам, когда испробуешь ее на головах пиратов!

Олгасий усмехнулся и принял подарок:

– Если это приз, то он принадлежит победителю – Макенту. Что же касается битвы, то мы не прочь принять участие в общем деле.

Скифы и их спутники полностью вооружились. Греки приветливо кивали им головами, выражая одобрение. Как-никак, а в трюме лежали их товары, и четверка варваров была, как видно, не из трусливого десятка. Пифодора, чистокровного грека, гераклеоты тоже называли варваром из желания унизить его. Встречное судно приближалось. Теперь было видно, что это одномачтовый большой баркас. На его носовой части стоял высокий человек в красном плаще и остроконечной шапке. Он прикрывал глаза ладонью, а позади него виднелись воины с копьями.

– Это не пираты, – равнодушно сказал проревс, громко зевнув. Он только что успел проснуться. – Во всяком случае, их мало, и нам бояться нечего.

Баркас приблизился на расстояние, допускающее переговоры.

– Эй, лодка! Куда идете?

Человек в красном плаще поднял руку и ответил могучим басом:

– Я Дад, сын Тумвага, ольвийский купец! Иду от скифского берега!

– Какова торговля?

– Плохая, ничего не продал, многое потерял, еле сам остался цел! Все западные гавани заняты персами! Царь Дарий нарушил мир и опять начал войну за побережье и за степь! В Ольвии пожары!

– А побережье захвачено и кишит персами, торговли нет?

– Да!

– А Прекрасный порт?

– В руках персов!

– Значит, заходить в порты на всем побережье небезопасно?

– Нельзя! Персы вас возьмут в плен, а корабль захватят как добычу!

– Спасибо! Пусть боги сопутствуют вам!

– Да сохранит вас Ахилл Понтарх!

Олгасий опустил голову и задумался.

– Уважаемые купцы, я предлагаю не идти в Ольвию, – сказал капитан.

– Как не идти, а наши товары?

– Вы их все равно там не продадите. А риск остаться без головы и товара вас не смущает?

– Вы правы, капитан, – Олгасий поднял голову, – а вот мне нужна лодка. Я высажусь на берег здесь и один, а вы, Макент, возвращайтесь обратно… По побережью легче пройти одному. И не спорь со мной старик. Я доберусь к царю, думаю, он пока не знает, что персы высадились на побережье и, захватив греческие порты, идут войной на Скифию.

– Ты уверен, что на Скифию? Может, пограбят греков и уйдут? – старик не знал, что для него горше – известие о войне с персами или расставание с Олгасием.

– Вот я и выясню, что у них на уме. Капитан, за лодку я заплачу.

***

Персы шагали, храня угрюмое молчание, так же молча их, провожали взглядами греки. Отряд гнал перед собой четырех старцев. Перехваченные шнурами в талии, плотно облегающие их фигуры халаты, полусферические шапочки на опущенных головах, серые и потасканные штаны – весь их вид говорил, что это бродячие волхвы. Губы пленников почернели от крови.

– За что их взяли? – обратился грек к продавцу мяса.

– За что? – переспросил хозяин харчевни. – За одно слово, за один взгляд, за нахмуренные брови. Завтра несчастным сломают кости, если не сегодня или прямо сейчас.

– О, боги! Что унижает, позорит и смешивает человека с грязью более чем страх и невежество!

– Бесчеловечность и жестокость одного человека к другому, она делает нас глупыми и не живыми людьми, а существами.

– Ты прав, грек, лучше уж могила.

– Для чего это персам понадобилось? Я имею в виду, за что святым людям такой позор и угнетение?

– Чтоб нагнать страх. И нас ждет та же участь, а может и похуже.

– Персы хотят земли скифов, а заодно из нас сделают своих рабов.

– Согласен с тобой, теперь я все буду делать, чтобы выжить, – вмешался в разговор хозяин харчевни.

– Я тоже, но постарайся говорить тише, они могут лишить нас головы, как лишили эти здания верхних этажей.

– Они хуже гиен. После себя персы оставляют лишь пустоту, развалины, пепел, смерть и голод.

– Сами в эту ловушку и попадутся, когда будут драпать к себе домой.

– Как думаешь, царь скифов знает о нашествии персов?

– Если и не знает, то скоро такая черная весть как эта долетит до него на скифских скакунах.

– Неужели они посмеют убить волхвов?

– Бродячие волхвы для них – это враги, способные объединить кочующие племена против их армии.

– Ты прав, персы боятся объединения племен, а царь скифов имеет власть только над самими скифами, тогда как волхвов слушают и уважают все племена.

– Персы не представляют себе бескрайности земель скифов, они разве выживут в степи?

– Особенно если степь под копытами персов будет выжжена.

– А ведь это здорово, а! И персы передохнут, и скифы сохранят армию, жрать то нечего будет. Персы усеют трупами всю степь.

– А города? – спросил грек.

– Наши города они спалят и превратят в руины.

– Поэтому воевать с ними будут скифы, а не мы.

– Хозяин, подай-ка нам мяса, уж больно вкусно у тебя пахнет.

Греки расселись за столом харчевни.

– В мастерских наших городов не смолкал звон молота, постукивали ткацкие станки и не переставали вращаться гончарные круги, а теперь… Я гончар, моя мастерская вон там, за углом.

– Да мы знаем, где твоя мастерская.

– Персы заказали мне кувшины и тарелки с росписью. А расписывать их мне повелели сценами из жизни персидских воинов.

– Ну как, выполнил заказ?

– Не выполнишь тут! Обещали мастерскую разломать, если что не так.

– Бежать нужно.

– Я не брошу мастерскую и распишу их воинов на скифских скакунах, с длинными волосами.

– Думаешь, они такие дураки и ничего не поймут?

– Ты прав, торговец, персы с длинными волосами, в греческих туниках и в кожаных сапогах, да с не задранными носами и на скифских скакунах… Это вызовет у них, по крайней мере, недоумение.

– И не легкое … хочу заметить.

– А лица? Персы совсем не похожи ни на греков, ни на скифов.

– Ну, допустим, на греков то они как раз похожи, а вот на скифов конечно нет.

– Представляю скифа, как горбоносого брюнета с кучерявой черной бородой – ты когда-нибудь видел такое?

– Скифы русоволосые, с прямыми и длинными волосами. Тебя, гончар, просто казнят.

– Насчет волос я подумаю, но все фигуры расположу так, чтобы не было видно лиц, и скажу, что изобразил их после победы над скифами во время дележа добычи.

– Играешь со смертью, гончар.

– Все мы играем со смертью, помогая персам.