Гаргантюа и Пантагрюэль

– А что? – спросил Пантагрюэль. – Я ведь знаю его. Он из лучших моих друзей.

– Его как-то пригласили, – сказал брат Жан, – на великолепный пышный пир, заданный каким-то соседом его и родственником, куда были приглашены и все дворяне, дамы и барышни по соседству.

И вот в ожидании его прихода дамы нарядили всех пажей, одев их барышнями, нарядными и чопорными. Превращенные в барышень пажи явились к подъемному мосту, когда он подходил. Он поцеловал их всех очень вежливо и с торжественными поклонами. В конце концов дамы, Ждавшие его в галерее, разразились хохотом и стали делать знаки пажам, чтобы те сняли свои наряды.

«Увидев это, добрый господин от стыда и досады не удостоил поцеловать этих наивных дам и барышень, ссылаясь на то, что если так были переодеты пажи, то, черт возьми, и они, должно быть, какие-нибудь лакеи, только еще хитрее переряженные.

«Боже милосердный, da jurandi»[245], почему бы нам не перенести и гуманность нашу туда, на божью прекрасную кухню, и не наблюдать там за верчением вертелов, за музыкой шипящих кусков, за прокладкой шпика, за температурой похлебок, за приготовлениями десерта, за порядком подачи вин. «Beati immaculati in via»[246]. Так сказано в требнике»

ГЛАВА XI. Почему монахи охотно пребывают в кухне

– Вот, – сказал Эпистемон, – вот это попросту, по-монашески сказано. Так монахи монашествующие говорят, а не то что монахи омонашейные. Поистине, вы приводите мне на память то, что – лет двадцать тому назад – я видел и слышал во Флоренции. Нас была хорошая компания: все люди любознательные, любители попутешествовать, побывать у ученых людей, повидать всякие итальянские редкости и древности. Поэтому мы с любопытством разглядывали местоположение и красоту Флоренции, архитектуру Собора, пышность храмов и великолепных дворцов. Мы вступили в состязание, кто более удачно превознесет в достойных похвалах все это, как вдруг один амьенский монах, по имени Бернар Лардон, в раздражении и возмущении сказал:

«– Не знаю, какого черта вы находите здесь, чтобы так расхваливать! Я смотрел на все это так же, как вы, и я не более слеп, чем вы. Ну и что же? Красивые дома – и все. Но – с нами бог и святой Бернар, наш покровитель, – во всем городе я не видел еще ни одной кухни, а я их высматривал очень любознательно, прямо скажу, как сыщик; я уж было приготовился считать и перечислять, сколько харчевен попадется по правой и сколько по левой стороне улицы, и на какой стороне больше. В Амьене, на пути вчетверо или втрое меньшем, чем тот, что мы сейчас совершили с нашими осмотрами, я бы мог показать вам больше четырнадцати старинных ароматных кухонь. Я не знаю, что за удовольствие получаете вы, глядя на этих львов и африканов (так, мне кажется, вы называете то, что они зовут тиграми) близ башни! Или на этих дикобразов и страусов во дворце синьора Филиппо Строцци! Ей-богу, дети мои, мне было бы приятнее поглядеть на хорошего жирного гуся на вертеле. Этот порфир, этот мрамор – красивы. Я ничего не скажу о них дурного; но амьенские пирожки на мой вкус лучше. Античные статуи хорошо сделаны, охотно верю, но, клянусь святым Ферреолем Аббевильским, молодые девчонки из наших краев в тысячу раз привлекательнее!

– Что это значит, – спросил брат Жан, – что вы всегда найдете монахов в кухнях, а королей, пап и императоров – никогда?

– Нет ли, – отвечал Ризотом, – в кухонных котлах и вертелах каких-нибудь, скрытых свойств и специфических особенностей, которые притягивают монахов, как магнит железо, и не притягивают императоров, пап и королей? Или, быть может, таковы коренящиеся в самих рясах и клобуках природные свойства и наклонности, которые сами собой ведут и толкают добрых монахов в кухни, хотя бы они вовсе не собирались и не решали идти туда?

– Это значит, – отвечал Эпистемон, – формы следуют за материей, – так говорит Аверроэс.

– Вот-вот, – сказал брат Жан.

– Я вам скажу, – отвечал Пантагрюэль, – (оставив без ответа предложенный вопрос, потому что он щекотлив, и едва ли вы коснетесь его, не уколовшись) помнится мне, я читал, что король македонский Антигон, войдя однажды в свою походную кухню и встретив там поэта Антагороса, который жарил угря и сам держал солому, спросил у него весело: «А что, когда Гомер описывал подвиги Агамемнона, он тоже жарил угрей?» – «А как ты думаешь, – отвечал Антагорос королю, – когда Агамемнон совершал свои подвиги, он тоже любопытствовал, кто в его лагере жарит угрей?» Королю казалось неприличным, что поэт у него занимался жареньем на кухне; поэт дал ему понять, что гораздо неприличнее встретить на кухне короля.

– А я еще прибавлю, – сказал Панург, – и расскажу вам, что однажды ответил Вилльяндри, бретонец, господину герцогу де-Гизу. Между ними шел разговор об одном сражении короля Франциска с императором Карлом Пятым, во время которого бретонец препышно вооружился вплоть до стальных поножей, сел на великолепного коня, – и тем не менее в битве его не видали.

«– Честное слово, – оправдывался бретонец, – я там был, и мне Легко будет это доказать, – и был даже в таком месте, где бы вы никогда не посмели быть!

«Герцогу очень не понравилась такая речь, чересчур дерзкая и самонадеянная, и он уже обиделся было, но Вилльяндри сейчас же успокоил и рассмешил его, добавив: – А я был при обозе. Ваша честь никогда бы не стали там прятаться, как я это сделал».

В таких разговорах они дошли до кораблей и не остались дольше на острове Шэли.

ГЛАВА XII. Как Пантагрюэль проехал Прокуратию, и о странном образе жизни сутяг

Полные хорошего настроения после доброго приема у короля Панигона, мы продолжали наш путь.

На следующий день мы доплыли до Прокуратии, страны безобразной и грязной. Я о ней ничего не знал. Видели прокульторов и сутяг – людей всякой масти. Они не пригласили нас ни поесть ни выпить. Только со множеством заученных поклонов сказали нам, что они всецело к нашим услугам, за плату. Один из наших переводчиков рассказал Пантагрюэлю, каким странным способом этот народ добывает себе пропитание, – диаметрально противоположным тому, который в обычае у жителей Рима. В Риме бесконечное число людей добывает свой хлеб отравлениями, драками и убийствами. Кляузники же зарабатывают тем, что их самих бьют, так что если бы они долго оставались небитыми, они поумирали бы от голода, – и сами, и жены, и дети их.

– Это в роде тех, – сказал Панург, – которые не могут поднять к экватору кой-чего, если их не высечь перед тем как следует (об этом есть у Галена). Клянусь святым Тибо, если бы меня так высекли, то, напротив, совсем бы меня выбили из седла, клянусь всеми чертями!

– Способ у них такой, – сказал переводчик, – когда какой-нибудь монах, священник, ростовщик или адвокат хотят сделать зло какому-нибудь дворянину, то посылают к нему одного из «кляузников». Кляузник подает на него в суд, вызывает его, оскорбляет его, бесстыдно поносит его, согласно инструкции, до тех пор, пока дворянин, если он только не слабоумен и не глупее головастика, не будет вынужден избить его палкой или шпагой по голове, или переломать ему ноги, или вышвырнуть его в окно или через стены своего замка.

«А после этого кляузник на четыре месяца богат, как будто палочные удары для него настоящая жатва. Потому что от ростовщика или адвоката он по меньшей мере получит хорошую плату; а от дворянина возмещение за бесчестие, иногда столь непомерное, что дворянин теряет все свое имущество и еще подвергается опасности сгнить в тюрьме, как если бы он прибил самого короля».

– Против такой напасти, – сказал Панург, – я знаю прекрасное средство, которым пользовался г-н де-Башэ.

– Какой де-Башэ? – спросил Пантагрюэль.

– Г-н де-Башэ, – сказал Панург, – был человек храбрый, доблестный и мужественный, рыцарски великодушный. По его возвращении из продолжительной войны (в которой герцог Феррарский с помощью французов доблестно защищался от ярости папы Юлия II) один жирный приор из Сен-Луана для своего удовольствия и развлечения, каждый день стал его таскать по судам, требовать личной явки, сутяжничать. И вот однажды, завтракая со своими слугами (так как он был гуманный и добродушный человек), он послал за своим пекарем, которого звали Луаром, и за его женой, а также за кюре своего прихода, которого звали Ударом и который, по тогдашнему французскому обычаю, служил у него экономом, и в присутствии своих дворян и слуг сказал им:

«– Дети мои, вы видите, сколько гадостей делают мне каждый день эти негодяи-кляузники. Я решился, если вы мне не поможете, бросить эту страну и отправиться хоть к султану, ко всем чертям. Поэтому как только они приедут, то вы, Луар, и ваша жена, будьте готовы явиться в моем большом зале в своих прекрасных подвенечных платьях, как будто для венчания, как вы прежде венчались. Возьмите вот сотню золотых экю, которые я вам дарю, чтобы справить ваши красивые наряды.

«– А вы, господин Удар, не замедлите появиться там же в вашем красивом стихаре и в епитрахили, со святой водой – как будто для их венчания. Вы тоже, Трюдон (так звали его барабанщика), вы тоже будьте с флейтой и барабаном. Как только произнесут слова обручения и жених поцелует невесту, – под звуки барабана начинайте угощать друг друга все вы, господа, – на память о свадьбе, – легкими тумаками. От этого вы только лучше поужинаете. Но когда дело дойдет до кляузника, то колотите его, как рожь молотят, не щадите. Ударяйте, бейте, колотите, прошу вас. Вот возьмите, я даю вам мои новые боевые рукавицы, обшитые замшей. Бейте его, не считая ударов, куда придется! Кто его лучше отколотит, того буду считать наиболее мне преданным. Не бойтесь попасть под суд. Я ручаюсь за всех. Такие удары будут даны смеясь, – согласно обычаю, сохраняемому на всякой свадьбе.

«– Хорошо, – спросил Удар, – но как мы узнаем кляузников: ведь в наш дом ежедневно сходятся люди отовсюду?

«– Я уже отдал приказ, – ответил де-Башэ, – Когда у ворот появится кто-нибудь пеший или на плохой лошади верхом, с толстым и широким серебряным кольцом на большом пальце, – это и есть кляузник. Привратник, учтиво встретив его, позвонит в колокольчик. Тогда будьте готовы и идите в зал разыгрывать трагикомедию, которую я вам изложил.

«В тот самый день, богу было угодно, прибыл старый, толстый и красный кляузник. Он позвонил – и привратник тотчас узнал его и по грубым сапогам, и по жалкой кляче, и по холщевому мешку, набитому всякими повестками и прицепленному к поясу, а особенно по толстому серебряному кольцу на большом пальце левой руки.

«Привратник был вежлив с ним, с честью проводил его и весело позвонил в колокольчик. На этот звон Луар с женой нарядились в свои красивые платья и появились в зале, гордо выступая. Удар тоже надел ризу и епитрахиль; выходя из своей ризницы, он повстречался с кляузником, провел его к себе и долго поил его у себя, пока прочие надевали боевые рукавицы. Он сказал гостю:

«– Вы не могли приехать в более удачное время. У хозяина праздник; мы хорошо угостимся: всего вдоволь. У нас сейчас свадьба. Пейте и веселитесь!

«И пока кляузник выпивал, де-Башэ, видя в зале всех своих людей в требуемом снаряжении, послал за Ударом.

Пришел Удар со святой водой. Кляузник за ним. Войдя в зал, он не забыл, несколько раз униженно поклонившись, вызвать де-Башэ на суд. Де-Башэ оказал ему самый ласковый прием, подарил ему червонец и просил его присутствовать при подписании свадебного контракта и венчании.

«Так все и было сделано. Под конец пустили в дело тумаки. Но когда очередь дошла до кляузника, его угостили боевыми рукавицами так хорошо, что оглушили и искалечили, подставили под глаз черный синяк, восемь ребер сломали, смяли грудную клетку, переломали лопатки, на четыре части каждую, а нижнюю челюсть – на три куска; и все это смеясь. Одному богу известно, как тут работал Удар, прикрывая рукавом своей ризы огромную крепкую рукавицу, опушенную горностаем! Он был здоровый забияка.

«Так вернулся на остров Бушар кляузник, разделанный под тигра я все-таки вполне удовлетворенный и довольный господином де-Башэ. С помощью хороших местных хирургов он прожил, сколько вам угодно. После о нем не говорили. Память о нем исчезла вместе со звоном колоколов, звонивших на его похоронах.

ГЛАВА XIII. Как господин де-Башэ нанимал себе людей по примеру мэтра Франсуа Вильона

«Когда кляузник вышел из замка и взобрался на свою «esgue orbe»[247] (так он называл свою кривоглазую кобылу), Башэ велел позвать в беседку своего сада свою жену, дочерей и всех домочадцев; велел подать хорошего вина, пирожных, ветчины, фруктов, сыра, с великой радостью выпил с ними и затем сказал:

– Мэтр Франсуа Вильон под старость удалился в Сен-Максан, в Туату, под покровительство местного аббата, порядочного человека.

«Там, для развлечения местных жителей, он вздумал поставить мистерию страстей на языке Пуату.

«Когда роли были распределены, актеры набраны, театр приготовлен, он сказал мэру и старшинам города, что мистерия будет готова: концу Ниорской ярмарки, так как оставалось только найти подходящие для действующих лиц костюмы. Мэр и старшины отдали приказами искать таковые.

«Он сам, чтобы одеть старика-крестьянина, игравшего бога-отца, попросил брата Этьена Тапку, ключаря местных францисканцев, одолжить ему ризу и епитрахиль.

«Тапку отказал в этом, ссылаясь на то, что их местным уставом строжайше запрещено что-нибудь одолжать или предоставлять актерам.

«Вильон возразил, что устав касается только фарсов, пантомим и развратных игр; что так – он видел сам – применяют устав в Брюсселе и в других местах. Тапку, несмотря на это, решительно объявил ему, что пусть он доказывает это в другом месте, если ему угодно, а из его ризницы и на что не надеется, потому что, наверное, ничего не получит.

«Вильон в сильном негодовании рассказал это актерам и прибавил, что скоро бог отомстит и примерно накажет Тапку.

«В следующую субботу Вильона известили, что Тапку отправился на монастырской кобыле для сбора милостыни в Сен-Лигер, и что он вернется к двум часам пополудни.

«Тогда Вильон устроил смотр своих чертей в городе и на базаре. Все черти были наряжены в волчьи, телячьи и бараньи шкуры, с бараньими головами, бычьими рогами и с большими кочергами; они были опоясаны толстыми ремнями, на которых висели коровьи бубенцы и колокольчики с мулов, производившие ужасающий звон. У некоторых в руках были черные палки с ракетами внутри, у других – длинные горящие головни, на которые они на каждом перекрестке полными пригоршнями бросали толченую в порошок смолу, отчего поднимался огонь и страшный дым.

«Проведя их так через город, – к удовольствию народа и к великому ужасу малых детей, – в конце концов он привел их покутить в харчевню за городскими воротами, от которой начиналась дорога в Сен-Лигер. Подходя к харчевне, он еще издали заметил возвращающегося со сбора Тапку и обратился к своим спутникам с макароническими[248] стишками:

Hic est de patria, natus de gente belistra,Qui solet antiquo bribas portare bisacco.

«– Ага, проклятый! – заговорили тогда черти. – Он не хотел богу-отцу одолжить бедную ризу! Пугнем же мы его!

«– Хорошо сказано! – отвечал Вильон. – Но спрячемся, пока он не подъедет. Приготовьте ваши ракеты и головни.

«Как только Тапку подъехал, все выскочили на дорогу ему навстречу, бросая со всех сторон в него и в кобылу огонь и горючий порошок, к его великому ужасу, звоня в свои бубенцы и завывая как дьяволы:

«– Го-го-го-го! Бррру-рру-ррррс! Гау-гоу-гоу! Го-го-го! Что, брат Этьен, хорошо мы разыгрываем дьяволов?

«Кобыла от ужаса понеслась рысью, потом галопом во весь опор, стала бросаться во все стороны и скинула Тапку на землю, хотя он и держался за седло изо всех сил. Стремена у него были веревочные. Его сандалия так запуталась в них, что он не мог ее освободить, и кобыла тащила его, волоча задом по земле, неистово лягая его и от страха бросаясь от изгородей, кустов и канав, так что разбила ему всю голову; мозг вывалился около придорожного креста; руки разлетелись в разные стороны: одна здесь, другая там; ноги тоже; все внутренности были растерзаны, так что, когда кобыла примчалась в монастырь, она привезла с собой только правую ногу да запутавшуюся сандалию.

«Вильон, видя, что все случилось так, как он предполагал, сказал своим чертям:

«– Вы отлично будете играть, господа черти, уверяю вас! О, как хорошо вы будете играть! Я презираю сомюрских, дуэских, монморильонских, лангрских, сент-эспенских, анжерских, даже, богом клянусь, пуатуских дьяволов, и со всем их театром, если бы они вздумали равняться с вами! О, как вы хорошо сыграете!

«Так, добрые друзья мои, – сказал Башэ, – я предвижу, что вы впредь хорошо будете играть этот трагический фарс, раз вы на первом же пробном представлении так великолепно отколотили и пощекотали кляузника. Теперь я удваиваю вам жалованье. Вы, друг мой, – сказал он, обращаясь к жене, – распоряжайтесь как угодно. В ваших руках и на вашем сохранении все мои богатства. А что касается меня, то я прежде всего пью за всех вас, мои милые друзья. Ого! Вино свежее и славное.

«Во-вторых, вы, дворецкий, возьмите этот серебряный таз. Я дарю его вам. Вы, оруженосцы, – возьмите эти две серебряные позолоченные чаши. Вас, пажей, три месяца не будут сечь. Моя милая, дайте им в подарок мои султаны, белые с золотыми блестками. Вам, отец Удар, – эту серебряную флягу. А вот эту, другую, – поварам; камеристам – эту серебряную корзину; конюхам – ладью серебряную, позолоченную; привратникам – эти две тарелки; погонщикам мулов – эти десять суповых ложек.

«Трюдон, возьмите все серебряные ложки и этот ящичек. Вы, лакеи, возьмите эту большую солонку. Хорошенько служите мне, друзья, и я уж вас вознагражу. Твердо верьте, что я предпочту, клянусь богом, получить сто ударов палицей по шлему, служа моему доброму королю, чем хоть один раз явиться в суд по вызову этих собак-кляузников, в угоду какому-нибудь жирному приору!»

ГЛАВА XIV. Продолжение избиения кляузников в доме де-Башэ

В этой главе повторение истории главы XII. Четыре дня спустя к Башэ явился по поручению приора новый молодой кляузник – на этот раз худой и высокий – звать его в суд.

Гостя не ждали, и в замке все занимались играми. Тем не менее, при звоне колокольчика, Удар и Луар с женой мгновенно сумели приготовиться к той же «трагикомедии». Все прочие также надели боевые рукавицы. Г-н Башэ сам встретил кляузника на дворе, тот упал перед ним на колени и в такой позе передал ему приглашение явиться в суд по жалобе приора. Г-н Башэ пригласил его на венчание, и все произошло, как и в первый раз. В должную минуту пустили в ход кулаки. Кляузника опрокинули и облили ему лицо вином; пришив к его рукавам разноцветные ленты, его посадили на клячу и отправили домой. Больше о нем ничего не слыхали.

На следующий день приор послал к Башэ кляузника, на этот раз с двумя помощниками. Опять привратник зазвонил, и гостей повели обедать. Тут за десертом кляузник вручил Башэ повестку о явке в суд. Затем опять венчание.

«Свадебный приговор уже скреплен и подписан. С одной стороны приносят вино и пряности; с другой – кучу белых и коричневых лент; с третьей стороны потихоньку надевают рукавицы», – так кончается XIV глава.

ГЛАВА XV. Кляузниками вводятся вновь старинные обычаи при обряде обручения

Глава начинается с тоста, произнесенного кляузником за чашей доброго бретонского. Он сам похлопал кое-кого из присутствующих, чем подал повод пустить в ход боевые рукавицы. Его порядочно помяли, но и Удару досталось. Свалка была прервана десертом и общими тостами; не все, однако, произносили их: у иных челюсти были свернуты на сторону. Так как помощники кляузника были люди сильные – они, со своей стороны, намяли бока кое-кому из слуг. Дело кончилось примирением: кляузник попросил прощения, признавая, что сам затеял драку. Помощники его признали и публично заявили, что г-н де-Башэ великолепный человек, что обручение было чудесно, и что они сами затеяли драку. С тех пор оставили де-Башэ в покое, а свадьба де-Башэ вошла в поговорку.

ГЛАВА XVI. Как брат Жан пробует натуру кляузников

– Этот рассказ, – сказал Пантагрюэль, – показался бы забавным, если бы не нужно было всегда помнить о страхе божием.

– Лучше было бы, – сказал Эпистемон, – если бы дождь ударов этими рукавицами упал на жирного приора. Он тратил деньги на свое развлечение, отчасти чтобы делать неприятности де-Башэ, отчасти чтобы посмотреть, как избивали кляузников. Кулачные удары очень кстати украсили бы его бритую голову, принимая во внимание величайшее взяточничество среди деревенских судей. Чем были виноваты перед ним эти бедняги кляузники?

– Мне вспоминается по этому поводу, – сказал Пантагрюэль, – один благородный древний римлянин, по имени Люций Нераций. Он происходил из знатной и богатой в свое время семьи. Но у него были какие-то тиранические наклонности. При выходе из дворца он всегда заставлял своих слуг набивать сумки золотом и серебряной монетой и, встретив на улице какого-нибудь щеголя, он просто для забавы, совершенно не будучи им обижен, принимался наделять его ударами кулака по лицу.

И сейчас же, чтобы успокоить его и помешать жаловаться в суд, наделял его деньгами. Таким образом он давал удовлетворение согласно закону Двенадцати Таблиц. Так он расточал свое имущество на то, что избивал людей за свои деньги.

– Клянусь священным сапогом святого Бенедикта, – сказал брат Жан, – теперь я узнаю правду.

С этими словами он сошел на землю, вынул кошелек и вытащил из него двадцать штук «экю с солнцем». А потом закричал громким голосом, в присутствии целой толпы кляузников:

– Кто хочет заработать двадцать золотых экю за то, что его чертовски изобьют?

– Я! Я! Я! – отвечали все. – Вы нас оглушите ударами, это верно, но зато хорош и заработок!

И все сбежались толпой. Каждый старался попасть первым, чтобы быть так дорого избитым. Брат Жан выбрал из всей толпы одного краснорожего кляузника, который носил на большом пальце правой руки толстое и широкое серебряное кольцо, в которое был вправлен крупный жабный камень.

Когда он его выбрал, то я увидел, что вся толпа стала роптать и услышал, как какой-то молодой, высокий, худой кляузник, хороший ученый (как шла общая молва о нем) и в церковном суде человек уважаемый, стал жаловаться и ворчать на то, что красномордый отнимает у них всю практику, и что если бы во всей области весь заработок составлял только тридцать палок, он прикарманивал бы себе двадцать восемь с половиной.

Но все эти жалобы и ропот происходили только от зависти. Брат Жан отдубасил палкой краснорожего и по спине и по животу, по рукам и по ногам, по голове и по всему телу, так что я уже считал его забитым насмерть. Потом он вручил ему двадцать экю. И негодяй вскочил, довольный как король или двое королей за раз.

Остальные говорили брату Жану:

– Г-н брат-дьявол! Если вы хотите еще кого-нибудь побить, и за меньшую сумму, – все мы к вашим услугам, г-н черт. Все целиком, с мешками нашими, бумагами, перьями и всем прочим!

Краснорожий заорал на них громким голосом:

– Ах вы, бездельники, так вы на мой рынок лезете! Хотите заманить и отбить у меня покупателей? Вызываю вас на суд на восьмое мартобря. Я потягаюсь с вами, черт возьми!

И потом, повернувшись к брату Жану, сказал ему с веселым и радостным лицом:

– Достопочтенный отче, дьявол, господин! Если вы во мне нашли хороший материал и вам угодно еще поразвлечься и меня поколотить, я удовлетворюсь половинной платой, цена справедливая. Не щадите меня, пожалуйста. Я весь, как есть, в вашем распоряжении, г-н черт: с головой, легкими, потрохами и всем прочим. Я с вас беру не дорого.

Брат Жан прервал его и отошел в другую сторону. А прочие кляузники в это время обступили Панурга, Эпистемона, Гимнаста и других, смиренно умоляя побить их за самую маленькую цену, иначе они подвергаются опасности очень долго поститься. Но никто их не слушать.

ГЛАВА XVII. Как Пантагрюэль прошел острова Тогю и Богю, и о странной смерти Бренгнарилля, глотателя ветряных мельниц

В тот же самый день Пантагрюэль прошел два острова – Тогю и Богю, на которых не нашли ничего съедобного. Бренгнарилль, странный гигант, за недостатком ветряных мельниц, которыми он обыкновенно питался, поглотил все сковороды, котлы, кастрюли, горшки и даже печи и печурки на острове. Вследствие этого, под утро, в час пищеварения он тяжело заболел несварением желудка, вызванным тем, что (как говорили врачи) пищеварительная сила его желудка, естественно приспособленная к перевариванию ветряных мельниц, не могла переварить вполне печей и жаровен; котлы и горшки переваривались довольно хорошо, о чем свидетельствовали мочевые осадки в четырех бочках его мочи, дважды выпущенной им в это утро.